Шестиноги

1.

Приступая к своему повествованию, я отчетливо сознаю, что мой одинокий труд может пропасть втуне, ведь, скорее всего, никто и никогда не прочтет эти строки. Но крохотный проблеск надежды не меркнет в моем желудке, и потому я обращаюсь к беспредельности Вселенной, ко всем очагам разума, чья совокупность неподвластна пространству и времени. Уповаю на то, что мне удастся довести начатое до конца, и рано или поздно эта рукопись попадет в лапы разумных существ, а значит, великие свершения нашей могучей расы станут всеобщим достоянием. Пусть они послужат уроком и примером для тех, кто возжег светильник разума и гордо несет его по тернистой стезе прогресса.

Захватывает дух, едва пытаешься охватить мысленным взором эпохальный путь, по которому прошел мой народ на глазах одного-единственного поколения, а ведь я имею честь и гордость к оному поколению принадлежать; более того, мне выпало присутствовать при событии, послужившем рубежом между убогим доисторическим периодом и новой блистательной эрой сознательного восхождения к высотам цивилизации.

Итак, в Первый день Первого года Новой эры, едва благодатное светило взошло и озарило девственную глушь моего родного селения, отцы разбудили меня, накормили завтраком и отправили в образовальню. Замечу походя, что все три моих отца пользовались уважением соседей. Двое из них оставили после себя незаурядные хореические образцы интимной лирики, а третий написал рассуждение о провиденциальном значении семечек нгута, стяжав немалую славу — трактат прочли даже в заречном селении, после чего тамошний старейшина явился к нам, дабы выразить автору глубочайшую признательность.

Даже сейчас, в преклонном возрасте, я с необыкновенной отчетливостью помню, как семенил в образовальню, дожевывая на ходу вяленую чавчавку и выплевывая семечки, а росистые хвощи приятно холодили брюшко. Ничто вокруг не предвещало глобальных перемен. Правда, звездочеты уже несколько дней кряду судили и рядили о новой блуждающей звезде, которая четырежды за ночь пересекает небосклон, однако их споры мало кого заинтересовали. Я по малолетству вообще пропустил те разговоры мимо слуха.

Тем утром познающие, как всегда, расположились полукольцом вокруг дерева ураур на околице, и тот из старейшин, который отправлял должность наставника, взгромоздился на корневой нарост, вылощенный до блеска его предшественниками. Беседа, которую начал наставник, ничем особенным не отличалась и не заслуживала бы упоминания, однако последующие события, по иронии судьбы, имели к ней непосредственное касательство. Ибо всеуважаемый старейшина выбрал тему донельзя избитую, перепетую множеством виршеписцев и любомудров, а именно, тему о том, сколько ног должно быть у разумного существа.

Увы, доводы наставника отнюдь не блистали новизной или же утонченностью. Сначала он доказал, что четвероногие создания имеют ограниченные возможности для духовного совершенствования в силу того, что не могут без угрозы для равновесия высвободить хотя бы одну пару конечностей. При передвижении все их ноги должны быть задействованы. Это угнетает конечности, которые становятся грубыми, массивными, и те участки мозга, которые ими управляют. Далее, четвероногие лишены длинных подвижных усиков, это резко ограничивает их способность к выразительной жестикуляции, следственно, служит серьезным препятствием на пути к общению и обмену идеями. Затем наставник перешел к апологии шестинога — идеального телесного вместилища для творческого духа. Однако закончить рассуждения ему не удалось, ибо окрестности сотряслись от страшного рева, возвестившего о начале новой эры.

Казалось, небо разверзлось, и чудовищный огненный сноп обрушился с высоты на близлежащую каменистую пустошь. С изумлением и ужасом следили мы, как в клубах пламени, тучах взорванной пыли опускается с небес огромная, ни на что не похожая махина, отливающая странным блеском, точно гладь реки поутру. В считанные мгновения она опустилась на землю, душераздирающий рев смолк, огонь погас, и лишь гигантское облако пыли клубилось на месте происшествия, тихонько развеиваясь, опадая прихотливыми пепельными прядями.

Любознательность недолго боролась со страхом в наших детских душах. Дружно, не сговариваясь, мы помчались к пустоши, забыв обо всем на свете и не слушая увещеваний наставника. Все сразу поняли, что произошло чрезвычайное, небывалое событие, и каждый житель селения со всех ног поспешил туда, где приземлилось поразительное сооружение.

Остановившись поодаль, мы созерцали диковину, теряясь в догадках. Посреди равнины возвышалась мощная скала из необыкновенного блестящего материала, ее макушка достигала кучевых облаков, а нижняя часть опиралась на грунт шестью широко расставленными лапами. Признаться, многие поначалу решили, что перед нами некое небесное существо, быть может, посланец Вседержителя, и стали обсуждать, какие дары и формы поклонения будут наиболее приличествовать случаю. Однако я выразил сомнение, ведь Вседержитель, как известно, обладает усиками, в точности, как и мы, его чада, следовательно, посланец Вседержителя также должен их иметь. Взрослые не сочли зазорным со мной согласиться, а один из старейшин одобрительно похлопал меня по спине и заявил, что-де из этого малыша выйдет толк.

Другой повод для недоумения дал тот факт, что все мы отчетливо видели ревущий столб огня, однако никто не мог разглядеть на пустоши ни гари, ни пепла. Карликовый кустарник, там и сям торчавший из расщелин, нисколько не обгорел и привольно шелестел своими алыми листочками на ветру.

