Лес безграничен, как сам Простор. На Юге он с каждым переходом становится гуще и пышнее, на Севере – если идти много десятков дней подряд – он постепенно редеет, сменяясь то болотами, то неприветливыми скалами, поросшими бородатым мхом. Но даже и там, говорят, длинные пальцы леса далеко вдаются в тундру, некоторые так далеко, что достигают холодного северного океана, который, вообще-то, мало кто видел. Лесные поляны редки, и если на поляне не стоит деревня или она не облюбована для спортивных состязаний, значит, это никуда не годная поляна – либо чересчур мало воды, либо чересчур много травы-колючки и сонного лишайника. В среднем от одной деревни до другой день пути лесными тропами, а бывает и два, и три.

Тропы, а на оживленных путях и дороги, тоже проложены не напрямик, а так, как когда-то прошел по ним первый человек, то есть применяясь к складкам местности и густоте леса, иной раз и попросту блуждая. Опытный охотник всегда знает, где нужно свернуть с тропы, чтобы спрямить путь через неудобье. Иногда так возникают новые тропы.

Многие близко расположенные деревни поддерживают друг с другом экстренную связь непосредственно через шептунов; другие используют для доставки сообщений выдрессированных и зашептанных летяг; для дальней эстафетной связи годится и то и другое. Но если человек желает отправиться хотя бы в недалекое путешествие, ему не помогут ни шептуны, ни летяги, ни вполне их заменяющие птицы-свиньи, ни даже приручаемые кое-где с переменным успехом совиные страусы.

Городов на всем Просторе, как рассказывают Хранительницы, насчитывается не более двух десятков, из городов в деревни текут тоненькие ручейки необходимых в хозяйстве неживых вещей. Кое-что из самого легкого можно было бы отправлять с почтовыми летягами, если бы те, не пугаясь притороченного к спине неживого, поддавались зашептыванию. Но дело обстоит как раз наоборот.

Отсюда ясно, что житель Простора должен уметь ходить.

Шестеро мускулистых гонцов – парней быстроногих, славных, но, по мнению Умнейшего, немного туповатых – скорым шагом несли плетеные полусидячие носилки. Семь с половиной переходов до Города рассчитывали покрыть за три дня. Не будь на плечах носилок с обезножевшим Леоном, парни добежали бы и за два. Самые лучшие гонцы, способнейшие из способных, о каких слагают песни и саги, неся сообщение исключительной важности, отмахивают за сутки до восьми-девяти переходов, – правда, потом валятся без сил, а некоторых приходится серьезно лечить. Древняя быль рассказывает о великом гонце Хэрее, многомощном бегуне, без отдыха и пищи пробежавшем от океана до кратера Голи Покатой и обратно. Наверное, быль врет, как те старики, что уверяют, будто в пору их молодости и драконы были жирнее, и Тихая Радость слаще. И кому это понадобилось посылать гонца на Голь Покатую – неясно. Там и яйцееды-то не живут…

Первую ночь провели в гостевом доме маленькой деревушки, вторую – в лесу, на тропе. Над головами шуршали ночные животные, скрипели ветви, и где-то неподалеку, взревывая во сне, ворочался в берлоге лесной дракон. Спать почти не пришлось. Опытный охотник или гонец не собьется с пути и ночью, если на небе нет облаков и вместе с Великим Нимбом светит хотя бы одна луна.

Леона укачивало. Подстилка из трав сбивалась, и тогда от тряски саднила обожженная спина. Но хуже всего, отчего мутило сильнее, чем от мерного покачиванья носилок, была песнь Кирейна, засевшая в памяти крепче травы-колючки:

Не понравилось одной только Хлое, зато Филиса била в ладоши, и Умнейший совершенно неожиданно одобрил громче всех, а новой Хранительнице Нимб просто послал Умнейшего в подарок – было на кого оглядываться. По случаю получения венка победителя пьянчуга держался на ногах сравнительно прямо.

Временами Леон засыпал, словно проваливался в мутное Ничто, но кошмары преследовали и там.

Умнейший, отставая, догонял на привалах. Отмахиваясь от доброхотных советов, ругался и гнал вперед: быстрее! быстрее! Отдых? В Городе будет отдых, там же и накормят. Диета не вредна. Вот вам сладкие грибы, рвите и жуйте, только двигайтесь!.. Старик умел ходить.

На третий день он уже почти не отставал от уставших гонцов. В этот день Леон попробовал идти сам. Получалось медленнее, чем в носилках, но все же получалось. Опухоль на ноге заметно уменьшилась.

Умнейший, казалось, был погружен в свои мысли. Однако, поймав его взгляд, Леон понял, что старик исподтишка к нему приглядывается. Это удивило. Но когда Умнейший ни с того ни с сего не попросил – потребовал от него рассказать о родственниках, Леон несколько шагов проковылял с разинутым ртом.

– Зачем? – от изумления он допустил бестактность.

– Не твое дело.

Леон пожал плечами – Умнейшему виднее.

– Мама давно умерла, – сказал он. – Отца совсем не помню, я еще грудной был. Его на охоте фисташковым орехом убило. Вот такой орех упал. – Леон показал руками, какой упал орех. – Брат еще был, старший, но он умер в прошлом году. Вот и все.

– Значит, сирота? – понимающе покивал Умнейший. – Ну, жену твою я видел. Близких родственников больше нет?

– Только дальние.

– Совсем хорошо…

– Что же тут хорошего? – удивился Леон.

