Глава 8

Двое танатов стояли у самого Тэнар-камня, один вполоборота, другой — спиной к вышедшему Харону. Еще трое или четверо — ниже по тропе, и тоже глядя прочь. Он сумел оценить положение одним взглядом и едва сдержался, чтобы не дать двум ближайшим по голым макушкам. Встал, постаравшись не скрипнуть ни камешком, привалился к ноздреватой поверхности и скрестил руки на груди.

— Скоро? — проникновенным шепотом спросил ближайшего пятнистого. — Заждались, да?

А тот возьми и ответь лениво, не смутясь и не удивившись ни чуточки:

— Иногда тебя бывает довольно трудно понять, Перевозчик. Что ты имеешь в виду?

«А я-то полагал, что как минимум отпрыгнет!»

— Один — ноль в вашу пользу, обрезки бога смерти. Что вы мелкие такие, все хотел спросить? Болели в детстве или делали вас в пятницу вечером? Пусти-ка…

Не обращая внимания на схватившегося — нет, это у них положительно инстинкт какой-то — за меч таната, он пихнул, ударив в самый кончик лезвия раскрытой ладонью, и пятнистый отлетел, повалил второго. К удивлению, четверо, что стояли ниже, лишь оглянулись и вновь повернули свои складчатые хари к видимому до первого поворота участку тропы.

Тогда увидел и он.

Врач шел в окружении целого десятка танатов с обнаженными черными мечами, причем пятнистые не давали ему отодвинуться от невыносимых предметов, держали в плотном кольце. Они почти гнали его бегом.

Врач — самый рассудительный в последней компании у Локо. Самый спокойный. Он и понравился тогда Харону больше всех. Было в нем что-то такое.

«Красотку смугляночку провожал, она к нему жалась, а Антоша-Тотоша, как непришитый рукав вокруг болтался, — вспомнил Харон. — Что мне в нем показалось? Умный просто, может быть?»

Он встал в прежнюю позу, стараясь при этом закрыть собой весь Тэнар-камень или хотя бы большую его часть, обращенную к тропе. Очертания кромок скал, образующих ущелье, четко рисовались в свете лун.

Стена слева, которая всегда была выше и острее, опустилась едва не вдвое, и вместо резкого излома, венчавшего ее, теперь имела вид хоть и крутого, но зализанного «бараньего лба». Правая же дыбилась оскаленными зубьями, торчащими поодиночке и группами.

«Что за…»

Но некогда было удивляться и размышлять, что, быть может, ничего особенного в этом и нет. Выход-то с тропы перемещался всякий раз, и в самом

лагере что-то изменялось, и почему бы не поменяться местами самим стенам, правая на левую, левая на правую.

«Да нет, все равно не такие, и потом, мелкие изменения, эти смены декораций, как и их называл, происходили лишь там, внизу, у Реки, а тут — впервые, и так сильно…»

Оскальзывающийся на камнях Врач — что это именно он, тот странный, отказавшийся от Тоннеля, Харону уже сделалось ясно — подогнан уже почти к самому месту, где тропа выходила из-под Тэнар-камня.

— Отойди в сторону, Перевозчик.

Танат во главе группы глядел, как обычно, снизу вверх, но во взгляде его была власть. И меча не тронул, а развязал кошель на поясе.

— Отойди. — На сумрачный лунный свет появился Ключ. Даже при таком освещении он как бы горел изнутри зеленью невозможного здесь моря.

— Я поговорю с ним и отойду.

«Что со мной? Как смеют они мне приказывать? Почему я готов просить? Что мне этот камешек? Я же уверен, не в нем дело».

— Я поговорю с ним до… до того, как облака сменят луны, и пропущу его. Даю слово.

— О чем тебе говорить с ним? Посмотри на него, он тебе ничего не скажет. Не сможет. — Танат рассыпал пригоршню своего отвратительного смеха. — Мы очень постарались для этого. Да ты сам, Перевозчик, как ты надеешься сделать, чтобы он тебя хотя бы услышал?

Развеселившийся Танат опустил пятнистую лапу с Ключом, устремленным прямо на Харона, и оглянулся на остальных, приглашая разделить веселье, и в этот миг рука Перевозчика накрыла его.

Удар пришелся не по темени, а по левому плечу в хламиде, потому что именно в левой лапе был Ключ. Сверкнувшая капля вонзилась в щебень тропы и отлетела, а плечевой сустав у таната оказался на добрую ладонь ниже определенного анатомией места. Харон впервые наконец увидел таната с разинутым ртом. Ни звука не издав, резиновая пятнистая кукла в перевязи с ножнами завалилась на спину прямо, как доска.

Ключ валялся в двух шагах среди кучек окаменевших и более свежих экскрементов. Харон отер его о край своей хламиды. «Ничего, мы подберем, мы оботрем. Нам работа такой роскоши, как брезгливость, разрешить не может».

— Вот так я с ним буду разговаривать, пятнистые. Давай его сюда, один… двое, второй про запас — двое тут, остальные вон пошли, — сказал Харон сгрудившимся вокруг все еще не пришедшего в себя Врача танатам. — Вон, все вниз, в лагерь! Да мечи спрятать, сволочи, а то он так никогда не очнется. — И уселся под Тэнар-камнем, потому что стоять ему надоело.

Танаты шушукались, мечи спрятали.

— Ну! — прикрикнул он, подкинул и поймал крутнувшийся в воздухе полупрозрачный огромный берилл.

«Я все вспоминал, на что Ключ похож, какой минерал».

От танатов отделились двое, между ними, пошатываясь, встал Врач. Другие послушно развернулись, вытянулись гуськом по тропе. Сюда, кольцом, им было подниматься сложнее.

— Ты дал слово, Перевозчик, — напомнил один из конвоиров.

— Это мое дело, — буркнул Харон. — Почему вы погнали его сюда, ведь я же просил оставить в лагере до моего возвращения?

— А это — наше дело, — отпарировал танат. — Одно его присутствие, раз уж он вернулся из Тоннеля, будоражило всех там. Нарушало равновесие. Этого нам не надо. Тебе, кстати, тоже, Перевозчик.

Тот, который в палатке у Локо назвался Врачом, начал понемногу приходить в себя после прогулки под страшными танатовыми мечами. Длинное лицо, нос туфлей, волосы коротким ежиком с заметным простригом сбоку. Рот вяловат, нижняя губа прокушена свеже, крови — малая капелька, темная.