Но самое потрясающее ждало нас впереди. Прошло некоторое время, сверкающий колосс не подавал никаких признаков жизни, и толпа селян мало-помалу подобралась поближе. Один из старейшин осмелел настолько, что приблизился к колоссальной лапе таинственного сооружения и потрогал ее. Словно бы разбуженная этим прикосновением, громада ожила. В ее нижней части раскрылась прямоугольная пасть, и оттуда высунулось нечто вроде языка. Разумеется, все мы дружно бросились наутек. Однако, достигнув края пустоши, мы сочли себя в безопасности, остановились, чтобы отдышаться и посмотреть, что делается позади. Блестящее чудище стояло, как вкопанное,

а его длинный, твердый и плоский язык наклонно уперся в камни и замер. Мало того, в глубине темной пасти возникло какое-то шевеление, и немного погодя мы увидели несколько странных, ни на кого не похожих существ. Они преспокойно вышли из пасти, спустились по языку наземь и встали там разрозненной группкой, озираясь по сторонам.

Прежде всего, нас потрясло то, что эти существа имели только две ноги, но при этом лишены были крыльев. А их верхние конечности оказались столь замысловато устроены, что мы не сразу составили себе верное представление об их анатомии. Эти так называемые «руки» соединялись с третьей конечностью, лишенной суставов и оканчивавшейся заостренной лопастью; называлась она, как мы позже узнали, «лопатой». Однако «лопата» вовсе не являлась частью тела двуногов, а служила, как выяснилось позднее, в качестве так называемого «личного оружия», вдобавок ее можно было использовать для «земляных работ», к которым пришельцы имели неизъяснимое пристрастие. Поскольку я слабо знаком с онтогенезом двуногов и их религиозными обрядами, не берусь судить о корнях столь противоестественной тяги к тяжелому и зачастую бессмысленному процессу рытья земли. Так или иначе, большинство наших удивительных гостей предпочитало не расставаться со своими «лопатами», породив тем самым в среде шестиногов нелепую моду носить при себе какой-нибудь древесный сук, желательно прямой, прочный и увесистый.

Возвращаясь к моменту первой встречи, я хочу отдать должное мудрости и доблести, которые выказал мой троюродный дядя, теоретик в сфере нижней пищеварительной системы и виршеписец физиологического направления, носивший имя Кррхр. Он смог понять, что мы имеем дело с представителями разумной расы из других миров, а главное, сумел действовать на уровне ответственности, которую такое понимание накладывало.

Никогда не изгладится в моей памяти величественная картина — колоссальный космический корабль, несколько двуногов с «лопатами» наперевес, и Кррхр, медленно идущий им навстречу, время от времени останавливаясь и с подчеркнутым миролюбием жестикулируя. Когда Кррхр преодолел половину расстояния, разделявшего нас и наших небесных гостей, из среды последних выступил один и двинулся навстречу Кррхру. Итак, отважный шестиног и достойный двуног сошлись лицом к лицу и остановились в нескольких шагах друг от друга. Стало возможным сравнить их размеры — длина туловища у них была примерно одинакова, в этом мы убедились, когда Кррхр уселся наземь и приветственно сложил лапы на брюшке. Двуног отличался более массивным телосложением и крупной, подвижной головой. Некоторое время они разглядывали один другого, затем пришелец открыл рот и произнес историческую фразу — первую, услышанную нами от великих небесных братьев. Обладавший безупречной фонетической памятью Кррхр тут же ее повторил, сочтя сказанное приветствием. Это вызвало у пришельцев бурную реакцию — как выяснилось при дальнейшем общении, то был знак удовольствия и одобрения, именуемый «ржачкой». Произнесший же фразу двуног, державший свою «лопату» наперевес, опустил ее и тоже «заржал». Кррхр почувствовал, что дело идет на лад, и выразил удовлетворение, как водится у нас, ритмическим попискиванием, вызвав ответный новый взрыв «ржачки».

Так было положено начало беззаветной, нерушимой дружбе шестиногов и двуногов, а заодно — историческому процессу на нашей планете.

Следует подробно остановиться на той первой фразе, которую произнес двуног и старательно повторил Кррхр. Она глубоко запечатлелась в нашей народной памяти, однако, даже впоследствии, вполне овладев языком двуногов, мы не смогли понять ее смысл. Парадокс этого знаменитого на весь наш мир высказывания заключается в том, что каждое слово в отдельности является понятным и никаких двусмысленностей не содержит. Однако в своей совокупности эти слова не означают ничего и становятся бессвязным, алогичным набором лексем. Попытки обратиться за истолкованием к самим двуногам оканчивались ничем — небесные братья ссылались на трудности перевода и всячески уклонялись от прямых ответов. Лучшие умы среди наших любомудров и логистов бились над расшифровкой сверхъестественной фразы, но тщетно. Видимо, здесь пролегает граница между разумением великих небесных наставников и нашим мышлением, отягощенным атавистическими чертами и доморощенностью.

Что касается самой фразы, то я ее с удовольствием процитирую для любителей головоломок. Итак, в то утро пришелец, разглядывавший Кррхра. произнес: «Мать честная, ну и таракан!».

2.

Итак, свершилось потрясающее и судьбоносное событие — нашу планету посетили представители иной, высокоразвитой цивилизации. Значение такого факта трудно переоценить. Именно благодаря ему шестиноги смогли осознать всю глубину своей отсталости, устыдиться и дружно, широким шагом двинуться к высотам прогресса.

