– Тревога!!! – заорал динамик под потолком, и казарма ожила.

Благоприобретенные за год с небольшим службы рефлексы швырнули Андрея прочь из постели. Он еще не проснулся окончательно, а руки уже одели тело, и ноги уже нырнули в сапоги. Самое досадное во время тревожных подъемов – невозможно, ну никак, даже теоретически, успеть правильно замотать портянки и уложиться в норматив. Лоскуты портянок с вечера лежали на сапогах, спадая на голенища, Андрей смял лоскуты стопами, вмял портянки в сапоги и побежал.

Когда плечо утяжелил «АКМ», а по бедру стукнул подсумок с противогазом, Андрей окончательно проснулся. Выбегая из казармы, невольно толкая сослуживцев плечами и получая ответные случайные толчки, топоча сапогами и протирая на бегу глаза, Андрей сумел-таки разглядеть часы над тумбочкой дневального: 04.05. Пять минут пятого.

– Шибче, сынки! Шибче! – драл глотку старшина, выдыхая в промозглый воздух клубы пара. – Первое отделение – в кузов! Второе, стройсь, пока ваш транспорт развернется! Первый, ехай! Ехай, твою мать!

Трясясь в кузове, рядовые и сержанты молча сбрасывали сапоги и аккуратно бинтовали голеностопы портянками. Практически их ровесник, лейтенант Саша, полгода назад окончивший военное училище, вещал нарочито бодрым голосом, то и дело срываясь на фальцет:

– Боевая тревога, парни! Фашисты рядом с нами десантировались! С диска, с огромадного, спрыгнули гады. Идут по проспекту Смирнова, как на параде, окна огнем поливают. Смертники! Нашему взводу достался участок около кинотеатра. Стрелять в крайнем случае и только поверх голов! В самом крайнем – по ногам. Задача – обложить гадов и дождаться спецназа. Спецура их попробует взять, понятно?

Грузовик прыгнул на рельсах, проехал мимо железнодорожной станции Новая Деревня, промчался вдоль набережной Черной речки, пересек проспект Смирнова, свернул на паралельную проспекту улицу Торжковскую.

Тормоза завизжали подле приземистого здания колхозного рынка.

– Вправо бежим, парни! – крикнул, первым спрыгнув на асфальт, лейтенант. – Справа от кинотеатра заляжем.

Попрыгали из крытого брезентом кузова. Побежали. Мимо рынка, между жилой шестнадцатиэтажной башней и единственным в стране кинотеатром, названным в честь экранного героя – «Максим». Бежали и прислушивались к пока далекой стрельбе. Бежали наперерез врагу по застывшей к утру слякоти газонов, рассредоточиваясь на бегу.

Не добежав пары метров до тротуара, залегли. Кто где. Пятна хаки на сером.

Андрей растянулся возле чахлого шиповника. Голая колючая веточка покачивалась возле лба, локти утонули в куче последних остатков грязного снега, приклад смял щеку.

Ленинграду в апреле еще снится зима, и холодом от почвы тянуло нешуточным. Но палец на дуге спуска мелко дрожал отнюдь не от холода. И ныло в полном с ночи мочевом пузыре. И жутко хотелось курить.

А дробь выстрелов все громче. Ленивая такая дробь, пальба вразнобой. Вот и звон разлетающихся вдребезги оконных стекол стало слышно. А вот со стоном, нехотя, осыпалась витрина мебельного магазина, что на другой стороне проспекта, наискосок.

Часть, в которой служил Андрей, дислоцировалась на территории Комендантского аэродрома, до проспекта Смирнова – полчаса пешком. Проспект и окрестности стали родными. В тот же кинотеатр «Максим», гуляя в увольнении, Андрей захаживал не раз и не два. На рынке, что остался за спиной, помнится, покупал цветы для девушки, проживающей на перпендикулярной к проспекту улице Омской. И, было дело, украдкой косился на стекла витрин магазина «Мебель», на свое и девушки с букетом отражения. На те стекла, которые фашисты только что превратили в осколки.

Андрей отлепил щеку от приклада, вытянул шею, приподнялся на локте. И увидел фашистов.