– Любопытен больно, – пробурчал старик. – А ну хватит ковылять. Полезай обратно, ты мне с ногами нужен, да и гонцы застоялись. М-мм… – замычал он и сел в придорожную траву, массируя икру со скрученными узлами вен. – Что ты будешь делать, опять свело… Не стоять! – внезапно закричал он на гонцов. – Меня не ждите, догоню. Бегом! Завтра к рассвету будем в Городе.

– О, гляди, – сказал Леон, боком заползая в носилки, – семилапая белка. Видишь? Вон, вон прыгнула.

– Ну и что?

– Как что? Восьмилапых сколько угодно бегает, а встретить семилапую – к удаче.

– Может, еще и к счастью?

– И к счастью. Да.

– Ты так думаешь? – спросил старик и больше не проронил ни слова до самого Города.

Экстренный вызов по моему каналу, столь громкий, что брат начинает ворочаться, и ворочаюсь я. Оглушительно рявкаю в ответ. «Основа Основ» много на себя берет; в бездеятельном дрейфе дисциплина любого корабля катится по наклонной плоскости, и если дать ему распуститься, он начинает мнить экипаж всего лишь своим придатком. Иной раз приходится им помыкать, чтобы поставить на место.

Что там у него?

Ага! Сообщение с поверхности, и как раз тогда, когда Нбонг спит. Брат немножко ревнует меня к общему делу.

Переживет.

Что там?

Слушаю. Корабль докладывает. Нет, на этот раз ничего особенного. Девятый счел необходимым сообщить о потере одного зауряд-очистителя, всего-то. По-видимому, зауряд самоликвидировался, получив случайное повреждение. Такое случается, хотя и нечасто.

Сообщение принято к сведению, корабль отчитан за суетливость. Рутина. Очистка идет штатно – а чего еще ждать от спокойной планеты? Неопытные чистильщики, очистив один-два мира, почему-то воображают, будто чем меньше неприятностей проявляется в начале работы, тем больше скверных сюрпризов планета готовит в конце. И лишь после десятой планеты начинают, избавляясь от суеверий, понимать, что это утверждение ни на чем не основано. Если работа у автоном-очистителей пошла, с текущими проблемами они справятся сами.

Жаль, уже не удастся установить, кто сумел попортить заявочный буй – сирингийцы, хлябники или кто-либо еще из слаборазвитых, случайно уцелевших во время Всеобщей Войны? Может быть, индифилы или глуздяне? Пожалуй, с очисткой такого вот жалкого мира кое-как справятся даже они. Настоящему работнику тут делать нечего – сущий примитив. Позволь инструкция – и после начала собственно очистки можно было бы со спокойной совестью лечь на обратный курс.

Смущает одно: чувство не чувство – а что-то такое есть, что заставляет насторожиться. Будто кто-то кричит снизу, хотя уже установлено, что телепатическая активность исследованных биологических образцов близка к нулю настолько, что фактически нулем и является. Профессиональное заболевание – мнительность.

Можно спать? Можно.

У брата нелады с пищеварением: бурчит в кишках над самым ухом, мешает. Все равно – сплю.

Город Леона не удивил – ему уже приходилось здесь бывать. Та же деревня, только большая, а вместо ручья – река. Огородов мало, и горожане занимаются ремеслами, когда хотят, а когда не хотят – не занимаются. Пищи в окрестных лесах хватит на десять таких Городов. Жители близлежащих деревень делятся с горожанами лесными фруктами, рыбой, копченым драконьим мясом, зато и получают первыми ткани, украшения, ножи, полированные духовые трубки, стреляющие на двадцать шагов дальше обычных, и многое другое. Хорошо устроились.

Встретили путников как подобает и сразу же отвели в гостевой дом на площади Четверонога. Никому не нужно селение, где гостей встречают абы как, путник обойдет его стороной, и прозябать таким людям в отторжении, пока не одумаются. Пожалуй, лишь по малой разговорчивости двух присланных для услуг девушек можно было догадаться о том, что происходит неладное. И еще: постели для уставших с дороги были готовы мгновенно, зато пищу и Тихую Радость пришлось ждать дольше, чем того требовали правила гостеприимства. Совсем чуть-чуть, но дольше.

– Здесь меня не очень-то жалуют, – буркнул Умнейший в ответ на недоумение Леона. – Что поделаешь, не вовремя меня занесло в ваши края. Однако попытаемся…

Поесть все же принесли.

Утоляя голод вареной с травами рыбой и лесными фруктами, Леон исподтишка приглядывался к Умнейшему. Странен старик, ох и странен! И прежде был непонятен и темен, а теперь и вовсе неясно, чего от него можно ждать. Прежде, если послушать стариков, никогда не отказывался помочь людям мудростью, чем и снискал уважение – а в деревне, где ночевали третьего дня, не захотел и слушать, когда к нему обратились с просьбой рассудить пустяковое дело. Конечно, сейчас такое творится, что не до пустяков, – но людей-то зачем зря обижать? Вот и в Городе, наверно, учудил что-нибудь в том же роде, иначе не косились бы… Леон шумно вздохнул. Одна из девушек, чем-то неуловимо напомнившая Филису, едва заметно улыбнулась. Ладно и так. Спутники нежеланного гостя за него не в ответе.

Насытившись, утомленные гонцы немедленно повалились спать, поднять их на ноги смогло бы разве что появление над Городом Железного Зверя или, на худой конец, его детеныша. Умнейший ничего не сказал, однако, когда Леон, не выспавшийся в тряских носилках, собрался последовать примеру гонцов, старик запротестовал самым решительным образом, а молчаливым девушкам, начавшим было прибирать со стола, заявил, что желает тотчас же видеть окружную Хранительницу, и пусть ее уведомят немедля – одна нога здесь, другая там, живо!..