В космическом корабле, как выяснилось, размещалось около полутора тысяч двуногов, причем преобладали самцы, а самки составляли примерно четверть от общего количества: за время полета некоторые из них произвели на свет детенышей.

Первым делом двуноги занялись постройкой хижин и вскапыванием земли. Вскоре луговина близ речки, которую они облюбовали для поселения, оказалась сплошь перекопана и вдобавок окружена глубокой канавой и крутой насыпью. Мы, шестиноги, каждодневно общались с небесными гостями, стараясь усвоить их язык. Вскоре многие из нас начали сносно изъясняться по-двуножьи. Многовековые занятия поэзией, любомудрием и логистикой отшлифовали наши умы и подготовили их для восприятии иного языка и новых откровений. Само собой разумеется, именно мы, как менее развитая раса, стремились приобщиться к духовному миру двуногов, а не наоборот. Сразу же мы обогатились принципиально новым, краеугольным понятием —«халява».

Едва общение пошло на лад, двуноги ясно дали понять, что не желают делиться своими знаниями безвозмездно. «На халяву не пойдет»,— мудро заявили они, отстаивая систему своих ценностей, недоступную поначалу для наших непросвещенных соотечественников. Ведь мы издревле жили именно «на халяву», собирая произрастающие в избытке плоды и оделяя ими друг друга, чтобы все, включая престарелых, немощных и малолетних, имели пропитание в достатке. Противоестественность и реакционность такого обычая мы осознали только благодаря двуногам. Именно наличие балластных слоев населения заставляло нашу цивилизацию топтаться на месте. Но с приходом небесных братьев шестиноги сделали резкий рывок по историческому пути — и вскоре наша община очистилась от никчемных старикашек и калек, которые сами собой перемерли от недоедания. Так население самоосвобождалось от лишних элементов, чтобы энергичной, монолитной массой двинуться ко всеобщему процветанию.

Сам я целыми днями крутился в поселке двуногов, стараясь приобщиться к их прогрессивным идеям.

Немало перетаскал я туда чавчавки, ураура и молодых хвощей, порой в ущерб для собственного желудка, однако тем дороже становились приобретаемые познания, тем глубже запечатлелись они в моем сознании.

Чаще других меня удостаивал беседы высокий, жилистый двуног с багровыми рубцами на так называемой «морде». Звали его Бульт, но, по бытующей среди небесных гостей привычке носить два имени /одно от рождения, другое благоприобретенное — «кликуха»/, собратья предпочитали называть его «Гайкой».

В первую очередь мне хотелось узнать о целях и задачах межзвездной экспедиции двуногов. Отмечу, что «Ганка» на расспросы отвечал большей частью односложно, поглощенный пережевыванием моих подношений, и не любил вдаваться в подробности. Поэтому информация, полученная от него, нуждалась в осмыслении и логическом развитии, чтобы в результате сложилась целостная картина. К примеру, на вопрос о том, как формировался состав экспедиции, он пробурчал: «Ну, того-этого, кто особенно отличился, тех захомутали и выслали». Такая лапидарность свидетельствует о его скромности и позволяет прийти к некоторым выводам. Очевидно, могущественная цивилизация избрала именно своих лучших представителей /тех, кто «особенно отличился»/ для полета к другим мирам. Немало трудов стоило выяснить, какие конкретные заслуги предопределили включение Бульта в состав экспедиции. Он неохотно распространялся на эту тему, однако после настойчивых расспросов сообщил, что главным поводом послужил его поразительный, с моей точки зрения, поступок: «замочил одного гада легавого». Иными словами, Бульт лишил жизни другое двуногое существо. Столь экстра-ординарное действие было непонятно и чуждо нам, прозябавшим в своей галактической глухомани, где все живое пользовалось статусом священной неприкосновенности. Примечательный факт: многие понятия и обозначавшие их слова нам пришлось заимствовать непосредственно у двуногов, к примеру, «принуждение», «насилие», «убийство», а ведь это неотъемлемые атрибуты их цивилизации.

Сбитый с толку и крайне заинтригованный, я без устали и не скупясь на фрукты, расспрашивал моего дорогого «Гайку» о причинах того «убийства», за которое он удостоился почетной «высылки» к звездам, и в конце удалось выяснить следующее. «Легавыми гадами» доблестный Бульт называл неизвестный мне разряд двуногих, не представленный ни единой особью в составе экспедиции. Главная функциональная особенность, позволяющая выделить «легавых гадов» в отдельную общественную группу, заключается в том, что они «мешают нормальным людям нормально жить». Кстати, «люди»— самоназвание двуногов. В то время, на заре прогресса, я догадался с немалым трудом, что «Гайка» уничтожил себе подобное разумное существо из высших побуждений, стремясь к лучшей жизни для себя и других. Значит, его немыслимое деяние имело столь же немыслимую ценность. Значит, существует некая иррациональная форма добродетели, которая превосходит заурядную пресную добродетель подобно тому, как множество иррациональных чисел всегда мощнее множества рациональных. Признаться, с тех пор я стал смотреть на Бульта иными глазами. Его несуразный, уродливый облик двунога перестал меня шокировать, ибо разум призван примирять непримиримое, а в моем друге как раз сочетались две крайности — отталкивающая внешность и потрясающая сила утонченного духа.

