Глава 2
Россия. Начало двадцать первого века…
…Шел две тысячи первый год.
Было девять часов вечера, когда «BMW» с Питерским номерами остановилась у подъезда пятиэтажного кирпичного дома, возвышающегося на окраине провинциального областного центра.
Справа от машины виднелась старая, заросшая травой спортивная площадка, зажатая между зданиями двух городских СПТУ. За ней в свете уличных фонарей поблескивало лужами уводящее за город шоссе, слева за трубами теплотрассы темнел пустырь, плавно переходящий во вспаханные поля.
Дом, перед которым остановилась машина, имел всего один функционирующий подъезд. Редкие квадраты освещенных окон демонстрировали скромный быт обитателей кирпичной коробки: лишь малая часть проемов имела шторы, большинство же до середины прикрывали пожелтевшие газеты, на фоне которых перемещались смутные силуэты людей.
– Общага что ли? – Посмотрев по сторонам, осведомился водитель «BMW».
– Угу… – Коротко ответил ему молодой, крепко сбитый парень, развалившийся на пассажирском сидении. – Гужатник. Сам в таком вырос. – Внезапно признался он.
– А что мы тут забыли, Серж? – Водитель погасил фары и, сцепив руки в замок, облокотился о руль. Тусклая подсветка приборной панели змеящимся бликом отразилась от массивной золотой печатки на его пальце. – Дело сделали, – он повернул голову, пытливо посмотрев на своего спутника. – Пора бы домой мотать, пока местные менты не всполошились.
– Не всполошатся. – Успокоил его Сергей. – Дело есть… – Он задержал взгляд на освещенных квадратах окон, мысленно взвешивая какие-то внутренние, ведомые только ему «за» и «против», а потом, решившись, сказал:
– Саня, ты посиди, я скоро.
– Блин, Серж, куда тебя несет? – Неодобрительно покачал головой водитель, посмотрев на обшарпанное здание. Он уже настроился на обратную дорогу, и внезапная задержка у скособоченного подъезда унылой общаги показалась ему ничем не оправданной.
Давыдов как всегда со своими приветами. – Неприязненно подумал он. – Если перенапрягся, девочку там захотелось или водки, – это понятно, но не в таком же гадюжнике… Два, ну максимум три часа, и мы дома, в Питере, можно бы и потерпеть…
– Что тебя вдруг приспичило, там ведь вонь одна… – Вслух добавил он. – Детство в заднице заиграло?
Сергей, который уже взялся за ручку двери, повернул голову.
– Ты что, критиковать меня будешь? – Скупо спросил он, внезапно похолодев взглядом.
Его собеседник мгновенно осекся, заметив знакомый, не сулящий ничего доброго блеск, внезапно промелькнувший в глазах Давыдова.
– Нет, ну… – Попытался сгладить он свою необдуманную резкость, но Сергей оборвал его на полуслове:
– Тогда сиди, на хрен, и не рыпайся. – Глухо произнес он. – Мое детство – это такая вот засратая общага, а потом Чечня в девяносто пятом, – играла она у меня в заднице в новогоднюю ночь, пока ты шлюх по ночным барам зажимал в Питере…
– Ну, что ты звереешь-то сразу, в натуре!.. Я же не виноват, что у меня зрение…
– Я не зверею. – Сквозь зубы ответил Давыдов. – А сказки про зрение оставь военкому. – Он немного помолчал, глядя в вечернюю мглу, что растеклась за забрызганным каплями дождя ветровым стеклом, и добавил, остыв так же быстро, как и завелся:
– Друг у меня тут.
Тихо чавкнула дверца машины, в мутном свете уличного фонаря мелькнули черные полы пальто, скрипнула, а затем отрывисто хлопнула перекошенная мокрая дверь.
Подъезд, как и предполагал водитель «BMW», оказался вонючим и темным. Лестничные марши уходили ввысь, теряясь в густом мраке, флюиды, витающие в темноте, казались тошнотными: запах прокисшей мочи смешивался здесь с сомнительными ароматами готовящейся пищи, двери этажей, испытывающие постоянный прессинг со стороны возвращающихся домой подвыпивших жильцов, пропускали на лестничные площадки узкие полосы желтоватого света, проникающие через разломы в фанерных вставках, заменяющих давно выбитые стекла.
Сергей остановился на площадке третьего этажа, мельком взглянув на незамысловатые образцы граффити, перед которыми экстремальные выходки протестующей американской молодежи казались наивным детским лепетом. Самый безобидный образчик настенной живописи имел явный сексуально-политический оттенок и был снабжен поясняющей надписью: «Вот тут я вас видел». Где – становилось понятно из рисунка.
Хмыкнув в ответ своим мыслям, Давыдов толкнул дверь, и попал в длинный коридор, похожий на застенок изолятора временного содержания. Тусклые лампы, давно лишившиеся плафонов, горели тут через одну, озаряя нездоровым желтоватым сиянием замызганные коврики, небрежно брошенные на пол перед дверьми, ведущими в отдельные комнаты общежития.
Взгляд Сергея скользнул по номерным табличкам, невольно подметив многочисленные следы взломов, которым периодически подвергались незатейливые врезные замки, словно тут как минимум раз в неделю проходили учения армейского спецназа…
Ироничная мысль носила черный, горьковатый оттенок юмора, – на самом деле Давыдов отлично знал, как это бывает… Его детство и юность действительно прошли в похожем общежитии, и не было никакой разницы в том, что «родная» общага располагалась не тут, а в Питере. Смысл оставался один, и удручающая, многократно повторяющаяся адекватность подобных мест работала в унисон с памятью, возрождая в ее глубинах образ собственно отца, который, подвыпив, частенько ломал двери, только лишь потому, что не мог попасть ключом в замочную скважину…
Сергей встряхнул головой, отгоняя наваждение. Нервы и так были натянуты, но не от той «работы», что пришлось проделать пару часов назад, а от гнетущего ожидания встречи, которая по определению не могла принести никакой радости.
Злые растерзанные мысли безвыходно копились в рассудке, словно там прижился паразит, медленно высасывающий из души остатки человечности. Прав Саня… – подумалось в этот миг. – Мало мне своих проблем…
Давыдов сплюнул на пол и медленно пошел вдоль коридора. Он был в этом общежитии всего один раз, четыре года назад, и плохо запомнил номер нужной ему комнаты – не то тридцать семь, не то семьдесят три…
Нет… не вспомнить. Нужно спросить у кого-нибудь…
– Эй, мужик! – Он призывно и требовательно взмахнул рукой, заметив возникшую в конце коридора смутную тень.
Силуэт застыл, как вкопанный.
– Тебе, тебе говорю. – Повторил Сергей. – Иди сюда, дело есть.
Фигура, смутно различимая в полумраке, не решилась протестовать, сделав неуверенный шаг по направлению Давыдова. В этот миг в конце коридора внезапно распахнулась дверь и оттуда, вместе со светом вырвался поток бессвязной матерной ругани.
В плотном прокуренном сумраке за спиной обитателя общежития возникла еще одна тень, и Сергей, без интереса наблюдавший эту сцену, увидел, как вдогонку мужику, сомнабулически перемещающемуся вдоль стены, полетело что-то шуршащее, бесформенное.
– Куртку свою забирай, козел!
Голос был женским.
Мужик равнодушно подобрал брошенную вслед верхнюю одежду. Остановившись, он пошатнулся, обдав Давыдова мутным взглядом, с трудом удержался растопыренной пятерней за стену, и сипло спросил:
– Ну, чего тебе?…
– Антона Извалова знаешь? – Спросил у него Сергей. – Молодой парень, несколько лет назад из Чечни вернулся.