«Но все-таки, — подумал Харон, приглядываясь, — многое в нем сохранилось, дышал ведь, помню, еще. Красавцем не назовешь, а как смугляночка на него глядела».

Он похлопал Врача по щекам, поерошил жесткие волосы. «Зачем танаты простриг этот всем делают? Делают и делают, и черт с ними. Обычай».

— Давай, парень!

— Послушай, Перевозчик…

— А вы сидите, пятнистые, вот тут. Будете переводить ему. Озвучивать, ясно? Один соврет или заартачится, шею переломаю, другой послушней будет. Ключом вашим драгоценным зубы вышибу. Проверю, есть ли они у вас. Этот рот разевал, так я что-то не заметил… а где он? Которого я снес?

— Он встал и ушел вместе с остальными нами. Но ты не хочешь нас слушать.

— Наслушаюсь еще, успею. Заткнись, он глаза открывает.

— Еще восемь… — чуть слышно шевельнулись губы с темной капелькой крови, — Еще будет восемь…

— Чего восемь? Не волнуйся, парень, ты уже почти у цели. Осталось совсем немного, и вновь ты обретешь свет, дом, Мир… — Харон невольно запнулся. — Там, у нас, это ведь и мой бывший Мир, парень. Опять встретишь свою любовь, которая тебя оплакала, должно быть, давно. Ну а если это та красивая… что ж, судьба. Другую встретишь, главное — сам выбрался. Знаешь, у меня был друг там, в нашем Мире, так он любил говорить: иди, парень, не многим удавалось уйти. Ему — не удалось…

Перевозчик был сейчас не Хароном, а тем собою прежним, к которому он даже отсюда пытался вернуться, прекрасно сознавая тщетность своих попыток. Он и от самого себя прятал это свое бессмысленное желание, маскируя его утверждениями о необходимом отдыхе и передышке.

— Ты! — спохватился он, двинул таната в твердый, совсем не резиновый бок. — Почему заглох? Говори! Повтори ему…

Он внезапно понял, что танат как раз и говорит. Проговаривает дословно только что сказанное Перевозчиком. Слово в слово. Громко и внятно.

А Врач переводит ставший вполне осмысленным взгляд с его, Харона, темного лица на пятнистые танатов и явно ничего не слышит.

— …не многим удавалось уйти. Ему — не удалось, — закончил танат и умолк с видом готового продолжать в любой момент.

Харон положил руку Врачу на плечо — тот был в потрепанной вельветовой куртке — и легонько похлопал как можно более дружески. Осторожными движениями стряхнул с куртки пыль, пригладил волосы. Он догадался, что вновь проиграл.

«Учить язык жестов? — подумал Перевозчик — Так ведь это не сразу, нельзя же парня здесь держать, ему в Мир пора. Нарушает, — усмехнулся, — равновесие-то. Ждет его кто-нибудь там? Наверное, ждет».

— А ты не хотел нас выслушать, Перевозчик, — сказал второй танат. — Мы плохого не посоветуем. Тебе не о чем с ним говорить. Нам этого не надо.

Танат, выполнявший обязанности озвучателя, со стуком встретился со скалой, прижатый к ней с размаху. Харон держал таната за грудки, подтянув на уровень своих глаз. Танат обмяк, но прежде у него вырвалось несколько звуков дребезжащего смеха.

— Когда мы говорим «нам», мы включаем сюда и тебя, Перевозчик, — спокойно продолжил второй танат у него за спиной. — Мы не лжем тебе, вспомни, мы никогда не разговариваем с приходящими в лагерь, на то есть оракул. Мы просто не можем этого делать, они не слышат нас так же, как и тебя. Нам, — и танат сделал многозначительную паузу, — не надо. Отпусти нас, Перевозчик! — резко сказал танат, поднимаясь на ноги.

Харон откинул первого таната, как куль тряпья. Повозившись, тот поднялся и встал рядом со вторым.

— Видать, не побеседуем мы, парень. Как хоть звать-то тебя, ты имя сохранил тут? — Харон заставил оторопело наблюдавшего за сценой Врача повернуться, оглядел со всех сторон по-отечески придирчиво. — Видок у тебя… ну да после того света еще и не такие выходят, должно быть. Глядишь, повстречаемся там, наверху, хотя вряд ли. Мир велик…

И тут вспомнил, зачем еще ему непременно стоило бы поговорить с ним, возвратившимся из Тоннеля по доброй воле.

«Да-да, он же и сам бормотал, приходя в себя. Восемь!

Я вспомнил. Я все вспомнил».

— Так, други пятнистые, — сказал он. (Врач был отставлен, оба таната ухвачены за подбородки.) — Как хотите его спрашивайте, но мне нужно знать, почему он вернулся из Тоннеля. Причина. Или оба останетесь без морд. — Говоря так, Харон наступил им на ноги в плетеных сандалиях своими черными босыми ступнями. — Дерну вверх, и поглядим, что оторвется, ходилки ваши или фотографии. И чья быстрей. Если я опять непонятно выразился, перевод — ваше дело. Мой запас шуток иссяк.

— Харон, отпусти их, — сказал за спиной спокойный голос. — Отпусти, они не виноваты, я решил сам.

Тот, кто у Локо назвался врачом, стоял, заложив руки за спину, и насмешливо — насколько это можно было разглядеть в резких светотенях — наблюдал за происходящим.

«За нашей милой беседой, — подумал Харон, отпуская танатов. — За обменом мнениями. За рабочим совещанием… Черт побери, парень, продолжай, продолжай, только не останавливайся!»

— Я знаю, я нарушил приказание, и за это… не знаю, что они собирались со мной тут сделать. Казнить? Но куда же дальше, хотя вам всем, наверное, виднее — куда. Ведь вы же вместе, ты и они, да?

«Вот тебе, Перевозчик, — подумал Харон. — Так тебе и надо. Но продолжай, парень, продолжай все равно».

