Глава 7
Велика ли ковкость крамолы, княже?
Вопросы без ответов
Кость-дерево растет обыкновенно. Пока молодое, прямое как свечка деревце еще не перемахнуло ростом взрослого мужчину, подходи к нему без боязни и рви терпкие рубиновые ягоды, а коли есть нужда, то и ломись шалым драконом через подлесок – исцарапаешься, но и только. Листва юного деревца еще мягкая, а ствол на срезе плотен, не вдруг и срежешь, и завит-перевит волокнами со сложным рисунком. Никакой срединной полости, или канала, в молодом стволе еще нет, и сердцевину отличишь от древесины лишь по рисунку, но не по твердости. Позднее, когда ветви кроны уже перевились в рыхлый шар, а голый ствол еще не вымахал в высоту – уважай кость-дерево, если не хочешь всю жизнь носить на себе шрамы. Отвердевшими листьями зрелого кость-дерева бреются, режут, коли под рукой не случится ножа, а внутри ствола волокна расходятся, образуя прямой круглый канал, достигающий у старых деревьев двух третей поперечника ствола, а то и больше. Из отрезков старых стволов, промазанных снизу глиной, получаются великолепные дымоходы для очагов, если кому взбредет в голову каприз иметь в доме не ритуальный, а действующий очаг. Загорается кость-дерево туго, и если незадачливый охотник заночевал в лесу, где другие деревья не растут, то быть ему без костра, – но уж если загорается, горит долго и жарко.
Не просто срубить лесину – выворотить ее с комлем, усаженным обрубками корней, а прежде выбрать такое дерево, чтобы удовлетворило прихотям Умнейшего, оказалось далеко не просто. С десяток крепких мужчин вышли в лес, едва забрезжил рассвет, а вернулись лишь к полудню, тяжко нагруженные толстой колодой длиной шага в три, причем потный и усталый Аконтий взглядом исподлобья давал понять, что лично он ради непонятного баловства второй раз в лес не пойдет, он не дракон – деревья валить, а человек, и каждому советует поступать как человеку. Взгляд ли Аконтия возымел действие или поиски нужного дерева принесли надлежащие плоды, только Умнейший, придирчиво осмотрев и ощупав перевитую волокнами древесину, колоду одобрил.
Леон разрывался между односельчанами, учениками и Умнейшим. Колоду, похожую на распиленную поперек пустую кость с суставной нашлепкой на торце, приволокли на стрельбище, стесали корни заподлицо и установили в прочном деревянном ящике так, чтобы она без большого усилия могла качаться вверх-вниз. Качели, что ли, делают? Ничего не понятно… На дно ящика Умнейший велел набросать земли и камней.
– Целься спокойней! – покрикивал Леон на учеников, косясь на возню вокруг колоды. – Выдох мощнее и не слишком долгий, а если трубка короткая, то и вовсе резко выдыхай…
То ли стрелки набрались опыта, то ли просто день выпал удачный, только в среднем каждая пятая стрелка попадала сегодня в кружок. Мальчишки ликовали.
Пасынки-близнецы Сильф и Дафнис слонялись в пределах досягаемости слуха, ехидно комментируя новые обязанности отчима. Леон, стиснув зубы, терпел. Тирсис же терпеть не стал: отложив в сторону духовую трубку, молча въехал одному из пасынков кулаком в нос, а второму в ухо.
– Пометил, – пояснил он баском, – а то ведь одного от другого не отличишь.
Кирейн, разыскавший городской родник Тихой Радости, ожил и, заняв у кого-то думбалу, принялся репетировать сочиненную еще в дороге горестную песнь о том, как погибла деревня, а все потому, что в нужный момент в ней не оказалось великого стрелка. Умнейший, оторвав себя от дел, слушал внимательно.
– Неплохо, – оценил он. – Для городских сойдет. Только ты про Леона не пой, пока мы не уйдем. Не хватало нам еще сложностей с уходом.
– Куда вы уходите? – выпучив глаза, Кирейн икнул.
– Тебя не касается.
