Автобус с надписью «Интурист» вдоль правого борта мчался по Ленинскому проспекту, проскакивая перекрестки на желтый, нагло перестраиваясь из одного ряда в другой, не сбавляя скорости и беспрестанно пугая любителей чинной, неторопливой езды требовательным пиканьем клаксона. Как только лейтенант ГИБДД Пилипчук увидел хулиганствующий автобус, в лейтенантской груди все оборвалось.

– Сердюков! – толкнул лейтенант сонного напарника за рулем. – Глянь, чего делается! А ну, включай мигалку и по газам!

Сердюков тяжело вздохнул, выполняя приказ старшего по званию. Опять! Опять Пилипчуку неймется. Нет бы сообщить по рации о нарушителе дорожного движения, предупредить патрули впереди и спокойненько кататься по вверенному участку. Нет! Фиг! Копыто в горло! Лейтенанту Пилипчуку охота в казаков-разбойников поиграть! Добро бы еще догнали автобус и сняли с лихого водилы всю, что есть, наличку, так опять же фигу-две! Пилипчук у нас, видите ли, принципиальный служака. Взяток не берет, кайф ловит, когда власть свою показывает, хлебом его не корми, дай полосатой палкой перед мордой нарушителя помахать!

– Сердюков! Газу! Давай, давай, жми! – брызгал слюной Пилипчук, вцепившись в микрофон громкоговорителя. – Подрезай «зилок», не бзди!.. Ат, так его, скотину! Перестраивайся в крайний левый! По центральной жми! Жми давай!!!

От старого, довоенного «Мерседеса» ДПС шарахались перепуганные частники. Проклиная тот день, когда попал в пару с чумным лейтенантом, флегматик Сердюков крутил «баранку», вдавливая в пол до отказа педаль газа. А Пилипчук, весь без остатка отдаваясь азарту погони, все покрикивал:

– Не тормози, проскочим!.. Ии-ех! Проскочили, ядрена кочерыжка! Обгоняй! Обгоняй автобус! Справа! Справа, говорю!

«Мерс» вышел на финишную прямую. Зажмурившись, Сердюков наподдал и поравнялся-таки с «Интуристом». Пилипчук щелкнул тумблером, прижал пластмассу микрофона к губам, и выносной мегафон заорал суровым голосом лейтенанта на всю улицу:

– Водитель автобуса «Интурист»! Немедленно остановитесь! Я сказал...

Но повторить сказанное лейтенанту на довелось. Автобус резко тормознул.

– Сердюков! Стопорись!

Ремни безопасности спасли грудную клетку сержанта Сердюкова от удара о рулевое колесо. Стирая резину об асфальт, милицейский «мерс» остановился голова в голову с автобусом. Чуть было не наподдал по заднице «Мерседесу» следовавший сзади «Москвич-люкс». Повезло – чайник в «Москвиче» изловчился, свернул и проехал впритирку с милицейской машиной, даже не царапнув ее.

– Мать-перемать! – Пилипчук рванул ремешок, удерживавший его лейтенантскую спину вплотную к спинке кресла. – Я этому автобусу! Я этого «Интуриста»! Я его! Их! Всех перемать! Мать... ать!..

Задыхаясь от злобы, Пилипчук выскочил из машины, вприпрыжку подбежал к дверце автобуса, долбанул по ней кулаком что есть силы. Левым кулаком. Правый кулак лейтенанта тискал резиновую рукоятку полосатого регулировочного жезла.

– Открывай, мать твою в лоб!

Глазами навыкате Пилипчук таращился на собственное отражение в затемненных стеклах автобуса. Отражающийся в мрачных окошках милиционер Пилипчуку нравился. Лихой мент! Такой кому хошь раскроит полосатой палкой рожу и не поморщится!

– Открывай, я сказал!!!

Автобусная дверь не спеша отъехала в сторону, Пилипчук взлетел вверх по ступенькам и столкнулся нос к носу с молодой симпатичной женщиной. Занесенный для удара черно-белый жезл застыл вместе с согнутой в локте правой рукой лейтенанта. Гневный взгляд сполз со смуглого женского лица ниже, туда, где сквозь прозрачную блузку просвечивали красным соски.

– Лейтенант, ты прежде, чем гонки устраивать, номер автобуса по компьютеру пробил? – спросил спокойный, слегка насмешливый мужской голос.