— Я узнал это место, нас вели отсюда. Да и в лагере все говорили, указывали… Здесь начало, да? И здесь же, должно быть, конец для таких, как я, ослушников? У остальных есть хоть какое-то продолжение — твоя Ладья, светлый переход, откуда я наперекор повелению вашей одурманенной пифии, пришел обратно. Шепотом говорят и еще о каком-то страшном варианте… Ты не захотел даже перевезти меня на Тот берег, клянусь, я не попросился бы обратно, что бы меня там ни ждало. Неужели я даже темного царства Аида не достоин? Вот никогда бы не подумал…

А послушай-ка, — разговорившись, назвавшийся врачом оживился, засунул руки в карманы вытертых джинсов и даже приблизился на шаг к Харону, который медленно, боясь спугнуть, присел на корточки, опершись о тот же Тэнар-камень; оба таната отошли и чего-то ждали, впрочем, не мешая. — Послушай, Харон, мне ведь полагается последнее слово? Я знаю, ты слышишь, я давно догадался, и эти конвоиры с тобой говорят — тоже. Тот мальчик, Марк, когда я ему сказал, до того был изумлен, а ведь — чистая логика. Они, кстати, с тем его дружком-уголовничком девчонку бы не обидели, и вообще ты за ними пригляди, больно прыткие.

Я много думал, почему здесь оказалось не что-нибудь, а именно лагерь? Предположим, все происходящее тут, — он обвел рукой, — есть не что иное, как плод бешеной фантазии мозга, находящегося в состоянии предсмертного угасания. Последний всплеск, так сказать. И что — у всех сразу именно в эту сторону мысль полетела? Не мама-папа, не дорогие-возлюбленные, а — зона? Хорошо, колючки по периметру нет, вышек.

Про лагерь еще как-то можно мотивировать, тут впрямь куда денешься, мы тут все действительно не из Африки, а из совершенно определенной страны с ее определенной историей, взятой на определенном временном срезе. Менталитет, стало быть, наш таков, что по-другому «тот свет» и представить себе не можем даже в состоянии клинической смерти. До воспарения отделившейся души над ее бывшим телом не доросли, как бы ни были модны разговоры на эти темы.

И ведь тоже не получается! — воскликнул, взмахнув рукой. — Посчитать, сколько в лагере… ну черт с нами со всеми, пускай — душ? Сколько? Я считал.

«Я тоже считал, — подумал Харон. — Много, до чрезвычайности много, особенно за последний десяток-другой Ладей, За последнее время то есть. Смотри-ка, совсем он не холодно-рассудочен. Увлекается и размахивает руками, а ведь уверен, что на самом краю стоит. Врачом представился. Лекарем. Не верится что-то. Хотя врачи, они такие… Но говори! Только бы он не перестал говорить».

— Мало! Дьявольски мало для хоть сколько-нибудь уважающего себя Царства Мертвых. В Древней Греции той же и то на несколько порядков выше должна была быть естественная убыль населения. А вместе с искусственной считать — и говорить нечего… Выводов, как обычно, два. Или это не «тот свет», и тогда уж я и представить не могу — что. Или повдоль Реки существует множество подобных нашему… скажем, резерваций. По назначению, я подразумеваю.

А почему бы не так? — Врач даже уселся рядом с Хароном у Тэнар-камня, и Харон подвинулся, уступая часть места. — Если кого-то перевозят на тот берег, то возможно ведь и наоборот? Ну, не про нас, не про нас, помню я анекдот, который сам рассказывал на пристани у предыдущей Ладьи! Хороший, кстати, анекдот, из научных кругов… Не нас — но других? Оттуда, с Того берега, где тоже, вполне вероятно, имеется нечто вроде нашего лагеря, или в этом роде…

Ты ведь не скажешь, Харон? Ты никогда ничего не говоришь. За тебя всем нам голову морочат Локо да Псих. Теперь у них там еще один появился, этакий бодренький. Марк приносил слух, что до них был еще кто-то, от кого они премудростей набрались… А ты — безмолвен. Всегда.

«Вот оно, равновесие, — думал Харон, сам давным-давно пришедший к той же мысли. — В натуральном виде и в натуральную величину. Кому от этого легче, Мирам? Мирам легче».

Его собеседник вытянул руки с растопыренными пальцами перед собой.

— Не дрожат, а, Харон? А ты что же, по совместительству и палачом тут? Меня за этим привели?… Я, кажется, это уже говорил. Значит, все-таки боюсь. Неприятно. — Врач нервно передернулся.

На такое, самое, пожалуй, поразительное из всего, что он о себе слышал в лагере, Перевозчик мог лишь качнуть головой из стороны в сторону. Что он и сделал.

— А, все-таки они. Конвойные. Тот же жест.

— Вот как? Ну, остается верить на слово. Хочешь, тогда я расскажу тебе, отчего я решил вернуться с полпути?

Энергичный кивок.

— Э-э, вот ты чего все ожидал, а я-то растекался тут… Чтобы, значит, принять соответствующие меры, исключающие подобное впредь?

«Нет, — глазами, головой, плечами. — Только говори, говори».

— Ну, не знаю, зачем тебе в таком случае. Но сперва о слухах, что ходят в лагере насчет Тоннеля. Не всякого, мол, берут. Берут действительно не всякого, уж это я из грязной Локиной бороды вырвал. Он почему-то очень не хотел развивать именно тему Тоннеля. Понятно, если райское блаженство заведомо не светит самому… так что мои шансы росли. Это я говорю, про что думал, когда опять приволокли девчонку, которая снова была «в полете». Чем вы ее одурманиваете? Указала на меня. Ну, ты, конечно, видел этот вход в Тоннель…

«Нет, не видел, — подумал Харон. — Его никто никогда не видит, кроме тех, кому он указан. Знаю только, где примерно он открывается… а теперь, должно быть, и это поменялось».

— Странно, — откинувшись затылком на камень, проговорил собеседник, и темная запекшаяся капелька, вдруг ожив, упала с его губы, — я как будто бы и не входил в эту маленькую дверь прямо в скале. Пыльная такая. И вдруг — светлый переход, вроде крытый, но с окнами, за которыми ничего, кроме света. Нас много — откуда другие? Поразительные цветы в руке…

«Да! Да! — Харон чувствовал, что будь у него сердце — взорвалось бы. — Цветы и другие люди, и мы идем вместе туда, на ту сторону!»

— А ровный утоптанный пол ведет все-таки вниз. Почему он ведет вниз, Перевозчик?

Но нет у Харона сердца. Перевозчик пожал плечами.

— Откуда мне знать, парень. Тут, видать, кому куда назначено.

Подошли оба таната, зорко бдившие в сторонке. Один протянул пятнистую ладонь привычно-знакомым жестом:

— Ключ, Перевозчик.

— И тут не доверяете? Да подавитесь! — Харон специально пульнул берилловый кристалл туда же, где подбирал его сам, и с удовольствием посмотрел, как кинувшийся за ним танат выковыривает драгоценность из кучки нечистот.