Фыркнув от возмущения, девушки с достоинством удалились, чуть покачивая формами. Умнейший посверкал глазами и бросил вслед:

– Плюшки, свеклобабы!

Леон смолчал, хотя у него было иное мнение о девушках. Что ж, общаться с Умнейшим и ничему не удивляться – такого не бывает, пока не надоест удивляться. И не краснеть рядом с ним невозможно. Странней его странностей не сыщешь на всем Просторе.

– Ходить можешь? – спросил старик. – А ну-ка встань. – Леон встал. – Пройдись-ка… Ага, можешь. Сейчас пойдешь со мной, ты мне нужен. Познакомишься, кстати, со здешней Хранительницей, она женщина своеобразная…

– Зачем? – спросил Леон.

– Ты уже забыл, для чего тебя послали в Город?

– Не забыл.

– Вот и хорошо, что помнишь, – в глазах старика мелькнул затаенный огонек и тут же погас. – Когда понадобится забыть, я тебе скажу.

Молчаливые девушки не вернулись – вместо них хмурая женщина предпоследней молодости, по виду – одна из младших хранительниц, принесла ответ: Хранительница согласна встретиться с Умнейшим и будет беседовать с ним на площади Четверонога.

Несомненно, весть о разорении деревни и уничтожении одного детеныша Железного Зверя уже успела достичь Города и служила темой для споров. На Леона обращали внимание, а Умнейшего знали и так. Никто, впрочем, не подошел к путникам и не завел разговора – то ли из вежливости, то ли из-за Умнейшего. Вот послушать, о чем с ним будет говорить Хранительница, – другое дело.

Народу на площади мало-помалу прибывало. У Леона заныла ступня – пришлось перенести тяжесть тела на здоровую ногу.

– Заставляет себя ждать, – проворчал Умнейший.

Пока ждали, Леон рассматривал Четверонога. Грандиозное сооружение, похожее на огромный табурет, накрывало собой всю площадь, вчетверо большую, чем деревенская. Наверх вел трап из связанных между собой приставных лестниц, а с другой стороны верхней площадки, провисая посередине, спускался на землю длинный, свитый из лиан желоб с вплетенными пучками скользкой травы, и городская детвора с радостным визгом скатывалась по желобу сверху вниз. Четыре громадные, сужающиеся книзу лапы глубоко вдавились в грунт по краям площади, а насколько глубоко – то человеку знать не дано, да и не надо.

Только сейчас Леон понял, что металл лап не был железом. Осенила догадка: наверно, Четвероног родственник Железному Зверю, чьи детеныши оказались не железными, – только родственник дальний, мирный, а скорее всего просто мертвый скелет. Оно и понятно: попробуй останься жив, когда тебя так приложило о площадь…

– Говорят, Четвероног упал на Простор с Великого Нимба, – сказал Леон.

Старик кивнул.

– В каком-то смысле так и есть.

– Тогда люди любили неживое, – похвастался знаниями Леон. – Я еще слышал, что не все успели отбежать, когда он падал.

– Плюнь в глаза тому, кто тебе это сказал, – проворчал Умнейший.

Леон заморгал.

– Как – в глаза? Прямо слюной?

Старик тяжко вздохнул.

– Ладно, замнем. Не обращай внимания. Это просто фигура речи.

– А-а, – сказал Леон. – Тогда ладно. Это я к тому, что нельзя такое вслух говорить. И думать нельзя. Уж лучше в гостевом доме на пол помочиться, чем – в глаза…

– Да знаю я, отстань.

Окружной Хранительницей оказалась статная пожилая женщина в простом сари. Лицо ее, когда-то, вероятно, изумительно красивое, было точно вытесано из камня.

При появлении Хранительницы всё стихло.

– Здравствуй, Кларисса, – сказал Умнейший. – Давно мы с тобой не виделись.

По данному Хранительницей знаку вокруг нее, Умнейшего и Леона образовалось пустое пространство радиусом в три десятка шагов. Горожане волной подались назад, гася вздохи разочарования. Хранительнице, и только ей, решать, какое знание тайное, а какое – обыденное и обсуждаемое.

– Здравствуй и ты, Зигмунд. Не виделись давно, это верно. Что до меня, то я бы предпочла никогда больше тебя не видеть. Да и ты, я думаю, тоже. Наверное, у тебя была веская причина явиться сюда. Что за человека ты привел с собой?

Леон смущенно переминался с ноги на ногу.

– Это тот самый охотник, который убил детеныша Железного Зверя. Думаю, о подробностях тебе уже известно.

Хранительница слегка наклонила голову.

– Известно. Я спрашиваю тебя, Зигмунд, зачем ты привел с собой этого молодого охотника?

– Что с того, что привел? – забормотал Умнейший. – Правильно сделал, что привел. Стреляли многие, а попал в цель он один.

– Раз он такой меткий стрелок, ему лучше находиться в своей деревне.

Умнейший энергично затряс головой.

– Как я только что услышал, в этих краях сожжено уже два селения…

– Три, – бесстрастно поправила Хранительница. – Эйя, Мирта и Кифа. Эстафета работает исправно. Шептуны шепчут, гонцы бегают, почтовые летяги летают, Простор стоит.

– А деревни горят, – съязвил Умнейший. – Какая следующая? Может быть, твоя родная деревня, Кларисса? Прости старика, но я не верю, что тебе не хочется помешать ее сожжению. Мне просто любопытно, как ты собираешься это осуществить.

– Нимб решает, радость послать в Простор или горе. Я не была бы Хранительницей, если бы заботилась только об одной деревне в ущерб остальным. Но я не верю ушам… ты собираешься предложить мне помощь?

– Неужели ты в этом сомневаешься?

