Чернота, а в ней корабль. В корабле отсек, в отсеке – человек в специальном кресле, с которого он никогда не вставал и не может встать. Даже два человека: один из них снаружи и служит оболочкой, а другой – это я – внутри.

Слоеный пирог.

Нбонг спит, а я не сплю уже седьмой час. Для меня это много. Опять чешется спина, а не достать. Мне темно, потому что брат спит с закрытыми глазами. Его храп мешает мне думать.

Молчание в корабле. Молчит даже сам корабль. Молчит коммодор; я его понимаю и сочувствую ему. На Базе начнут искать виновного и найдут, он это знает, и мы это знаем.

Мы возвращаемся. Сторожевой спутник восстановлен и усилен. Долго, очень долго никто не посмеет приблизиться к планете, где земляне совершили ошибку. Проще всего было бы распылить эту планету, обратив в ничто следы любой оплошности землян. Для этого не обязательно возвращаться на Базу – «Основа Основ» имеет в своем распоряжении достаточный набор средств.

Помешал чужой корабль, сунувшийся в охраняемое спутником пространство несколько десятилетий назад. Как следовало, он был уничтожен, но посеял сомнения. Похоже, о существовании этой планеты известно не только нам – наши младшие «братья» из уцелевших во время Всеобщей Войны старых колоний всюду суют свой нос. Если это так, решение вопроса надолго погрязнет в трясине межпланетных конференций, совещаний и дипломатических демаршей.

Подсознательно понимаешь, что где-то в пределах Галактики могли сохраниться старые колонии, уцелевшие каким-то малопонятным чудом и развивающиеся – либо деградирующие – совершенно изолированно. Ничего удивительного нельзя найти и в том, что сведений о них нет в Архиве: после Всеобщей Войны сохранилось немногое. Вероятно, Ульв-ди-Улан отделается легким взысканием – наша ошибка понятна и простительна. И даже не наша ошибка, а тактический просчет Базы.

Сбежал Й-Фрон – теперь уже ясно, что сознательно дезертировал – и, по-видимому, чувствует себя среди туземцев, как рыба в воде. По одному этому факту можно судить, на каком уровне развития стоят тамошние аборигены. Если бы мы могли позволить себе поддаться эмоциям и скорректировать планы очистки в соответствии с рекомендациями экспресс-методик «Аут», «Дуст» или «Полный серьез», с ними давно уже было бы покончено.

Даже бродячие не-ценные в нижних ярусах активной оболочки Земли, прижатые к стене во время облавы, иногда огрызаются. Это – активная оборона, характерная для многих животных, начиная от муравьев, и вовсе не признак разума. Но совершить самим – первыми! – тщательно подготовленное нападение, еще не будучи зажатыми в угол, способны только цивилизованные носители разума. Уничтожив Девятого, они доказали свое право на попытку выжить.

Справедливость – вот основной девиз Земли и землян. Каждый должен получить именно то, что заслуживает. Поэтому автоном-очистители оставлены на поверхности планеты, несмотря на протесты корабля, желавшего получить их обратно. Правила игры честны: победит сильнейший. Цивилизация, не умеющая отбиться от первой же опасности, по глубинной сути своей нежизнеспособна, и не стоит продлевать ее конвульсий.

Бурчит у брата в кишках. Над самым ухом.

Может быть, человечки на планете одержат верх. И тогда десять-двадцать поколений спустя у землян появится еще один враг.

Одним больше, одним меньше. А кроме того, не бывает памяти длиной в двадцать поколений. Легенда, миф – вот что останется на планете от нас и нашей попытки очистки.

Многим ли удается оставить легенду о себе?

Я не хочу думать о Й-Фроне и все-таки думаю о нем. Ничтожное замордованное существо показало себя достойным звания человека, более того – врага, и никто из нас своевременно не раскусил этого ограниченно ценного. Его счастье.