– И я с вами пойду!
Умнейший подумал.
– Иди. Будешь в походе сочинять, а не будешь – прогоним. Станешь ныть – прогоним тоже. Тихую Радость без разрешения не пить!
– Как же сочинять без Тихой Радости? – изумился сказитель.
– На стихи дадим. Но не более.
Кирейн задумался и думал долго.
– Ладно, – вздохнул он. – Не более так не более. Вам же хуже будет.
Умнейший долго тер в узловатых пальцах принесенный в корзине угольный порошок, спрашивал о породе сведенного на уголь дерева и велел растолочь помельче. Детворе, путавшейся под ногами, тоже нашел дело: попросил принести с речной излучины побольше мелких окатышей.
Народу мало-помалу прибывало – не как на общем сходе, но половина того, не меньше. Кое-кто хмурился: возня с неживым, известно, до добра не доведет. Иные возражали: колода из кость-дерева – неживая ли? Если ее прикопать в лесной тени, она пустит побеги и через несколько дней вновь станет деревом.
– Была колода, – объяснил Умнейший, – теперь пушка.
Все три порошка он смешал в горшке из сухой тыквы, отмеряя дозы деревянным стаканчиком, и неторопливо, чтобы каждый мог уследить за его действиями, засыпал в колоду. Туда же с помощью толстой палки туго забил тряпье, в котором Леон узнал свой старый хитон, за хитоном последовали десятка три окатышей и еще один ком тряпья, на сей раз чужого. В толпе зрителей переглядывались: если старик еще не тронулся умом, то вот-вот это сделает, и не сходить ли кому за толковым знахарем, пока не поздно?.. В стороне от колоды неизвестно для чего жгли небольшой костерок.
Как удавалось Умнейшему уединяться среди толпы – Леон понять не мог. Ничего не скажет, вроде бы даже не поглядит искоса, просто чуть шевельнет бровью, и готово – за десять шагов вокруг никого, кроме того, с кем старику надо поговорить с глазу на глаз, а почему так получается – никто не поймет, а большинство и не задумается.
На этот раз старику понадобился Леон. Опять.
– Скажи, – не очень уверенно начал Умнейший, – ты смог бы попасть в кружок летящей мишени? Иными словами, повторить то, что сделал в деревне. Смог бы?
– Не знаю, – ответил Леон. – Не уверен. А зачем это?
Вопрос пропал впустую.
– Раз не уверен, не будем и пробовать. Ты у нас великий стрелок, им и оставайся. Кстати, как твои мальчишки?
– Троим есть смысл совершенствоваться дальше, двое под вопросом.
Умнейший крякнул.
– Кто о чем… Тебя они слушаются?
– Как собачонки, – хмыкнул Леон. – Вчера Фаон надерзил Хранительнице, а я его отчитал прилюдно, так он полдня прощение выпрашивал, по пятам ходил…
– За Хранительницей?
– За мной.
Старик снова крякнул. Куда-то он гнет, с беспокойством подумал Леон, а куда – как всегда, не понять. Умнейший.
– И он был счастлив, когда ты его простил?
– Да, кажется.
– Когда кажется, проспись, и перестанет казаться. Мне надо знать точно: Тирсис – и остальные – сделают то, что ты прикажешь?
– Наверно. Почему бы нет?
– Даже если это будет против обычаев?
– Даже… Да не знаю я!
– Сегодня придется узнать. Прикажи им собраться ночью перед восходом Энны так, чтобы ни одна живая душа в Городе об этом не проведала. Духовые трубки взять с собой. И сам помалкивай – дело нам предстоит нешуточное. Ты меня понял?
– Нет.
– И не надо пока. Кто из них самый бестолковый – Батт?
Оказывается, старик примечал все, что надо.
– Батт, – кивнул Леон.
– А позови-ка его сюда.
