РУСЬ. ВОЕВОДИН СУД
Воевода недовольно взирал на двух пузатых, похожих друг на друга купцов, затеявших долгую и злую тяжбу. Один, белобородый, утверждал, что продал другому сукно за полтора рубля, но тот заплатил только рубль. Второй же, кривоногий и сутулый, говорил, что уговор был именно на рубль, эти деньги он и отдал.
– Да как же за рубль, когда за полтора, глаза твои бесстыжие! – орал белобородый истец, сдерживаясь, чтобы не вцепиться в волосы ответчику.
– Да как же за полтора, когда за рубль! – кричал кривоногий, бросая наполненные ненавистью взоры на белобородого.
– А кто ваши слова подтвердить может? – осведомился воевода зевая.
Это ж надо, с какими глупостями лезут. Толку-то с них, как с лысых овец – ни один не догадался поднести воеводе. А все туда же – с челобитной лезут, скупердяи. Как тут судить-то? Поди разбери, кто из них врет. Скорее всего оба и врут. Таково уж их племя купеческое. Ох, надоели. И без них есть над чем голову ломать.
– Так кто ж подтвердит это, кроме глаз его бесстыжих? – крикнул белобородый.
– Ох-хо-хо, можно Подумать, что его очи чисты, как вода родниковая! Ух, воровская твоя душонка! – погрозил пальцем кривоногий.
– А можешь перед образом крест поцеловать? – спросил воевода кривоногого ответчика.
– Поцелую!
– Ах ты!.. Как же ты перед образом Христовым врать собрался, анафема? – заорал белобородый и потянулся скрюченными пальцами к своему врагу.
– Тихо! – стукнул по столу воевода. – Не кипятись, купец. А ты сам готов крест целовать?
– А то нет? Готов!
– Во прохвосты! – возмутился воевода. Целование креста – дело святое, редко кто осмелится врать перед образами. В народе судиться через целование креста считалось неприличным и зазорным. Но купцы вошли в такой раж, что им на это наплевать стало, и одна мысль их обуяла страстная – как бы друг друга с носом оставить.
– Ну-кась, Алексашка, запиши в книгу, что назначено мной целование креста, – сказал воевода своему дьяку, и тот, склонившись над столом, ожесточенно заскрипел пером. – Ну что, пошли, купцы добрые. Немедля целование произведем.
Воевода, купцы и дьяк направились к собору, и за ними тут же увязались зеваки, рассчитывавшие увидеть что-то интересное. Толпа разрасталась.
До собора было всего несколько шагов. Батюшка Никодим тут же начал приготовления. Перед образом Иисуса повесили деньги, служащие предметом спора. Воевода тоже заинтересовался – хватит ли духу у кого-нибудь из купцов поцеловать крест.
– Ну чего, давайте, – махнул рукой воевода.. Без раздумий и колебаний белобородый бухнулся на колени и, поцеловав поднесенный батюшкой крест, произнес страшную клятву. Поднявшись с колен и отряхнувшись, он прошептал кривоногому:
– Съел?
Ответчик тут же бухнулся на колени и заорал:
– Дайте крест! Тоже хочу.
Поцеловав крест, произнеся клятву, он встал и прошептал белобородому:
– А ты съел?
Воевода был озадачен.
– Жребий, – махнул он рукой, немного подумав. Услышав это, толпа, набившаяся в храм и обрадованная давно не виданным развлечением, повалила на площадь. Воевода тоже собрался туда идти, но его задержал батюшка Никодим.
– Тяжко тебе, Семен Иванович, приходится.
– Тяжко, – вздохнул воевода. – Но такова служба государева.
– Да. Но оно и нам нелегко. Вон, крыша облезла, купола бы обновить. Подсобил бы.
– Да где же я тебе денег возьму? У нас нет.
– Может, у купцов найдется? Ты бы постыдил их, прижал немного. Что за купец, если ему денег на Божье дело жаль? Подрастряси их мошну, а, Семен Иванович?
– Растрясти их мошну. Да ты посмотри, они из-за копейки в ад души свои готовы послать. Дрянь людишки, неча сказать… Ну ладно, подсобим. Дело-то Божье.
– Спасибо, Семен Иванович.
Когда воевода появился на площади перед собором, там уже все было готово к жребию. Толпа любопытных окружила спорщиков, те же, налившись как вареные раки кровью, сверкали друг на друга очами, из которых, казалось, вот-вот вылетят молнии. Дьяк Алексашка держал в руках два восковых шарика, за которыми успел сбегать в приказную избу. Он выцарапал на них имена обоих купцов и протянул воеводе.