Мы поступили бы правильно, будь враг вовремя распознан. Правильно и без сожалений. Но что-то доселе незнакомое поднимается во мне, когда я думаю – запрещаю себе думать и все равно думаю, не могу не думать – о человеке по имени Й-Фрон. Что это?

Зависть?

Я жду. Каждый день. Они похожи один на другой, эти дни. Я жду, когда придет он, уставший, пыльный и чаще всего злой, и крикнет с порога: «Филиса! Ужин, постель! Опять не готово?»

Все давно готово, конечно. Смягчившись, он, может быть, похлопает меня по спине, потреплет по щеке или даже обнимет. И я улыбнусь, потому что мне в самом деле приятно его прикосновение. Хоть какое-нибудь.

Он сильно изменился за последнее время. Несмотря на то, что рядом с ним больше нет Умнейшего, который плохо на него влиял, он с каждым днем становится хуже. Часто он пьет вечерами, чтобы заснуть, и все реже зовет меня в постель. Я понимаю: у него много забот. Он необыкновенный человек, обязанный заботиться о людях всего Простора, а я, его жена, обязана заботиться о нем. И я жду его каждый вечер, чтобы успокоить, утешить и накормить.

Я жду.

Великий Нимб проступает на небе. Вечереет. Скоро он придет, если сегодня решил заночевать дома. По улице перед домом бродит охранник – взад-вперед, взад-вперед… Без конца. Откуда-то издалека доносится стрельба – там идет бой, зенитчики отбивают по нескольку налетов в день. Но здесь пока безопасно.

Не все гибнет в этом мире: уже скоро я должна почувствовать в себе биение еще одного сердца. У нас будет ребенок. Он сказал, что хочет, чтобы родился сын, потому что идет война и женщин больше не слушают. И вряд ли когда-нибудь начнут слушать снова.

Жду.

Может быть, я ему уже надоела. Только я не штампованная дура, как он говорит, когда сердится. Я просто его люблю.

После одной из размолвок он привел в дом вторую жену. Она беженка с севера, ее зовут Геро. Мы ладим.

Иногда он странно шутит. Я не всегда понимаю смысл этих шуток, но смеюсь, чтобы сделать ему приятное. Когда что-то у него идет не так, он приходит раздраженный и роняет посуду. В один из таких вечеров он запретил мне просить за кого бы то ни было, а на следующий день, когда я не послушалась, ударил меня. Но ведь люди идут ко мне со своими бедами, и я не могу отказать им в помощи, правда?

Он грозит, что прогонит меня совсем.

Хорошо, что Полидевк был вдов и бездетен и некому было за него просить. У нас никто не верит в то, что он на самом деле был связан со зверопоклонниками и замышлял злое, но говорить об этом вслух не полагается. Теперь на его месте Тирсис. Я редко его вижу.

Иногда приходит Кирейн. Он жалуется на Париса, на всякое начальство вообще, на учеников, которых ему дали, и боится объявленного переселения под землю. Он несчастный и немножко смешной. Говорит, что не может больше сочинять и не хочет. Часто он просит у меня Тихую Радость. Когда у меня есть, я даю немного.

А вчера приходил Парис, просил замолвить за него словечко. Попробую…

Кого я люблю на самом деле: своего мужа, вождя – или того полузабытого прекрасного юношу, онемевшего от горя при вести о том, что я выхожу за другого? Кого?

Прочь, запретная мысль, прочь! Я не должна так думать. Разве другим живется легче, чем мне? Я и мой будущий ребенок в безопасности. Меня охраняют, мне помогают в хозяйстве. Если все усилия окажутся напрасными и людям суждено погибнуть, мы умрем в числе последних. Мне завидуют. Что еще надо?

Я жду его.

На что я надеюсь: на то, что он придет сегодня, или на то, что не придет?

Опять?! Прочь, запретная мысль!..

Жду.