– Значит, ты привел сюда этого юнца для того, чтобы он научил наших охотников убивать детенышей Железных Зверей?

– Вот именно.

Казалось невозможным, чтобы каменное лицо Хранительницы ожило хотя бы на мгновение. Но все же брови ее изломились, и, наметив саркастическую усмешку, чуть покривились бескровные губы.

– Даже когда ты не лгал, ты никогда не говорил всей правды, Зигмунд. Теперь тебе могут поверить только такие несмышленыши, как этот… – Хранительница кивком указала на Леона. – Тебе от меня что-то понадобилось, ты это знаешь, и я это знаю. Так понадобилось, что ты явился сюда сам и даже, как я замечаю, готов унизиться, чтобы получить желаемое. Лучше уж тебе сразу сказать, чего просишь.

– И ты дашь? – живо спросил Умнейший.

– Откуда я знаю? Нимб знает, а я только старая и никому не нужная женщина. Может быть, и дам, чтобы ты поскорее ушел. Проси.

– Столица, – проронил Умнейший.

Хранительница хрипло рассмеялась.

– И только? Указать путь в Столицу – и все? Странно, что ты не спросил пути на Великий Нимб.

– Пожалуйста, – попросил Умнейший.

– Посмотри на своего юнца, – сказала Хранительница. – Он не верит своим ушам. А я верю, потому что хорошо знаю, на что ты способен. Тайные знания касаются только Хранительниц, и даже среди них эта тайна доверена не всем, а ты всего лишь бродяга, медленно выживающий из ума. Я говорю тебе: нет, Зигмунд. Нет, нет и нет!

– Не забывай, кто тебе помог стать Хранительницей…

– Пустое… Ты даже не спросил меня тогда, хочу ли я этого. Просто откупился. Впрочем, это дело давнее, а я могу только то, что могу. Нет, Зигмунд. Уходи.

Леон стоял с разинутым ртом, боясь пропустить хотя бы слово, и не удивлялся лишь потому, что слишком отупел, чтобы удивляться. Путь в Столицу? Хранительница права: лучше уж сразу на Великий Нимб или еще дальше. Столица – это запретное. Любой ребенок знает окончание Были о Сошествии: есть на Просторе такое место, где после давних войн хранится неживое Зло, которое убивает, и люди ушли оттуда навсегда, забыв дорогу назад. Вполне вероятно – легенда, а насчет того, что среди неживого до срока покоится непобедимый меч Синклиналь – сказка наверняка. Неизвестно, существует ли Столица вообще, а если существует, то живет ли там кто-нибудь. Да и кто захочет там жить? Никто не знает пути в Столицу, и не нужно его знать. Нет таких слов, чтобы заставили Хранительниц выдать тайное знание, а Умнейший отчего-то надеется… Страшное дело задумал: отбиться от Железного Зверя древним Злом. Хитрит он сейчас или ломится напрямик?

– А тебе идет быть непреклонной, – заметил Умнейший. – Знаешь, когда-то я очень жалел, что ты не мужчина, – вдвоем с тобой мы бы горы свернули. Я и сейчас жалею.

– Тогда бы ты пришел сразу ко мне? – спросила Хранительница, скользнув безразличным взглядом по Леону. – И один?

– Допустим.

– Каждый раз, когда ты приходил, ты всегда приносил только несчастье. И давным-давно, когда ты еще не знал обычаев и вел себя как дикарь, и потом, когда ты не хотел их знать, – всегда одно и то же. Чего ты еще хочешь? Твой сын умер во мне, и я родила мертвого, твоя дочь – деревенская Хранительница где-то далеко на Юге, и даже я не знаю – где. Может быть, тебе это известно?

– Нет.

– Жаль, что ты не врешь на этот раз. Я же чувствую, когда ты обманываешь, а ты делаешь это чаще, чем замечаешь сам. Тебя следовало бы звать не Умнейшим, а Хитрейшим. Не могу себе простить, что я любила тебя когда– то… – по лицу Хранительницы пошли красные пятна. – Думаешь, я не понимаю, зачем ты тащишь с собой этого мальчишку? Думаешь, не догадываюсь, что ты на этот раз затеял? Во-первых, у тебя все равно ничего не выйдет…

– А если выйдет? – перебил Умнейший.

– Ты сам знаешь, насколько ничтожен шанс. И цену попытки ты тоже знаешь.

– Мы все умрем, – настойчиво продолжал Умнейший. – Я, ты, наша дочь… Город будет уничтожен не позднее чем через тридцать дней, а следом за ним – весь Простор. Я просто обязан попытаться.

– Ты хочешь спасти людей, – медленно проронила Хранительница, и Леон понял, что она уже приняла решение. – А для этого тебе придется их изменить. Наш Простор – не только люди, Зигмунд, Простор – это вся наша жизнь, наши обычаи. Скажи мне: чего стоят люди без обычаев? Они хуже дикарей, хуже тебя…

– А чего стоят обычаи без людей? Об обычаях позаботишься ты.

Хранительница снова рассмеялась.

– А ты мне поможешь, да? Или вот он?

– Это не смешно… Кстати, мешок, который я у тебя оставил, все еще цел?

– Можешь прийти и забрать в любое время.

– Ты нам покажешь дорогу в Столицу?

– Нет.

– Кларисса, – кротко произнес Умнейший, – я прошу тебя. Ты же умная женщина, ты всегда была умной. Забудем прошлое. Мы оба понимаем, что сегодня иного пути нет. Помоги нам.

Хранительница покачала головой.

– Ты с самого начала знал, что я тебе откажу. И все же надеялся. Ты не умеешь быть честным даже с самим собой… Прощай, Зигмунд. Больше нам не о чем говорить.