— Святыня, — презрительно сказал Харон, сам подумав про то, что хорошо — танаты под самым Тэнар-камнем устраивают свой парикмахерский салон, не то и тут ступить было б негде.

— Ты еще не понимаешь, Перевозчик, — ровно сказал второй танат, приблизившись вплотную. -

Но ты поймешь. Небо поменялось. Ты дал слово, что закончишь.

— Что? Пора? Время? — Врач вскочил, и Харон поднялся тоже. — Но подожди еще немного, Харон! Еще несколько минут! Я…

«Да, конечно, он — не отсюда. Он чувствует время, я еще в самом начале его рассказа отметил слово «давно». Чисто машинально, слух резануло. Конечно, он жив, и не место ему тут. Вот только главного-то он не сказал. Впрочем, главное для себя самого я услышал».

— Я же не рассказал, отчего я вернулся! Не потому что я не верил… то есть боялся. Чего уж там. Но где-то уже довольно далеко я как-то так… в общем, я понял, что должен вернуться.

— Мы доверяем тебе, Харон, — сказал один из танатов, не обращая внимания на Врача, — но не ты должен выводить его в Мир. Ты — не перевозишь обратно. Иди, Перевозчик, он не должен видеть тебя при выходе отсюда.

— Это было как голос во сне! — крикнул Врач. — Он сказал, что я должен вернуться! Болван безъязыкий, ты понимаешь, что такое должен?!

— Прощай, парень, я подумаю на досуге обо всем, что ты мне так любезно сообщил.

— Мы за вторым поворотом, Перевозчик, — сказал танат с кристаллом-Ключом. — Те мы, которые привели его сюда и ушли, когда ты захотел говорить с ним. Ты нужен, Перевозчик. В лагере, — танат помялся, что было непривычно видеть, — нехорошо. Кроме того, пришла новая Ладья. И тебя ждет список на Горячую Щель. Иди, Перевозчик, спеши.

Надменно выпрямившись, танат стал похож на собственное изваяние.

А Харон ушел. Не обернувшись. Даже когда донесся последний крик того, кто в палатке Локо назвался врачом и Врачом же останется у Перевозчика в памяти. Которому до самого конца не давали догадаться, что привели сюда, чтобы вернуть утраченный Мир:

— Мне сказали, что я должен вернуться сам, добровольно! Рассказать, как здесь на самом деле, слышишь?

…Спускаясь в компании танатов к лагерю, Харон спросил одного:

— Что могли означать слова ушедшего обратно «еще будет восемь»?

— Это означает, что ему была дана только самая первая попытка пройти свой дальний путь, — как о само собой разумеющемся отвечал на ходу танат. — Всего попыток девять, но точно нам не известно. Мы не интересуемся этим. Нам этого не надо. — Танат подумал и добавил: — В данном случае, говоря «нам», мы имеем в виду только нас. Без тебя, Перевозчик.

Харон кивнул. Он почти не сомневался в ответе. Потому что «будет еще восемь попыток» — это из его же, Перевозчика, сна. Там, в Мире. Когда Перевозчик еще даже не был Стражем.

Из того его прошлого, про которое он не перестает сомневаться — а было оно у него вообще?

— Что это? — Он остановился, споткнувшись. Лагеря, каким он привык его видеть отсюда, с окончания Тэнар-тропы, где она, расширившись, спускалась к крайним задним палаткам линий, более не существовало. Не было пусть кривоватых, но в целом параллельных друг другу рядов крыш, шатров, куполообразных, подобно арктическим иглу, двойных и тройных домиков, протянувшихся от подножия Горы к величавой черной Реке. Все это теперь находилось в смятенном перемешанном разнообразии, словно гигантская ладонь сгребла их и, встряхнув, высыпала щепотью на язык берега обратно.

Да и самого схода с тропы не было. Широкая россыпь крупных, мелких, очень крупных и очень мелких обломков, глыб и щебня, и чтобы добраться вниз, придется находить пути между ними.

Харон посмотрел по сторонам. Скала-профиль справа, как и была. Слева, в стороне первых линий — да какие уж там линии! — по-прежнему сгущалась тьма и мгла. Впрочем, тот конец Харон вообще видел хуже, он заметил, что при светящихся облаках теряет в зрении.

Река… Река, конечно, осталась. Черная и — сверху — недвижная. И Ладья болталась у самого берега, огромный неуклюжий плашкоут, тупым носом налезающий на черный песок… Позвольте, а пирс?

Широкого, как площадь, вынесенного вперед в воды Реки причала на сваях из почерневшего дуба Священной Рощи также более не существовало. От него, однако, остался след — освобожденное от палаток пространство, где было что-то вроде набережной.

«Ничто не вечно под луной, так, — подумал Перевозчик, разглядывая новую панораму. — А под двумя? Хибарка моя небось тоже не уцелела. Жаль. Что имеем — не храним, потерявши… Как же теперь списки собирать они хотят?»

— Это лагерь, Перевозчик, — раздался в стылых полусумерках гнусавый голос таната. — Что тебя в нем не устраивает?

— Теперь я понимаю, что вы имели в виду, говоря, что в лагере нехорошо. Вы, надо признаться, умеете отменно подготовить к плохим новостям. Весьма признателен за мягкое предупреждение. Не сделай вы его, мне бы, должно быть, стало немного не по себе от свежих штрихов. Они чуть-чуть чересчур смелы. Некий эпатаж…

— Перевозчик, прекрати свое бесполезное жонглирование словами! — оборвал танат. — Что ты можешь знать о том, что происходит в лагере?

— Мне достаточно того, что я вижу.

— Ты видишь лагерь, только и всего.

— По-твоему, он всегда имел такой вид?

— Ты опять говоришь непонятно. У лагеря только один вид. Тот, что ты видишь.

«Э, как, — подумал Харон, соображая. — Ну, правильно, иначе и быть не могло. Для них, танатов, это именно так и есть».

На уступе остались только они вдвоем, остальные спускались по огромной осыпи. Неясные фигурки появлялись и исчезали меж камней.

— Слушай, приятель, — сказал Харон, мельком подумав, что ниже падать, кажется, уже некуда: к танатам в приятели он записался, — сдается мне, что именно ты приносил мне список на предыдущую Горячую Щель. Так, нет?

— Мы…

— Хватит вкручивать, — сказал Харон самым, впрочем, дружеским и миролюбивым тоном. — Это был ты, я тебя узнал. — Тут он схитрил.

— Предположим, — пятнистый сразу занесся. — Что ты хочешь, Перевозчик?