Длинная, очень длинная движущаяся колонна людей текла по дну ущелья, задерживаясь в узких местах, вызванных оползнями, плавно обтекая одиночные валуны, свалившиеся некогда сверху. Тысячелетие назад по дну ущелья бежала река, потом воду отвели и проложили дорогу. Теперь человеческая река текла вспять.

Словно водяная пыль над горным потоком, висела над рекой пыль каменная. Тысячи ног топтали древний путь в Столицу, которой никогда не существовало на этой планете и которая рождалась только теперь. Шарканье ног, скрежет и скрип груженых тележек, отрывистые команды, крики, разговоры, кашель стариков, детский плач – все это сливалось в единый ровный шум человеческой реки.

Высоко над всем этим на уступе скалы стояли два человека и смотрели сверху вниз на течение – туда, где живая река начинала петлять, а затем слитно взбегала по осыпи и навсегда скрывалась в стрельчатой дыре, пробитой в теле горы. Рядом с ними хищно пласталась, раскинув по камню стальные упоры, спаренная зенитка малого калибра с полностью заряженными кассетами. Оба ствола зенитки смотрели в противоположную сторону.

Отсюда двум людям были видны еще несколько уступов. Некоторые были расположены выше них, другие ниже. На ближайшем, совсем крохотном, помещался один солдат с пулеметом. В случае нападения заурядов пулеметчик должен был открыть по ним бесполезный огонь, чтобы отвлечь атаку на себя и дать возможность зенитке сделать как можно больше выстрелов.

Солдат был добровольцем и знал, что после его гибели жена и маленький ребенок будут обеспечены кровом и пищей в течение ближайшего года как минимум.

Об этом он крикнул двум людям на уступе с зениткой. И помахал рукой.

За шумом живой реки двое не расслышали его, но помахали в ответ. Затем они вернулись к прерванному разговору.

– Никогда не думал, что напоследок выступлю противником прогресса, – сказал Умнейший. – А ты? Впрочем, что я такое говорю. Уже хорошо, что ты раз в жизни выступил противником хоть чего-то. Так?

– Не знаю, – ответил Фрон. – Как-то не думал об этом.

– И не надо уже. Скоро будет поздно думать, а еще чуть погодя – нечем.

– Пугаешь?

– Нужно очень… Шел бы ты отсюда, а? Без тебя ведь обойдусь. Иди сейчас, еще догонишь. Это последние.

– Штрафные лагеря еще на поверхности, – отозвался Фрон.

– Никто не знает, где теперь штрафной лагерь, – возразил Умнейший.

– Никуда не уйду. Кто тебе кассеты подносить будет?

– Ты думаешь, нам долго придется стрелять? – Умнейший фыркнул. – Я сделал то, что надо было сделать… как хирург, который спасает человека, отнимая ему руки и ноги и не задумываясь над тем, что пройдет время – и калека станет его проклинать. А я с самого начала задумывался, да что там – знал. Уйдешь?

– Нет.

– Не хочешь жить?

– Хочу, – сказал Фрон. – Теперь я хорошо знаю, чего хочу. Жить я хочу, это точно.

– А чего ты тогда не хочешь?

– Может быть, не хочу, чтобы через тысячу лет у людей и тут появились люди разной ценности…

– Дурак! – беззаботно буркнул Умнейший. – Ты думаешь, обязательно случится так? А если нет?

– Ты же знаешь, что так и будет, – возразил Фрон.

– Дурак и есть.

– Я знаю.

– Счастливое и немного сонное общество, – продолжал Умнейший. – Таким оно было, ты его уже не увидел. Общество, не менявшееся тысячу лет, прекрасные люди, с которыми мне, кретину, было тошно… Между прочим, самому лучшему социуму, не испытывающему время от времени потрясений, грозит банальное вырождение. Так я считал, так и сейчас считаю. Смешно – когда-то мне хотелось быть тем человеком, который разбудит этот мир… И вот на головы этим-то счастливцам начинают сыпаться автоном-очистители, и люди поначалу озабочены нелепым вопросом: за что и почему их убивают?