Она пошла прямо на них, и перед ней невозможно было не расступиться. Прямая, статная, с жесткими складками у рта, вся от головы до пят – воплощенная каменная воля, она прошествовала между разошедшимися на шаг Леоном и Умнейшим, больше не взглянув на них. Толпа загомонила. Стайка младших хранительниц засеменила за Клариссой и, нагнав ее, пристроилась в шлейф.

– Твердокаменная, – пробормотал Умнейший. – Всегда была умной стервой, и даже когда любила меня, одно другому не мешало, драконий хвост!.. А ты рот закрой! – набросился он на Леона. – Чего смотришь – семейных сцен не видел? Как вы вообще это терпите – матриархат самый поганый… А? Молчишь?

– Молчу.

– Ну и молчи.

– Не любят нас здесь, – сказал Леон.

Созвать, если необходимо, общий сход – нерушимое право каждого взрослого жителя селения, женщина ли то, мужчина ли, беспомощный ли старец. В маленьких деревнях общие сходы редки и случаются чаще всего по пустякам. Их и сходами-то не назовешь – все люди и без того на виду. В больших селениях или городах неопытным Хранительницам иногда приходится сзывать сходы по два раза на дню – больше людей, больше и проблем. Дело разумной Хранительницы, желающей надолго остаться на своем посту, – устроить так, чтобы разрешение мелких вопросов не требовало от всех и каждого чуть что бросать дела и сломя голову лететь на площадь.

На удары колотушки в подвешенный к опоре Четверонога железный таз первыми истово отозвались собаки – разномастные лохмачи, сбежавшиеся невесть откуда, встретили трезвон приличествующим случаю лаем: привычное, но как-никак развлечение.

Леон так и не понял, почему Умнейший не созвал сход сразу, а ждал до вечера. Велев отдыхать, сам тут же ушел, не передохнув и получаса, а где был и что делал – не сказал, но вернулся не слишком довольный. Опять же: придирчиво осмотрев Леона, велел вымыть лицо и переодеться в короткую тунику, чтобы были хорошо видны ожоги, а для чего – умолчал. На внешний вид гонцов не обратил никакого внимания, но велел быть непременно. Приставать с расспросами Леон постеснялся.

– Бум! Бумм-м! – гудел раскачивающийся таз.

– Сход! Сход!..

Закатное солнце отбрасывало тень Четверонога на крыши домов и дальше – на лес. За собаками, сразу вытеснив лохмачей на второй план, вприпрыжку явились дети, за детьми – взрослые. Степенно шествовали старики. Посередине площади, где стоял Умнейший, а позади него Леон и полусонные гонцы, образовался пустой круг – для тех, кому говорить. Вот как у них заведено… А и знатное же селение этот Город – человек с тысячу, если не больше, и в окрестных лесах, наверно, на день пути вокруг непуганого дракона не сыщешь… И нравится же кому-то жить в этакой тесноте!

Значит, нравится. Давно бы разошлись по деревням, будь иначе.

Хранительница выступила вперед. На ее лице Леон ясно читал признаки обеспокоенности. Воля Хранительницы высока, но воля общего схода много выше. Так было, так будет.

По знаку Клариссы наступила тишина, только попискивал где-то в задних рядах грудной младенец на руках у матери.

Леон напрягся. Чужак, хоть он и Умнейший, не имеет права созывать сход. Он может это сделать только от имени кого-то из жителей Города, но то ли Умнейший не нашел добровольцев, то ли умышленно пренебрег обычаем. Интересно – подумалось, – верно ли сказано, что Кларисса умна? Если не очень – постарается прикрыть сход, пока он не начался…

Пауза не затянулась.

– Мы рады выслушать Умнейшего, – хрипловато произнесла Хранительница и подняла вверх руку.

«Умна», – подумал Леон.

Выкрики хором дробились под Четвероногом в сложное эхо:

– Мы рады выслушать Умнейшего, – разом от многочисленных женщин, девушек, матерей, вдов и старух.

– Мы рады выслушать Умнейшего, – от ремесленников-мужчин, сбившихся в единую плотную массу.

– Мы рады выслушать Умнейшего, – от отдельной группы охотников.

– Рады… рады… рады… – вразнобой, от представителей менее распространенных родов занятий.

– Рады! – от кучки мальчишек.

На них шикнули.

Не очень-то они рады, отметил про себя Леон. Мужчины еще так-сяк, а женщины, сразу видно, пойдут за Хранительницей как одна, и та уже поняла: сход ей не страшен… Какую такую память оставил здесь по себе Умнейший? Впрочем, ясно какую, но только ли в Клариссе дело? Чего он хочет теперь – неужели и впрямь надеется уговорить? Любой другой на его месте не только не отважился бы собрать сход – не сумел бы заставить себя и показаться-то в Городе до самой смерти, давал бы кругаля в три перехода, чтобы только не смотреть людям в глаза… Вряд ли что путное у него получится. С другой стороны – видел ли кто, чтобы Умнейший сначала действовал, а потом думал?

– Говори, Умнейший!

Старик помолчал, дожидаясь тишины. Леон напрягся, весь обратившись в слух. Гул тысячной толпы мало-помалу стих. Где-то на краю площади взвизгнула собака, на которую, как видно, наступили. Кто-то в сердцах помянул драконий хвост.

– Я взял на себя смелость собрать вас, – начал старик, не повышая голоса, настолько глубокого, что он наполнял раскатами всю площадь, – чтобы рассказать вам о том, зачем я здесь, где меня мало кто ждет. Я пришел в Город, чтобы помочь вам, и хочу, чтобы вы это знали. И еще я пришел потому, что жду помощи от вас…

По толпе побежал легкий шум и затих в задних рядах.