— Я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос. Всего один. В порядке любезности, раз уж мы решили не ссориться. Уходя, ты сказал тогда насчет моих знакомых, кого я могу встретить, собирая по списку. Кого я уже видел там, в своем Мире.

— А что, — осклабился танат, — разве не так?

— Так, так. — Харон покивал. — Но я не про то хотел тебя спросить. Ты сказал, что будет жаль, что меня не узнают, если на нашей стороне Реки иной раз воет какая-то паршивая трехголовая собака. Мы говорили о моих сокровенных чувствах.

— Ты решился?…

— Нет, они по-прежнему мне дороги, не о них речь. Кто — не узнает? Откуда вам известно про собаку? Где находится «пристань» Той стороны, с которой может открыться Мир, где она… где меня могут не узнать? Почему ни одна из Ладей не идет туда? Что вам, пятнистые, еще известно про мои, как ты выразился, «предыдущие заслуги», кем и где я был? Откуда…

Осекся, потому что танат, как давеча он сам, незаметно вытащив, начал поигрывать камнем-Ключом.

«Какого… или те двое догоняли нас, а я не заметил?»

До сих пор Перевозчик был убежден, что Ключ существует в единственном экземпляре.

— Я отвечу, хоть ты и обещал задать всего один вопрос, а они сыпались из тебя, как из дырявого мешка. Кто тебя может не узнать — видней тебе. Где может находиться «пристань» — тоже, это ведь ты перевозишь через Реку, ты бываешь на Той стороне. Возле Той стороны, — уточнил танат, показывая свою действительную осведомленность. — О твоем предыдущем служении? Так ведь все Перевозчики были Стражами в своих Мирах. Заслуги? Тоже известно, сюда попадет только лучший. О том, кто зовет через Реку… Так что ж — вот Ладья, попробуй поищи еще раз. И не обижайся, если нужный тебе Мир вновь не откроется, Миров так много. Вот и искал бы, а не бегал после каждого рейса к Тэнар-камню. Ну, а сокровенные чувства свои, так и быть, оставь при себе, раз уж не можешь без них обходиться. И совет — будь повежливее с нами. Мы не любим, когда нас называют пятнистыми и поднимают на нас руку. Рассуди сам, если и мы, и твой друг Дэш, с которым ты так любишь беседовать, видели много Перевозчиков, то куда-то же те, которых мы встречали, деваются? Почему мы знаем уже многое, а ты еще ничего? Неужели тебе не хочется пробыть здесь столько, чтобы узнать с наше? Что тебе говорил твой друг о том, что и души не бессмертны? Подумай об этом, Перевозчик.

Поспеши за мной! — крикнул танат, прыгая с уступа, где они стояли, вниз, на оползень. — Работы много, Перевозчик, не забывай об этом!

Танат запрыгал по верхушкам сближенных глыб, направляясь к лагерю. Харон лишь крикнул ему вслед:

— Эй! Пятнистый! Кого ты там обещал попросить за меня? Насчет моих чувств? Может, это лучше мне за вас словечко замолвить, чтобы вам кое-что вернули? Тогда б не спрашивали насчет привлекательности девушек! А?

Танат остановился, балансируя, и обернулся, словно вглядываясь. Что-то сверкнуло капелькой морского блеска. Потом он вновь заскакал вниз, отталкиваясь плотными кривоватыми ногами, но до Харона долетел дребезг камешков в ведре.

Дождавшись, пока фигурка, все уменьшаясь, совсем скроется среди каменного крошева, раскатившегося до самых палаток, Перевозчик в свою очередь спрыгнул с уступа и начал свой спуск к перемешавшемуся лагерю.

Облачное свечение сменил резкий свет лун, сделавший очертания неверными и обманчиво-надежными, а впадины залил чернотой вод Реки. Стало труднее выбирать место, куда ставить ногу или совершать прыжок, но Харона это почти не смутило.

В лагере царило брожение умов. В неразберихе палаток, где смешались добротные обиталища с печками и прочными неповрежденными стенками и убогие дырявые палатки, прежде располагавшиеся под скалой-профилем, слышались разговоры, затевались свары, более или менее энергичные, в зависимости от долготы пребывания, «примороженности» их участников. Все носило отпечаток, пусть весьма замедленный, как у окуренных дымарем пчел, но встревоженности.

Безусловно, все, что произошло здесь, произошло враз. По тому же принципу, что появляются Ладьи. Не было, не было — и вот она, рядом с пристанью. Хотя и самой пристани теперь… А дорога, оползень? Имело это видимость простого обвала?

Харон приостановился на центральной площади, опершись на замшелый валун. Ряды палаток, окружавшие по периметру неправильный квадрат, конечно, разметаны. На самой же площади — без изменений, будто специально оставлено Перевозчику в новом устройстве лагеря нетронутое место. Встать между кривыми засохшими деревцами, между островков неведомых проволочно-жестких трав на голой земле, и вновь увидеть, что

«Но это не мой Мир. Мой Мир там, за Тэнар-тропой, а тут, на площади, я лишь принимал за него иной раз приходящее ошибочное воспоминание.

Какова Врачу покажется дорога наверх? — подумал Перевозчик. — По каноническому прочтению, глубочайшее ущелье, расположенное на краю Земли, там, где бьются о береговые скалы волны омывающего всю Землю бескрайнего седого Океана, несущегося в вечном водовороте, носит название Тэнара по имени мыса, рядом с которым расположено. Через ту пропасть и ведет путь со светлой Земли в мрачное царство.

Но это так… легенды. И окажись они правдой, ему пришлось бы лезть самому. Во плоти, коль уж в ней был он взят и в ней же отпущен обратно. Из танатов кто и проконвоировал бы, чтоб опять на полпути не передумал. Вольноотпущенник».

Слева, где от стройности семьдесят девятой линии осталась одна-единственная двойная палатка защитного цвета, теперь к тому же развернутая почти на девяносто градусов, а все другие — скучившиеся неопрятные халабуды, стали скапливаться любопытствующие. Ни один пока на пространство площади не вступал. Глазели. А вон там задрались. Драка в лагере — вот уж неожиданность. Пожалуй, коренное от тех, в Мире, лагерей отличие, а теперь и оно стирается. Все верно, где брожение умов, тут же и драка тел. А Врач — пусть идет, как может, с провожатым он или без, Харону до этого…

Перевозчик повернулся спиной к тем, у кого хватало еще энергии («И идиотизма», — подсказал себе он), чтобы тратить ее на драки, пересек площадь, выходя примерно к тому месту, где до сих пор находилась палатка Локо. Ее составленных боками красного и синего кубов, конечно, туг не нашлось.