Пилипчук повернул голову и увидел... Боже ж ты мой! С десяток спецназовцев в полной защитной форме. Сами по себе высокие, крупногабаритные парни, в шлемах, бронежилетах, наплечниках и налокотниках выглядели настоящими великанами. Каждый из отборных солдат едва помещался на сдвоенном пассажирском сиденье. В проходе торчали ножищи в шипастых наколенниках, в пластинчатых сапогах с проклепанными сталью подошвами.

– Подбери челюсть, летеха. Тебя спрашиваю: пробил номер «Интуриста» прежде, чем в бега пускаться? – С Пилипчуком говорил гигант, сидевший ближе всех. От прочих говоривший отличался отсутствием шлема и, наверное, возрастом. Морщинистое, обветренное лицо, седые длинные волосы, черная, коротко стриженная бородка – ни дать ни взять дядька Черномор, предводитель поредевшего в боях отряда богатырей.

– Разговаривать разучился, лейтенант?

– Никак нет... – ответил Пилипчук, еле двигая онемевшими губами.

– Смирно, лейтенант. Палку опусти, руки по швам. Выпишешься из больницы, напишешь рапорт, объяснишь, почему остановил автобус с номерами, занесенными в гибэдэдэшную базу в раздел спецтранспорта.

– Так точно. – Пилипчук встал по стойке «смирно», равнение налево. – Из какой больницы?

– Дурак ты, лейтенант, прости господи. Фатима! Дочка, не сочти за труд, накажи летеху месяцами тремя-четырьмя больнички за дурость.

– С удовольствием, товарищ полковник, – белозубо улыбнулась смуглая женщина в прозрачной блузке. – Товарищ лейтенант, будьте любезны повернуть ко мне лицо.

Удивленная, лупоглазая лейтенантская физиономия послушно повернулась к женщине. Ничегошеньки не понимал Пилипчук, туго соображал, весь сосредоточился на идеально прямой стойке «смирно». Женщина улыбнулась еще шире и совершенно неожиданно для вытянувшегося в струнку милиционера ударила кулачком по его вздернутому подбородку. Короткий апперкот швырнул Пилипчука на крутые автобусные ступеньки, придав телу вращательно-поступательное движение. Ломая суставы, лейтенант выкатился из автобуса на остывающий после жаркого дня асфальт, стукнулся затылком о камень и уже не услышал, как задорно, дружно и весело заржали дюжие спецназовцы.

– Отставить смешки! Кондратыч, едем дальше.

Водитель по отчеству Кондратыч дернул рычаг, закрыл дверь, так недавно радушно открывшуюся перед разъяренным гибэдэдэшником, и автобус плавно тронулся с места.

– Фатима, дочка, сидай обратно, ко мне рядышком. Продолжим разговор.

– Подвиньтесь еще немножко, товарищ полковник.

– Постараюсь... – Сочленения доспехов седовласого гиганта натужно скрипнули, жалобно застонал пассажирский диванчик. – ...Садись, худышка... Оп, умничка. Ближе двигайся, не стесняйся... От так, удобно?

– Терпимо. До Раменок осталось, по-моему, ехать не так уж и долго?

– Пустяки, двадцать минут.

– Остановимся за квартал до...

– Не учи папу любить маму ! Подумай еще раз, стоит ли тебе, доча, в одиночку выходить на объект. Хорошенько подумай, амбиции засунь в... Неважно куда.

– Шуточки у вас, полковник.

– Дурные шутки, признаю! Но и у тебя, дочка, юмор дурацкий. В одиночку брать объект надумала, егоза! А мы, значит, сиди, жди и потей?

– Дом точечный, из окон видна единственная парадная...

– Все помню, дочка! Подкатим на автобусе вплотную к порожняку, пусть объект в окно смотрит, мы шустренько...

– С ним так нельзя. Я его на своей земле шесть раз обкладывала, и каждый раз он уходил. Еще и курьеров за собой вытаскивал. Он осторожный и везучий. Пойду одна, вы на подхвате.

– Какая ты упертая, дочка! Спорить с тобой...

– А не надо со мною спорить. Ответственность на мне, правда? Столичный мэр всего лишь обеспечивает мою поддержку по просьбе нашего губернатора, верно?

– Ваш-то губернатор, говорят, как есть зверюга.