Их было немного, с десяток. Фашисты шли по самому центру проезжей части, придерживаясь белой разделительной полосы. В неоновом свете фонарей их лица казались синюшно-бледными, словно у покойников.

Впрочем, быть может, вовсе не «казались», а действительно были бледны и синюшны их ухмыляющиеся и серьезные, молодые и старые, красивые и не совсем лица. Очень может быть, ампулы с ядом давно надкушены, и совсем скоро фашисты начнут умирать один за другим. Особый шик смертников-наци – теряя сознание навсегда, синхронно израсходовать остатки боезапаса.

Андрей прищурился и разглядел подробнее сбившегося с шага, перезаряжающего старинный «Шмайсер» нациста.

Погоны у наци, занятого сменой магазина девятимиллиметрового пистолета-автомата, окантованы белыми галунами с красиво вышитыми латинскими буквами GD. Рыцарский крест на шее. Нашивка на правом рукаве – самолетик посередине позолоченной полоски с черной каймой. Связка гранат приторочена к ремню.

Заметив гроздь гранат, Андрей поежился. Пальба по окнам – пустяки, жители лягут на пол и не пострадают. Но если гад метнет в жилой дом гранаты...

– Лосев! Куда высовываешься?! Ляжь, дубина! – Громкий шепот за спиной. Андрей оглянулся, увидел смешно семенящего на корточках, сгорбленного лейтенанта. Саша передвигался «гусиным шагом» за спинами бойцов вверенного ему отделения, проверял каждого, рискуя собой. Генеральский сынок Саша не пожелал служить Советскому Союзу в тишине сибирских медвежьих углов, с отличием окончив училище, остался в тревожном и опасном Ленинграде.

– Та-та-та-та-та, – веточка шиповника, срезанная пулей, упала Андрею Лосеву на нос, заставила вздрогнуть и сморгнуть. Когда веки дернулись вниз, Саша был еще невредим, когда же, спустя ничтожно малое мгновение, глаза открылись – лейтенант Саша нелепо заваливался на бок.

Андрей резко мотнул головой, метнул злой взгляд в фашиста, успевшего перезарядить «Шмайсер», расстрелять все патроны из нового магазина одной длинной очередью, зацепить шиповник, попасть в Сашу.

Фашист с буквами GD на погонах что-то говорил остальным гадам, тыча пальцем в сторону газона, показалось – указывая точно на него, на Андрея Лосева.

«Шмайсер» болтался на впалой, чахоточной груди фашиста, одна рука с указующим перстом жестикулировала, свободной рукой смертник отцепил – уже отцепил! – от поясного ремня связку гранат.

Где же спецназ?!. Где элита?.. Где спецы, которые попытаются захватить хотя бы одного гада живьем...

В прошлом году в Глазго во время точно такого же ежегодного фашистского демарша спецы из САС взяли одного гауптшарфюрера – эсэсовец, дурак, закашлялся и случайно выплюнул капсулу с ядом. Его взяли ценою дюжины жизней элитных бойцов, а что толку? Гаупт жил на наркотиках, у него был неоперабельный рак в последней стадии. Коктейль из «сыворотки правды» и обезболивающего ему, конечно, вкололи, но эсэсовец все равно ничего на сказал, сдох, сука.

В самоубийственных «парадах» участвовали только неизлечимо больные наци. Так было всегда и везде, однако каждый раз спецслужбы устраивали охоту на самоубийц.

«Спецназ опаздывает, а у нас приказ – не стрелять на поражение. Меня засекли, и сейчас, вот прямо сейчас, вот он замахнулся, сейчас эта сволочь метнет сюда гранаты – и все! И конец! Всем ребятам конец!..» – думал Андрей Лосев, вскакивая с промозглой земли.

– Та-та-та... – Андрей выстрелил в небо. Широкий шаг, и он на тротуаре. – Та-та-та... – Лосев побежал. Прочь от газона, на котором залегли товарищи, на который упал, дай бог, всего лишь раненый лейтенант Саша.

«Только бы парни не обнаружили себя еще хотя бы секунду! Секунду мне! Одну-единственную! Пожалуйста!..» – умолял Андрей бога, в которого верят на войне даже атеисты, и бежал, убегал от газона, подставляя спину фашистам, отвлекая внимание врага с буквами GD на погонах.