Он чуть было не запутался в чудовищном сплетении до странности длинных витых шнуров одинаковых палаток, составленных в плотное ядро, такое плотное, что и не понять, как выбираются оттуда обитатели срединных, если они там есть, эти обитатели. Потом он чуть не упал в ямину с обрывистыми стенками, каких никогда не видывал. Стенки были очень свежие, словно только выбранные гигантским ковшом, и чрезвычайно интересно было бы разглядеть слои почвы, если бы только они наличествовали. Черный каменной плотности крупный песок, как и везде на берегу, до самого дна. Глубина — локтей пятнадцать.

Повсюду то робко показывались, то откровенно толпились они, обитатели. Харон пробивался сквозь них и лабиринт палаток, медленно, но верно сатанея. Разговоров он не слушал, но впечатление создалось, что из палаток на, так сказать, улицу высыпали все.

«Брожение умов, — яростно думал он, перешагивая и наклоняясь. — Разброд тел. Бредятина ситуаций. Вот вам, а не равновесие, пятнистые. Вот тебе идущие сюда искажения, Дэш. Дэш!»

Почему он сразу не подумал о нем? То есть подумал, но… А потом эта площадь… Чтобы увидеться с Дэшем, надо сходить в рейс. Чтобы сходить в рейс, надо отвести отобранных на Горячую Щель. Или хотя бы только — на Горячую Щель. В любом случае, надо идти к своей хибаре, цела она или нет.

Хибарка, как ни странно, уцелела. Харон открыл скрипучую дверь со странным чувством, что вернулся домой.

…И вот он лежит вытянувшись на жестких нарах, и пытается продолжить идею Врача о множественности расположенных вдоль этого берега Реки подобных же, как он определил, «резерваций». Заповедников для отсортировки потерянных душ. Что-нибудь поцивилизованнее, поизящнее. Аккуратные дорожки, посыпанные песком. Беленые стены и крашенные суриком двери… не бараков, но культурных общежитий. Вежливый танат-персонал. Белые халаты — слишком претенциозно; вообще, белые одежды — не то. Хорошо подогнанные опрятные рабочие комбинезоны, возможна полувоенная форма. Мечи в войлочных ножнах — фу! Тонкий никелированный инструмент, употребляемый лишь в случае наикрайнейшей необходимости, с величайшим сожалением, вызывающий только самый необходимый минимум негативных эмоций и ощущений.

Ладьи — как одна, в стиле воздушных кораблей. Стройные обводы, ажурно изукрашенные борта.

Просверк золота и платины в отделке. В конце-то концов, ты же понимаешь, что здесь — никакой не ад, не «тот свет», а банальная пересадочная станция меж Мирами, точнее — сортировочная станция. Сущности, целиком ли, фрагменты их, угодившие не в свой Мир, переправляются по назначению. Отчего бы, черт побери, не обставить этот волнительный и, безусловно, в конечном итоге благой процесс как-то менее мрачно? Чем, в конце концов, они виноваты? Чем виноваты их носители там, в Мире, к чему забирать их сюда вместе с той крохотной и почти во всех случаях ими самими не ощущаемой частицей, которая делает их чужими Миру? Что это за политика ложки дегтя в бочке меда?

Отчего не сделать так, чтобы они видели в фигуре Перевозчика на корме Ладьи не еще одну из мойр, богинь судьбы, не черного Харона, а — друга им всем? Каждому из них. Кто переправит их туда, где по ним скучают, где их любят и ждут, где чисто, светло.

Они протягивают к тебе руки. Все они улыбающиеся, милые, живые, а не пустоглазые, полупрозрачные, «примороженные». Матери поднимают детей, чтобы можно было лучше рассмотреть тебя и запомнить на всю долгую счастливую жизнь, к которой ты повезешь их. Которая вон там, за Рекой.

И ты отнимаешь твердую надежную руку от румпеля, руку Перевозчика, руку Отца и Капитана, и осеняешь…

В дверь постукивали робко и осторожно. Перевозчик сел на нарах.

«Ни черта они не знают, куда я их повезу. Я сам не знаю. Вот и танат заявился со списком на Горячую. Собирают пускай сами, гонят к пирамиде. Видел — стоит, хоть развалиться должна бы от легкого чиха. Значит, и не было никаких толчков, простая смена декораций. Только для целого акта пьесы.

Чего-то пятнистые стучаться начали, не водилось за ними таких тонкостей».

Ударом ноги, надеясь, что с отскока попадет и стучащему, он распахнул дверь.

Стучащему попало. Это был толстячок Брянский.

— Тьфу ты… тебя-то кой принес? Зашиб?

— Господина Харона… господина Харона просят пожаловать. — Брянский копошился, как хлопнутая о землю жаба. Харон отметил, что движения у него уже начали замедляться и рот открывается не при каждом слове.

— Руку давай, что ли, посланец, а то не встать тебе самому-то. Гермес быстроногий, вестник богов Олимпийских.

Всю дорогу Брянский путался, что начало раздражать, хоть Перевозчик и понимал, что не будь у него хоть такого провожатого, ему нипочем не найти палатку Локо одному. Тропки, проложенные в палаточном мельтении, не удивляли. Значит, успели натоптать. Сколько его не было? Что для них для всех то, что кажется новым ему, — привычная обыденность? Неизвестно.

«Неизвестно и неинтересно, а ты когда прекратишь задавать самому себе никчемные вопросы, Перевозчик? Беспорядков ты каких-то боишься, не пойму? То танатов дело. Тебя это не должно касаться. Тебе этого, — ухмыльнулся, — не надо».

У Локо не воспринимали явившееся устройство лагеря как привычную обыденность. Во всяком случае, новое положение безусловно угнетало хозяина двойной обширной палатки.

Сине-красный домик стоял теперь далеко за сотыми линиями — где они были… «Изменение назад», — нашел подходящий к обычаям лагеря оборот Перевозчик. Гигантский скальный профиль, нависая над головой, утратил свою цельность и стал просто впадинами и выступами переходящих друг в друга серых обрывов.

