4.
Генрих был зол, измучен и подавлен.
Он не мог определить, сколько прошло времени после визита кибрайкера.
Здесь не существовало даже смены дня и ночи, чтобы хоть как-то вести отсчет данности. Он не мог спать, не испытывал голода, лишь память постоянно подбрасывала неприятные сюрпризы, материализуя такие воспоминания, о которых он (как казалось в реальной жизни), позабыл давно и прочно.
Постепенно менялось его сознание. Приобретение импульсного пистолета на поверку оказалось не лучшей идеей. Генрих не мог в одночасье избавиться от укоренившихся привычек, но сцены из прожитой жизни становились все более невыносимыми, и он стал часто, бездумно пускать оружие в ход, уничтожая являвшиеся ему фантомы.
Память стала прерывистой, в ней теперь зияли пустоты, которые он не мог заполнить.
Вся скверна его жизни возвращалась к Генриху, но теперь он не мог использовать привычные приемы: ему не откупиться, не сбежать, нет возможности общаться даже с теми, кто окружал его в последние годы. В логре все потеряло смысл. Его железная воля оказалась не у дел, все, что он умел, являлось бесполезным, но рассудок еще не погиб, и, очнувшись от очередного приступа невыносимой боли (таким неприятным эффектом сопровождалось уничтожение участков памяти), он вновь думал о прожитой жизни, пытаясь отыскать в ней что-то, способное принести в пространство логра хотя бы иллюзию нормального существования.
А что для меня нормально?
Генрих понимал - он зашел в моральный тупик и бьется в нем, как рыба, выброшенная на берег.
Нормальным для него было бы организовать в виртуальном пространстве собственного логра преступное сообщество, наладив криминальный бизнес.
Нонсенс… Здесь ничего не стоят деньги, никому не нужна "дурь" с Окраины, да и что он может реально создать? Принять тех фантомов, что являются к нему из глубин открывшейся памяти? Их что ли организовывать? Ну да, весело будет. Одних убил собственноручно, еще по молодости, иных устранили по его приказу, когда Генрих стал "боссом". Веселая подберется компания. А главное - очень "приятная".
От мрачных мыслей пространство вокруг постоянно менялось, видимо элементарные знания, полученные еще в школе, находили выход, формируя такие природные явления, как облака, ветер, мелкий дождь…
Проклятье, даже укрыться негде.
Не в силах изменить собственного настроения Генрих стал думать, как ему укрыться от нудного, моросящего, непрекращающегося дождя, который к тому же сопровождался периодически налетающими порывами холодного ветра.
Хренова адаптивная реальность…
Дом.
Мне нужен дом.
Зольц понятия не имел как строятся дома, создать сложную конструкцию он, конечно, не мог, но решил хотя бы попытаться.
***
Спустя неопределенный промежуток времени, он сидел на том же самом месте, в очередной раз приходя в себя после вспышки неистовой злобы: явившийся из глубин памяти призрак, издеваясь над ним легко, одним толчком развалил стену из тяжеленных каменных блоков, которую Генрих возводил, прикладывая неимоверные усилия.
Естественно он не выдержал и застрелил призрака.
Еще один фрагмент воспоминаний безвозвратно был стерт из памяти.
Нет, прав был кибрайкер. Так я уничтожу сам себя…
Но где выход?
Он не может построить себе дом, не в состоянии вырастить дерево, может только убивать…
Беда Генриха заключалась в том, что привычные способы устранения проблем не подходили для окружающего пространства.
Уничтожая призраков, он убивал самого себя.
***
Генриха не хватило надолго. Его стало слишком мало - именно в такой формулировке.
Сознание уже не являлось целостным, он едва мог осознавать самого себя.
Зольц вплотную подошел в своих действиях к той черте, за которой начнется распад личности.
Все, чем он жил, потеряло смысл, обернулось против него. Генрих уже не контролировал собственных действий, утратив подавляющую часть жизненного опыта, он превратился в кого-то другого, упрямого, озлобленного помнящего лишь свое имя…
В таком состоянии, едва отдавая отчет в собственных действиях, он, наконец, оставил груду прямоугольных каменных блоков и медленно побрел в том направлении, куда ушел кибрайкер.
Последней надеждой, стремлением, стало желание покинуть свой логр.
Он не понимал, зачем и куда идет. Просто верил, что пепельно-серая равнина не бесконечна, а Ричард действительно оставил открытым проход в межмирье.
…
Длинная, нескончаемая череда впечатляющих образов…
Взгляду Генриха постепенно открывался хаос, который мы называем повседневной жизнью, с той лишь разницей, что в мире физическом определенные действия характеризовались термином "рутина", а тут принимали значение основополагающих поступков, определяющих статус той или иной личности в сложившемся конгломерате смежных миров.