– Каждый из вас уже слышал о Железном Звере, или не так? О сожженных деревнях и погибших людях вы тоже уже знаете. О чудом уцелевших, ищущих себе приют. Может быть, некоторым из вас известно и то, что я безуспешно отговаривал охотников от немедленного нападения на Железного Зверя. Я сделал это потому, что пытался сберечь их жизни для борьбы, которая только начинается… Меня называют Умнейшим… – старик усмехнулся. – Так это на самом деле или не так – не знаю. Притом теперь это не имеет ни малейшего значения. Знаю одно: сейчас из всех вас один я понимаю, с чем мы столкнулись. Даже те, кто уже видел Железного Зверя и пострадал от него, этого еще не поняли, и вовсе не потому, что они глупы, а я умен, а просто-напросто потому, что прецедентов нынешней ситуации не бывало за всю историю Простора. Можете спросить Хранительницу, можете перебрать по бумажке каждый заплесневелый документ забытых времен – не бывало! Никто уже не помнит, чтобы один человек нападал на другого, за исключением редчайших клинических случаев; никто не может представить себе, чтобы кому-нибудь вдруг понадобилось на кого-то напасть. Забыта мотивация агрессии. Ведь места на Просторе хватает на всех, верно? – Под одобрительный шум и качание головами старик перевел дух. – Теперь слушайте, чего вы еще не поняли. Первое. Рассеянные по Простору автоном-очистители, прозванные здесь Железными Зверями, подчиняются воле своих хозяев, воле чужой и сознательной. Это полезно запомнить всем и каждому. Второе. Воля эта направлена против людей так же, как против всего живого на Просторе. Третье. Воля эта непреклонна и не имеет ничего общего с силами живой природы. Я спрашиваю вас: удавалось ли кому-нибудь уговорами остановить на полдороге морскую волну или катящийся с горы камень? У Железных Зверей нет чувств, нет совести. У них есть только их работа, и они не остановятся, пока не выполнят ее до конца…

Леон слушал с раскрытым ртом. Так вот каков Умнейший – не пожелал лишний раз тратить слов, объясняя лично ему, Леону, глубинную суть трагедии. Но с какой стати он стал бы объяснять? Кто такой Леон? Обыкновенный стрелок из заурядной деревни, таких, как он, пруд пруди…

Старик прав, прав от начала и до конца. Зло в Столице? А Железные Звери – не зло? Надо еще разобраться, какой вред вреднее: от них или от похороненного в забытом месте неживого. На что-то подобное Кларисса намекала: будто бы гибель всего живого еще не самое худшее, что можно себе представить. Что же может быть хуже? Ничего удивительного: всякий знает, что у старых Хранительниц любой случайный загиб в голове окаменевает тверже кость-дерева.

– С ними нельзя договориться, – продолжал Умнейший, и люди в толпе забыли дышать, боясь упустить хоть слово. – Они всего лишь машины, живые разумные машины, служащие своим хозяевам. Причем прекрасно защищенные – уничтожить хотя бы один автоном-очиститель предельно трудно, если не вовсе невозможно. И тем не менее это необходимо сделать, если мы хотим договориться с их хозяевами. Поверьте, я знаю, о чем говорю: единственный способ обратить на себя внимание хозяев Железных Зверей – уничтожить одну из машин!

Гул пронесся по толпе и стих.

– Посмотрите на этих людей, – продолжал Умнейший, указывая на Леона и гонцов. – Всего пять дней назад они участвовали в бою с Железным Зверем. Тогда погибло много охотников, много детей остались сиротами. Три дня назад Железный Зверь послал детеныша, чтобы стереть с Простора их деревню, и один из этих людей, молодой охотник, а зовут его Леон, показал себя великим стрелком, убив детеныша точным выстрелом. Однако при этом погибло много людей, слишком много. У Зверя не один детеныш, эти люди видели, как он их плодит…

Леон чувствовал, как по его спине бежит струйка пота. Он ждал. Голос старика возвысился до пафоса. Сейчас должно было прозвучать то, ради чего собрались на площади эти люди. Вот сейчас…

– Что же дальше? – гремел Умнейший. – Я вам скажу, что будет дальше. Для вас, для меня – уже ничего не будет, потому что тем, кого не существует, ничего не нужно. Но этого ли хотите вы для своих детей? После деревень неизбежно придет очередь Города и всего Простора, это я, Умнейший, вам говорю. И я же хочу указать вам путь, который, может быть, – не знаю – приведет к спасению.

Короткая пауза. Люди в толпе забыли дышать.

– Путь в Столицу, – выдохнул Умнейший.

Толпа всколыхнулась единым духом. Путь в Столицу? Да видано ли? Умнейший, конечно, зрит дальше, тут спору нет, а только не слишком ли он увлекся? Ишь – неживое Зло ему потребно. Зачем, спрашивается? Сначала злоискателю Синклиналь подай, а потом…

– Путь в Столицу! – повторил Умнейший. – И сегодня, сейчас. Уже сегодня может быть поздно.

В толпе произошло движение. Вперед выступил краснолицый бородатый мужчина в прожженной рабочей тунике и с налобной повязкой, удерживающей волосы от падения на лицо, как водится у ремесленников.

