На первый взгляд прием действительно проводился в честь каймакама, священника и старосты. Но на самом деле они, подобно делегации почетных поручителей на благотворительном балу, становились лишь необходимыми элементами. Когда молодой холостяк приглашает в свой дом толпу девушек, а власти закрывают на это глаза, возмущение жителей квартала неминуемо. Но если на праздник прибывают высочайшие представители органов управления, церкви и квартальных властей, вопросов можно избежать. Под этим предлогом мы имели возможность захлопнуть двери перед носом толпы, сбежавшейся к порогу, и без страха веселиться всю ночь.

Гости и слова бы не сказали, увидев, что среди нас есть несколько девушек. Более того, прислуживать каймакаму, главному священнику и старосте у накрытого стола было их прямой обязанностью.

Барышни в новых платьях разоделись так, словно шли на свадьбу. Каждая повязала по фартуку в оборках. Они порхали вокруг стола с блюдами, подносами и графинами, словно мотыльки.

Во главе восседал каймакам, по правую руку от него мы посадили священника, а по левую — квартального старосту.

Все трое надели выходные костюмы. Каймакам был в сюртуке, квартальный староста — в бесформенном шерстяном пиджаке с закрытым воротом, похожем на мундир военного. На его груди красовался серебряный орден Меджидие. На груди главного священника болтался крест, отделанный бирюзой и изумрудами, огромный, словно колокольчик на шее у верблюда.

Вот только перед самым началом торжества тетушка Варвара устроила совершенно неуместную сцену, чем испортила нам настроение, правда, ненадолго.

По праву хозяйки дома старая дева поочередно приветствовала гостей фразой «добро пожаловать», нашла поэтичные слова благодарности для каждого, а затем покрыла лицо черным тюлевым платком и зарыдала. Мы удивленно переглядывались, не понимая, в чем причина этих внезапных слез.

Стематула и Марьянти под руки отвели тетушку к умывальнику, помогли ей умыться, прикрыв накрахмаленный воротничок ее платья салфеткой, чтобы он не намок.

Через некоторое время старая дева, глядя спокойно и смущенно, вернулась к столу. Чтобы не пачкать тюлевый платочек, она вынула из кармана юбки другой и, утерев нос, поведала причину внезапного кризиса:

— Если бы Кегам был жив, он сейчас находился бы среди нас. Тридцать лет назад моя мать намеревалась устроить пир по случаю нашей свадьбы, но он умер. Тогда мы жили в достатке, трех овец специально откармливали ягодами и листьями винограда, чтобы угостить бедняков. Великий Аллах не сжалился над Кегамом, хотя тот был так молод. Но он должен был пожалеть бедняков церковного квартала.

Гости сидели со скучающим видом и уклончиво бормотали скороговоркой: «Что делать, все в руках Аллаха. Всем нам предстоит умереть» — и желали закончить разговор как можно скорее. Но тетушка не понимала общих настроений и неподобающим образом продолжала рассказывать, как увидела возлюбленного в гробу.

Собравшиеся впали в уныние. Покойный Кегам стал нежданным гостем на вечере и решил загубить застолье и испортить всем настроение.

К счастью, отец Хрисантос оказался большим профессионалом во всем, что касается похорон. Он встал, и невидимый, но преисполненный неземной гармонии голос с вершины его грузного тела произнес небольшую проповедь:

— На все воля Господа. Не следует беспокоить мертвых в могилах. Если мы упоминаем умерших не в молитве и не в дни поминовения, мы заставляем их кости гореть, словно в адском пламени.

Проповедь произвела впечатление не только на тетушку Варвару, но и на всех нас, так что волосы встали дыбом. Я видел, как Марьянти, которая стояла за пределами светового пятна вокруг стола, крестится в темноте, а лицо остроносой Рины от волнения вытягивается все сильнее.

Каймакам понял, что за махинацию проворачивает священник, и вставил пару значительных реплик:

— А наша религия полностью запрещает траур. Ведь это есть «сомнение в воле Аллаха».

После таких слов тетушка Варвара совершенно растерялась и была повержена.

Каймакаму и отцу Хрисантосу быстро удалось вернуть веселье за стол. Каймакам пил ракы, священник — вино, а старый больной староста не имел возможности присоединиться к ним и довольствовался мятной водой, бокал с которой он поднимал и опускал, вторя остальным.

Лефтер-эфенди примешивал к мятной воде немного обычной, чтобы создать некоторую мутность цвета, присущую ракы. Тетушка Варвара, в хозяйстве которой, как в аптеке, было все, предложила:

— У меня есть анис, Лефтер-эфенди, я могу растолочь его ложкой и принести, хотите? Мятная вода будет больше похожа на ракы...

Квартальный староста поначалу обрадовался, посчитав, что нашел новый способ утешения для тех, кто отказался от ракы. Но, отпив пару глотков мятной воды с анисом, он с отвращением поставил бокал на стол и испуганно сказал:

— Сегодня я уж выпью бокал настоящей ракы за всех присутствующих. Не умру же я от одного бокала... Но прошу вас, мадам не должна знать.