Обитатель общежития стоял, слегка покачиваясь на нетвердых ногах.
– Закурить есть? – Наконец сфокусировался он на фигуре в черном длиннополом пальто, которая казалась ему призраком.
– На. – Давыдов равнодушно протянул ему полупустую пачку «Camel». – Я спрашиваю, Антона Извалова знаешь? Мне нужен номер его комнаты.
На некоторое время в коридоре повисла гнетущая тишина, которую нарушали лишь невнятные, доносящиеся из-за дверей звуки, да сиплое дыхание пьяного обитателя общаги, взгляд которого медленно перемещался с пачки импортных сигарет на Давыдова и обратно, отражая вялый мысленный процесс.
– Извалов?… – Хрипло переспросил он спустя некоторое время. Антон?… – С нотками сомнения повторил он названное имя. – Это контуженый, что ли?!.. – Наконец осенило его, когда Сергей уже начал терять всякое терпение. – Знаю… – Утвердительно кивнул мужик, недоверчиво покосившись на сигареты. – Это мне?
– Забирай. Только скажи, в какой комнате он живет?
– А?… – Собеседник Давыдова опять начал выпадать из реальности, что-то бормоча себе под нос.
Прав был Саня, тупая это затея… – Вновь подумал Давыдов, хотя знал, что уже не повернет назад. Не в его привычках было останавливаться на пол пути, да и увидеть Антона нужно – это желание уже твердо оформилось внутри и как любая запавшая в разум мысль не даст покоя пока не будет осуществлена. О душе Сергей не вспоминал. От нее давно не поступало никаких позывов, и все что он делал, по большей части диктовал больной, истерзанный рассудок, который порой помимо его воли искал горьких, зачастую ненужных встреч, уводил его в такие места, где остро оживали воспоминания, словно подсознание надеялось, ждало, что в какой-то момент очнется загнанная в угол душа, и тогда все пойдет иначе…
Тщета…
– Блин, мужик, я тебя по-русски спрашиваю… – Сергей начал заводиться. – НОМЕР КОМНАТЫ АНТОНА ИЗВАЛОВА?!..
Если бы не тошнотный запах, исходящий от собеседника, Давыдов взял бы его за ворот и пару раз тряхнул бы об стенку, для ясности мышления.
– А… это комната тридцать семь. – Тот, заметив неладное, тут же протрезвел на несколько секунд. – Но только ты это… Не трогай меня… Я пошел… А он контуженный… Ты к нему стучись сначала… – Он развернулся и нетвердой походкой направился назад, к той двери, откуда минуту назад вылетела его куртка. – Эй, Машка… Открывай, я курить нашел… – Вялый мужской кулак забарабанил в дверь. – Открывай, я кому говорю… – Через некоторое время что-то затрещало в конце длинного коридора, – очевидно, вылетал очередной, тысячный по счету шпингалет, но Давыдова совершенно не интересовала развязка этой сцены. Остановившись напротив двери с заляпанным краской номером «37» он прислушался.
Тихо бормотал телевизор.
Он постучал.
Из-за дверей не ответили. Сергей подождал минуту, потом опять постучался и, не удостоившись ответа, толкнул дверь. Она поддалась с неожиданной легкостью, и вдруг… в образовавшуюся щель, отскочив от истершегося порожка, с глухим, неприятным стуком, вылетела «эфка»…
Мышцы сработали машинально, без участия разума, на уровне рефлексов.
Граната еще выкатывалась в вонючий коридор, а он уже влетел внутрь комнаты, и застыл, вжавшись в простенок, с таким расчетом, чтобы не достало осколками через дверной проем.
Глухой ток крови в висках отсчитывал секунды. Одна… Вторая… Третья…
– Не взорвется. – Внезапно оборвал мысленный отсчет глухой голос, на миг перекрывший бормотание телевизора. – Это муляж. Принеси, а то пацаны увидят, утащат.
Вернувшись в комнату с ребристым муляжом «эфки» Давыдов еще несколько секунд привыкал зрением к густому сумраку, щедро сдобренному сизым, вонючим папиросным дымом.
Все оказалось много хуже, чем он предчувствовал…
Взгляд постепенно стал различать окружающие предметы, учитывая, что единственным источником света в тесной пеналообразной келье являлся черно-белый ламповый телевизор, экран которого таинственно мерцал рябью помех, – изображение на нем было смазанным, нечетким и только приглушенный голос звучал вполне внятно, естественно.
Шел выпуск вечерних новостей. По экрану метались смутные, искаженные тени.
– …сказал, что основные силы боевиков после ощутимого поражения отходят в горы, пытаясь использовать для отступления последние дни, пока на горных тропах и перевалах не лег снег…
Давыдов по-прежнему стоял у порога, внимательно вглядываясь в сумрак.
В призрачном свете серыми тенями выделялись немногочисленные предметы меблировки. Диван у плотно зашторенного окна, две обшарпанные тумбочки казенного образца на одной из которых стоял упомянутый телевизор, встроенный шкаф для одежды с болтающейся на одной петле дверкой, а подле, небрежно прикрытый брошенной сверху газетой прямо на полу пылился старый, допотопный компьютер еще советского производства.
– Серега? Давыдов?!.. – Нарушил затянувшееся замешательство хриплый, знакомый, но странно изменившийся голос Антона Извалова.
Он звучал надтреснуто, словно был сломан.
Глаза уже полностью привыкли к густому сумраку, и Давыдов, резко обернувшись, различил, наконец, лежащего на диване человека.
Вернее, это была страшная пародия на человека.
– Антон… – В горле Сергея внезапно встал комок. Чувство было старым, уже позабытым, как и само понятие – «душа». Этот удушливый ком пришел из прошлого и мог быть порожден только им. Видел бы его сейчас кто-то из братвы, – не поверили бы, что Серж, может вот так стоять в нерешительности, а его лицо будет скомкано гримасой, в которой смешалось все: и сострадание, и злоба, и обреченное, отчаянное неприятие тех образов, что передает зрительный нерв…
Дежа вю…
Так было с сержантом Давыдовым лишь однажды, на улице Грозного, когда он увидел первый сгоревший танк и тела наших ребят – обугленные, наполовину высунувшиеся из люков…
Свою кличку, – Смерть – он получил уже на «гражданке» за способность в критические секунды опасных разборок вдруг уходить, ускользать из данности в свое прошлое, разительно меняясь лицом и поведением.
Такое выражение лица, что гримасой исказило черты Сергея, обычно означало одно: смертельный приговор его оппонентам. И тем более становилось странным, что сорванная крыша Давыдова в этот раз встала на место достаточно быстро и безболезненно.
Он просто оттаял взглядом, сделал шаг вперед и присел на край скрипнувшего дивана.
– Ну, здорово…
Рука, высунувшаяся из-под шерстяного одеяла, была худой, – почти одни кости.
Он пожал ее, встретил взгляд глубоко запавших глаз, и не смог вторично сглотнуть этот ком.
Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга, а потом, когда костлявые пальцы Антона разжались, Сергей тихо укоризненно спросил:
– Ну почему так?… Мы же оставляли тебе деньги…
Извалов слегка пожал плечами в ответ.
Не зная, что делать, как сглотнуть застрявший в горле ком, Сергей огляделся, растерянно, зло. Заметив выключатель, он встал, щелкнул им, и комнату залил желтоватый свет сорокаваттной лампочки.