За спиной беглеца грохнуло. Взметнулось к хмурому ленинградскому небу крошево бордюрного камня. Взрывная волна опрокинула Андрея. И лишь пара-тройка мелких осколков просвистела над головами его друзей, над неподвижным, раненым, но живым лейтенантом Сашей...

Андрей проснулся. Рывком сел на постели, уронив одеяло на пол. Минуту сидел неподвижно, таращился на геометрический рисунок обоев, дышал шумно, сопел носом, потом рухнул затылком на подушку, расслабился. Точнее, заставил себя расслабиться волевым усилием и закрыл глаза. Вялой рукой нашарил на прикроватной тумбочке пачку папирос и спички, поставил на голый живот пепельницу, закурил.

Два года минуло с той страшной ночи. Ровно два года. И вот уже второй раз, аккурат накануне поганой даты, память во сне воскрешает былые события с бесстрастностью кинохроникера. Второй раз он засыпает накануне дня рождения скотины Адольфа и слышит, будто тогда, наяву – «Тревога!»...

Андрей затянулся поглубже, еще, еще, кашлянул, затушил окурок, вернул пепельницу обратно на тумбочку, медленно приоткрыл глаза. Сизый дым плавал над кроватью слоями.

Где сегодня высадятся смертники? Или уже высадились? Ночью, как и два года назад, в Ленинграде? Где? На Лиговке, где осенью с фашистских дисков сбрасывали листовки? В Веселом поселке, над которым ни разу не замечали диски со свастиками? На Гражданке, куда обычно стягиваются мобильные силы ПВО накануне «парада»? Снова в городе на Неве? Или «парад» запланирован гитлеровцами в Москве, как в прошлом году? Или в Лондоне? В Нью-Йорке? В Париже? На месте взорванной фашистами-камикадзе месяц тому назад башни Эйфеля?..

Зазвонил телефон на тумбочке.

Лосев перевернулся на бок, поморщился – спина заныла, взглянул на будильник, что стоял вплотную к телефонному аппарату. Без семи шесть.

После третьего «дз-з-зы-ы» Андрей снял трубку.

– Да.

– Спишь, Шарапов?

– Моя фамилия Лосев.

– Ты чего такой серьезный? Обижаешься? Зря! Больно ты похож, Лосев, на Шарапова из телефильма. И внешне, и вообще.

– Зато вы совсем не похожи на Глеба Жеглова.

– А я знаю! Однакося внешне, только внешне, я отличаюсь от актера Высоцкого! Но вот ведь какая штука, я, как тот Глеб, – начальник убойного отдела, а ты, как тот Шарапов, – новичок в угрозыске, верно я говорю? Чего молчишь, Шарапов-Лосев?

– Товарищ майор, не было еще сообщений, где...

– Не в курсе! – перебил начальник другим, серьезным голосом, догадавшись, о чем спрашивает подчиненный. – Во всяком случае я не в курсе, а значит, вернее всего фашисты устроили «парад» на территории другого государства. Если уже устроили. В прошлом году, вспомни, они на проспекте Мира высадились только к вечеру.

– Помню...

– Отставить нюни, Андрюша! Некогда тебе, герой, нюни-то разводить – за тобой авто едет, слышь? – В голосе майора вновь появились игривые нотки. – Вместе с Панасюком подкатит прям к подъезду, слышишь? Как понял, молодой?

– Ничего не понял, – Андрей спустил ноги с кровати, нашарил тапочки и одновременно шлепнул ладошкой по пумпочке будильника, дабы предотвратить звонкую побудку – будильник должен был зазвонить ровно в шесть.

– В засаде вам с Панасюком, значится, судьба выпала посидеть. Панасюк объяснит детали. Ты, слышь, термос кофе покрепче сообрази, ладно? А то мы с Панасюком после ночного дежурства, он под утро зевать начал – ваще кошмар!

– Соображу.

– И пожрать ему сделай, лады? Поспешай, Андрюха, цигель-цигель, ай-лю-лю!

Андрей успел принять душ и побриться, одеться и обуться, приготовить два литра кофе и залить бодрящий напиток в китайский термос, нарезать бутербродов и завернуть снедь в фольгу, проверить личное оружие и оправить лямки подмышечной кобуры-«босоножки», съесть яблоко и закурить, прежде чем во дворе призывно протрубила казенная «Волга».