Тот же серый порошок, который забили в колоду, завалив сверху камешками, теперь осторожно сыпали в узкую дырку, неизвестно для какого баловства проверченную сверху в комле колоды. Шагах в пятидесяти воткнули в землю шест с прикрепленной к верхнему концу мишенью из листа кровельного дерева. Удалось расслышать, как Умнейший втолковывает нескладному подростку что-то об оказываемом доверии, и разглядеть, как горят глаза взволнованного Батта. Смех, да и только.
Стрелки давно уже опустили духовые трубки. Какая уж тут стрельба, когда Умнейший чудит. Получится что – хорошо, а не получится – все равно будет о чем на старости рассказать внукам.
– Отойти всем! – гаркнул Умнейший на все стрельбище так, что многие вздрогнули: старик-старик, а голосина – ого! – От пушки – подальше! Кто там позади мишени торчит? Жить наскучило? В сторону! Дальше! Еще дальше!..
Толпа попятилась. Умнейший тоже отошел от колоды шагов на двадцать и зачем-то прилег.
– Приготовиться… Огонь!
Сияющий Батт, лопоухая голова которого сидела на тонкой шее, как лист дерева на черенке, гордый тем, что на глазах доброй половины Города делает что-то важное, пусть и непонятное, поднес к комлю колоды горящий уголек в расщепе длинной палки…
Тут и выяснилось, что Умнейший умудрен не одним голым умом, но и тайным Знанием, неведомым даже Хранительницам, – а впрочем, никто в точности не знает, что ведают Хранительницы, а чего не ведают.
Ахнуло.
Словно вернулся гром, далеко опередив период дождей, словно нежданно рухнуло в лесу исполинское дерево – грохот сотряс воздух над стрельбищем, туго ударило в уши. Взбесившейся кошкой провизжала каменная картечь – с деревьев на опушке посыпались сбитые ветки. Мишень истерзало в клочья. Адская колода рявкнула, выплюнув из жерла гейзер огня, отпрыгнула назад и заволоклась смрадным дымом. В ящике стронулись, загрохотали камни.
Леон закричал, как все. И так же, как все, тряс головой, выбивая из уха воздушную пробку. Заголосили женщины, заревели дети. Оглушенный Батт как сел на землю, так и сидел, и видно было: хочет зареветь, да не решается. Мелькая пятками в стремительном бегстве, дурно вопила Хлоя, не вовремя явившаяся на поляну разобраться с муженьком – почему при нем бьют пасынков, а он и ухом не ведет… Кое-кто из зрителей кинулся было наутек вслед за ней, но, уверившись, что колода снова ведет себя мирно, рискнул вернуться. То, что осталось от мишени, уносило ленивым ветерком. Стрелки с испугом и восхищением провожали глазами парящие в небе обрывки.
Умнейший уже был возле колоды. Возле пушки, поправил себя Леон. Узловатыми пальцами старик ощупывал дерево, не пропуская ни одной пяди, разглядывал так и этак. Не найдя повреждений, довольно хмыкнул.
– Ну и ну, – проронил Леон и больше ничего не смог сказать. В голове шумело, как наутро после праздника.
– Что, – рассмеялся старик, – понравилось?
– Ты и вправду Умнейший…
– А ты только сейчас это понял?
– Ты Умнейший! Умнейший! Да!
– Если хочешь, можешь звать меня Учителем… И перестань орать. Да, я доволен. Если хочешь знать, я уже делал однажды опыт в этом роде. Тогда пушку разнесло вдребезги, а меня пришлось лечить много дольше, чем мне хотелось бы. Зато теперь я не ошибся ни с деревом, ни с зарядом.
– Погоди, погоди… – Леон морщился, пытаясь уйти от неприятной догадки. – Неужели… выбрал менее ценного? Хладнокровно выбрал… Нет. Не может быть. – Ты хочешь сказать, что Батт… мог бы…
– Я просто-напросто предусмотрителен. А кроме того, я с тех пор начал кое-что понимать. Риска практически не было.
Леон сглотнул.
– Ты извини, но, пожалуй, я не стану называть тебя Учителем…
– Как хочешь.