Голые стены. Потолок цвета слоновой кости с взлохмаченными нитями невесть откуда берущейся паутины, которая гнездится по углам, постепенно обрастая осадком никотина и пыли. Из мебели, как он успел заметить еще в полумраке, присутствовал лишь диван на двух силикатных кирпичах вместо утерянной ножки, да тумбочки с поцарапанной полировкой, на которых стоял старый черно-белый телевизор прибалтийского производства… и как завершающий штрих к картине полной, ничем не прикрытой нищеты – два укороченных костыля, прислоненных к подоконнику, а рядом – самодельные наколенники с присохшими следами уличной грязи…
Сергей не стал ничего говорить, – вернулся к дивану и сел, под жалобный скрип пружин. Он чувствовал, что Антон смотрит на него, как и тот мужик, – словно на привидение… Они оба испытывали в эту минуту одинаковую, болезненную неловкость, – какими бы разными, чуждыми на первый взгляд не показались два находящихся в комнате человека, обоим хотелось одного – помолчать, не произнося праздных, затертых слов, чтобы щемящая горечь, что всколыхнулась в сознании черной махровой стеной, немного поулеглась, возвращая способность дышать и мыслить.
Два русских парня.
Две судьбы, два разума пропущенные сквозь жернова войны, изжеванные искалеченные и сплюнутые за дальнейшей непригодностью.
Жизнь жестока. Она каждый день предлагает нам выбор, и все мы принимаем частные сиюминутные решения, не оглядываясь на то обстоятельство, что из частностей как раз и складывается Судьба.
Четыре года назад Давыдов действительно заезжал в это общежитие, вместе с ребятами уволившимися в запас. Антон, потерявший после ранения обе ступни, тогда только выписался из госпиталя, и в комнате над искалеченным сыном причитала мать. Гостей она приняла без радости, и встреча вышла неловкой, скомканной, скоротечной… Посидели от силы минут пять, оставили собранные в складчину деньги и ушли, подавленные, обескураженные, с чувством иррациональной вины перед Антоном.
Что изменилось за прошедшие годы?
Извалов прикурил папиросу и посмотрел на Сергея.
– Приподнялся? – Тихо спросил он, без тени упрека, зависти или злобы, – просто констатировал факт.
Давыдов лишь криво усмехнулся в ответ.
…
Апрель 1997 года. Санкт-Петербург…
Он хорошо помнил тот теплый апрельский день, когда сошел на перрон Балтийского вокзала.
Казалось – впереди вся жизнь, а призрак смерти, неотступно следовавший по пятам на протяжении многих месяцев, наконец, сгинул, истаял в прозрачном, звонком весеннем воздухе…
Все казалось Сергею обновленным, радостным, хотя мало что изменилось вокруг: все так же высилась в торце вокзала статуя Ленина, провожая взмахом чугунной руки, отъезжающие с привокзальной площади крытые грузовики с новобранцами весеннего призыва; на газонах, среди тропинок и вездесущего, оттаявшего из-под снега мусора, робко пробивалась трава, даже коммерческие ларьки остались на своих местах, ничуть не изменившись ни внешним видом, ни ассортиментом товаров, разве что цены ощутимо подросли…
Тем утром действительно грезилось, что начался отсчет новой жизни. Мысли шагающего по перрону «дембиля» были просты и бесхитростны, – он прошел через ад, выбрался из него живым, и что, спрашивается, может ожидать его в родном мирном городе, кроме сокровенного покоя и счастья, о которых он мечтал, вжимаясь в липкую грязь под остервенелым автоматным огнем на улицах Грозного?…
…Ему потребовалось всего лишь несколько дней, чтобы полностью избавиться от эйфории.
Дома все обстояло намного хуже, чем рисовало воображение. Отец и мать не работали, – завод, на котором трудились родители, окончательно обанкротился, и теперь они оказались безработными, влача жалкое существование за чертой бедности. Такая судьба постигла многие семьи, но Сергей, глядя на внезапно постаревшего отца, который уходил из дома рано утром, чтобы вернуться глубокой ночью пьяным до беспамятства, на мать тихо вздыхающую, и украдкой смахивающую слезы бессилия, воспринял происходящее как личную трагедию.
Все вокруг казалось неправильным, извращенным, словно он вернулся в совершенно иной мир. Жизненные обстоятельства шли в разрез с прежним воспитанием, маленьким опытом, который он успел накопить в душе до призыва в армию.
Первое правило, усвоенное Сергеем уже на войне, гласило: «нет безвыходных ситуаций, – есть люди не способные решать проблемы». Этот постулат, вскользь оброненный незнакомым спецназовцем в момент затишья между боями, помог ему выдержать быструю и болезненную ломку мироощущения, не позволив разуму втянутся в серый водоворот безысходных будней.
Спустя двое суток, не выдержав царящей дома обстановки, он сходил в военкомат, вернул себе паспорт, и, взяв диплом, полученный по окончании института, пошел устраиваться на работу.
Некоторые иллюзии еще не покинули рассудок. Он верил, что его профессия, избранная в далеком девяносто первом году и казавшаяся в ту пору не просто трудной, а почти что фантастической, теперь обязательно будет востребована и с легкостью даст ему желанный пропуск в новую жизнь, робкие, непонятные ростки которой пробивались повсюду, куда ни глянь.
И все же привычные доармейские стереотипы подспудно давили на сознание, поэтому Сергей, не раздумывая, пошел в бюро по трудоустройству, которое теперь именовалось громким, явно заимствованным названием «биржа труда».
Терпеливо выстояв длинную очередь, он вошел в кабинет, где за столом сидела пожилая женщина, похожая на строгую учительницу, и молча выложил перед ней документы.
Та взяла их, бегло просмотрела и подняла на Давыдова усталый, затертый от приема множества посетителей взгляд.
– Вы хотите найти работу по специальности, молодой человек?
Вопрос показался Сергею риторическим.
– Да.
– Хорошо… – Она протянула руку, взяла с полки несколько папок и стала пролистывать их, выписывая какие-то данные.
– Вот. – Она протянула Сергею небольшой список из пяти пунктов. – Это адреса фирм, где есть вакансии для людей со знанием компьютера. Попробуйте обратиться к ним напрямую. Но должна вас предупредить – не особо полагайтесь на свой диплом. Вы учились работать с вычислительными машинами советского производства, если не ошибаюсь, – она вновь взглянула на диплом, – с промышленными системами ЧПУ, а они радикально отличаются от персональных компьютеров, что поставляют нам с Запада в последние годы. Если по списку не найдется ничего подходящего, – приходите снова.
– Зачем? – Недоуменно спросил Сергей.
– Я поставлю вас на учет как безработного, для получения пособия. Может быть, мы сможем подобрать вам место дворника или сантехника.
– Нет, спасибо. – Сергей встал, забирая документы. – Я инженер-программист. Думаю, меня возьмут на работу.
…
На работу его не приняли.
Сергей побывал в пяти местах, и везде он натыкался на одну и ту же непреодолимую преграду: электронно-вычислительные машины, установленные в офисах различных частных фирм, действительно радикально отличались от тех, работать с которым умел Давыдов.
Он ничего не понимал. Прошло всего лишь два года со дня получения диплома, а его знания, глубокие и прогрессивные на момент выпуска, оказались безнадежно устаревшими, никому не нужными.
Этому могли найти объяснение люди постарше, те, кто пристально наблюдал за окончательным падением «железного занавеса» и вел анализ хлынувшего на Российский рынок потока компьютерных систем, но для Сергея, который не имел никакого представления об эмпирическом законе господина Мура, все происходящее казалось тяжким сном.