Услыхав зов служебного автомобиля, выглянув в окно и убедившись – да, это за рулем казенной «волжанки» шофер насилует клаксон, Андрей Лосев выматерился в сердцах и поспешил на выход.

Злой, со спортивной сумкой через плечо, с дымящей беломориной в зубах, Андрей покинул однокомнатную ведомственную жилплощадь, не дожидаясь лифта, пробежался по ступенькам, выскочил во двор.

Возле парадного дворник дядя Федя сгребал уличную слякоть в аккуратную кучу и то уважительно поглядывал в сторону черной «Волги» с буквами «ЛЕБ» на номерном знаке, то с тревогой глядел в небо, разглядывая аэростаты в утреннем сумраке.

– С добрым утром, дядь Федь, – Андрей аккуратно придержал парадную дверь, не давая ей хлопнуть.

– Хорошо б, чтоб доброе, – вздохнул дворник. – Видал, сколько «колбасок» к утру в небесах прибавилось? Скажи, Андрюша, разве ж хотя бы раз диск за аэростатный тросик зацеплялся? Батька мне рассказывал, в сороковых случалось, ихние самолеты цепляли тросики и подрывались на подвешенных к тросам минах, но то ж были самолеты, а диски, они...

– Извините, дядя Федя. Спешу.

– Ага, беги. Меня прости – старый стал, вижу, что тебя ожидают, а с разговорами лезу. Прости старика.

– Да бросьте вы, дядя Федя! Какой же вы старик? Со службы вернусь – побеседуем, договорились?

Андрей побежал к «Волге», ему навстречу открылась передняя дверца, и, едва бегун плюхнулся в кресло рядом с водителем, молодой вихрастый парень за рулем, трогая авто с места, пробубнил сварливо под курносый нос:

– Как будто генерала дожидались. Бензин вхолостую переводили, пока он с дедком лясы точил. Как будто мы такси и...

– Не «с дедком» я «лясы точил», а перекинулся парой слов с пожилым, уважаемым человеком! – строго оборвал вихрастого водителя Лосев. – Ты лучше ответь: зачем гудел, клаксон мучил? Люди спят, о них ты подумал? Ребятишки, пенсионеры, кому на работу во вторую смену! Зачем их будить? Что, трудно по лестнице подняться и в дверь позвонить?

– Не ругайся, Лосев, – примирительно пробасил с заднего сиденья толстяк Панасюк. – Моя вина, задремал я, а как тормознули, с дури, с дремы и рявкнул – гуди, мол.

– Ой, извините, Тарас Борисович! Забыл с вами поздороваться.

– Извиняю. Долго мы до тебя добирались, Андрейка, а я две ночи не спал, и на дорогах сплошные объезды. Туда-сюда, вправо-влево, все перекрыто, болтанка, как на корабле. Сморило меня, раскис совершенно – о-ох-хо-хошеньки-хо-хо... – Панасюк смачно зевнул и по-собачьи замотал лобастой головой. – Бр-р... совсем развезло, будто спьяну.

– Тарас Борисыч, – Андрей расстегнул сумку, достал термос. – Возьмите, – повернулся к Панасюку. – Черный кофе, без сахара, как вы любите.

– О!.. – Могучая пятерня Панасюка схватила термос. – От удружил, Андрейка! – Мясистые пальцы ловко открутили колпачок-чашечку, торопясь вытащили пробку из зеркального горлышка. – О, как пахнет! Амброзия! Небось майор надоумил допингом затариться?

– Он.

– Ты его, Андрейка... ох! Ох, горячий!.. Ты его, Андрейка, майора нашего, недооцениваешь. Он мужик сложный, и ты с характером. Ты, герой-комсомолец, к нам попал по протекции, и он, майор наш...

– Не будем о грустном, – перебил старшего по возрасту и по званию Лосев, смягчив сию легкую разговорную вольность слегка виноватой полуулыбкой. – Майор сказал, что нам с вами судьба коротать день в какой-то засаде, что вы объясните детали.