Тетушка Варвара обрадовалась, что староста дал повод для шантажа.

— Как можно, — заверила она, — я буду держать рот на замке. И, погрозив девушкам пальцем, она добавила: — Если вы разболтаете мадам Ангелики или кому-то еще, что Лефтер-эфенди пил ракы, я вам рты разорву, до самых ушей.

Ближе к середине трапезы каймакам, указывая на девушек, произнес:

— Ой-ой! Барышни из-за нас не только устали, но еще и остались голодными.

Я немедленно ухватился за такую возможность и начал осуществлять план, который разработал два дня назад:

— Да, меня это тоже огорчает. Хорошо, если они поедят где-нибудь в уголке.

Тетушка Варвара посчитала, что это противоречит этикету, и возразила:

— Как можно, гости ведь не закончили есть! Что, у них в глотках петухи запели? Слава богу; на кухне полно еды. Будет время — поедят.

Но оказалось, что все сидящие за столом поддерживают меня. В конце концов, девушки тоже были гостями этого дома.

Когда старая дева увидела, что в кухонные дела вмешиваются, а хитроумные планы рассыпаются в прах, ее охватил ужас, и она вскочила с места.

Но наша встречная хитрость уже начала осуществляться.

Тетушка Варвара с изумлением увидела, как из дверей появились друг за другом два маленьких столика, и девушки проследовали с ними в противоположный конец сада, подальше от фонаря. Через несколько минут столы застелили белой скатертью, на них появились тарелки, а вокруг выстроились стулья, принесенные из дальнего угла двора.

Продолжая ломать комедию, я посмотрел на фонарь над головой:

— В той части сада темно... Барышни не увидят, что едят... Перенесите столы поближе, в эту сторону...

Столы вновь поднялись в воздух и медленно продвинулись в нашем направлении. Я все еще смотрел вверх, оценивая степень освещения.

— Ничего не вышло... Все равно темно... Еще немного... и еще... — говорил я.

Тут, слава Аллаху, подал голос каймакам:

— Дети, хватит, что уж теперь... соедините столы.

И под новые крики тетушки Варвары столы причалили друг к другу.

Я сидел на стыке столов. Девушки суетливо перебегали с места на место, словно играли в капмаджа, и поэтому Стематуле удалось сесть рядом со мной.

Поначалу она посчитала, что ловко обошла всех подруг, получив такую привилегию — сидеть со мной плечом к плечу, и от радости кипела, как самовар. Но вскоре, увидев, что Рина расположилась напротив и тянется ко мне своим острым личиком, Стематула поняла ошибку в своем расчете и очень расстроилась. Мы сидели бок о бок и видели друг друга, только когда поворачивали голов, чтобы перекинуться словом-другим. Между тем Рина находилась прямо напротив меня, под фонарем, свет которого скрывал веснушки и неровности ее лица. Оно отливало волшебным блеском, а ее глаза смотрели прямо в мои.

Бедная Стематула чего только не делала, чтобы заставить меня обратить на нее внимание. Иногда она даже осмеливалась схватить меня за руку, заставляя обернуться в ее сторону. Но принужденное общение длилось не более полуминуты, затем я отворачивался к старшим, сидящим во главе стола, и вновь поворачивался к тем, кто находился напротив.

Тетушка Варвара догадалась, что все эти манипуляции я совершил, чтобы пригласить девушек к столу. Она не сердилась, только многозначительно улыбалась, словно говоря: «Оказывается, вот ты какой!», качала головой и грозила мне пальцем, когда наши взгляды пересекались.

Рина захотела мне что-то рассказать и, словно не желая, чтобы ее слышали старшие, наклонилась вперед.

Стематула не выдержала:

— Осторожнее, Рина, у тебя такой длинный нос... Еще попадешь им прямо в рот Кемаль-бею... — Ее голос звучал как свист, нервно и агрессивно.

Рина не рассердилась. Она лишь высунула язык и прошлась им по губам и зубам, словно облизываясь, а затем подняла глаза к фонарю и пожала плечами:

— Что поделаешь... На то была воля Аллаха.

Я испугался, что прямо за столом вспыхнет новая ссора, поэтому насупил брови и осадил Стематулу:

— В чем дело?

Бедняжка сразу затаилась, как котенок, которому щелкнули по носу, и больше не произнесла ни слова.

Чтобы скрасить вечер, мы собирались взять у соседей старенький граммофон. Тетушка Варвара воспротивилась, сказав, что это будет неуважительно по отношению к главному священнику, однако мы предложили ей компромисс. В соседнем доме жила бедная прачка по имени мадам Ангелики. Граммофон решили поставить в ее саду, за оградой, чтобы старая дама иногда меняла пластинки.