Ему бы не спешить, разобраться в своих возможностях, осознать, что иные технические решения, как и чуждые сервисные оболочки, еще не отменяют ни логики алгебры, ни принципов программирования, но реальные неудачи воздействовали на него самым удручающим образом. Это был шок, с которым не смогло мгновенно справиться его сознание. В голове засели, прокручиваясь до тошнотворной бесконечности фразы той женщины, с биржи труда: «мы попробуем подобрать вам место дворника или сантехника»…
…Вконец измученный дневными похождениями, голодный, уставший, он забрел на пустырь промышленной зоны, в районе станции метро «Обухово». Последняя фирма, которую он посетил, располагалась как раз неподалеку, и Сергей, пройдя метров триста по направлению станции метро, просто присел на вросшую в землю железобетонную плиту.
Достав помятую пачку сигарет, он прикурил.
В душе медленно вскипала неосознанная злоба, будто время внезапно открутилось вспять, и он находился не дома, а там, на чужбине…
Или это родной город успел до неузнаваемости измениться за два прошедших года? Он не мог понять, куда подевалось государство, почему вокруг царит хаос, где каждый сам за себя, всякий выживает, как может, заботясь лишь о собственном существовании?…
Позже весь период девяностых годов по справедливости назовут «перестроечным лихолетьем», но для двадцатитрехлетнего парня, который, окончив институт, сразу же ушел в армию, а затем попал в горнило необъявленной войны, все происходящее вокруг казалось диким, не укладывающимся в рамки рассудка.
Воздушные замки если они и были, рушились, а что оставалось взамен им?
По большому счету еще не произошло ничего непоправимого, но рассудок, истерзанный войной, уже неадекватно реагировал на царящую дома гнетущую обстановку, и болезненные неудачи прожитого дня…
…Начинало вечереть. Прозрачные весенние сумерки неохотно опускались на землю, голод уже притупился, сигаретный дым казался горьким, в душе было пусто и муторно…
Завтра… Завтра начну искать снова. – Подумал Сергей, делая глубокую затяжку.
Последняя попытка найти работу завела его вглубь промышленной зоны, расположенной на окраине города. Неподалеку вздымались конические трубы южной ТЭЦ, за пустырем темнели цеха асфальтового завода, к которому примыкал периметр расположенного прямо в черте города исправительно-трудового учреждения общего режима… Если смотреть вправо, то за пустыми коробками какого-то долгостроя можно было разглядеть первые огни в окнах высотных домов спального микрорайона. Все это смешивалось, порождая ощущение сюрреалистического контраста. Сергей смотрел на стремительно погружающийся в сумерки город, не осознавал, что прячет сигарету в ладони, чтобы со стороны не было видно ее огонька.
Задумавшись, он не слышал тихого, вкрадчивого шепота двигателей трех иномарок, которые с разных сторон въехали на пространство пустыря с намеренно погашенными фарами.
Давыдов очнулся лишь в тот момент, когда рядом, буквально метрах в десяти от него приглушенно хлопнула дверка машины, затем похожий звук повторился еще несколько раз и вдруг…
Он услышал голос:
– Дэньги привез?
Слух резануло кавказским акцентом, словно ножом.
Мышцы мгновенно окаменели, по телу вкрадчивой дрожью прокатилось задремавшее до порыбезумие…
Как будто долгий полный безвыходных мытарств день подспудно готовил его психику к мгновенному срыву…
Мышечный спазм прошел так же быстро, как и возник, а тело уже жило своей, неподконтрольной разуму жизнью, – он машинально и беззвучно сполз с наклонной бетонной плиты, присел на корточки и…
Рука ощущала сосущую пустоту там, где привыкла осязать успокаивающий вес автомата. Дома… Я дома… В Питере…
Бесполезно.
Он едва ли слышал, что пробормотал в ответ на заданный вопрос невидимый ему участник встречи, как слух опять резанул этот голос:
– Зачэм тогда позвонил? Чэго лопочэшь, свинья? – Эти слова сопроводил глухой удар, болезненный вскрик и характерный щелчок взводимого пистолетного затвора.
– Эй, погоди, Исмаил, это я звонил тебе на трубу! – Раздался еще один голос.
– Меня подставить хотели? МЭНЯ?
– Да подожди, урод! С тобой говорить по-человечески можно или нет?
– Нэт! Я говорю, – нэси дэньги, – значит нэси, или я буду на куски рэзать. Как вы своих свинэй рэжэтэ!..
– Ты, что обурел? Это ты мне говоришь?
– Тэбэ!..
– Я стрелу забил, чтобы договориться по-хорошему. Ты видно этого не понял. Твои проблемы, Исмаил.
В ответ раздалось лишь яростное, нечленораздельное мычание, затем оглушительно хлопнул одиночный выстрел из пистолета, вслед которому раздался истошный крик…
…Сергей не владел собой уже секунд тридцать.
За это время он успел обогнуть бетонную плиту, и появился на мизансцене событий в тот миг, когда сгущающиеся сумерки резанула короткая автоматная очередь.
В голове помутилось. Он не мог до конца поверить, что слышит и видит происходящее. Сознание протестовало, пытаясь заорать: это не Кавказ!..
Да это был не Кавказ. Это Питер, его родной город, практически – сердце России, но и тут слышен ненавистный акцент, а тьму рвут вспышки выстрелов. Значит, – война добралась и сюда, а быть может пришла отсюда, Сергею в тот миг было не рассуждений…
Прошло слишком мало времени с того момента, как он в последний раз нажимал на курок, удерживая в прицеле человеческую фигуру. Его рассудок и душа все еще пребывали там, в страшных кровавых буднях, поэтому он не задумывался над собственными действиями, совершая их скорее машинально, чем осознано.
Короткий прут ржавой арматуры, подобранный с земли, успокоил ладонь, пальцы до боли впились в холодный шершавый металл, впитывая его вес, он присел, ощущая как струиться по жилам кровь, и когда в метре от него из сгущающихся сумерек вынырнула фигура с АКСУ, Давыдов ударил, распластавшись в коротком стремительном рывке.
Ржавая сталь с хрустом пробила горло, выдавив булькающий сипящий вздох, а он уже вырвал оружие из обмякших рук, но тела не отпустил, крутанул его, прикрываясь агонизирующим чеченцем, будто щитом, и мгновенно сориентировавшись на небольшом пятачке, ограниченном бамперами трех иномарок, дал две короткие, прицельные очереди – одну в Исмаила, пытавшегося сесть в машину, а вторую в его подручного, который держал на прицеле четверых, застывших как вкопанные, молодых парней.
Когда отгремел последний выстрел, вокруг воцарилась оглушительная ненатуральная тишина, будто весь мир вдруг накрыло темным безмолвным саваном вечного покоя, но длилось это совсем недолго, – со стороны расположенной неподалеку «зоны» донесся надсадный звук ревуна, которому вдруг начал вторить назойливый ритмичный вой сработавшей тревожной сигнализации периметра.
«Ночь-12» завывала на всю округу, и Сергей непривычный к подобным проявлениям активности, на миг растерялся, оттолкнув от себя мертвое переставшее дергаться тело.
– Блин… Исмаила уложил… Твою мать, нам же теперь все, задница!..
Давыдов обернулся на голос.
В метре от него стоял рослый парень. Одет он был как-то странно, будто в театр собрался, или на похороны – все строгое, черное, деловое, только золотая цепь в пол пальца толщиной тускло отблескивает на шее…
– Это они пусть задницы готовят. – Хрипло обронил Сергей, не опуская автомата.
– Откуда ты взялся, на мою голову, стрелок?
– Сидел я тут… курил.
Тот хотел сказать что-то резкое, но взглянув в лицо Давыдова, вдруг осекся.
– Ты что, братан… из Чечни?
– Три дня как вернулся. – Ответил Сергей, ощущая, как вместо возбуждения вдруг накатила свинцовая усталость.