Старик тут же забыл о Леоне, словно его и не было, зато собравшимся возле него ремесленникам (женщины приблизиться не решались) втолковывал веско и неторопливо, повторяя и по два раза, и по три:
– Завтра ухожу. Без меня ладьте поворотный круг на вкопанной оси и делайте вторую пушку. Пороха как раз осталось на два выстрела, а перезарядить в бою все равно не успеете, это вам не по мишени стрелять. Запомните: железо для картечи лучше камней, так что пусть Аконтий набьет кругляшек. Пушки держать заряженными, порох от сырости беречь! Сумеете найти серу и выварить селитру – делайте третью пушку. На площади выкопайте убежище, чтобы те, кто не успеет укрыться в лесу, пересидели в нем, а Четвероног убежище прикроет, лишняя крыша в таком деле не помеха… – Старик помолчал. – А лучше всего бросайте Город и уходите в леса на восток. Подумайте.
Ремесленники мялись. С одной стороны, Умнейший, конечно, прав, но… Без Хранительницы, без женщин такие вопросы не решаются, неужели Умнейший не понимает? А если понимает – зачем ставит всех в неловкое положение?
– Ну как хотите…
То, что случилось в ближайшую ночь, потом долго преследовало Леона, словно дурной сон, который надо поскорее забыть, если не хочешь портить людям настроение угрюмой физиономией. И даже много позднее, когда под наплывом событий грозных и страшных ночное происшествие могло показаться невинной чепухой, он не мог забыть его, как ни старался. Странная штука – память.
Несколько чадящих факелов освещали Хранилище и не могли осветить его целиком – настолько велико было здание, выходящее углом на площадь Четверонога, самое большое здание в Городе. Любой из гостевых домов в сравнении с ним казался личинкой-слизнивцем рядом с лесным драконом.
Красноватые отблески плясали на стенах. Хорошо, что в Хранилище нет окон. В самом деле – слоняться ночью по чужим домам, словно блудодей какой… Ладно, что не в одиночку, да и Хранительница в Хранилище не живет.
Никогда прежде Леону не приходилось бывать в Хранилище Знаний, да еще городском. Мужчинам здесь не место, а легенды о Хранителях, скорее всего, легенды и есть. Мужчина годится добывать, женщина – хранить вечно. Так было, так будет.
Внутри оказалась всего одна комната – но какая! Ряды, целые шеренги грубо сколоченных полок шли от стены к стене, провисая под тяжестью свитков и деревянных табличек, испещренных трудночитаемыми знаками. Некоторые были совсем ветхи. Хроники Простора. Обширные каталоги растений и животных, включая и морских обитателей из никогда не виденного Леоном океана. Записанные рассказы-были охотников о встречах с необычайным. От Древнего Знания до летописей, до последних записей о браках, рождении и смерти – все было здесь.
Благоговейного трепета не испытывал, пожалуй, лишь Умнейший.
Леон озадаченно повертел в руках странную книгу – не свиток, а кипу ломких прямоугольных листов, прошитых по краю. Ему пришлось крепко поразмыслить, прежде чем он догадался, что это – тоже книга. И даже на бумаге, только это не пчелиная бумага, а какая-то другая…
Тирсис неотрывно смотрел на Леона. Остальные притихшие подростки смотрели то на Леона, то на Тирсиса. Батт зябко трясся, клацал зубами – может быть, потому, что еще не успел опомниться от грохота деревянной пушки. Но скорее всего по другой причине… Скуксились мальчишки, недоученные стрелки, скис порыв. Совсем не такими они были, собравшись перед восходом Энны – меньшей из лун. Когда запретное лишь затевалось и маячило где-то впереди, их глаза горели огнем восторга.
Теперь потухли.
Было слышно, как под деревянным полом возятся насекомые.
– Ты нашел то, что искал, Зигмунд?
Леон подпрыгнул. Запрыгали безумные тени, и расшвыряло в стороны подростков, даже Тирсиса. Кто-то коротко и жалобно подвыл.
Хранительница была здесь. Вошла незаметно. Сзади.
Отблески пламени играли на каменном лице.