Также я почерпнул кое-какие сведения о героическом путешествии двуногов. Их космический корабль целиком управлялся особым искусственным разумом, а полет пролегал в дальние, совершенно неизведанные области нашего звездного скопления. Никто из двуногов не мог взять на себя управление звездолетом и своевольно изменить курс. Найдя пригодную для жизни планету и тщательно ее исследовав, искусственный разум совершал посадку и самоуничтожался. Поэтому экспедиция никогда, ни при каких обстоятельствах не могла вернуться в свой родной мир. Я просил разъяснить эту странность, однако Бульт прибегнул к тавтологическому толкованию, которым двуноги, как и мы, вежливо подчеркивают намерение сменить тему. «Высылка — она высылка и есть,— заявил мой мужественный двуногий друг.— Все одно тебе не врубиться, таракашка…»

Но я врубился, что лишь великая и цветущая цивилизация способна отправить своих лучших представителей в глубины космоса, далеко и невозвратно, движимая бескорыстным желанием возжечь очаги разумной жизни повсюду, даже за пределами познанного и обжитого мира.

Как уже упоминалось, для начала пришлось усвоить массу непривычных понятий. Возьмем хотя бы такие, как «мораль» и «свобода». До прибытия двуногов никто из наших пращуров даже не задумывался, насколько его поведение соответствует общественно признанным нормам. Все пользовались неограниченной «свободой» действий и просто-напросто не осознавали «свободы» как таковой, не воспринимали ее как величайшую ценность и неотъемлемое достояние. Само собой разумеется, бессознательное употребление таит зародыш злоупотребления. Близко соприкоснувшись с двуногами, мы не только восприняли всем желудком идею «свободы», но сочли необходимым, по образцу более развитой цивилизации, навести в вопросах этой самой «свободы» предельно строгий, неукоснительный порядок.

Одним из главных откровений явилось упомянутое мной стремление к «лучшей жизни», пожалуй, стержневое в духовной сфере у двуногов. Нашему отсталому сознанию свойственно ощущать свое бытие как некую целостность и данность, слитную с обществом и мирозданием, что ведет к ползучему приспособленчеству и исключает стимулы роста. Наоборот, двуноги четко и остро ощущают разницу между «хорошей жизнью» и «плохой жизнью». Если бы не это, уверен, они никогда не достигли бы ни высот познания, ни далеких звезд.

Конечно, привитие кардинально отличающегося мышления проходило нелегко, хотя шестиноги от природы восприимчивы и наделены сильным инстинктом подражания. Но, забегая вперед, отмечу, что лучшим способом развития, несомненно, является преодоление трудностей. Отсталость нашего уклада отчасти объясняет и извиняет тот факт, что до прибытия небесных братьев никто не испытывал ни малейших трудностей, и жизнь шла по рутинной колее. Когда же шестиноги занялись «земледелием» по способу двуногов, повсеместно стала возникать эрозия плодородного почвенного слоя, драгоценный гумус развеивали ветры, и сама природа положила конец безалаберному и обильному питанию, к которому привык наш народ. Зато с нехваткой пищи у нас в головокружительные сроки расцвели как «мораль», так и «свобода», не говоря уже о том, что все шестиноги единодушно начали грезить о «лучшей жизни» и дружно, целеустремленно добиваться оной. Так мы естественным путем дошли до идеи «прогресса».

Концепция «прогресса», как я полагаю, у двуногов служит своего рода религией, из которой они черпают духовную мощь для подвигов. Несомненно, двуноги достигли звезд благодаря своей целеустремленности, упорно шествуя по прямой восходящей дороге потребительства.

Разобраться в религии «прогресса» довольно легко. Соль ее в том, что Вседержитель однозначно характеризуется как отрицательная мнимая сущность, а взамен подвергается обожествлению каждый конкретный разумный индивидуум, будь то двуног или шестиног. Он, индивидуум, провозглашается высшей ценностью, венцом эволюции, главным достижением природы и покорителем косного мироздания. Отсюда логически вытекает самообожествление, ведь поклоняться себе и своим расширяющимся потребностям проще всего и гораздо приятнее. Полагаю, нигде во Вселенной не сыщется другой такой простой и доходчивой религии, способствующей массовому прозелитизму.

3.

Авторитет двуногов был и остается для нас непререкаемым. Ведь они прилетели с далеких звезд, преодолев умопомрачительные бездны пространства, и открыли для нас целый кладезь духовных сокровищ

Не поддается описанию, каким ценным приобретением оказалось распространение среди шестиногов так называемого «единодушия». К важнейшим причинам отсталости я без колебаний причисляю отсутствие умственной сплоченности в доисторические времена, когда все думали разобщенно, кто о чем, каждый на свой салтык. Разрозненными усилиями нельзя достичь «прогресса», и комментарии на сей счет, полагаю, излишни. Ныне же каждый шестиног обязан мыслить надлежащим образом и в предуказанном направлении, обеспечивая тем самым полную реализацию общественного мозгового потенциала. Заодно сразу вошли в обиход почерпнутые у двуногов термины, дотоле остававшиеся мертвым грузом, — «правда», «истина», «честность». Ведь мы и не подозревали, что с «правдой» можно обращаться по-всякому, исходя из соображений целесообразности. А ее, оказывается, позволяется сокращать или расширять, перекраивать или утаивать, возрождать или запрещать, вообще творить с ней что угодно, если действуешь исключительно «в интересах истины». Словом, никогда прежде шестиноги не знали такой захватывающей интеллектуальной игры, как игра в «правду».