– Ладно. Уходим отсюда. Рядом зона, слышишь, сигнализация воет? Сейчас они ВРП расставлять начнут, тогда хрен вырвешься, это не менты, а срочники, им все по барабану… Давай в машину, стрелок, там разберемся… Может ты и хорошее дело сделал, но вот отвечать за него придется…
…
Ответили.
После этого Серж и получил свою кличку – Смерть, но вырваться по факту «отдачи долгов» уже не смог, да и не хотел в тот момент… разум надолго застило кровью, ощущения были уже не те, все выглядело жестче, страшнее, чем там, потому что происходило это дома, на тех самых Питерских окраинах, где он рос, бегал еще мальчишкой…
– Приподнялся, говоришь? – глухо переспросил Сергей.
Он сидел, широко расставив ноги, его взгляд застыл, сфокусировавшись в одной точке на засиженной мухами стене.
– Одет ты хорошо… Не обижайся.
Давыдов криво усмехнулся.
– Лучше скажи, как сам? – Задал он встречный вопрос.
– Нормально. На инвалидности. Пенсию получаю.
Сергей машинально взглянул на укороченные при помощи ножовки поцарапанные костыли, потертые наколенники из ободравшегося кожзаменителя и покачал головой.
– Не надо грузить Антон. Мы же не чужие…
Извалов не меняя позы, дотянулся до полупустой пачки папирос и внезапно произнес, прикуривая:
– Знаешь, что сказала мне врачиха из ВТЭК? – Он чиркнул зажигалкой и голубой, трепещущий огонек на миг высветил страшную худобу его лица.
– Ну? – Машинально напрягся Сергей.
– Говорит – осторожнее надо быть на войне…
Давыдов лишь скрипнул зубами от бессильной злобы. Он многое мог сделать в этой жизни, но некоторые вещи до сих пор оставались неподвластны и непонятны ему. Например, – человеческое равнодушие, порой граничащее с откровенным, абсолютно необоснованным цинизмом.
– А где мать? – После непродолжительной, но тягостной паузы спросил он.
– Этажом выше. Живет там с одним мужиком, спиваются понемногу. – Спокойно, без эмоций ответил Антон.
Это было невыносимо. Неправильно.
Когда их, не объясняя причин, бросили на штурм Грозного, было страшно. Казалось, оттуда нет возврата, и самой великой, сокровенной мечтой не нюхавших пороха ребят было выбраться оттуда живыми.
Повезло. Выбрались. Выбрались, не предполагая, что разум навек остался там, среди кровавого хаоса беспорядочных ночных атак, а самое жуткое ждет впереди, на «гражданке», о которой мечтали отчаянно, сокровенно…
Вот она – мечта. Засиженные мухами стены, ободранный диван, а напротив – тусклые злые глаза, в которых жизнь переворачивается, снова превращаясь в войну.
Человеческое равнодушие, – словно заклятие, мысленно повторил Давыдов, понимая: именно оно сделало Антона настоящим калекой…
Машинально засунув руку в карман пальто, он наткнулся пальцами на холодную сталь «Стечкина», и в душе вновь заныла та остервенелая, последняя струна, что не оборвалась на далеком Кавказе…
Не зная, что говорить дальше, куда направить свой взгляд, как хотя бы на миг сбить растущее внутри чувство ненависти ко всему окружающему миру, Сергей порывисто встал, услышав жалобный скрип диванных пружин, и, сделав несколько шагов по тесной комнате, остановился подле старого, похожего на кучу хлама компьютера.
Угловатый монохромный монитор торчал из-под пожелтевшей газеты, словно грязно-белая черепная коробка ископаемого животного.
Сергей присел на корточки, приподнял пожелтевший газетный разворот, посмотрел на допотопную клавиатуру и вдруг остро вспомнилось все, начиная от рокового дня, когда он пытался устроиться на работу и заканчивая недавней поездкой «за бугор» на историческую родину корпорации «Майкрософт».
– Водка есть? – не оборачиваясь, глухо спросил он.
– Есть. – Ответил Антон. Свесившись с дивана, он на ощупь запустил руку в темные пыльные глубины, пару раз звякнул пустышками, а потом извлек оттуда початую бутылку «Столичной», которую берег вот уже несколько дней, будто предчувствовал, что у него появиться гость.
Сергей вернул на место газетный лист и присел на край опасно пошатнувшейся тумбочки, расположившись рядом с телевизором. Глядя, как Антон разливает водку в два стакана, он о чем-то напряженно размышлял, будто сам факт наличия в этой комнате старой электронно-вычислительной машины внезапно изменил ход его мыслей, направив их в совершенно иное русло, прочь от темной тягучей ненависти и невысказанного вслух отчаянного сострадания.
– Ты разбираешься в компьютерах, Антон? – Внезапно спросил он, принимая наполненный до краев стакан.
Извалов хмуро посмотрел на него, не осознав сути вопроса.
– Была когда-то пятерка по информатике. – Все же ответил он.
– А это? – Сергей кивком указал на пылящийся в углу комнаты «БК».
– Баловался до армии.
– И как? Получалось?
Антон пожал плечами.
– Получалось.
– Так что ж ты его забросил? – Гнул непонятную линию Сергей, будто позабыв про полный стакан который держал в руке.
– А толку с него? – Грубовато ответил Антон. – Все «флопы» осыпались, а достать новые сейчас то же самое, что отыскать бивень мамонта. Дохлый он. Пробовал писать программы в системном мониторе… так, чтобы крыша окончательно не съехала, да бросил, – свет часто вырубают, а сохранить не на что… – Он немного помолчал, глядя в тот угол, где пылилась «Электроника», а потом добавил: – Давай, вздрогнули, чего держать позря…
Они выпили, но спиртное только усугубило внезапно воцарившуюся тишину.
Давыдов на глазах мрачнел, погружаясь в черный бездонный омут ведомых лишь ему мыслей и чувств.
– Собирайся, Антон… – Внезапно произнес он.
– Куда?
Сергей поднял на него мутный, свинцовый взгляд.
– Нечего тебе тут делать… Не нужны мы никому, кроме самих себя.
– Брось Серега. – Антон нисколько не запьянел, только усилилась постоянно гложущая сердце тоска. – Я рад, что ты заехал, но… ни к чему. – Повторил он.
– Собирайся, говорю… – Рука в кармане бессознательно сжала рукоять «Стечкина». – Я тебя не в кабак зову. Уедем отсюда.
– Куда я поеду? – Антон красноречиво указал взглядом на прикрытые шерстяным одеялом обрубки ног.
– Это не важно… – Давыдов полез за пазуху и вытащил из внутреннего кармана пальто мягкую, сложенную вдвое полиэтиленовую папку, содержащую какие-то бумаги. – Ручка есть? – Вскинув голову, спросил он.
– На. – Антон пошарил по подоконнику и протянул ему шариковую ручку.
Сергей расправил листы нотариальных бланков, нахмурился, потом вписал в специальной оставленную пустую строку фамилию, и вопросительно поднял взгляд:
– Паспорт получил?
– Да. – Антон абсолютно не понимал что происходит, но выяснить это не удалось. Давыдов странно менялся лицом и поведением, прямо на глазах за доли секунд внезапно трансформируясь в иного человека. Сейчас он сидел, сгорбившись над подоконником, который использовал вместо письменного стола, и свет уличного фонаря освещал его обострившиеся скулы, внезапно обозначившиеся на бледном лице.