– Объясню, – кивнул Панасюк, заодно вроде как соглашаясь замять тему о сложностях во взаимоотношениях молодого сотрудника с матерым начальником. – Глотну разок амброзии и объясню. Ох... х-х-хороший напиток придумали индейцы Южной Америки!.. Помнишь, Андрейка, стародавнее дело об убийстве инженера Миронова?

– Это которого... – Андрей сморщил лоб.

– Предположительно непреднамеренное убийство, – помог Тарас Борисович. – Предположительно с выпившего Миронова сорвали шапку из ондатры, он побежал за похитителем, догнал, получил удар в челюсть и неудачно упал виском о болт на крышке канализационного люка. Свидетелей – ноль целых пять десятых. Подслеповатая старушка выводила Тузика, которому ночью приспичило на мороз погулять, она и обнаружила инженера с непокрытой головой и вроде бы видела удаляющиеся от места преступления следы на свежем снегу, каковых мы не обнаружили, – то ли Тузик со старушкой да с врачами «Скорой помощи» их затоптали, то ли померещилось бабушке... Едрить твою налево! Эй! Шофер-автогонщик! Куда рулишь, малой?! Нам здесь прямо!

– Поедем прямо – опять на патруль нарвемся, и снова в объезд пошлют, – огрызнулся вихрастый паренек за баранкой. – Вы своей профессией занимаетесь, я – своей. Я до армии в такси работал. Я Ленинград как свои пять пальцев знаю.

– Неужто сразу после школы и в таксисты взяли?

– Я в пятнадцать лет сдал норматив мастера спорта по авторалли.

– Ух ты! Ух, какой ты серьезный пацан, оказывается. Чего ж раньше молчал про такси и спортивные достижения?

– А чего хвастаться?

– Молодчина, сынок! Прости, коль обидел. Рули, как считаешь нужным, а мы с Андрейкой тебя разговорами развлечем.

– Я к вашим служебным разговорам не прислушиваюсь, я за дорогой слежу.

– Молодец! Следи, сынок, за маршрутом, а ты, Андрейка, внимательно слушай дальше. – Панасюк с удовольствием отхлебнул еще кофе и продолжил: – Вчера под вечер коллеги из ГБ проверяли нежилые помещения, и в Автово, куда нас с тобой сейчас везет кандидат в мастера спорта, специальную группу гэбистов водил на экскурсию участковый уполномоченный милиционер, поскольку местный знаток развалин из местного ГБ накануне заболел желудочным гриппом. Помнишь, Андрейка, осенью нас всех гоняли на прививки от гриппа?.. О! Нам с тобой уколы, выходит, помогли, а тому голубчику ни черта. – Панасюк в очередной раз хлебнул кофе, сощурился, будто кот на солнышке, облизнул толстые губы. – И, представь себе, в одном строении, предназначенном к сносу, сто раз до того проверенном-перепроверенном тем участковым, обнаружилась свежеоборудованная лежка предположительно гражданина без определенного места жительства и занятий. Сам БОМЖ и З, как ты понял, в берлоге отсутствовал. Ничего особенного на месте ночевки бродяги не отыскали. Обычный набор – пластмасса из-под политуры, пустые склянки тройного одеколона, запасы тряпья. Самая приличная вещь – ондатровая шапка. Участковому коллеги устроили выволочку за то, что на его земле прячется от ЛТП больной алкоголизмом бродяга, а наш несчастный уполномоченный полночи голову ломал – по какому делу, вспоминал, проходила ориентировка на зимнюю шапку из меха ондатры. Под утро участковый вспомнил про висяк по делу Миронова, созвонился со своим непосредственным начальством, оно с нашим, и майор решил оперативно отреагировать засадой на бомжа. Вопросы есть?

– Почему в засаду сажают вас и меня?

– Ты прав, негоже центровым операм тратить время в засаде на алкоголика, но день сегодня, сам понимаешь, особенный. Все, понимаешь, на рогах, в том числе и ребята из местного отделения. Однако к вечеру товарищи из Автово обещали разобраться с кадровой проблемой. К вечеру, в крайнем случае к ночи, местные нас с тобой сменят.

– Я о другом спрашивал: почему из всех ему подчиненных майор выбрал вас и меня?