– Я Аконтий, кузнец, – начал он. – Я так считаю: беглецов из сгоревших деревень мы, конечно, примем. Верно говорю? – обратился он к сходу. Толпа одобрительно зашумела. – Как не принять, говорю. Потеснимся, пристроим сирот, то да се… это уж как водится. Но показать путь в Столицу мы не вправе, да мы его и не знаем. Это дело Хранительницы – разрешить или нет, и решать ей, я так считаю. Верно? – Вновь раздался одобрительный гул. – А как решит она, так тому и быть накрепко. Все мы тебя знаем, – Аконтий прокашлялся и взял тоном выше. – Ты – Умнейший, и мы тебя уважаем, несмотря на… неважно на что. Ты мудр, но ты много на себя берешь, я говорю. Выпустишь из Столицы неживое – как потом загонишь его обратно? Я вот кузнец, сам вожусь с неживым, и то меня от твоих слов потом пробило. И вот еще что я хочу сказать, самое главное: Железный Зверь от Города далеко. Плохо, что он поселился там, где живут люди, однако люди уйдут, и больше он нас не тронет, верно я говорю? А если и тронет – разве мы не сможем с ним договориться? Деревенские не сумели, а мы сумеем, верно говорю? И шептуны наши лучше, и морочники у нас есть… А не договоримся – разве у нас нет стрелков? Найдутся стрелки, я говорю. Пусть великий стрелок Леон передаст им свое умение, и тогда нам не будет страшен ни Железный Зверь, ни его детеныши, верно я говорю? – Аконтий остановился, чтобы перевести дыхание. – Я так считаю: просить Леона остаться в Городе и дать ему в обучение молодых стрелков, пусть поучит. А тебя, Умнейший, – ремесленник чуть наклонил голову, – мы хоть и чтим и слова твои слушаем, но пути в Столицу ты у схода не спрашивай, верно я говорю?

От одобрительных возгласов загудели опоры Четверонога.

– Нет! – крикнул Леон.

– Молчи, – сквозь зубы цыкнул Умнейший. – Хуже сделаешь.

Позади Леона гонцы переминались с ноги на ногу в большом недоумении: для какой надобности их заставили торчать тут битый час?

Хранительница, подняв вверх руку, выждала тишины.

– Хочешь ли ты еще что-нибудь сказать, Умнейший?

Старик взглянул на нее исподлобья и медленно поводил головой из стороны в сторону. Он подчинялся.

Во взгляде Хранительницы светилось торжество.

– Аконтий сказал. Таково и мое мнение. Что решите, люди? Быть по сему?

Одобрительный гул.

– Говорят, что когда-то очень давно и не здесь был занятный обычай, – пробормотал Умнейший, повернувшись к Леону. – Каждый умник, явившийся на сход с предложением изменить заведенный порядок, должен был иметь веревку на шее. Чтобы, значит, быстро и без накладных расходов удавить умника, если его предложение не будет принято. Хорошо, что здесь до этого еще не додумались.

В толпе, запрудившей площадь, образовались течения и прорехи. Судача, расходились люди – по домам, к привычным делам, которым не меняться еще тысячу лет, если подгадит Нимб, а если не подгадит – то никогда. К Умнейшему никто не подошел – зачем усугублять огорчение старика бесполезными потугами утешения? Одна Хранительница посчитала нужным походя бросить несколько слов:

– Не ждал отказа? Что ты теперь придумаешь, Зигмунд?

Умнейший не ответил и выглядел удрученным. Вздернув подбородок, прошла мимо Кларисса, бывшая любовь. Ушли и гонцы. На площади остались лишь несколько возбужденных многолюдством собак, но и они, побегав и полаяв, вскоре мирно улеглись в тени Четверонога.

– Плохи дела, – проговорил Леон, маясь. – Они так ничего и не поняли. Никто из них не видел Железного Зверя…

Старик неожиданно подмигнул ему.

– Бенефис прошел нормально, только этого мне и надо было. А на остальное я, по правде сказать, не рассчитывал… вот так, сразу. Не нужно давить недозрелый прыщ – это больно и бесполезно… – короткий дребезжащий смешок неприятно резанул Леона. – Подождем, глядишь, что-нибудь и придумаем. Жаль, времени нам не отпущено долго думать.

– Не знал, что тебя зовут Зигмунд, – сказал Леон. – Вообще не знал, что существует такое имя.

В нескольких шагах десятка полтора стрелков (среди них, по настоянию Умнейшего, и гонцы, доставившие Леона в Город), стоя в ряд у проведенной на земле черты, под неотступными взглядами кучки восхищенных мальчишек который час упражнялись в стрельбе по мишеням. С шумом выдыхали, тараща выпученные глаза на багровых лицах. Тонко свистели оперенные стрелки. Мишени, вырезанные из свежих, еще не затвердевших листьев кровельного дерева, изображали детенышей Железного Зверя в натуральную величину.

– Это очень древнее имя, – ответил старик. – Я ведь Умнейшим стал недавно, лет двадцать всего, а до этого меня, если хочешь знать, Неприкаянным звали, а до того – Грубияном, а еще раньше – Чудаком или Немым… Повидал на своем веку кое-что, не спорю. Весь Простор за одну жизнь не обойдешь, а я все же постарался. Уходил на Север переходов на сто пятьдесят, оттуда до края Простора еще почти столько же, только люди там уже не живут. И на Юг ходил, и на Восток…

Леон удержал рвущийся с губ вопрос – понятно было, что старик сам не прочь поговорить. Когда вещает старость, дело молодости – сидеть и слушать. И детям передать, если говорит Умнейший.