– Диктуй данные. – Отрывистая фраза больше походила на приказ, словно время открутилось вспять, и они снова лежали за грудой битого кирпича в сыром промозглом полуподвале, без сна, еды, без связи и надежды, с последним, честно поделенным автоматным магазином… По пятнадцать патронов на ствол, – четырнадцать для «духов» и один, последний для себя…
– Ты лучше скажи… – Антон стряхнул наваждение прошлого, пытаясь понять, что пытается сделать Серега, но тот лишь хмуро выглянул за мутное стекло на мокнущую под дождем «BMW» и повторил:
– Диктуй, говорю.
Антон пожал плечами, потом дотянулся рукой до тумбочки, вытащил из ящика потрепанный ежедневник, в который был вложен паспорт, и молча протянул его Давыдову.
Сергей минут пять заполнял какие-то документы, затем перечитал заверенные нотариусом листы принтерных распечаток и обернулся к Извалову.
– Наливай. – Произнес он, пододвигая к Антону жалобно звякнувшие стаканы.
– Может, все-таки объяснишь, что ты задумал? – Вновь переспросил Извалов, машинально разливая остатки водки.
– Сейчас. – Сергей взял стакан, молча выпил, потом потянулся за пачкой «Беломорканала», что лежала рядом с пепельницей, и произнес, не то отвечая на заданный вопрос, не то просто высказывая накопившиеся внутри мысли:
– Прошлое сдохло Антон… Все, чему нас учили в школе – гнилая дрянь, а жизнь распоряжается нами по-своему. Ты калека, я… – он безнадежно махнул рукой, – короче сам понимаешь. – Он щелкнул пальцами по нотариальным бланкам, куда только что вписал фамилию Извалова. – Это документы на дом. Где-то тут у вас в глухомани.
– И что?
– Поедем туда. Документы теперь оформлены на твое имя. Мне давно была нужна точка вне Питера.
– База отдыха? – Криво усмехнулся Извалов. – Решил сделать меня начальником борделя?
– Нет. – Давыдов вдруг вытянул руки. Растопыренные пальцы мелко дрожали, и он некоторое время пристально смотрел на них.
– Нужно выплывать из этого дерьма… – Глухо произнес он, глядя на мелко подрагивающие пальцы. – Прошлое сдохло – повторил он, – а настоящего нет… Слишком много крови вокруг. Крови и мрази. – Он резко опустил руки и добавил, со второй попытки прикурив изжеванную папиросу. – Я ведь учился на инженера-программиста. Должен был разрабатывать новые системы ЧПУ. Диплом есть… все дела. – Он глубоко, жадно затянулся. – Я просто не смог вовремя понять, что будущее ЕСТЬ…
– И что с того? – Спросил Извалов, так и не сумев ухватить нить рассуждений Сереги. Вообще внезапный визит Давыдова и выпитая натощак водка оглушили разум, разбередили душу, на время отобрав способность рассуждать здраво, и потому Антон лишь мрачнел, глядя на старого друга, откровенно не понимая ни цели его визита, ни смысла производимых действий. Он уже смирился, мысленно расставил все знаки препинания в вопросах своего бытия, и не ждал от жизни ничего кроме очередных гадостей.
Давыдов то же сильно изменился за прошедшие годы… К тому же он внезапно, без предупреждения и видимого повода появился на пороге убогой обители Антона, за какие-то пол часа полностью сломав медленное течение его моральной агонии, и сейчас Сергей казался ему призраком, существом из иного измерения… Неважно, что у двух судеб когда-то существовала точка соприкосновения, – за годы одиночества, которое по сути являлось медленной деградацией, Антон пришел к пониманию простой, но болезненной житейской истины: прошлое фактически ни к чему не обязывает, и вокруг нет людей, кто был бы искренне заинтересован в его судьбе.
Сергей по-прежнему молчал, глядя в пол, ворочая в голове свои тяжелые мысли, и Антон, не выдержав, тихо переспросил:
– Какое будущее, Серега?… – Он кивнул в сторону широкого подоконника, к которому была прислонена пара укороченных костылей, и добавил:
– Вот мое будущее и настоящее.
Давыдов выслушал его, даже не подняв взгляда, а потом внезапно высказался – глухо, односложно и непонятно:
– Компьютеры, Антон. В них заключено будущее.
Извалов поменял позу. Муть в голове на миг рассеялась, будто ее и не было, до того странно прозвучало это слово – «компьютеры». Не увязывалось оно с образом сидящего напротив Давыдова.
– Я не понимаю тебя… – Честно признался он, протягивая руку за папиросами. – Бизнес решил организовать?
Сергей криво усмехнулся.
– Нет. Бизнесом пусть занимаются другие. Я эту стадию уже проехал… – Он погасил папиросу, раздавив пальцами тлеющий уголек, и в упор посмотрел на Антона, не скрывая злого блеска в глазах. – Я говорю тебе не про приставки к телевизорам, которыми балуются детишки, а про настоящие компьютеры. Про технологии, способные вернуть тебе ноги, а мне отмыться от крови.
– Бред это все… – Извалов лишь безнадежно махнул рукой. – Насмотрелся ты разной фантастической дряни по телевизору…
– Я не смотрю телевизор. – Хрипло оборвал его Сергей. – Некогда. Да и не хочется…
Душевное равновесие, внезапно утерянное на пороге этой комнаты, никак не желало возвращаться, чувство обиды на жизнь, ощущение неправильности происходящих событий только усугублялись с каждой новой фразой. Сергей с трудом мог объяснить самому себе, почему он сидит тут, настаивая на непонятном для Антона разговоре? Из-за памяти? Но дань прошлому оплачивалась легко и просто, – вот бумаги на дом, в кармане деньги, и вся проблема, – сделать его деревенским парнем, дать глоток свежего лесного воздуха вместо прокуренной атмосферы этой комнатушки, обеспечить крышу над головой, нужно ли что-то еще? Конечно, нет…
Проблема заключалась в ином. Он давно и бережно вынашивал в истерзанном рассудке свою, ни разу не высказанную ни одному постороннему человеку мечту, истоки которой уходили корнями в тот теплый апрельский вечер, когда он, не сумев по-тихому отсидеться за бетонной плитой, уложил главу обосновавшейся в Петербурге чеченской диаспоры. Из-за его поступка в криминальном мире родного города вспыхнула короткая, но кровавая война, которую неожиданно для самих себя выиграли коренные питерцы…
Давыдов знал, сколько на нем крови. Он не строил иллюзий относительно своего статуса, ведь свято место пусто не бывает, – на смену одним отморозкам пришли другие, дележ сфер теневого влияния продолжался, и в расход на кровавых стрелках пошли уже не люди с Кавказа, а свои, славяне… Как справедливо заметил один философ: «люди начинают войну когда захотят, а заканчивают – когда получиться»…
Когда «получилось» для него уже было поздно что-либо менять. Кривая дорожка, куда свернул Сергей, быстро превратилась в проезжий тракт, и вел он в конечном итоге либо в «Кресты», либо на два метра под землю…
Сергей всегда оставался реалистом, и это качество здорово мешало ему жить. Он не пытался искать оправданий, утешать свой разум тем обстоятельством, что в кровавых разборках гибли потенциальные подонки…
Хотя, что таить: ему, пусть запоздало, но хотелось вырваться, потому и нет-нет, да и сходил с накатанной колеи, как, например, сегодня, с этим спонтанным визитом к Антону. Сергей сам не знал, что он ищет – остатки собственной души или все же реальный способ бегства, но, как оказалось, ничто не пропадает всуе… Накрытая желтым газетным листом «Электроника» вкупе с воспоминаниями и другими, произошедшими ранее событиями, вдруг сработала как заветный ключ, открывающий если не дверь в грядущее, то хотя бы указывающий направление, в котором следует двигаться, если он хочет хоть на йоту изменить свою жизнь, шагнуть за рамки своего злого, надсадного бытия…
Разные люди встречались на жизненном пути Давыдова, они оценивали его со своих точек зрения, но все, как один ошибались в главном: он никогда не был пешкой в чьих-то руках, и как бы не мотала его судьба, Сергей постоянно старался идти в разрез с ее течением…
Так было и год назад, когда он внезапно исчез, на две недели уехав за границу…
…
– Вы очень интересный человек, господин Давыдоф.