– Ах, вот ты о чем... На-ка, спрячь термос обратно в сумку... Майор, само собой, после ночи дежурства домой сегодня не пойдет. Не тот сегодня день, чтоб расслабляться, сам знаешь. Но текущую рутину никто не отменял, засаду устраивать приходится, реагировать на сигнал. У меня, ты будешь смеяться, позавчера снова зуб прихватило. Прошлую ночь ни грамма не спал, шалфеем рот полоскал. Днем сбегал к стоматологу, вырвал его к ядреной матери. Весь день во рту ныло, только к девяти прошло. Посмотрел программу «Время», поужинал и на дежурство. Две ночи, понимаешь, без сна, какой я боец? Только и осталось – бомжа караулить.

– А я?

– А ты, Андрейка, дублером ко мне приставлен. В одиночку засады устраивать не положено. Ты, герой, не обижайся, но ты у нас в отделе самый молодой и, следовательно, самый малоопытный. Терпи, Андрейка. Еще всеми нами покомандуешь, дай срок!

– Ясно, – Андрей изо всех сил старался не обижаться. Во всяком случае не показывать виду. – Разрешите, я закурю?

– Дыми пока. В засаде, хоть она и на больного алкоголика, придется воздерживаться.

– Стекло опусти, – процедил сквозь зубы курносый водитель и забубнил чуть слышно: – Генерал какой, двое некурящих в салоне, а он, фон-барон, развалился в кресле с папироской и воздух портит...

В районе Автово аэростатов почему-то было больше, чем в центре. Андрей подчеркнуто игнорировал вихрастого брюзгу за баранкой, курил и смотрел в небо.

Правильно соображал дворник дядя Федя – реального толку от аэростатов заграждения с гулькин клюв, меж тем, вопреки всякой логике, чем их больше появлялось над головой, тем Андрею Лосеву становилось спокойнее. Создавалась иллюзия защищенности, господства в небе и скорой победы над фашистскими недобитками.

Участковый уполномоченный поджидал «Волгу» в условленном месте у светофора. Автомашина притормозила, опера выбрались из салона, и «волжанка» лихо крутанулась на зебре пешеходного перехода и умчалась, превышая допустимую скорость для транспортных средств без аббревиатуры «ЛЕБ» на номерных знаках. А оперработники в штатском, строго соблюдая формальности, предъявили милиционеру в форме служебные удостоверения. Участковый козырнул, и трое мужчин – двое в возрасте, один заметно моложе – двинулись от оживленной автотрассы в глубь новостроек.

Панасюк с участковым шли чуть впереди. Одетый по форме сотрудник милиции докладывал на ходу про шапку – дескать, ондатра вся в целлофане, в сейфе, дожидается дактилоскопии. Тарас Борисович не удержался, спросил едко: как же такое могло случиться, что берлогу бродяги раньше не обнаружили? Участковый начал оправдываться, но Панасюк только рукой махнул, мол, стыдно ему, сотруднику центрального аппарата МВД, перед коллегами из КГБ за некоторых нерадивых товарищей, скверно работающих на местах. Собеседник в долгу не остался, с деланым простодушием поинтересовался общим ходом следственно-разыскных мероприятий по убийству Миронова. Как там оно? Продвигается «Дело о непреднамеренном убийстве»? Или с зимы застыло на мертвой точке?

Старший опер с участковым обменивались колкостями, а Лосев шагал, отстав на полкорпуса от разговорчивой парочки, и курил папиросы одну за другой, насыщал организм никотином впрок.

Предназначенное на снос строение, в коем отыскалась лежка гражданина БОМЖ и З, представляло собой бывший жилой дом в три этажа с одной парадной, с дюжиной дыр – оконных проемов на обветшалом фасаде, с рыжей от ржавчины мятой крышей. Заброшенный дом стоял на отшибе, в окружении луж и лужиц, прошлогоднего сухого бурьяна и свежего мусора.

– Бардак! – походя пнул ботинком мусорную кучу участковый. – Найду, который ЖЭК сюда это сгрузил, всю контору на пятнадцать суток посажу.

– Недавно загадили, – принюхался Панасюк. – Недельки полторы назад.

– Пахнет от мусора отвратительно, – поморщился Лосев. – Запашок отпугивает юных тимуровцев, вот бомж и владеет безраздельно помещением.