– Я ведь знала, что ты не успокоишься, Зигмунд. С самого начала знала.
– А я ждал тебя. Ты покажешь нам путь в Столицу?
– На старости лет ты становишься однообразен, – Хранительница иронически приподняла бровь. – Мы ведь уже говорили об этом, и не раз. Твои затеи бесполезны, и в Столице ты все равно не найдешь того, что тебе нужно.
– С чего ты взяла, будто знаешь, что мне нужно, Кларисса?
– Я догадываюсь. Почему я должна делать то, что принесет Простору вред?
– Значит, бесповоротно? – спросил Умнейший.
– Разве ты сомневался?
Старик вздохнул.
– Сомневался – не сомневался… Говорят, человеку свойственно надеяться.
– Тебе вообще не следовало сюда приходить, а тем более втравливать в опасные авантюры глупых мальчишек. Ради них я предлагаю тебе уйти. И ради них буду молчать о вашем э-э… визите.
– Ради них? – удивился Умнейший. – А мне почему-то казалось, что ради всего этого, – он обвел рукой полки. – Или, может быть, я ошибаюсь? Ответь мне, может ли Хранительница пожертвовать хотя бы одной старой бумажкой ради спасения человеческой жизни, если возникнет такая необходимость? Что-то я никогда не слышал о подобном.
Каменное лицо Хранительницы ничего не выражало.
– Мне надоело спорить с тобой еще лет двадцать назад, Зигмунд. Одни люди умирают, другие рождаются. Знания хранятся вечно.
– Сгнившие свитки с замшелыми байками. Старое вранье. Знания!
Хранительница шагнула вперед.
– Лучше уходи по-хорошему, Зигмунд. Иначе придется ненадолго уйти мне, но я вернусь не одна. Не думаю, что мои добрые горожане будут счастливы увидеть тебя здесь. И уж совсем не уверена, что мне удастся смирить их справедливый гнев.
В дрожащем свете факелов Умнейший жутковато осклабился.
– Ты всегда была внимательна ко мне, Кларисса. Надеюсь, ты не заставишь меня долго мучиться?
– К чему убивать? Шептуны просто внушат тебе мысль уйти из Города, и ты уйдешь. Сам. И больше здесь не появишься. А если еще раз попытаешься войти в Город, тебя выставят.
– Я плохо поддаюсь зашептыванию, ты же знаешь… Конечно, ты можешь приказать зашептать их, – Умнейший показал на Леона и притихших подростков, – и кто-нибудь из них меня попросту пристрелит. Уверен, что для тебя это оказалось бы наиболее приемлемым вариантом. Но ты забываешь об одной незначительной мелочи. Чтобы позвать кого-нибудь, тебе придется для начала отсюда выйти. А ты не выйдешь.
Только теперь Леон заметил, что Умнейший занял позицию между Хранительницей и единственным выходом.
Властное лицо Хранительницы отразило беспокойство. Затем ее глаза презрительно сощурились и превратились в щелки.
– Ты не решишься мне помешать. Попробуй!
Старик лишь пожал плечами.
– Когда только жители Простора избавятся от своей наивности? Учишь их, учишь…
– Ты хитер, Зигмунд. – Хранительницу трясло, и Леон содрогнулся, впервые увидев такую ненависть. – Чего бы ты ни добивался, все удавалось тебе лишь благодаря твоей хитрости, которая так легко становится подлостью. Не зря тебя прозвали Умнейшим, а не Мудрейшим – ты слишком умен для Мудрейшего! Умен и подл!
– Приятно услышать комплимент. Теперь укажи путь в Столицу, и мы уйдем.
– Столицы не существует!
– Напрасно лжешь. Подумай. Иначе может обернуться так, что – прости – мне придется убить тебя.
Хранительница расхохоталась.
– Убей, Зигмунд, убей. Это ты можешь. Убери камень со своей дороги. И попробуй найти в Хранилище упоминание о Столице.
Умнейший молчал. Леону хотелось закрыть глаза и заткнуть уши. Хранительница с распавшимися по плечам седыми космами походила на степную ведьму, какими матери пугают непослушных детей.