Разговор происходил в уютном комфортабельном офисе, расположенном рядом с демонстрационными павильонами одной из ведущих западных фирм, производящих компьютерную технику.
– Что во мне особенного? – Спросил Сергей, внимательно глядя на собеседника – грузного мужчину с аккуратной бородкой и рано наметившейся лысиной. За спинкой его кресла нервно переминался с ноги на ногу спешно вызванный переводчик.
Дейвид Робертс не выдержал и отвел глаза, тщательно подбирая фразы для ответа.
Что он психует? – Неприязненно подумал Сергей. – Ну, поднял я его раньше обычного, и что теперь? Вон переводчик кадыком дергает, словно его уже к стенке поставили. Странные какие-то. Нервные…
– Ваш прилет, господин Давыдоф, был для нас несколько… неожиданным. – Наконец, сформулировал свою мысль Дейвид. – Вы так заинтересованно и глубоко изучали вчера образцы нашей продукции, а сегодня вы кажетесь мне… – он опять запнулся, подбирая нужное слово, а затем внезапно спросил, отбросив натянутую вежливость:
– Вы разочарованы Сергей Дмитриевич?
Давыдов усмехнулся, глядя, как дергается кадык у переводчика.
– Это не так. – Ответил он. – Наоборот, я впечатлен, господин Робертс, но думаю, нам придется доработать схему поставок. Она не соответствует реалиям Российского рынка.
– Я не понимаю вас. – Робертс невольно подался вперед, навалившись рано обозначившимся брюшком на край стола. – Наша продукция отвечает всем мировым стандартам качества. Она прогрессивна и имеет огромный потенциал развития, – по мере разработки новых аппаратных средств и программных продуктов они смогут с легкостью интегрироваться в схему базовой модели, повышая ее характеристики. Сомневаюсь, что вы видели нечто подобное у себя дома, в России. Любой договор с нашими партнерами подразумевает открытие долгосрочного проекта, дающего постоянную прибыль за счет усовершенствования исходного продукта…
Давыдов понимающе кивнул.
– Вы правы, господин Робертс. Ничего, подобного вашей продукции я в России не встречал, однако принять стандартную схему поставок не могу. – Он потянулся за остывающим кофе, и в разговоре внезапно наступила наряженная пауза.
Робертс и два его компаньона ждали пояснений, но Давыдов некоторое время сидел в глубокой задумчивости, неосознанно барабаня пальцами по столу. Его мысли в данный момент явно витали далеко отсюда, но потенциальным партнерам по бизнесу такое поведение русского казалось как минимум странным. Робертс внезапно поймал себя на том, что непроизвольно потеет, глядя на отсутствующее выражение лица Давыдова, совершенно не понимая причин его раздумья…
Вообще русский (господин Робертс так и не решился назвать его «бизнесменом» даже мысленно) выглядел не просто странно. Хмурое, неулыбчивое лицо, отсутствие свиты секретарей, представителей менеджмента, экспертов-программистов, переводчиков… при наличии угрюмой решимости заключить сделку, и баснословных для американца сумм, которые Давыдов каким-то образом умудрился протащить через две границы в наличной валюте, превращали немногословного русского парня в сплошную, зловещую головоломку.
Зачем он накануне потребовал образцы программного обеспечения? – Мучительно пытался понять Робертс, исподволь поглядывая на Сергея. Покрасневшие глаза Давыдова ясно свидетельствовали о бессонной ночи, проведенной за монитором предоставленного в его распоряжение персонального компьютера… Неужели он сам пытался разобраться в перелагаемых его вниманию программных продуктах?
Дейвид Робертс зря напрягал свою логику и интуицию. Учитывая богатый опыт в совершении разного рода сделок, он еще мог с грехом пополам истолковать какие-то частности, но ему не дано было понять истинных мотивов, которые двигали поступками Давыдова. На самом деле вояж Сергея по крупным западным фирмам, работающим в сфере производства компьютеров, преследовал двоякую цель, и главным побудительным мотивом для него являлась вовсе не прибыль. Ни Робертс, ни кто-либо другой не могли заглянуть в почерневшую, обугленную душу Сергея, чтобы ужаснуться и понять: для него это была всего лишь очередная, заранее обреченная на провал попытка изменить собственную жизнь, уйти от бесконечной череды кровавых «разборок», начать собственное «дело», и как итог – стать другим человеком.
Выбор Давыдова определяла память о прошлом. Воспоминания постоянно вмешивались в его поступки, он бессознательно отматывал свою жизнь назад к исходной точке, но атмосфера будней, больше похожая на войну, перечеркивала большинство внутренних порывов. Он знал, – его не отпустят просто так. Уйти на «вольные хлеба» опять-таки стоило крови, но, прежде чем проливать ее, следовало остановиться, оглядеться вокруг, вытравить на время кровавую пелену, сквозь которую виделся мир…
Он уехал из страны, не понимая, что истовое желание перемен – это уже не здравый смысл, а скорее смертельная тоска, агония души и разума. За три года Сергей так и не научился абстрагироваться от собственных поступков, а помнил их, не сумев принять за истину расхожее утверждение о том, что деньги не пахнут.
Он был обречен, как случайный альбинос в стае черного воронья…
…«За бугром» его приняли как должно. Давыдов не разменивался по мелочам, – прежде чем ехать, он провел свой анализ рынка и пришел к закономерному выводу: если работать на перспективу, то его интересы должны лежать в сфере компьютерных и информационных технологий. Он видел, как за три года изменилась страна, но окончательным толчком в плане выбора, послужила тонкая, самиздатовская брошюра, которую он купил в газетном киоске и начал читать со скуки, во время очередной «командировки».
Шестисот километров пути между Питером и Москвой как раз хватило, чтобы бегло ознакомится с ее содержимым, а знания, полученные еще на кафедре информатики и вычислительной техники, помогли Сергею не просто понять прочитанное, а глубоко вникнуть в смысл написанной популярным языком статьи, которая носила длинное, непонятное для несведущего человека название:
«Технологическая сингулярность, как ближайшее будущее человечества».
Основной текст предваряла цитата из Роберта Винджа:
«В течение ближайших тридцати лет у нас появится техническая возможность создать сверхчеловеческий интеллект. Вскоре после этого человеческая эпоха будет завершена».
Поначалу такое утверждение вызвало у Сергея саркастическую усмешку, но, чем дальше он читал, тем меньше оставалось у него поводов для скепсиса, и, всерьез задумавшись над обозначенной проблемой, он внезапно задал самому себе мысленный вопрос:
А где мое место в грядущем? Или таким как я должно быть все равно… Не доживем до 2015 года?…
Самиздатовскую брошюру он не выбросил, и, памятуя о ней, волей неволей начал присматриваться к тем реалиям, что демонстрировал Российский рынок компьютерных технологий.
Признаков наступающей «сингулярности» он не заметил, но ясно понял свою собственную роковую ошибку. Он мог стать нормальным, дееспособным программистом, стоило купить и перелистать пару самоучителей по работе с новыми для российских пользователей «операционками».