Мы также переняли опыт двуногов, введя в обиход понятие «борьба». Одно из радикальных отличий между нашим доисторическим обществом и цивилизацией великих небесных братьев я усматриваю в том, что их отношения, образ жизни и мышление глубоко проникнуты духом «борьбы». Двуноги всегда и повсюду «борются» — с природой ради выживания, друг с другом для «лучшей жизни», и даже со своей совестью в интересах «прогресса». Вот ключ к постижению их успехов, без него вообще невозможно разобраться в поведении этих существ. Вспомним хотя бы вышеизложенный инцидент между Бультом и «гадом легавым» — как я поначалу зашел в тупик, пытаясь оценить происшедшее с традиционных шестиножьих позиций, но стоило хорошенько уяснить суть и принципы «борьбы», все стало на свои места.

Вместе с «борьбой» в нашу жизнь неизбежно вошло много нового — например, естественное размежевание на «своих» и «чужих». Ныне трудно представить, как мы могли обходиться без него. Поначалу все шестиноги разделились на «прогрессистов» и «ретроградов», иначе говоря, на сторонников двуножьих идей и на их противников. Последние, впрочем, себя таковыми не объявляли, прибегая ко лживым и подлым уверткам, дескать, мы никому не навязываемся, просто хотим жить, как жили наши предки. Справиться с замшелыми догматиками удалось без каких-либо затруднений, ведь они отрицали «борьбу», а мы, избегая лишних словопрений, «боролись» на каждом шагу. Двуногие братья охотно помогали нам советами, и дело быстро пошло на лад. Специфика «борьбы» между шестиногами осложняется наличием крепкого панциря, который не так-то легко продолбить. Тут-то и пригодилась привычка «прогрессистов» всегда и всюду носить при себе крепкую палку за неимением настоящей «лопаты». Двое из нас хватали «ретрограда», третий разжимал ему челюсти, а четвертый всаживал палку прямо в глотку. Как видим, для каждой конкретной акции требовалось четырехкратное численное превосходство, а в первое время мы, ученики двуногов, составляли меньшинство. И это естественно, ведь к восприятию новых идей способна лишь лучшая, немногочисленная часть населения. Однако противникам, именно по причине их «ретроградности», нечего было противопоставить нашим палкам. С каждым днем ширилась убыль наших «врагов», поэтому многие из них проникались величием нового учения и переходили на нашу сторону.

Наконец всем без исключения стало понятно, что если каждый будет стремиться к личному преуспеванию, в итоге непременно создается общее благо. Но этого мало — надо стремиться сразу к общему благу, и только тогда получится «прогресс».

Нам предстояли великие свершения — наладить земледелие, создать промышленность для удовлетворения многообразных потребностей, а потом построить космические корабли, чтобы «высылать» своих отличившихся собратьев в иные миры.

Стыдно сказать, до прибытия двуногов мы не имели никакой одежды и ходили совершенно голыми, не испытывая притом ни малейших нравственных неудобств. Чтобы дать каждому шестиногу штаны с шестью штанинами, требовалось освоить возделывание технических культур и построить ткацкие предприятия. Эту идею нам подали двуноги, которые, кстати, за время полета весьма пообносились. Забегая вперед, отмечу, что большинство из нас как ходило голышом, так до сих пор и ходит — слишком много сил ушло на упорную непрерывную «борьбу».

Ибо с искоренением «ретроградов» дух «борьбы» не угас, мы вошли, так сказать, во вкус и жаждали дальнейших свершений. К тому же требовалось укреплять и беречь достигнутое, зорко следить »а осуществлением «единомыслия» и беспощадно пресекать любые поползновения затаившихся реакционеров. Естественно, когда всего себя отдаешь «борьбе», просто некогда заботиться о собственном пропитании. Посему пришлось пересмотреть некоторые устаревшие обычаи. Весь растительный мир мы объявили общественным достоянием, учредили его опеку и охрану. Самовольный сбор и поедание плодов стали рассматриваться как тягчайшее антиобщественное деяние, с вытекающими отсюда последствиями. Население радостно приветствовало новшества, поскольку шестиноги издревле привержены к аккуратности и порядку. Все, от мала до велика, охотно кормили тех, кто с палкой в лапах способствовал расширению «прогресса». А когда, из-за недостаточного присмотра и ухода, наши сады начали хиреть от многочисленных болезней и паразитов, рядовое население не испугалось лишений, и каждый стал отдавать «борцам» три четверти своей ежедневной порции вместо первоначально узаконенной половины.

Повторяю, дух «борьбы» не угас и требовал найти очередного противника. Не распознав его сразу, мы попробовали покорить природу и стали осушать близлежащие болота, дабы впоследствии возделать их и засеять техническими культурами для производства штанов. Однако палками рыть неудобно, и пришлось собирать на общественные работы тех, кого подозревали в ренегатстве. Под нашим неусыпным надзором потенциальные ренегаты прямо лапами вырыли несколько больших канав, но вскоре издохли все до единого. Вскапывать осушенные болота оказалось некому, так же, как и выкорчевывать засохшие сады там, где понизился уровень грунтовых вод. Впрочем, эти мелкие проблемы отпали сами собой, поскольку появился новый повод для «борьбы», лучшего не придумаешь.

Даже странно, что он возник сравнительно поздно — думаю, немаловажную роль сыграл чересчур медленный переход от вольготного доисторического житья к современным рационам питания. Ведь желудок у нас, шестиногов, издревле является средоточием духовных процессов.