– Правильно мыслишь, Андрейка, – похвалил Тарас Борисович, шурша прошлогодней травой и обходя краем примкнувшую к куче мусора лужицу.

У порога заброшенного дома участковый уполномоченный опустился на корточки.

– Вчера я тут, на видном месте, мелочь разбросал, – объяснил участковый. – Гривенник, пятак, вон – копейка валяется, – участковый собирал монеты с изувеченного трещинами асфальта. – Все деньги целы, значит, алкаш не возвращался.

– Или вернулся ночью, – выдвинул версию Лосев. – Мог заметить изменения в своей берлоге, а именно – исчезновение предназначенной для продажи ондатровой шапки, и ночью же уйти. Деньги в темноте мог и не заметить.

– Правильно мыслишь, – кивнул Панасюк.

Гуськом вошли в сумрак подъезда. Гуськом поднялись на третий этаж, свернули к перекошенной двери.

– Прошу, – участковый пнул дверную панель ногой, заскрипели, застонали дверные петли.

Первым шагнул в помещение Панасюк, за ним Лосев. Проводник остался у входа.

Коридор. Широкий, двое взрослых мужчин разойдутся, не коснувшись плечами. В паре метров от входа ответвление на кухню и к удобствам (Андрей заглянул: плиты на кухне давно нет, в удобствах лишь дырки в полу да обрубки водопроводных труб). На полпути к тупику, которым заканчивается основной коридор, пустой прямоугольник дверного проема в единственную комнату (Андрей сунул нос: окно без стекол, щербатый паркет, лоскуты обоев, завиток проволоки вместо люстры). Прямоугольник дверного косяка с отметинами от петель – источник свежего воздуха и света. В коридорном тупичке поместился, встал поперек к стенке с осыпавшейся штукатуркой драный полосатый матрац. На нем валяется неопределенно тусклого цвета зимнее пальто с облезлым кроличьим воротником, с надорванным по шву рукавом, без пуговиц. Надо полагать, пальто бомж пользовал вместо одеяла. Подушку заменял комок ветоши, в коем угадывались фрагменты бывших рубашек и тельника. У изножья лежанки нестройный ряд пустых, но все еще ощутимо благоухающих баночек да скляночек. Аромат парфюмерии и спиртосодержащих технических жидкостей перебивает застарелое амбре пота и аммиака. Особняком стоят жеваные, стоптанные, однако вполне еще годные к носке кирзовые сапоги.

– М-да... – пройдясь туда-сюда по коридору, поскрипев досками пола, Тарас Борисович без всякой брезгливости присел на матрац. – М-да, натюрморт с пейзажем. – Панасюк приподнял тугой зад, вытянул из-под себя пальто-одеяло, швырнул драповое безобразие с кроличьим воротником Лосеву. – Постели под попу, Андрейка. Садись, к стеночке прислоняйся и пошуруй в сумочке своей. Сдается мне, там у тебя не только кофий, а и покушать припасено.

– Я свободен? – спросил участковый в дверях.

– Понимаю, – кивнул в ответ Панасюк. – День сегодня особый, дел невпроворот. Понимаю. Иди, друг, но помни – мы с Андрейкой остаемся без связи. Режим полного радиомолчания сегодня, сам знаешь. Ты, друг, не поленись, будь ласка, напомни своим сослуживцам лишний раз, чтоб не забыли прислать нам смену, как только представится таковая возможность, сердечно тебя прошу.

Пообещав напомнить, прикрыв за собой кособокую дверь, участковый ушел.

– Тарас Борисович, а если мы поймаем бомжа, как мы без связи вызовем транспорт? – вскинул брови Лосев, глядя на Панасюка снизу вверх.

Сидеть на сложенном вчетверо пальто со спортивной сумкой промеж коленок не особо удобно, меж тем рядом с Тарас Борисовичем ну никак не получилось бы примоститься – уж больно толст Панасюк, усевшийся по центру лежанки, а по краям из матраца выглядывают пружины.

– Телефонные кабели функционируют. В соседние дома сбегаешь, Андрейка, попросишь у жильцов воспользоваться телефоном. – Панасюк смахнул на дощатый пол кучку цветного тряпья, поерзал задницей. Жалобно скрипнули пружины. – Только вряд ли, Андрейка, мы с тобой его поймаем.