Только незначительная часть увиденных реальностей сохраняла статичность, вторая, более многочисленная и неприятно поразившая воображение категория фантомных миров, попросту пустовала, - хозяева либо покинули их, либо матрицы личностей самоуничтожились в процессе трудной, а порой и попросту невозможной адаптации к абсолютной памяти и ограниченным возможностям общения.
Третий тип виртуальных реальностей, наиболее многочисленный, отражал полнейшее пренебрежение к выведенным логрианами законам виртуального существования: Генрих видел различные вариации проходов, начиная от рваных, безобразных дыр, сквозь которые сочилась серая хмарь межмирья, до оформленных архитектурными изысками тоннелей соединяющих между собой пограничные логры.
Там, где по определению должен существовать статиз, на самом деле кипела "жизнь".
По понятным причинам люди, попав в виртуальное заключение, испытывали два неодолимых стремления: во-первых, освободиться от неугодной части собственной памяти, и, во-вторых, воплотить в виртуальном пространстве те потаенные мечты, нереализованные амбиции, что не удалось осуществить в мире реальном.
Однако, помимо личных желаний людей, в пространстве логров продолжали функционировать законы, на основе которых формировалось любое виртуальное пространство. Не смотря на уникальную адаптивность логров, их безропотную "отзывчивость" человек, попавший в логр, мог испытывать лишь те эмоции, которые он уже вкусил при жизни. Что касается предметов или устройств, то тут дело обстояло еще более плачевно: как уже не раз убеждался Генрих, логр безропотно формировал облик, но для того, чтобы наполнить форму истинным, функциональным содержанием, системе требовались четкие инструкции, описывающие не только внешний вид, но и устройство желаемой модели.
В отличие от логриан, которые довольствовались малым и могли веками размышлять над правильным воплощением какой-либо модели, представители рода человеческого хотели получить многое и обладать предметом вожделения немедленно.
Среди многочисленных заключенных виртуальной тюрьмы лишь немногие обладали достаточной полнотой знаний, чтобы по-настоящему творить, у подавляющей же части личностей оставался небогатый выбор: либо сжаться, загнать свои амбиции, свою память в узкие рамки волевых запретов, либо биться в тенетах собственных мыслей, позывов, желаний, не имея возможности нормально реализовать их.
Благодаря усилиям кибрайкеров большинство обитателей фантомных вселенных, как и Зольц, получили свободу перемещения.
Так возникли реальности, напоминающие отстойники памяти, - люди приходили в логры, лишившиеся своих хозяев, и оставляли в них часть собственного "я" - ту самую неугодную, потаенную память, которую держали под запретом при жизни.
Негативные воспоминания десятков, если не сотен или тысяч заключенных, собранные в одном месте, формировали жуткие пространства, которые из-за адаптивности логров постепенно оживали, образуя нечто кошмарное…
Генрих ощущал себя как зверь, загнанный в ловушку.
Кругом его окружал сплошной нескончаемый и нужно сказать - опасный кошмар, сотканный из различных, причудливо смешавшихся образов.
Редкие фантомы настоящих личностей, обитающих в этой преисподней, оказались еще опаснее, чем стихийный синтез "брошенных" воспоминаний: они походили на совершенно одичавших, потерявших рассудок ментальных вампиров, от которых Зольцу приходилось либо прятаться, либо отбиваться, пуская в ход оружие, чтобы избежать плачевной участи, когда остатки его памяти стали бы достоянием обитателей жутких миров.
Казалось, что этому кошмару не будет конца.
Время окончательно потеряло смысл физической величины, превратившись в вечность.
***
Генрих менялся. Его личность таяла, все меньше оставалось воспоминаний, медленное, но неумолимое самоуничтожение казалось процессом неизбежным.
Он уже давно не стоил иллюзий, хотя подобная формулировка в фантомном пространстве звучала абсурдно.
Зольц прошел больше, чем несколько кругов ада. Наверное, телесные муки показались бы ему благом по сравнению с мучениями, что постоянно испытывал рассудок и сжавшаяся в маленький комочек, истерзанная душа.
При жизни Генрих никогда не придавал значения собственной душе. Он полагал, что ее не существует. Научившись при помощи волевых усилий загонять любые поползновения совести в глубины подсознания, Зольц думал, что решает проблему, но на самом деле лишь накапливал ее.
Теперь он раскаивался в этом, но… слишком поздно.
Он и здесь, в пространстве соединенных друг с другом логров, натворил немало непоправимого, применяя стереотипы прижизненного поведения к уникальной реальности…
…Генрих стоял на берегу мутного ручья, который протекал через мрачную чащобу уродливого леса. Мертвые деревья с корявыми, лишенными листьев, черными ветвями, обступали его со всех сторон.
Он знал, что этот лес, равно как и обитающие в нем призраки, не более чем гротескная форма чьих-то тяжких воспоминаний.
Между деревьев, которые, будто насмехаясь над привычными для рассудка закономерностями, жили, изгибали ветви, тянулись к нему, то и дело мелькали смутные эфемерные образы - брошенные тут призраки, фрагменты памяти о грязных поступках и их жертвах.