– Крут их благородие, правду говорят. Если я не возьму и не приволоку господину губернатору живым и здоровым Белого Кахуну, моей карьере конец.

– Рисковая ты деваха, Фатима! Или все лавры себе, или под трибунал, хы! Все на карту, без страховки. Боишься, что мои гвардейцы сгоряча уничтожат объект?

– Боюсь, полковник. В открытом бою Кахуна...

– Ай! Брось, дочка! Не верю я ни в Черного, ни в Белого Кахуну! В мальчишек своих верю, а в сказки про Кахуну...

– И я не верю! В действительности Белого Кахуны не существует, а есть ловкий и сильный мужик по кличке Шаман, который, кстати, сам себя Кахуной не называет. Народ его Белым Кахуной окрестил. У нас в губернии все с ума посходили, только и делают, что шепчутся про Белого Кахуну. Губернатор собирается Шамана народу по местному телевидению показать и разом развеять все мифы. Никуда не денется гражданин Шаман – расскажет в телекамеры автобиографию на открытом судебном процессе, как миленький!

– Дочура, а зачем усложнять? Предъявите народу труп, надо живого – загримируйте актера. Народ – дурак, все съест и не подавится, проверено.

– Была бы я генерал-губернатором, я бы распорядилась его пристрелить из снайперской винтовки и зафиксировать акцию на кинопленку.

– Ого! – Полковник смешно дернул седыми бровями. – Ого-го! Я не ослышался? Из винтовки? Твой Белый Шаман, он же Кахуна, – чистый?!

Женщина кивнула, наслаждаясь впечатлением, которое произвели на столичного полковника ее последние слова.

– Ого-гошеники-го-го! Зоосад! Дефицитное мясо! Чистый... чистый бред!

– В нашей губернии семь процентов мужского населения от пятнадцати и старше не имеют ЗНАКА. Штуки три чистых я лично видела. Жалкое зрелище. Но этот кадр, гражданин Шаман, должна вам доложить, полковник, – племенной самец. Могу поспорить, таких, как он, чистых ни одного не осталось.

Автобус плавно затормозил, дисциплинированно прижавшись к обочине. Полковник выглянул в окошко, прикрыл один глаз, другой прищурил.

– Фатима, девочка, на улице темнеет, может, все ж таки подкатим к парадному, и по заведенной схеме...

– Нет, товарищ полковник. Категорически нет! – В свою очередь женщина посмотрела в окошко, потом на водителя. – Филимон Кондратыч, приехали?

– Точно так, Фатима Рустемовна. Прямо по улице, налево пойдете, увидите двенадцатиэтажную башню. Около дороги старое здание с колоннами, типа клуба или кинотеатра, за ним дворик и двенадцатиэтажка. Дом семь дробь два.

– Поняла. – Женщина встала, поправила короткую юбку. – Я пошла, где моя сумочка?

– Вон, на пустом сиденье, – указал ручищей в кольчужной рукавице полковник. – Мы пять минут ждем, потом едем. Возле того клуба Кондратыч вроде сломается, остановит автобус и вылезет, вроде мотор чинить. С нашей точки до двенадцатиэтажки марш-бросок две минуты.

– Я поняла. Без крайней необходимости...

– Ясно! Обещаю не дергаться. Окошки квартиры мы под наблюдение возьмем, а ты, доча, «жука» в сумочке не потеряй.

– Постараюсь.

– Храни тебя Христос, дочка.

– Аллах акбар, полковник.

Острые каблучки коснулись асфальта, автобусная дверь закрылась. Женщина поправила ремешок сумочки на плече. Стильная сумочка, маленькая и прозрачная, под стать блузке. Сквозь целлофан, весь в «мелкую дырочку», просвечивает все содержимое дамского ридикюля – пудреница, помада, тушь для ресниц, салфетка, шесть копеек денег по копейке и кредитка. Не догадаешься, если не знаешь, что в рифленую коробочку с дешевой пудрой вмонтирован чуткий микрофон ценою в три золотых червонца.