– Думаете, патрули его сцапают? – Андрей привстал, протянул Тарасу Борисовичу бутерброд с колбасой.

– Ежели уже не сцапали, – кивнул Панасюк, принимая бутерброд, вкусно откусил кусок хлеба с маслом, накрытый кругляшками «докторской», прожевал, проглотил. – ...А может, его уже и съели.

– Кого? – не понял Андрей, занятый отвинчиванием колпачка термоса. На донышке еще плескался кофе.

– Бомжа съели, – Панасюк кусанул бутерброд, улыбнулся набитым ртом, – раж-ж н-н ш-лы-ы-ал?

– Чего?

Панасюк дожевал кусок, повторил внятно:

– Разве не слышал? В управлении фантазеры брешут – людоеды в городе завелись. – Панасюк смахнул крошку с уголка губ и заодно улыбку. – Кстати, Андрейка, ты молодой, наверное, не слыхал, как во время ленинградской блокады в городе, случалось, ели людей. И после блокады, в сытные времена, некоторые продолжили заниматься каннибализмом. Целую группу поймали убежденных каннибалов. Между прочим – солидных людей, с положением. Мне очевидец рассказывал, как обвиняемый в каннибализме директор крупного завода спросил на суде государственного обвинителя: «Вы сами-то мясо человеческое пробовали? Нет? Вот попробовали бы разок, тогда б и меня поняли»... М-да... История... – Панасюк тряхнул головой. – Бр-р-р... Отвратительная история, – Панасюк отправил в рот остатки бутерброда.

– Вы не дорассказали про сегодняшних болтунов из управления, – напомнил Лосев, разливая кофе. Тарасу Борисовичу в колпачок-чашечку, себе в раскладной пластмассовый стаканчик.

– Ерунду брешут. Будто бы опять в городе людоеды завелись. Будто ими ГБ занимается. По слухам, каннибалы стали умней и выбирают жертву среди одиноких граждан, бомжей, приезжих. Тех, которых сразу не хватятся, они ищут и жрут втихаря.

– Втихаря... – повторил задумчиво Лосев. – То есть в укромном месте. А бомжи выбирают для ночевок как раз такие, как это помещение, укромные места. Следовательно, логично предположить... Ой!.. – Андрей замер. Застыл в неудобной позе с порцией кофе в руке на отлете.

– Ты чего, Андрейка?

– Не знаю... – Лосев зябко поежился, словно ему за шиворот бросили льдинку. – Ой, расплескалось... – дрогнувшей рукой поставил миниатюрную емкость с кофе на пол и тут же забыл о ней. Вытянул шею, наклонил голову. – Слышите, Тарас Борисович?!.

Скрипнули пружины матраца, Панасюк повернулся ухом к входной двери, затаил дыхание.

Секунд тридцать оба сидели неподвижно.

– Ничего не слышу, – вновь заскрипели пружины. Ерзая задом, Панасюк осторожно улыбнулся, открыл было рот, но Лосев его опередил, заговорил первый:

– Я неверно выразился! – Андрей затравленно оглядывался по сторонам, как будто только сейчас, секунду назад, очутился в незнакомом помещении. – Я не слышу, я чувствую, как кто-то приближается, кто-то чужой, какая-то тварь.

– Шуткуешь, Андрейка? – улыбнулся шире Тарас Борисович. – Артист эстрады в тебе умирает. Максим Галкин! Не замечал раньше за тобой та...

– Тише! – Пачкая спину о штукатурку, опрокидывая термос, Андрей резко вскочил. – А теперь я и чувствую и слышу.

Теперь услышал и Панасюк: шаги внизу, у порога заброшенного дома, там, где участковый разбрасывал мелочь.

– Андрейка, – шепотом позвал Панасюк. – Чего ты распсиховался-то? Мало ли...

Закончить фразу Панасюк не сумел. Язык вдруг ни с того ни с сего отказался ворочаться во рту, в глазах все смешалось, в голове закружилось, и Тарас Борисович, стремительно бледнея, рухнул ничком на пол, к ногам Андрея Лосева.