Наверное, тех личностей, что создали данный "отстойник памяти", более не существовало. Они распались. Генрих и сам находился на грани распада, ощущение собственной нестабильности постоянно присутствовало в нем. Теперь он искренне сожалел, что уничтожал собственную память, фрагмент за фрагментом удаляя казавшиеся неудобными образы.
Прав был тот кибрайкер. Тысячу раз прав. Но как возможно исправить содеянное?
Нет выхода. Он заблудился, давно потеряв дорогу к своему логру. Да и что толку искать его? Наверняка покинутое пространство превращено в такой же "отстойник".
Мне бы вернуть все… Начать с начала…
Нет, в одну воду нельзя войти дважды. Даже тут.
Мысли Генриха прервало появление призрака. Сначала он увидел лишь смутный контур человеческой фигуры в порванном скафандре биологической защиты, затем, по мере приближения, зыбкий образ начал принимать более детальные черты.
Лицо незнакомца за разбитым забралом было поражено какой-то формой экзобиологической дряни, чем-то вроде клочковатого мха, который сросся с кожей несчастного. Его побелевшие губы постоянно шевелились, с мукой произнося одни и те же фразы:
– Он меня бросил… Я молил его… А он оставил меня умирать…
Призрак брошенного здесь воспоминания вышел на берег ручья, споткнулся об выступающий из праха узловатый корень "мертвого" дерева, и вдруг умолк, заметив Генриха.
По взгляду фантома стало ясно, - он бродит тут так давно, что логр начал воспринимать фрагмент чьего-то воспоминания, как нечто отдельное, обособленное.
Поступок, который совершил Зольц, еще недавно показался бы ему невероятным.
Он подошел к распластавшемуся на берегу мутного ручья призраку и склонился над ним.
– Ты кто?
Призрак с трудом приподнял голову.
– Помоги… Умоляю… Я биолог… Экзобиолог из разведывательной экспедиции.
– Как тебя зовут?
– Я не помню. Болезнь. Она поразила меня после случайного падения. Я порвал скафандр и разбил забрало шлема. Он был рядом, но сбежал… Я молил его…
– Кто сбежал?
– Не помню…
Генрих собрал остатки своей воли и разума.
Этот призрак говорил. Явление не такое уж феноменальное, почти все фантомы что-нибудь твердят, но этот хотя бы попытался ответить на вопрос.
Почему? Как воспоминание может осознавать себя?
– Твой напарник… Он тоже был экзобиологом? - После долгого размышления спросил Зольц.
– Да… Я плохо помню. Но он бросил меня умирать.
Генрих вдруг понял, почему призрак обрел некоторую самостоятельность и устойчивость, демонстрируя качества личности.
Тот человек, который бросил умирать своего напарника, обладал теми же знаниями что и несчастный, скончавшийся от экзобиологической заразы на неведомой Зольцу планете. Это означало только одно, оказавшись тут и вспомнив свое преступление, тот сбежавший экзобиолог невольно вспоминал о профессиональных качествах коллеги, о знаниях которые мог бы применить, спасая его. Он мучился угрызениями совести и, не выдержав их, вторично бросил тут, среди мрачного леса, не человека, конечно, но полноценное воспоминание о нем, не понимая того, что вместе с мучившим его призраком отдает "отстойнику" частицу самого себя, вместе с теми знаниями, которые являлись общими для двух коллег по биологической экспедиции.
Зачем мне чужие грехи, когда своих хватает?
Генрих лишь мимолетом подумал об этом. Его личность стояла на грани распада. Он ненавидел самого себя. Что толку стать одним из призраков этой мрачной чащобы? Возможно, существует другой путь? Не уничтожать воспоминания, а принимать их, такими, каковы они есть, хранить в себе, чтобы больше не повторять ошибок прошлого?
Если бы Зольцу сказали, что он станет мыслить таким образом, Генрих бы лишь фыркнул в ответ. Подобного не могло случиться с ним в той, потерянной и проклятой навсегда жизни.
Теперь измученный, опустошенный, едва помнящий собственное имя, он мог.
Не только мог, но и хотел. Назло всему. Назло этому чудовищному лесу. Не только ради того чтобы выжить, но и заново воссоздать себя, другим, не таким как прежде.
Риск?
Конечно, он был. Но Генрих дошел до той стадии отчаяния, когда любой выход из тупика казался ему благом.
Не убивать воспоминания, а собирать их, осмысливать, примирятся с призраками, принимая частицы знаний и крупицы душ.
Ты перестанешь быть самим собой.
Не беда.
Генрих склонился к несчастному и тихо произнес:
– Я помогу тебе. Дай мне руку.
В следующий миг, когда их пальцы встретились фантом внезапно задрожал, сливаясь с фигурой Генриха.
Не бойся. Мы выйдем их этого леса… - мысленно произнес он. - Или лучше попробуем изгнать его отсюда.