Ранние сумерки, скоро зажгутся фонари и окна в домах, построенных во второй половине прошлого века. Фатима Рустемовна идет быстро, глядя прямо перед собой. Ее догоняет нищий беженец, гнусаво клянчит копеечку, Фатима не видит бомжа, она думает о своем. Навстречу шагает городовой, замечает попрошайку и орет, угрожая проколом в личном жетоне беженца, Фатима машинально благодарит городового кивком и улыбкой, но мысли ее далеки от окружающей действительности, и ей совершенно наплевать и на беженца, которому мало ежедневной порции благотворительного супа, и на городового, который сам недавно был беженцем и точно так же клянчил на пропитание у прохожих. Фатима Рустемовна не замечает, как проходит мимо остановки, где рогатый троллейбус извергает из безразмерного чрева толпу отработавших дневную смену усталых работяг, она смотрит на палатки цыган во дворике перед двенадцатиэтажным домом номер 7/2 и не видит толстых цыганок, кипятящих на костре воду для чая из листьев смородины, не чувствует взглядов цыганят-подростков, изучающих ее прозрачную блузку. Особистка Фатима, женщина-майор, мысленно сосредоточена на предстоящей операции. Разумеется, идти в одиночку брать Шамана – дело рискованное, но ничего не поделаешь, приходится рисковать. Или грудь в крестах, или голова в кустах, иного не дано, губернатор зол на Фатиму Рустемовну неимоверно. Она планировала провалившиеся акции по захвату Шамана на трассе, ей и отвечать.

Планировать акцию и исполнять ее – вещи принципиально разные. Когда аналитик берет на себя функции оперативника, как правило, это акт отчаяния. Но нет правил без исключений. В послужном списке Фатимы Рустемовны не одно, не два и не десять, а гораздо больше одиночных оперативных мероприятий. В глубине души Фатима не сомневалась, вот ни на столечко, в успехе предстоящей акции и, предвкушая бряцание наградных крестов, скорее дразнила себя, чем всерьез задумывалась о голове в кустах. В особый отдел она попала по набору из ополчения. Два года и четыре месяца работала в поле рядовым оперативником. Образно выражаясь – «рядовым», но по сути верно. И сержанты, и лейтенанты, и капитаны, весь оперсостав, наравне с рядовыми, работая в поле, ежедневно вступает в жесткий физический контакт с объектами спецразработки. Выжить в поле, где месяц службы приравнивается к году, Фатиме Рустемовне помогал прошлый спортивный опыт. Как-никак, до Трехдневной девушка Фатима успела стать чемпионкой Европы по самбо в своем легком весе. Практика полевой службы превратила спортсменку (какое глупое слово «спортсменка», буквальный перевод – «спортмужчинка», так, что ли?) Фатиму Рустемовну в боевую машину, внешне обманчиво красивую и хрупкую, но более опасную, чем иные мускулистые монстры мужского пола. На ее счету сорок восемь самостоятельных задержаний. Однако боевая машина с маркировкой «Фатима» несколько заржавела, получив майорскую должность, и теперь, в преддверии схватки, ей приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы унять неестественный для практикующего оперативника нервный трепет.

Войдя в единственную парадную дома семь дробь два, Фатима Рустемовна глубоко вздохнула, резко выдохнула, пригладила непослушные волосы и прикоснулась наманикюренным пальчиком к сенсорной панели домофона. Три, три, пять, вызов. Домофон загудел, выдал длинное «пи-пии» и заговорил женским голосом :

– Алло, кто там?

– Здравствуйте. Я от Марика. Он обещал позвонить и предупредить о...

– Заходите, открываю. Квартира на последнем этаже.

Щелкнул замок, Фатима потянула за железо дверной ручки, вошла. Короткая пробежка по ступенькам мимо почтовых ящиков, толчок локтем кнопки вызова лифта, гудение разъезжающихся в сторону дверей. В кабине лифта чисто, если не считать матерных надписей на потолке. Но потолочный рукописный мат можно и не считать – потолок в зеркальной стене лифтовой кабины не отражается. Из зазеркалья смотрит на пассажирку подъемного устройства смуглая молодая женщина в прозрачной блузке с прозрачной сумочкой и в расклешенной мини-юбке. «Удобная юбчонка, не стесняет движения ног. Встречный городовой обязан был заинтересоваться удобной для драки одеждой, но его более интриговали длинные ножки, чем короткая юбчонка», – подумала женщина, подмигнула ободряюще своему отражению, примерила смущенную улыбку.

Лифт остановился на последнем этаже, Фатима покинула кабину, виляя бедрами, вошла в коридорчик с рядами железных «сейфовых» дверей, отыскала 335-й номер и потянулась к кнопке звонка, но нажать ее не успела. Дверь открылась.