Как назло, в тот вечер старик, муж прачки, заболел и слег с высокой температурой. Тем не менее несчастная женщина не отходила от двери и заводила граммофон, стоило нам легонько постучать по ограде, — из большого уважения к остаткам еды, которые мы обещали принести ей за услугу.

Думая об отце Хрисантосе, мы исключили было музыку из программы, но, как ни странно, он обрадовался ей больше всех.

Мадам Ангелики не умела читать, поэтому ставила пластинки как попало, в случайном порядке, так что следом за турецкой песней-мани звучала греческая газель, а ее сменяла хороводная мелодия касап.

Внезапно отец Хрисантос изъявил желание еще раз послушать одну турецкую песню. И, что самое необычное, даже продекламировал первый куплет, нараспев, будто читая молитву, и назвал имя композитора: Хаджи Ариф-бей.

Я немедленно вскочил с места.

— Мадам Ангелики не сможет прочесть, что написано на пластинках! Если позволите, мы принесем граммофон сюда, — сказал я и в сопровождении девушек направился к забору.

Переносить граммофон поверх ограды было опасно. Но мы решили, что обходить по улице долго, поэтому я выдернул одну гнилую доску и переправил граммофон вместе с пластинками через дыру в заборе.

В начале вечера, когда обсуждались серьезные темы, главный священник показался мне Демосфеном, теперь же он часто перегибал палку, комичным и даже почти явным образом все больше напоминая Аристофана.

Лефтер-эфенди производил впечатление человека больного, простодушного и потерявшего интерес к жизни. Казалось, что он обитает в каком-то другом измерении. Тетушка Варвара была тысячу раз права в своих опасениях. Не существовало незнакомых ему людей, неизвестных для него земель и не услышанных им сплетен о государственном строе. Но, что самое удивительное, его безжалостный сарказм выражался тщательно подобранными словами, и ничто в его речи не вызывало подозрений каймакама и священника. Критику высокопоставленных лиц он всегда начинал молитвой и хвалебными речами.

Кто знает, который был час. А сюрпризы тетушки Варвары все не кончались.

Время от времени она исчезала на пару минут, чтобы затем появиться с очередной тарелкой или подносом в руках. Когда она возвращалась к столу, священник безнадежно разводил руками.

— Ах, госпожа... Ах, госпожа... Что же вы не сказали, я бы оставил место для этого блюда, — то и дело причитал он.

Однако, слегка принюхавшись и детально разглядев содержимое тарелки, словно красивую картину, он опять вдохновлялся.

Тетушка Варвара под предлогом званого вечера накрепко заперла входные двери и окна, чтобы толпа, собравшаяся у порога, не могла проникнуть внутрь. Тем не менее несколько детей, привлеченных запахом еды, перепрыгнули через забор запущенного соседского сада и принялись разглядывать нас из-за ограды. Я давно заметил это, но ничего не говорил, опасаясь, что тетушка Варвара поднимет шум.

Я часто видел на улице маленького мальчика по имени Сими. Он был сирота, питался отбросами, подобно уличным собакам, и ночевал в лачужке около церкви, крохотной, как конура.

От девушек я узнал, что люди квартала до прошлого года помогали Сими и пускали его спать в свои дворы. Но после того как мальчик начал подворовывать, все испугались. Теперь в него бросали камни и палки, едва завидев у открытой двери.

В ту ночь среди детей на задворках сада находился и Сими. Но в отличие от друзей он не довольствовался дырой в доске, через которую можно было смотреть. Припав лицом к земле, он прополз под забором и просунул голову внутрь. Теперь пыльный пучок его растрепанных волос торчал из куста дикого цикория.

Каким-то образом тетушка Варвара все же заметила детей и, схватив кочергу, накинулась на них. Все быстро сбежали. Но бедный Сими не смог уберечь свою голову и заверещал, как крыса, которой прищемило нос мышеловкой.

Я вскочил, намереваясь во что бы то ни стало впустить ребенка внутрь и накормить где-нибудь в уголке. Но было уже поздно: тетушка Варвара сполна угостила несчастного Сими, и он с воплями убежал.

В общем, вечер удался на славу. Вот только, когда подали кофе, священник Хрисантос начал клевать носом. То и дело он уносился в мир возвышенно-духовных видений, улыбаясь во сне долме и сладостям, которые приготовила тетушка Варвара.

Лефтер-эфенди тоже вел себя странно. Он не спал, а, наоборот, таращил глаза и сидел очень прямо и неподвижно. Только его грудь порой поднималась с таким звуком, словно он плакал. Что касается каймакама, он собрал девушек вокруг себя и, судя по всему, заигрывал с ними (пусть это будет на его совести!). Я еще не достиг того возраста, когда знаешь, как взрослый мужчина может перешучиваться со знакомыми барышнями, не выходя при этом за рамки приличия. Поэтому я счел шутки каймакама чисто отеческими и ничего плохого не подумал.

Да, прием прошел очень весело. Если бы в последний момент Лефтер-эфенди не упал в обморок и не перепугал нас, веселья, наверное, было бы еще больше.