Нельзя сбрасывать со счетов и помощь наших двуногих наставников. Их трезвый, непредубежденный взгляд на вещи сослужил нам хорошую службу. Небесные гости не переставали удивляться, как это черные и рыжие шестиноги мирно уживаются вместе и не делают между собой никаких различий. Неоднократно и подолгу двуноги допытывались, какая раса у нас главенствует» часто ли возникают раздоры и во что они выливаются. Поначалу мы не могли взять в толк, чего от нас хотят, а двуноги уговаривали не скрытничать и рассказать все как есть. Когда же мы наконец прозрели и «борьба» вспыхнула с небывалой силой и размахом, наши высокоразвитые учителя успокоились и заявили, дескать, зря эти «тараканы» корчили из себя невесть что, таились и притворялись, теперь-де они показали свое подлинное нутро, и оказалось, что у них «все в точности как у людей».

К стыду нашему признаюсь: никто прежде не притворялся, просто мы, черные шестиноги, не подозревали, какая пропасть разделяет нас и рыжих выродков, которые веками жили с нами бок о бок, тщательно маскируя свою гнусную сущность. То на сходках, то в застолье, а то и просто на прогулках затевались безобидные поначалу споры. Скажем, какое туловище красивей — округлое и ладное, как у нас, или худосочное и поджарое, как у рыжих. Зачастую мы добродушно трунили над малоприятным говором рыжих, которые имеют обыкновение проглатывать флексии и пришепетывать. Представьте себе, эти нахалы имели наглость возражать, мол, черные говорят скрипуче, трескуче, с присвистом, и не им /черным/ учить рыжих правильному произношению. А когда не хватало аргументов для честной полемики, эти грязные заморыши подло глумились, называя нас немытыми пузатиками. Вдобавок они нагло переиначивали древнейшие предания — послушать их, так выходило, что рыжие жили на этих благословенных землях с незапамятных времен, а черные шестиноги заявились сюда на готовенькое, со зловонных топей, и свидетельством тому — панцири цвета грязи. Однако в преданиях ничего не говориться о том, какого цвета были первые мудрецы и поэты. Зато всюду подчеркивается, что они отличались телесной гармонией и крепостью. Нетрудно рассудить, кто более гармоничен и крепок — мы или худосочные рыжие пройдохи, которые нагрянули к нам в отечество из бесплодных пустынь, иначе откуда бы взялся у них этот унылый цвет пересохшего песка, тощие приплюснутые туловища, гаденькая семенящая походка… Однако не стоит перечислять лживые мерзости, которыми нас осыпали зарвавшиеся рыжие уроды, подобно тому, как ни к чему приводить разумные доводы, которыми мы защищали очевидное. Истина способна постоять сама за себя, а заключается она в том, что мы живем на земле своих достославных предков и, с какой бы стороны ни взглянуть, являемся отборной, образцовой расой.

День ото дня страсти накалялись, и словопрения вылились в побоища, естественно, по вине рыжих психопатов, которые совершенно неспособны владеть собой. Стоило кому-либо из наших случайно, в пылу спора, мазнуть рыжего нахала усиком по глазам или, урезонивая, миролюбиво отпихнуть, как тот мигом затевал драку. Мало того, эти подлецы норовили навалиться кучей на одного, поэтому мы предпочитали держаться сплоченными группками, а если нам попадался одинокий рыжий негодяй, он сразу получал сполна — пусть испытает на себе, каково приходится в неравной схватке.

Разумеется, вскоре дошло до боев с применением палок, ведь с рыжими выродками нельзя иначе: если мы их не одолеем, они истребят нас. Бились шеренгами, стараясь оттеснить вражью нечисть, переломать противникам как можно больше лап и обратить в бегство уцелевших, а потом уже добить оставшихся на поле сражения испытанным способом, палкой в глотку. Ведь рыжие изуверы наших раненых не щадили, значит, и нам с ними церемониться нет никакого резона.

После первых же боев здешние рыжие поголовно перешли в селения за рекой, и этим подлым трюком приобрели численный перевес в тех местах. Много черных героев полегло там, у родных шалашей, а уцелевшие перебрались через реку и влились в наши ряды, горя желанием отомстить. Страшась справедливого возмездия, рыжие твари стали разрушать мосты, и мы также приняли меры, чтобы обезопаситься от их вылазок.

Когда от мостов не осталось и следа, мы выставили вдоль берега плотную охрану. Рыжие трусы тоже понатыкали на своем берегу часовых, как будто мы собирались на них нападать. Если бы они вели себя смирно и признали наше превосходство, никто не стал бы их трогать. Но мы не могли мириться с тем, что эти ублюдки полностью контролируют тот берег и способны при случае угрожать оттуда вторжением. Чтобы добиться полного ненарушаемого покоя предстояло оттеснить их за пределы речной долины, в пустыню, иначе они в любой момент смогли бы наброситься, истребить наш народ, а остатки его прогнать на болота, где голод и болезни довершили бы их рыжее дело.

Действуя строго в целях безопасности, мы принялись связывать плоты из валежника и прятать их в прибрежных зарослях. Путем тщательных наблюдений за вражеским берегом удалось установить, что противник не дремлет и готовит всякого рода средства для переправы несомненно, намереваясь напасть на нас. Таким образом, доказательства злокозненности рыжих выродков были налицо.

4.

Держать оборону вдоль реки оказалось нелегко. Наши предупредительные вылазки на тот берег не приносили стойкого успеха. Зачастую наши плоты встречались с неприятельскими посредине реки, и некоторые бойцы, которых подло столкнули шестами в воду, героически утонули. Однако шесты имелись и у нас — рыжие мерзавцы также понесли серьезные потери.