– Проходи. – За порогом девушка лет двадцати двух. Ниже Фатимы на полголовы. Пухленькая. Крашеная блондинка. Миленькая.

– Вы Соня?

– Я, проходи.

Фатима переступила порог, белокурая Соня поспешила закрыть и запереть дверь. Пока она бряцает запорами, есть секунда осмотреться.

Холл. Из холла-квадрата три двери в комнаты, четвертая, на лестничную клетку, за спиной. Слева коридорчик на кухню. В квартире чисто и празднично. Вешалка, кресло в холле – все довоенное, добротное. Паркет. Хрустальные светильники. Богато.

– Погоди-ка... – Соня без стеснения обыскала глазами Фатиму. Задержала взгляд на прозрачной сумочке и осталась довольна беглым осмотром – ничего подозрительного визитерша с собою не притащила – и одновременно немного удивилась. – Погоди, а где сигареты, где слезы от Марика?

– Чо?! – Распахнулась одна из комнатных дверей, в холл выбежал голый по пояс, лысый мужичок, весь покрытый вязью выцветших синих татуировок. Лишь наколка ЗНАКА сияла яркой свежестью. Лысый подбежал к Фатиме. – Чо, это самое, соска пустая прихиляла? Без дури, в натуре?

Открылась другая комнатная дверь. В холл выглянул ладный, коротко стриженный, гладко выбритый мужчина. Одетый в спецовку простецкого работяги, он прижимал к уху трубку радиотелефона. Впервые Фатима видела Шамана столь близко, не знала бы, кто это, решила бы – инженер со средним доходом, трудяга-мастер с какого-нибудь ремонтно-станкостроительного.

Шаман выглянул в холл, секунд десять рассеянно взирал на Фатиму Рустемовну совершенно равнодушно, сказал «да, я слушаю» в телефон-трубку и исчез в комнате, неплотно прикрыв за собою дверь.

– Чувиха, это самое, ты чо, в натуре, без...

– Погоди, Псих, остынь, – перебила лысого Сонечка, заглянула в черные глаза Фатимы и спросила вполне доброжелательно: – Подружка, а где травка?

– Надежно спрятана, – успокоила Фатима, доверительно улыбаясь. – Под юбкой.

– Хо-хо! – Сонечка хлопнула в ладоши, умиляясь. – Какая прелесть! Я балдею, браво! Бис!

– Доставай это самое, ширево! – потребовал Псих, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. – Не томи больного человека, в натуре!

– Сейчас достану, но прежде... – Фатима посмотрела на Сонечку, ища у девушки поддержку. – ...я попросила бы вас, дяденька, уйти куда-нибудь. Я стесняюсь при вас...

– Оборзела, чувиха?! Буфера наружу, а как юбку задрать, так мы благородные? Не строй из себя целку, соска. Я тя...

– Ну ладно! Ладно. Хотя бы отвернитесь, хорошо?

– Отвернись, Псих, – поддержала Фатиму девица Соня. – Быстрее отвернешься, быстрее травки лизнешь, хоп?

– Бля! – Псих, топнув ножкой, резко повернулся татуированной спиной к женщинам. – Три секунды жду и сам, реально, полезу слезку искать!

Сонечка стоит по правую руку в полушаге от особистки Фатимы Рустемовны. Спина Психа в шаге напротив. Дверь в комнату, где разговаривает по телефону Шаман, почти (к сожалению – почти) закрыта. Лучшей диспозиции не будет, пора работать, товарищ майор!

Левая рука Фатимы тянется вниз, зрачки Сонечки следят за левой кистью, взявшейся за край юбки, и в это время ребро ладони правой руки особистки вскользь бьет по девичьей шее. Продолжая движение, правая ладошка женщины-майора ударяется о височную кость лысого черепа урки по кличке Псих, одновременно левая кисть снизу бьет в основание лысого черепа. Хрустят шейные позвонки. Псих умирает стоя, но через три четверти секунды мертвое тело упадет. Однако прежде, чем подхватить труп уголовника и не дать ему шумно свалиться на пол, необходимо довести до конца дело с пока что всего лишь легко травмированной девицей. Повезет, эти двое умрут тихо, Шаман ничего не услышит.