За сотыми обитали те, кто по причинам неведомого отбора оракулов не попадал на Ладьи. Заходя сюда, Харон наблюдал их полную отрешенность и думал, что стоит им остаться в лагере еще несколько Ладей, и их можно будет посылать через Реку своим ходом — до того они становились отключенными и, кажется даже, невесомо-прозрачными. Черная густая вода выдержала бы их совершенно свободно. Но приходила очередная Ладья, танаты устраивали «большую чистку», и место заполнялось переведенными сюда из центральной части соответствующими индивидуумами. Их также указывал оракул.

Исходя из такого порядка, очутиться в этой части лагеря большой радости Локо не доставило. Вряд ли его может утешить и то, что с сотых линий, когда они тут были, Харон почти не имел клиентов на поход к Горячей Щели.

— Вот, господин Харон, — Брянский раскрыл полог, заменивший знаменитую Локину дверь.

«Ага, поживи-ка ты, как все, — позлорадствовал Харон. — Не заедайся, куркуль. Достопримечательность лагеря».

Зря он злорадствовал. Внутри ничто не изменилось. Мебель, яркое освещение от «летучих мышей», которых вроде даже прибавилось, стулья вдоль стен, на них безмолвные фигуры, стол уставлен теми же безделушками. Локо во главе, по правую руку Псих, по левую — Гастролер с Листопадом. Девушка-оракул сидит отдельно, на свободной длинной стороне. Ее переодели во что-то более закрытое. Руки с длинными пальцами напряженно прижимаются к столешнице. Тонкое лицо с зажмуренными глазами. Припухлый полудетский рот приоткрыт, с губ срываются слова. И танат напротив.

— Да… — сказала девушка. — Нет… Нет… Нет… Дальше. Нет…

Танат ставил крестики на разложенном перед собой листке. Упираясь макушкой в брезентовый потолок, Харон рассмотрел на листке схему лагеря. Новую. Ничем иным это изображение, выглядящее как плод ночных бдений безумного графика, быть не могло. Он и сам узнал лишь по двум сплошным линиям — плавному изгибу Реки и четко обозначенным языкам отрогов Горы. Мельчайшие кружочки, наполнявшие пространство между, наводили воспоминание о пузырьках в шампанском.

«Не-ет, и не просите, я искать не пойду, — с еще большей убежденностью решил Харон. — Если меня этой бумагой вооружить, самого потом разыскивать придется. Смотри, новый план. Безукоризненный, конечно, надо думать. Простыня целая. Бумагу где берут?»

— Нет… — продолжала девушка-оракул, которая, по-видимому, в настоящий момент выполняла роль медиума, указывая место нахождения назначенных в следующий список. — Нет… нет… нет… Да! Тоже — да!.. Нет… Нет…

Танат был очень занят. Крестики он ставил остро отточенной палочкой, то и дело макая ее в подобие чернильницы с густой черной жидкостью. Харон был готов признать в жидкости воду Реки, зачерпнутую пятнистым для надлежащей значительности процедуры, но по крестикам судя, это был просто раствор сажи.

«Тоже — если раствор, то в чем? — хмыкнул Перевозчик, садясь на пол у стены. — И откуда сажа?» Потом он заметил Локино новоприобретение — зазеленелый медный казан с сильно закопченным дном. В черном слое светились широкие проскребы.

Если присутствующие, включая Локо, не решились как-либо среагировать на появление Перевозчика, боясь прервать общение таната с девушкой-медиумом, то Психу все было нипочем. Он откинулся на спинку своего стула — у него и у Локо были стулья с целыми спинками — и выдал:

— Я вас тоже приветствую, — буркнул Харон. Листопад, не сводивший с Перевозчика глаз, пихнул своего соседа. Оба они изо всех вил демонстрировали, что видеть Перевозчика несказанно рады, что обязательно подошли бы, поговорили или хоть одни, сами, высказали свое наконец, да вот такая тут неожиданная бодяга. Локо посверкивал глазками, упрятавшись в козий колтунный мех. Девушка-медиум говорила монотонно:

— Да… нет… нет… нет…

Харон взглянул подле себя, но Брянский уже уселся в ряду фигур у стенки и, похоже, отключился.

— Нет… нет… нет…

«А и скучно у нас на том свете», — подумал Харон, утомившись повторениями и всеобщей неподвижностью.

— Эй! — позвал он таната. — Пятнистый! Прекрати мучить ребенка. Для своих занятий другого места найти не можешь? Без тебя здесь бывало повеселее.

С момента услышанной от таната на сходе с Тэнар-тропы отповеди Перевозчик решил держаться со всеми ними подчеркнуто вызывающе. Если конфликт неизбежен, то чем скорее он произойдет, тем лучше. Правда, форму, в какую он может вылиться, Харон не мог измыслить себе совершенно.

«Что они будут делать без Перевозчика? Их много, а я — один».

— Мы заканчиваем, Перевозчик, — отвечал ему танат, не поднимая головы. — Мы почти уже всех собрали, по всему лагерю. Делаем за тебя твою работу. Поблагодарить не хочешь?

— Чего-чего? Поблагодарить? Да ты, гиена пятнистая, ты знаешь, как я тебя сейчас отблагодарю? Вон тем казаном.

Девушка сказала свое последнее: «Нет…» — и обмякла, тут же, впрочем, подхваченная обежавшим стол Гастролером. Он сел рядом, обнял ее плечи.

Танат складывал свой план-простыню.

— Иди к известному тебе месту, Перевозчик. Мы собрали их. Они уже там. Мы поможем тебе довести, а то вдруг что по дороге.

— То есть как это? — донельзя глупо сказал он. Танат понял его по-своему.

— Ну, мало ли. Тебе станет их жаль или еще что-нибудь. Ты же такой чувствительный и совсем не бездушный и черствый, здесь твой друг не совсем прав. Скажи ему при случае наше мнение. Имеешь еще вопросы? Тебя проводить, а то заплутаешь?

«Спокойно, — сказал он себе, вгрызаясь пальцами в утрамбованный пол Локиной хижины. — Похоже, решение отрыть топор войны у вас с танатами обоюдно».

Танат заложил узкую гармошку собранного листа за пояс.

— Так и быть, объясню. Мы слушали — и мы собирали. Мы можем делать и то, и то сразу. Это только ты должен сначала делать одно, потом другое, потом третье. Ты не умеешь, как мы. Тебе этого не дано. Ты путаешься в странных понятиях, которые нам не нужны, а потому мы их не воспринимаем. Ты — один, Перевозчик, и это все, а нас много. Подумай над этим тоже.

Харон оглядел аудиторию. Нет, ни до кого не донесся их короткий обмен любезностями, но все смотрели. Кроме девушки.