– Взгляни на своих приспешников, Зигмунд. Вот ведь жалкий народец. Мальчишки, неучи – а погляди, даже они отшатнулись. Неужели ты в самом деле на них рассчитывал? Человека не перекроить заново за несколько дней, ты просто не хочешь поверить в очевидное… Что ж, убей меня, если тебе позволят. Ты знаешь, что будет потом – тебе дадут убиться самому в горах или болотах. А может быть, тебя загонят в Междулесье, и ты высохнешь в мумию от жары и жажды. Выбирай.
Умнейший медленно покачал головой.
– Лет пятнадцать назад мне предлагали стать Хранителем в одной деревне на западе, а я отказался… Ты стареешь, Кларисса, и привыкла управлять дураками. Любой ум гибнет, не находя работы в полную меру своих сил. В прежние времена ты сообразила бы сразу, что я тебя не трону и пальцем. Я поступлю иначе… – Умнейший выхватил факел из рук Леона. – Ну как? Теперь ты, конечно, поняла, что я собираюсь сделать.
– Ты этого не сделаешь, – презрительно проронила Хранительница. – Я знаю.
– Почему же нет? – Умнейший пожал плечами. – Дощечки горят быстро, а пчелиная бумага еще быстрее. Достаточно прикоснуться огнем к любому свитку, и Хранилище уже не спасти. Подумай и пойми, что я это сделаю. Только не размышляй слишком долго – факел прогорает.
– Ты не сделаешь этого!
– Да?
Выдернув из кучи первый попавшийся свиток, старик быстро поднес к нему факел. На несколько секунд стало светлее, в неподвижно расширенных глазах Хранительницы жутко заплясало пламя. Мальчишки за спиной Леона забыли дышать.
То, что осталось от свитка, Умнейший швырнул на земляной пол и затоптал тлеющие обрывки.
– Это была модель, Кларисса. Показать на натуре?
– Гадина! – от хриплого стона Хранительницы Леон вздрогнул.
– Ты всегда находила для меня самые ласковые слова, – кротко согласился Умнейший. – Приятно узнать, что твоя квалификация не утеряна. Скажи еще словечко, тебе станет легче. А потом покажи нам путь.
Хранительница хрипло рассмеялась.
– Когда-нибудь ты умрешь скверной смертью, Зигмунд. Твоя душа не найдет покоя на Нимбе. И люди проклянут тебя!
– Возможно. Кстати, факел уже гаснет…
– Помнишь наше путешествие за Междулесье лет тридцать назад? Ту деревню, где ты впервые выиграл состязание мудрецов? Я тогда гордилась тобой, Зигмунд. От той деревни два перехода почти точно на север, через Голь Покатую. Уходи! Ищи там.
– А точнее?
– Точнее знает Нимб.
Умнейший покачал головой.
– Я не думаю, что ты соврала, но на всякий случай уясни себе, пожалуйста, одно: если по твоим указаниям мы не найдем Столицу, мы вернемся. И тогда Нимб тебе в помощь, Кларисса! Нынче времена меняются быстро, а беженцам твое упрямство совсем не понравится. Боюсь, как бы они не спалили Хранилище вместе с тобой.
– Что еще ты можешь добавить?
– Я не пугаю, я предупреждаю…
– Ты узнал то, о чем молчали поколения Хранительниц. Чего тебе еще надо от старой измученной женщины?
– Путь не близок…
Рот Хранительницы искривила усмешка.
– Можешь не продолжать, Зигмунд. Не беспокойся. Я отдала бы тебе даже последнее, чтобы ты убрался из Города как можно скорее и дальше вместе со своим стрелком.
– И с нами! – крикнул Тирсис.
– И с глупыми мальчишками…
«Но без меня», – захотелось сказать Леону. Он понимал, что не скажет этого. Поздно возражать. Бессмысленно.
– Прости меня, – повернулся к нему Умнейший. – Ты, кажется, хотел остаться…
Леон только махнул рукой.