Не повезло! Шаман выскочил в холл быстрее, чем Фатима Рустемовна успела закончить с девушкой. Как он услышал? Что? Неважно. Теперь уже неважно!

Обутая в изящную туфельку длинная женская нога толкнула татуированную спину. Еще секунду назад живого Психа бросило навстречу Шаману. Прозванный Белым Кахуной боец, ничуть не смутившись, махом сильной руки отшвырнул в сторону труп уголовника, использовал мах для того, чтобы «зарядить» руку на бросок, и метнул в особистку трубку радиотелефона.

Фатима присела. Трубка радиотелефона, угодив в обитую дерматином входную дверь, отскочила, упала на пол, покатилась по паркетной доске. Но раньше чем трубка коснулась пола, кувыркнувшись через плечо, Фатима Рустемовна поймала руками щиколотки Шамана, встала на лопатки, обхватила коленями мужской торс и опрокинула бойца.

Десять лет назад, перед выходом на ковер, тренер науськивал спортсменку Фатиму: «В стойке не телись, переводи в партер и дожимай. Запомни – борьба в партере твоя коронка!» Заслуженный тренер РСФСР по самбо не учил женщину использовать в борьбе ногти и зубы. Это эффективное дополнение к работе в партере Фатима освоила самостоятельно, уже не участвуя в спортивных поединках, а работая, что называется, в полный контакт, уже не как спортсменка, а в качестве офицера особого отдела с удостоверением оперативника.

Ухоженные, наманикюренные ногти царапнули промежность Шамана, белые острые зубки вцепились в мускулистую ляжку, загорелые руки перехватили мужской кулак, зафиксировали запястье, женское колено нажало на мужской локоть. Клубок тел на полу застонал в два голоса. Низкий стон боли мужчины слился воедино с напряженным, свистящим выдохом женщины.

Странный стонущий звуковой дуплет был оборван глухим стуком твердого о твердое. Фатима разжала челюсти, закатила глаза, увидела Сонечку, которая занесла кулачок с зажатой в нем телефонной трубкой для повторного удара. Фатима мотнула головой, уводя висок от второго удара, однако недостаточно быстро. Пластиковая трубка стремительно опустилась, надсадно треснула, очаг боли вспыхнул над ухом особистки. Третий удар, на сей раз мужским кулаком в подбородок, высек из глаз Фатимы призрачные искры, и сознание покинуло женщину-майора...

...Но без сознания Фатима Рустемовна пребывала недолго, минуты три, не более...

...Но и спустя пять минут сознание к ней вернулось не в полной мере. Мозг и органы чувств, ответственные за восприятие и анализ действительности, изрядно барахлили...

...Фатима не могла свободно пошевелиться и не сразу поняла, что руки за спиною связаны разорванной блузкой, а юбка спущена и ее поясок плотно стянул колени...

...Она не сразу догадалась, что красная пелена на глазах – это не кровь, а настоящая кровь стекает по щеке...

...Ей казалось, что в уши забиты пробки. Она увидела сквозь багровую пелену, как ломается косяк железной входной двери, как осыпается камнепадом штукатурка, но услышала лишь слабое «бу-ух-х» упавшей дверной панели...

...Она видела, как ворвались в квартиру похожие на средневековых рыцарей спецназовцы, как замерли, перепрыгнув искалеченный порог, как лидер рыцарей спецназа выпустил из сверкающих колечками кольчуги пальцев «брызгалку», как из ствола упавшей на пол «брызгалки» вылилась малая капля на паркет и запузырилась, задымила. Руки-грабли в кольчужных перчатках сняли шлем-противогаз. Седая голова полковника заговорила, глядя мимо Фатимы Рустемовны...

«...Почему они остановились? Разве непонятно, что образцово-показательный подвиг особистки не состоялся? Разве непонятно?.. Почему они не пускают газ? Почему не бросают сети? Почему не активизируют «пищалки»? Почему?» – думала женщина, с огромным трудом запрокидывая голову, прищуриваясь...

...Она увидела гранату. «Эфку» с выдернутым кольцом в кулаке Шамана...