– С яйцеедами жил долго, – помолчав, продолжал старик. – Давно это было, а теперь мне уже не по возрасту по скалам скакать. Гнилоедов видел, только гниль они не едят, сказки это. Манноедов видел – те древесной манной питаются, растут у них на Юге манные деревья. Всех видел… – Умнейший опять долго молчал, видимо, вспоминая прошлое. – Странные люди, странный мир. У вас практически отсутствует грубость в отношениях друг с другом, не говоря уже о насилии, но нет и излишней вежливости. Я только здесь понял, что вежливость – оружие страха… Нет войн, но нет и средств, чтобы себя защитить, и нет воинов. Ты хоть понимаешь, что такое воин? Здесь повсюду примерно одно и то же, с местными вариациями. Поразительный мир, особенно для чужака.

– Почему – для чужака? – удивившись, сорвался Леон, лишь много позднее поняв, что Умнейший ждал этого вопроса.

– Все мы здесь чужаки, только в разной степени. Я больше, чем другие, потому что был рожден на Сиринге… Впрочем, об этом после. Лучше скажи-ка мне: откуда, по-твоему, люди пришли на Простор?

– Прежде люди жили на Великом Нимбе, не зная горя и болезней, потом один человек по имени Акаэм полюбил неживое и сказал другим: возьмем неживое, потому что оно не убежит от нас, и сделаем живое неживым…

– Достаточно. Ты вправду в это веришь?

– То, что традиционная Быль о Сошествии с Нимба не более чем сказка, известно даже детям. А Быль Истинная? – Леон пожал плечами. – Кто может сказать, что такое Истина? Где она? И надо ли ее знать? Быть может, она лишь повредит людям.

– Ого! – Умнейший фыркнул. – Да ты, оказывается, философ.

– Парис философ, а я только охотник.

– Мне приходилось бывать в деревнях, где ни дети, ни взрослые уже не считают эту вашу Быль сказкой…

– Не так, не так! – закричал Леон, вскакивая. – Спокойнее, ногу назад отставь. В трубку с силой не вцепляйся, держи легко, а то рука дрогнет и выстрел обязательно сорвешь. Прости, – повернулся он к Умнейшему. – Не сдержался. Этому обалдую только бы тяжести таскать.

– Ты меня выслушаешь или нет? – спросил Умнейший, кривя запавшие губы. – Ах, все-таки выслушаешь? Я рад. Можешь не извиняться, только сядь и молчи… Так вот, ваши пращуры явились сюда из места, куда более отдаленного, чем заурядное планетное кольцо из обломочного материала, которое вы зовете Великим Нимбом. Ваш календарь Нимба совершенно бесполезен и не имеет никакого отношения к планетному кольцу. Я знаю только одну планету, где в году триста шестьдесят пять с четвертью дней… да и кто ее не знает. Без сомнения, Простор – старая земная колония, по-видимому, еще довоенных времен, стало быть, потомки переселенцев с Земли живут здесь не менее тысячи двухсот и не более тысячи пятисот лет. Правда, сначала меня сильно озадачил заявочный буй землян на орбите…

Леон заморгал: Умнейший снова нес околесицу. Какой еще буй? Какие земляне? Сдает старик…

– Земля – это другое название Нимба, – сообщил он.

– А болван – другое название дурака, – парировал Умнейший. – Впрочем, прости и не обижайся. Откуда тебе знать? Лет сорок назад здесь еще была старенькая обсерватория – помню, когда провалился пол, последнему наблюдателю выбодало глаз окулярной трубкой… Вот он – знал. А что вам? Спутник на стационарной орбите – просто лишняя звездочка, кому это интересно? Ленивые люди рая… протяни руку – фрукт висит, протяни другую – овощ, дичь едва ли не сама под выстрел идет, а на драконов охотитесь из спортивного интереса, без них бы расчудесно обошлись. Ты посмотри на этих: полдня всего упражняются, не ахти какая работа, а им уже отдохнуть хочется. Я иногда просто не понимаю, почему вы еще не выродились в жвачных животных. Может, ты понимаешь? Ах, ну да, конечно – состязания, Хранительницы Знаний, фольклор, поэзия, то-се, описательные науки, абстрактная философия опять же процветает…

– У нас не процветает, – возразил Леон, вспомнив Париса.

– В одной деревне мне показали обломки, – проигнорировал его реплику Умнейший. – Я уверен, что это был примитивный флайдарт боевого назначения. Четвероног ваш уникальный – просто-напросто посадочные лапы корабля заурядного размера, впоследствии разобранного для насущных нужд или разрушившегося естественным путем. В то, что корабль был один, – не верю. Просто от других не осталось и этого – убежден, что они были разделаны на металл еще первым-вторым поколением переселенцев. Видимо, переселенцев изначально было несколько групп, или они разделились вскоре после высадки и воевали друг с другом. Легенды об этом периоде вашей истории всем известны и вряд ли достоверны. Полагаю, впрочем, что период войн не был слишком уж продолжительным. За перемирием последовал тысячелетний мир, а почему – этого я долго не мог понять. Люди, что ли, другие? – Старик снова фыркнул. – Человек везде одинаков, что на Сиринге, что на Просторе, что даже на Земле, и повод подраться он найдет всегда…

– Нечестно так думать, – сказал Леон. – Нас убивают.

– Всегда начинается с того, что кто-то кого-то убивает. Тебя и твоих близких пытались убить – ты начал стрелять. Разве должно быть иначе?

– За что нас убивают?

Старика передернуло.

– Глупейший вопрос. За что ты выметаешь песок, скопившийся в доме? Чтобы не скрипел под ногами, за что же еще.

– За что нас убивают? – упрямо повторил Леон.

– Это не убийство, – покачал головой Умнейший. – Правда, нам от этого не легче. Это очистка.

И больше ничего объяснить не пожелал, буркнул только приставшему с расспросами Леону: «Нельзя тебе сразу помногу, несварение будет». Буркнув – ушел.