Тоска и запоздалое раскаяние в собственных поступках толкнули его в эту поездку…
…За две недели, что Сергей провел за границей, знакомясь с продукцией потенциальных поставщиков, он увидел больше, чем могло нарисовать его воображение. Перед ним действительно распахнулся совершенно иной мир, притягательный, шокирующий… мир в котором сконцентрировалось будущее, – под этим термином рассудок Давыдова подразумевал сумму компьютерных технологий, что демонстрировали ему западные производители.
Он непроизвольно сравнивал увиденное с реалиями своего жизненного опыта, и в душе росло убеждение – пройдет год, ну от силы два и поток новых технологий окончательно захлестнет Россию. Он смотрел демонстрационные программы, оборудование, и с горечью осознавал: в одну воду не войти дважды, и ему уже не суждено влиться в эту реку новой жизни. Такое по плечу лишь новому поколению, для кого персональный компьютер, мобильный телефон и всемирная сеть будут не открытиями, а обыденностью.
Давыдову хватило одной бессонной ночи, чтобы понять: три года назад он совершил ошибку, малодушно спасовал, сочтя достижения западного мира недоступными пониманию. Теперь он был твердо уверен, что сегодняшние подростки быстро адаптируются к стремительно обновляющемуся потоку технических достижений, более того – они переварят западные продукты, повернут по-своему, возьмут все лучшее и пойдут дальше, создавая свои Российские аналоги…
Эти мысли скользили где-то на уровне подсознания. Основной доминантой поездки все же оставалась горечь. Сергей ни на минуту не забывал, что ему всего двадцать пять лет, но психика, загнанная в узкие рамки, уже окоснела, и любой шаг в сторону приведет лишь к падению в пропасть…
Конечно, он мог создать сеть магазинов, отворить еще одну дверь в виртуальном «железном занавесе», и получать солидную прибыль, но все это вдруг показалось бессмысленным. Жизнь поставила его вне будущего, он не мог погрузиться в новый мир, – война и жестокий «гражданский» быт уже отторгли разум в иную область реальности, а Сергею страстно хотелось не хоронить мечту, а воплотить ее…
…
Первым затянувшегося молчания не выдержал Робертс.
– Почему вы настаиваете на изменении традиционной схемы сделок? – Напрямую спросил он.
Сергей, очнувшись от глубокой задумчивости, поднял взгляд.
– Потому, господин Робертс, что я знаком с двумя аспектами проблемы: Во-первых, я программист, а во-вторых, мне известны все нюансы российского бизнеса.
– Да? И что подсказывает ваш опыт?
– Ничего утешительного. Бизнес-проект, которые вы обрисовали, обречен на провал. Ваша продукция, при ее несомненной конкурентоспособности, страдает одним существенным для России минусом: программное обеспечение фактически не защищено от пиратского копирования, а основной упор как я понимаю, делается именно на продажи программных продуктов, верно?
– Да это сложившаяся мировая практика.
– Россия – особенная страна. У нас уже подросло новое поколение очень умных, сообразительных ребят. Вы глазом не успеете моргнуть, как ваши сервисные оболочки и прикладные программные продукты будут разобраны по винтикам, адаптированы для нашего пользователя и спокойно оттиражированы где-нибудь в подвале.
– То есть как? – Дейвид не смог скрыть своего внезапного потрясения.
– Очень просто. – Ответил Давыдов. – Не надо рассматривать меня, как диковинного монстра. Я всего лишь предельно ясно обрисовал проблему.
– Прошу меня простить, но в таком случае… какова цель вашего визита к нам? Мне казалось, что вы хотите заключить сделку, верно?
– Я по-прежнему хочу этого господин Робертс. Но вы должны в свою очередь усвоить сказанное мной, и тогда наш бизнес будет давать реальную отдачу. Я закупаю у вас тысячи компьютеров, но отказываюсь платить за программное обеспечение к ним. Это понятно?
Американец надул щеки и отрицательно затряс головой, будто у него назревал приступ эпилепсии.
– Ладно. Я не тороплюсь. Возможно, у вас хватит прозорливости, чтобы понять – двухсотпроцентная прибыль, полученная от реализации «железа» с лихвой покроет все убытки от нереализованных программных продуктов. У вас есть время, чтобы подумать, я уезжаю только через неделю.
Робертс перестал, наконец, трясти головой.
– Вы поразительный человек, господин Давыдоф…
– Нет. Я обыкновенный реалист.
…
Сделка так и не состоялась.
Из поездки он привез чувство непонятной обреченности и заставил себя забыть, похоронить мечту, в которой не оказалось места для него лично, опять с головой погрузился в мутный омут криминальных разборок… до тех пор, пока не перешагнул этим дождливым промозглым вечером порога общежития и не увидел Антона.
В прокуренном сумраке убогой комнаты, в нем вновь очнулись те мысли, но объяснить их Извалову не было никакой возможности. Он мог сделать лишь одно, – вытащить его отсюда, и дать возможность хотя бы попытаться войти в новую реальность.
Глядя на искалеченного, доведенного до полного морального и физического истощения Антона, он принимал спонтанные решения. Хотелось сделать так, чтобы этот неправильный мир треснул, и пресловутая дверь в будущее открылась, хотя бы для кого-то из их поколения. Возможно, тогда и он успеет проскочить по ту сторону кровавого, полуживотного существования?…
– Я не могу передать тебе своих мыслей, Антон. – Наконец произнес Сергей, нарушая затянувшуюся, тягостную тишину. – Ты медленно загнешься здесь, меня посадят или пристрелят, и никто не поможет ни мне, ни тебе… если мы сами не позаботимся о собственном будущем. Деньги уже не решают все, поверь на слово.
– А что ты хочешь от меня?
– Чтобы ты уехал со мной, прочел одну самиздатовскую брошюру и попытался разобраться, насколько она правдива.
Антон ненадолго задумался, затем покачал головой.
– Я практически не разбираюсь в современных компьютерах.
Давыдов молча встал подошел к запыленному «БК«, сдернул с него газетный лист и произнес с непонятным ожесточением в голосе:
– Научишься. Воевать мы то же не умели. Жизнь хороший учитель. У меня достаточно денег и я привезу к тебе не шлюх, как ты подумал, а настоящие, современные машины. Будешь осваивать все заново.
– И что потом? – Хмуро осведомился Антон.
– Потом? – Сергей вернулся к дивану, сел, вытащил из кармана пальто «Стечкин», долго смотрел на его вороненую сталь, местами чуть потертую и даже выщербленную в одном месте на самом срезе ствола. – Потом я утоплю его в лесном озере, соберу ребят и мы станем жить и работать иначе. – Наконец произнес он. – Я хочу уйти из этой реальности. Или изменить ее, но не теми методами, какими я вынужден действовать сейчас, понимаешь? Мне душно в этом болоте… А деньги и ствол… – Он вдруг покачал головой. – Это не пропуск в будущее, уж поверь…
Антон долго молчал.
Внезапное предложение Сергея казалось ему непонятным сиюсекундным бредом, но оглядевшись, скользнув взглядом по убогой обстановке своей комнатушки, он вдруг подумал, что терять ему, собственно, нечего.
– Я попробую. – Наконец ответил он.
– Вот и лады. – Сергей встал, не скрывая своего облегчения, нагнулся к Антону и легко поднял на руки его почти невесомое тело. – Пойдем отсюда… Я тебе такой компьютерный центр отстрою, что ни одному университету не снилось.
– Денег много? – Спросил Извалов, испытывая неловкость из-за своей ущербности. – Костыли мои не забудь.
– Не забуду. А деньги… – Сергей усмехнулся. – Ты не думай о них, ладно. Я же сказал, они не решают всех проблем. – Повторил Давыдов. – Смотри, головой не ударься. Двери запирать будем?
Антон только махнул рукой.