«...Он взял меня в заложницы! – ужаснулась Фатима Рустемовна. – Любое активное действие против Шамана, и его кулак разожмется, граната взорвется. Он погибнет, и я погибну. Я самонадеянная дура, я провалила операцию!.. Полковник! Зачем ты, старый ишак, вступил с ним в переговоры?! Так и так со мною все кончено! Сапер имеет право на ошибку, оперативник – нет! Подорвавшийся сапер, если выживет, получит пенсию и инвалидность, проваливший операцию «в поле» особист – социальный мертвец. Может быть, у вас в Москве, полковник, и есть шанс у лоха-особиста всплыть с общественного дна, но у нас в губернии... Полковник! Помоги мне! Я связана! Я беспомощна! У меня самой не хватает сил погибнуть вместе с Белым Кахуной! Полковник, убей меня, или я... я не выдержу, и я... я...»

К сожалению, полковник не воспринял телепатический вопль Фатимы Рустемовны. Спецназовцы задом, по-рачьи, выходили из квартиры, стукаясь друг о друга панцирями, бессмысленно продолжая удерживать Шамана под прицелом ручных огнеметов и штурмовых арбалетов. Последним вышел полковник. Глядя поверх окровавленной головы Фатимы, полковник, пятясь, присел, подобрал кислотник, опустил глаза и заглянул в лицо «дочки», подмигнул – мол, все нормалек, девочка, держись!

Фатима сипло вздохнула, открыла рот, собираясь крикнуть... По зубам ударил кулак, утяжеленный гранатой. Женщина закашлялась, лизнула разбитые губы, прикрыла глаза...

...Пробки в ушах таяли двумя льдинками. Очаги боли будоражили тело, действуя как электроды во время сеанса шокотерапии. Кровь на щеке запеклась. Боевая машина «Фатима» самовосстанавливалась...

«...Свести эмоции к нулю, – приказала себе особистка. – Сосредоточиться. Я погибла как офицер, но я еще жива физически. Чего я хочу? Проще признаться в том, чего я не хочу. Я не хочу за пять лет превратиться в старуху, работая по двадцать часов в сутки на буровой! Я не хочу до конца жизни прозябать на колхозных грядках! Я не хочу в солдатский бордель! Я хочу жить полной жизнью, пускай и рискуя каждый день, каждую минуту, каждую секунду... Спокойно! Прежде всего – успокоиться, свести эмоции к нулю...»

Шаман – Белый Кахуна и Сонечка Таможня разговаривали. Прикрыв глаза, Фатима слушала их быстрые, отрывистые речи. Шаман вкрадчивым, спокойным голосом успокаивал девушку, говорил, что, удерживая заложницу, они имеют реальные шансы бежать из столицы. Сонечка плакала и пускаться в бега категорически отказывалась.

Фатима улыбнулась разбитыми губами. Дождалась паузы в диалоге бойца с девушкой и произнесла торопливо:

– Сонечка с тобой не пойдет. Она беременна. От тебя, от чистого. Она...

Фатима радовалась, что успела сказать самое главное прежде, чем новый удар по губам заставил ее замолчать. Облизнув языком краешек сломанного зуба, Фатима открыла отдохнувшие глаза.

Она, связанная, сидела, привалившись спиной к ногам Шамана. Сонечку Фатима не видела. Вероятно, девушка прижалась к стенке, спряталась за плечами мужчины. Пленница-особистка... бывшая особистка, Шаман и Соня Таможня в глубине холла. Зрение почти восстановилось, красная пелена исчезла, и Фатима сосредоточилась на ранее упущенных деталях. Посреди засыпанного штукатуркой пространства лежит мертвый урка Псих. Возле выбитой двери валяется ее, Фатимы, прозрачная сумочка с пудреницей-передатчиком, а за пустым дверным проемом безлюдный коридор. Полковника вместе с подчиненными на этаже нет. О чем договорились полковник с Шаманом?

– Соня, это правда? Она правду сказала? Ты беременна?

– Да, правда, да...

– Отчего же я узнаю об этом последний, Соня?

– Ей Марик, Марик сказал! Больше никто не знал! Они Марика, гады...

– Какая разница, кто ей сказал? Отчего я...

– Прости, не сердись, я...

– Пойдем со мной, Соня. Обещаю, ты... вы, ты и ребенок...

– Прости! Я не могу. Ты не знаешь – ребенок от полноценного чистого большая редкость! Считается, что ребенок от чистого...

– Вы все сумасшедшие! ЗНАК, он чего? На мозги влияет?! Какая, к черту, разница, от чистого ребенок, от нечис...