— Стой за палаткой, — сказал Харон. — Я иду за тобой.

Когда танат, не тратя более слов, вышел, Харон подсел к Психу, игнорируя попытки Листопада обратиться. Псих заерзал, но в общем остался относительно спокоен. Локо возился со своими коллекционными резными абстракциями и вроде бы даже внимания не обратил.

Харон сделал пригласительный жест Психу: скажи еще чего-нибудь, мол. Псих не понял, и Харон жест повторил. Он надеялся добиться от него продолжения, что не успел услышать на отправке предыдущей Ладьи.

Псих сказал:

Двойка суть равновесие, — добавил Псих. — День и ночь, плюс и минус, Добро и Зло, близнецов-братьев — все олицетворяет она. Две луны над Рекой. Тот берег и этот, и у адского сторожа есть брат-двойник, и близнец Таната — Гипнос несет не вечное жестокое усыпление смертным, а людям и богам дает спокойный сон и отдых от трудов и забот.

— Псих, — сказал Харон. — Псих ты. Разве тебя об этом спрашивают?

— Харон, послушай меня, Харон! — Листопад дергал его за короткий рукав хламиды. — Ты должен нас выслушать…

Однако Перевозчика отвлекла композиция из фигурок, что составил перед собой Локо. Нечистыми корявыми пальцами в заусеницах он переставлял фигурки и перекладывал совсем уж непонятные детальки, как из головоломки, и вдруг, сперва заметив краем глаза, а затем всмотревшись повнимательней, Харон понял, что видит картинку, изображающую примерно то же самое, что было на плане у таната, — Реку, лагерь и Тот берег Реки. Только собственно лагерю Локо уделил совсем мало места, а на Том берегу расставил фигурки в точках, которые — невероятно! — соответствовали известным Харону «пристаням» — конечным целям рейсов, куда его и всех, кто был с ним на очередной Ладье, доставляли управляющие маршрутами Ладей силы. Где открывались Миры, назначенные исторгнутым из этого.

Более того, некоторые фигурки Локо поставил в местах, про которые Харон и знать не знал, что там находится «пристань». Ни в одном рейсе он просто не ходил туда. А Локо поставил. И если угадал другие, то и в этих можно было с большой долей вероятности быть уверенным.

Харон не сомневался, что видит правильно, — береговые очертания были выложены с большой тщательностью и искусством. Локо даже продолжил Реку туда, где не было на плане у таната, — выше, до слияния Второй и Третьей, и до разлива на Второй. Там тоже он поставил значки «пристаней». И обрыв водопада внизу показал.

Вырезанная так, как будто она была перекрученной многократно, но все же угадываемая общими очертаниями Ладья, которой Локо, будто невзначай поигрывая, вел от лагеря вверх, ткнулась сперва в устье Второй, но передумала, вернулась к острому мысу и вошла в Третью. Повинуясь корявой руке, была продвинута туда, где кончалась схема, и вышвырнута со стола одним щелчком.

И Локо смешал картинку.

Харон поднялся от Психа и вообще из-за стола. Листопад что-то еще пробовал говорить, отвлекшийся от девицы Гастролер тоже пробасил в понятной манере: «Э, олень, куда? Тормоза включи, дядя, базар есть…» Локо хитренько спрятался в безрукавку.

Но Харон уже уходил, ему больше нечего было здесь делать. Сразу за порогом едва не налетел на спину таната, что терпеливо его дожидался.

— Больше ничего не выдумал, как вплотную встать? — недовольно проворчал Харон. — Еще бы ножку мне подставил.

— Мы никогда не унизимся до грубого, физического, — заявил танат с выпяченным подбородком. — Это к лицу тебе, Перевозчик.

— Да что это вы такие обидчивые! С вами нормально говорить — как по тонкому льду идти. В вашем Мире был лед, танат? — Он снова не удержался, чтобы не подначить пятнистого. Тот не поддался.

— В этой группе есть и дети, — сказал танат. — Зная твое отношение, мы решили сопроводить. Кроме того, группа большая.

Перевозчик плотнее сжал и без того стиснутые челюсти.

— Прими наше предложение, Харон, — продолжал танат вроде бы тоже мирно. — Что с того, что разумом ты понимаешь о них все, если при этом с трудом приемлешь свое дело в… скажем, некоторых его аспектах. В необходимых и неизбежных аспектах, Перевозчик. Ты же понимаешь, что те дети — это не совсем дети, и те, кто идут за тобой на Горячую Щель, идут именно туда, куда им предназначено. Что иначе и быть не может, а если будет, то будет неизмеримо хуже.

— Не изрекай мне прописных истин, танат. Еще в Стражах я усвоил, что останься кто-нибудь из них в моем Мире… Мне вбили четко.

И это снова пришло к нему. Он ничего не мог с собой поделать.

— Останься все равно кто из находящихся здесь в твоем Мире, Перевозчик, это было бы равно гибельно для Мира. Совсем неважно, куда он отсюда направляется — на Ладью, в Горячую Щель или дальний путь. Ты же видел, в конечном итоге каждый из лагеря обретает свое пристанище, свой Мир. Ты перевозишь их в их бывшие Миры или в Миры, готовые принять их, если их прежний, настоящий Мир, откуда они попали или проникли в твой, по тем или иным причинам прекратил существование.

А вот что делать с теми, кого ни один из бесконечных Миров принять не хочет?

Харон ловко выдернул из-за пояса таната план-схему лагеря, развернул. Основной чертеж напоминал синьку копировальщиков.

— Ты очень добросовестен, Харон. Такого Перевозчика давно не было в Мирах. Кроме того, ты никогда не жалуешься…

— Я начну, — пообещал Харон, рассматривая схему. — А другие, они как, петиции подавали в письменном виде? Саботировали? Вот бы научиться.

Немного расплывшимися аккуратными крестиками помечено около сотни, считая на глазок, кружочков. В их расположении по общему количеству палаток лагеря не было решительно никакой системы. Харон вернул схему.

Поспевая за ловко проскальзывающим впереди танатом, Перевозчик занимался именно тем, от чего ему настойчиво рекомендовали избавиться, — вспоминал, как там, в набирающей первый снежок Москве, было дальше.

Вместе с тем думал о ни на что не похожем резном уродце, которым Локо обозначил одну из неизвестных «пристаней» вверх по течению, за мысом, за поворотом на Третьей реке.

Фигурка в эмали нежно-синего цвета.