«Борьба» вступила в затяжную, малопривлекательную фазу. Требовалось отыскать новые методы, дабы поднять дух войск, ободрить колеблющихся и заткнуть рты скептикам, ибо, как мы на собственном опыте убедились, затыкание ртов палками не дает стойкого эффекта, ведет к прискорбной убыли населения и к снижению среднего умственного уровня.

Как всегда, на помощь пришли наши двуногие друзья. Они обогатили нас еще одним ценнейшим приобретением, справедливо потребовав за него всего лишь половину от общего урожая фруктов на десять лет вперед. Мы охотно согласились. Рацион бойцов от этой сделки ничуть не пострадал, поскольку бремя выплат, разумеется, легло на долю стариков, самок и малышей, которых мы защищали от вражеских посягательств. Население единодушно поддержало этот мудрый шаг, во всяком случае, открытых возражений ни от кого не последовало.

Лично я согласился бы заплатить любую цену, ибо аппарат, который продали двуноги, дал нам в лапы идеальное средство, чтобы подчистую истребить рыжее отродье и добиться покоя и процветания. Этот великолепный агрегат являлся чудом двуножьей техники — как нам объяснили, он работал от солнечных батарей и производил разнообразные химические соединения из обыкновенного растительного сырья. Будучи специально отрегулирован для наших целей, аппарат синтезировал белый порошок под названием дихлордифенилтрихлорметилметан, сокращенно обозначаемый буквой «Д». Действие порошка мы испытали на одном из нытиков и маловеров, который трусливо заявлял, что нам необходимо примириться с рыжими шестиногами. и клеветал на наших двуногих друзей, утверждая, что они хотят довести шестиногов до полного взаимоистребления. Крохотной щепотки хватило, чтобы отправить негодяя к праотцам.

Сделка с двуногами состоялась, и закипела работа. Требовалось изготовить запас порошка, достаточный для того, чтобы покончить с рыжими тварями одним махом, раз и навсегда. Аппарат поглощал огромное количество листьев, травы и стеблей. Готовый порошок «Д» собирали в сосуды из хорошо просушенных и выдолбленных плодов кывта. Каждый сосуд вмещал около дюжинной дюжины смертельных доз. Кроме того, предстояло соорудить несколько дюжин воздушных змеев, чтобы с их помощью разбросать порошок над неприятельской территорией.

По зрелом раздумий мы столкнулись с довольно важными стратегическими проблемами, которые поначалу упустили из поля зрения. Во-первых, следовало учесть, что ветер периодически меняет направление, и распыленный на том берегу порошок «Д» рано или поздно будет занесен и в наши пенаты. Во-вторых, дихлордифенилтрихлорметилметан необычайно стоек, практически не разлагается и, следовательно, зараженная им местность окажется под угрозой для поселенцев. Далее, грунтовые воды и ручьи, в которых яд начнет растворяться, будут отравлять реку. Как ни посмотреть, а полное истребление врагов посредством порошка «Д» могло дорого обойтись нам самим.

Исходя из этого, мы решили предъявить рыжим негодяям ультиматум — или они подобру-поздорову переберутся в пустыню, или они вынудят нас истребить их. Вообразите наше изумление, когда был получен ответ. Рыжие канальи заявили, что у них тоже есть порошок и аппарат для его изготовления, так что, если мы не уйдем из долины в болота, нам несдобровать.

Мы обратились за разъяснениями к двуногам. Оказалось, они продали нашим врагам точно такой же аппарат. Возмущенная предательством делегация решила покарать изменников. Но едва они схватили одного из гнусных торговцев смертью и попытались воткнуть ему палку в рот, как их зарубили «лопатами» насмерть, а трупы сбросили в реку.

Окруженные врагами, как рыжими, так и двуногими, мы могли рассчитывать только на себя. Новая концепция обороны, разработанная в сжатые сроки, была столь же проста, сколь и эффективна: в случае нападения предполагалось отступать, распыляя позади порошок. Таким образом, каждый шаг по нашей территории обернулся бы для противника непомерными потерями. Впрочем, воздушные змеи мы сохранили и даже умножили их число, чтобы атаковать неприятельские тылы или, при явной угрозе вторжения, нанести первыми упреждающий удар. Сушеные кывты с порошком лежали грудами на берегу. По моим подсчетам, мы накопили около дюждюжинной дюжины смертельных доз на каждого вражеского шестинога, но и они, к сожалению, не отставали, упрямо нагнетая атмосферу смертельной опасности.

Погода стояла безветренная. Двуноги безвылазно сидели в своем селении, выставив на земляном валу часовых с «лопатами». Рыжие выродки гордо прохаживались на своем берегу между кучами смертоносных кытв. Похоже, они, как и мы, запаслись умопомрачительным количеством порошка и чувствовали себя в полной безопасности.

И тут случился подвох с той стороны, откуда его меньше всего ожидали — наше собственное население, заботливо оберегаемое от посягательств врага, возроптало. Явных признаков недовольства никто не выказывал, однако началось повальное брожение умов. Те, кто явно или тайно следили за соблюдением «единодушия», были совершенно обескуражены, ибо многочисленные факты свидетельствовали, что подавляющее большинство населения устало от «борьбы», скептически относится к своим же защитникам, страшится растущих запасов порошка «Д» и больше всего на свете желает мира и покоя.