– Есть! Есть разница! Меня перевезут в санаторий на полный пансион. За мной и за ребенком будут ухаживать врачи. Я устала от...

– Понятно! Ты использовала меня, как...

– А если да?!! Я устала! Мне надоели эти чертовы слезки, крокодилы, монахи, мне все надое...

– Молчи! Достаточно. И так все ясно. Вставай, сука!

Шаман дернул Фатиму за волосы. Подняться с заведенными за спину руками, со сжатыми ремешком юбки коленями оказалось непросто, но Фатима встала.

– Прощай, Соня. Родится парень, назови его Александром... Прощай!

– Куда ты пойдешь?

– Постараюсь вырваться из Москвы.

– А дальше?

– Не знаю... Даже если бы знал, тебе бы не сказал, извини... Пойдем, сука! Перебирай как-нибудь ногами! Старайся!

Фатима Рустемовна старалась. Мелко перебирала ногами, очень старалась наступить каблучком на прозрачную сумочку, раздавить на всякий случай пудреницу со скрытым микрофоном. Наступила, раздавила, поскользнулась...

– Не падать! – Шаман сжал ее волосы в кулаке, обернулся, последний раз взглянул на зареванное личико Сони. – Получится, уговори силачей похоронить Психа по-человечески... Не падать, сука! Пошли!

«Жалко, я не слышала, жаль, была не в себе, когда Шаман диктовал условия полковнику, – переживала Фатима, стиснув обломки зубов и сосредоточившись на равновесии. – С вероятностью девяносто процентов Шаман потребовал предоставить машину, чтобы покинуть город, и обещал отпустить заложницу за пределами Кольцевой автодороги. Полковник уже распорядился о контрмерах по стандартному варианту, и Шаман обречен... был бы обречен, если бы я... Ну же! Пора хотя бы в уме назвать вещи своими именами. Если бы я не решилась сейчас на предательство... Эх, полковник, напрасно ты принял игру Шамана, думаешь, что спасаешь, а на самом деле вынуждаешь меня...»

– Быстрее, сука! – Шаман втолкнул Фатиму в кабинку лифта. Кулаком с гранатой без кольца стукнул по кнопке первого этажа.

Фатима вильнула бедрами, изогнулась змеей, согнула колени и, оставив в руке Шамана клок волос, освободив голову, ударилась лбом о красную кнопку «стоп». Лифт послушно остановился между этажами.

– Ах ты, су...

– Бей! Ударь меня, убей, но прежде дай сказать! Я тоже хочу жить! Не меньше твоего! Я провалила операцию! Я попаду под трибунал, а та жизнь, что ждет меня после трибунала, – хуже смерти! Я решила! Пусть думают, что я заложница, я ухожу вместе с тобой! Поверь мне, умоляю!

– Врешь, стерва...

– Я не вру, поверь! Ты ничем не рискуешь. Ты можешь в любой момент разжать пальцы, граната взорвется, и мы оба погибнем. Ты не первый, кто берет заложника. Без моей помощи тебе конец, поверь! Доверься мне, и мы вдвоем уйдем в Дикие Земли. Один ты не дойдешь, а я помогу, и мы вместе вырвемся на волю, где нет никакой другой власти, кроме...

– Достаточно! Ты, сука, убила Психа. Он... Он, можно сказать, был моим другом, а ты... Пусть без статьи и приговора, но я – зэк! Я не верю ментам! Пока не был зэком, верил, но вы, цветные, меня подставили, я попал в тюрьму и...

– При чем здесь менты!? Я особистка! Я... я была особисткой. Я БЫЛА! У меня все в прошлом, пойми же ты! Особист либо становится победителем, либо...

– Либо предателем? – Шаман ухватился пальцами за ее подбородок, повернул голову женщины так, чтобы лучше видеть раскосые черные глаза. – Ты хочешь, чтобы я поверил предателю?

– Да, – произнесла женщина, с вызовом глядя в лицо мужчины.

– Ответь ты по-другому... – Он отпустил ее подбородок, тыльной стороной ладони стер сгустки запекшейся крови на ее щеке. – Ладно... Если весь мир сошел с ума, почему я должен сохранять здравый рассудок?.. Ладно. Командуй, особистка. Что нам дальше делать? Как себя вести? Распоряжайся. Спасай нас, нечистая...