– А потом они делают единственно возможное…

– Фарс, – сказал Умнейший. – Просто-напросто фарс о растворении мира. Когда горит одежда на теле, никто не думает о забытой в доме кошке. А я ведь знал, что этот фарс наступит, и мечтал до него дожить, глупец.

– Не фарс, – отозвался Фрон. – Трагедия. Впрочем, у нас одно другому не мешает. Надо бы подсказать Кирейну – хорошая тема.

– Кирейн такого не напишет. Он вообще уже ничего не напишет и ни на что не годен, – Умнейший усмехнулся и покачал головой. – А знаешь, последнее время я пытаюсь уверить себя в том, что лишь приблизил то, что и без меня должно было случиться рано или поздно. Будто бы я лишь ускорил естественные процессы, не более. Но иногда я думаю, что здесь все могло бы сложиться иначе… не будь очистки, не будь меня… Ты понимаешь?

– Что толку об этом думать? – вздохнул Фрон.

– Да? А я вот думаю.

Старик ударил желтым жилковатым кулаком в скалу, ударил еще раз и еще.

– Но почему?! – закричал он. – Почему люди устроены так, что в критической ситуации единственным шансом спастись для них является вот ЭТО? Почему?!.

Фрон не ответил, да Умнейший и не ждал ответа.

Легкий, похожий на стрекозу аппарат, весь опутанный растяжками, будто паутиной, упал в ущелье с неба и завис, примериваясь, над скальным уступом, взметнул пыль вращающимся над прозрачной кабиной винтом. Колонна на дне ущелья распалась было, но тут же собралась и потекла дальше. Видно было, как крошечные человечки задирают головы.

– Ого, – равнодушно проронил Умнейший, придерживая шляпу. – Это уже что-то новенькое.

Паутинная стрекоза приземлилась на край скального уступа. Из нее легко выпрыгнул человек. Второй, оставшийся в кабине геликоптера, по знаку первого уменьшил обороты ротора.

– Стыдно сказать, но я горжусь им, – пробормотал Умнейший, заслоняясь от пыли. – Не халтура. А ведь пришлось брать то, что было под рукой…

– Прощайте! – взволнованно произнес Леон. – Спасибо вам за все. Я увожу свой народ под землю. Мы научимся там жить. Мы построим под землей новые заводы, рудники, города… Мы уничтожим зверопоклонников и пополним наши ряды новыми братьями. Мы будем ковать оружие, много оружия. Очень скоро мы наделаем новых железных зверей, намного смертоноснее и многочисленнее старых. Придет день, когда мы снова выйдем на поверхность как хозяева, и Простор станет нашим навеки…

– Кхм, – проронил Умнейший.

Леон нахмурился.

– Ты мне не веришь, старик?

– Отчего же, – возразил Умнейший. – Верю. Так и будет, хотя и не сразу.

– Это по-прежнему только начало.

– Я знаю. Но не думаю, что мне захочется досмотреть до конца.

– Конца не будет. Когда-нибудь мы точно так же очистим их Землю… И будем на ней жить. Жаль, правда, что это выпадет уже не мне.

– Жаль…

– Хочешь уйти с нами, старик? Еще не поздно.

Умнейший поглядел из-под руки туда, где крошечными точками в небе показались детеныши Зверя.

– Нет. Я останусь.

– Есть ли у тебя просьбы? Я выполню.

– Только одна. Постарайся сделать так, чтобы люди забыли мое имя.

Леон покачал головой.

– Я могу пообещать это тебе, старик. Но я не хочу…

– Попытайся пересилить себя. Я уверен, ты сможешь. А теперь – прощай!

– Прощай! Прощайте оба! Памфил, поднимай.

Леон махнул рукой. Паутинная стрекоза, стреляя мотором, взмыла в воздух и пошла, раскачиваясь, вдоль скальной стены – туда, где пылила, уходя в гору, голова гигантской движущейся колонны и чернел расширенный взрывом готический зев пещеры.