Возможно, наилучшим решением явилось бы кардинальное — избавиться от населения как такового. Но тогда предельно обострилась бы проблема снабжения продовольствием, ведь бойцы слишком свыклись с ролью доблестных защитников и совершенно разучились заботиться о пропитании. Пришлось пойти на определенные словесные уступки, оставив существо дела в неприкосновенности. Специально подготовленные ораторы, то есть, те, кому дозволялось открыто высказывать общую точку зрения, стали объяснять, что мы вступили в новую фазу исторического процесса. Огромные запасы порошка «Д» сделали бессмысленным и предельно опасным любой военный конфликт. Применить порошок было бы гибельным безумием, всеобщим самоубийством. Поскольку самоубийства никто не хочет, безумия никто и не допустит. Остается лишь умножать запасы спасительного порошка «Д», если мы хотим спокойно жить, и так далее, и тому подобное, и прочее в том же духе.

Воинственный пыл с обеих сторон поулегся. Время от времени мы начинали перекликаться через речку с рыжими, предлагая взаимно поубавить запасы порошка и воздушных змеев. Даже удалось прийти к первоначальному согласию на тот счет, что порошка и впрямь накопилось многовато. Однако рыжие никак не хотели перейти от слов к делу, тем самым доказав свое миролюбие. А мы не настолько глупы, чтобы им слепо довериться и первыми ослабить свои средства обороны.

И вот, из-за тупого упрямства злокозненных рыжих ублюдков, разразилась беда.

Сам я уцелел только благодаря счастливой случайности. В тот день мне пришло в голову, что не худо бы обследовать звездолет наших двуногих братьев. Он стоял на каменистой пустоши, всеми покинутый, и мало кто забредал туда. Множество хитроумных приборов, агрегатов, наконец, просто металла, пропадало втуне, хотя все это могло пригодиться нам, возможно, и в целях самообороны.

Запасшись провизией и большой флягой с питьем, я отправился к звездолету. Между тем погода начала портиться. Небо заволокли тучи, поднялся сильный ветер. Когда я добрался наконец до космического корабля, шквальные порывы налетали один за другим, да с такой силой, что трудно становилось сохранять равновесие. Пустой и темный корпус звездолета охал и подвывал, нахлестываемый ветром. К счастью, я догадался захватить с собой крупную светляшку, и ее слабое мерцание помогло мне ориентироваться во внутренностях корабля. Поднявшись по спиральному пандусу до самого верха, я обнаружил круглое светлое помещение с четырьмя обзорными окошками. Именно в нем я нахожусь сейчас, когда пишу эти строки, и здесь встречу свой смертный час.

Еще не зная, что эта каюта станет моим последним пристанищем, я в восторге перебегал от окошка к окошку, любуясь невиданной панорамой. Вся моя благодатная, родная долина была видна отсюда во всех подробностях, и если бы не хмурые тучи, скрадывавшие горизонт, наверно, я различил бы и пески пустынь, и болотные топи, и угрюмые неприступные скалы, с которых низвергалась водопадом река, питающая живительной влагой мое крохотное отечество. Судя по тому, как ветер трепал древесные кроны, его сила нешуточно возрастала. С трудом оторвавшись от созерцания, я уселся на полу и подкрепился своими съестными припасами. В мои расчеты входило посвятить несколько дней исключительно обследованию звездолета.

Когда же я снова взглянул в окошко, ужас оледенил мой набитый желудок. Там, в долине, бушевал смерч. Он не уступал тому, легендарному, который задолго до моего рождения начисто разметал два селения и унес три дюжины жизней. Он валил вековые деревья. Он взметал до небес охапки листьев и клубы пыли. Его воздушные челюсти рвали и метали все на своем пути. Я видел, как полуобглоданный остов шалаша взмыл над рекой и перелетел через нее, словно сухой листок. Но страшнее было другое.

Повсюду на берегах реки вздымались белые тучи, они завивались вихрем, вставали столбом, раскидывались рваными космами во все стороны. Чудовищный воздушный волчок плясал в долине, разбрасывая повсюду смертоносный порошок из растрескавшихся сосудов.

Я не мог более смотреть. Опустившись на пол и обхватив голову передними лапами, я впал в шоковое оцепенение, а сколько оно длилось, не могу сказать даже приблизительно.

Когда я очнулся и подошел к окошку, буря миновала. Солнце стояло в зените, озаряя долину, сплошь усыпанную белым порошком. Он лежал повсюду, насколько хватало глаз — и на том берегу, и на этом, и в излучине, где поселились двуноги. Напрягая зрение, я разглядывал черные точки, беспорядочно разбросанные на пустошах и среди бурелома; ни одна из них не шелохнулась, не поползла. То были мои погибшие собратья. Никто не уцелел в отравленной долине, яд скосил и черных, и рыжих, и двуногих.

Но я покамест жив и пишу, хотя последние крохи съестного кончились еще вчера, фляга опустела утром, а свиток исписан с обеих сторон и вместит лишь несколько прощальных строчек.

Читатель, я не знаю, сколько у тебя ног, однако разум тебе дан, иначе ты не был бы моим читателем. На пороге смерти шлю тебе прощальный привет, будь стойким и последовательным в борьбе. Пусть славная история черных шестиногов трагически оборвалась из-за нелепой случайности, рыжим гадам тоже не поздоровилось. Что ни говори, а мы погибли, гордо и неуклонно шествуя по дороге прогресса. Не мы первые, не мы последние, помни об этом, читатель.

Прощай.

Август 1988.