– Подь сюда, – воевода поманил пальцем здоровенного стрельца, поскольку для жребия по правилам выбирались самые высокие люди. – Сымай шапку.
Стрелец снял шапку, и воевода кинул в нее шарики. Потом вытащил из толпы высоченного, с придурковатым лицом крестьянина и протянул ему шапку.
– Тяни шарик.
Засучив рукава, крестьянин запустил руку в шапку. Все замерли. Утихли крики, смех. Сейчас должно было состояться самое главное.
– На, – крестьянин протянул восковой шарик воеводе.
– Парамон! – торжественно выкликнул тот нацарапанное на шарике имя.
Кривоногий радостно хлопнул в ладоши, а белобородый открыл рот и начал хватать им воздух, как выброшенный на берег карась.
– Это как же? – наконец просипел он.
– Ну чего, съел? – хихикнул Кривоногий.
– Съел! – заорал белобородый и врезал со стуком своему недругу кулаком по голове, а потом вцепился ему в бороду. Толпа бросилась их разнимать, началась куча мала, но все же вскоре драчунов удалось растащить в стороны.
– Слышь, никому не скажу, – прошептал дьяк Алексашка утиравшему кровь из разбитого носа белобородому. – Но кто ж все-таки прав был?
– А черт его поймет, – вздохнул белобородый. – Оба в усмерть пьяные были, когда договор заключали…
Вернувшись в приказную избу, воевода глотнул чарку кваса и недовольно глянул в окно. Около ворот ждала толпа челобитников, с которыми предстояло еще разобраться. А на воеводу как раз нашла лень, что бывало с ним нечасто. Но никуда не денешься – надо работать.
– Эх, прав батюшка Никодим, тяжела доля человека государева. Правильно, Алексашка?
– Сущая правда, – с готовностью кивнул Алексашка. Уж кому, как ни ему, была знакома эта истина. Ох, как туго приходилось порой ему. Воеводе-то что – он из знатных, из дворян, а вот хуже всего работящему люду, подьячим приходится. Алексашка подьячим был в одном из московских приказов, помнит, однажды дьяк пораньше ушел, а братия загуляла и ничего не сделала. Увидев это, он приказал утром всех к столам привязать, чтоб до заката работали без отдыха и никуда уйти не могли бы. А уж секли постоянно. В народе даже поговаривали, что дьяков специально с детства к розгам приучают, чтобы потом на службе государевой легче было. А то непривычный человек долго не проживет так. Да, туговато Алексашке в первопрестольной приходилось. Хоть и подворовывал, и мзду брал за мелкие делишки, за то, что словечко замолвит иль бумагу какую справит, но с радостью принял, когда его сюда с воеводой перевели. Намного легче стало, и сытнее, и уважения больше. Нет, ему лучше подальше от Москвы держаться.
– Пущай следующего челобитчика зовут, – вздохнув, махнул рукой воевода, готовый приступить к работе.
За выслушиванием жалоб, причитаний, обвинений, порой совсем несусветных, подошло время обеда. Обычно день у воеводы начинался с восходом солнца. Позавтракав и отстояв заутреню, он шел в приказную избу и занимался там хозяйственными вопросами, судебными делами, приемом земских и посадских старост, а дело это нелегкое, выдержки и сил требующее. Обед на Руси обычно затевался в полдень, после чего сон – дело святое для каждого православного. Потом опять дела, которые не успел доделать, ужин, вечеря в церкви, и как солнышко сядет – на боковую. От распорядка этого воевода почти не отходил и любил все делать со вкусом – поесть сытно, поспать сладко, а дела государственные провести с выгодой для себя.
– Ну пока хватит, – сказал воевода, выпроводив за порог очередного челобитчика.
Сегодня он намеревался отобедать не дома, а в гостях. В сопровождении двух стрельцов, с которыми редко расставался, зная буйный нрав иных местных жителей, он направился к дому губного старосты. За высоким частоколом виднелся двухэтажный островерхий терем. Конюшни, сараи, кладовые – ими был застроен весь двор. Окна в тереме были узкие и маленькие, бревна толстые, постройка выглядела крепкой и походила на крепость. Да порой такие здания и служили крепостями. Если враг преодолевал ров и стены деревянного кремля, то такие терема, где проживали знатные люди с многочисленной семьей, хорошо вооруженной челядью, могли обороняться долго.
Когда воевода шагнул во двор, над которым стоял запах навоза, домашней скотины, то дворня при его виде заметалась, начала кланяться, побежали предупредить хозяина о знатном госте.
Пройдя в светелку, воевода крикнул:
– Встречай гостей дорогих, Егорий!
Староста восседал за длинным, покрытым красной скатертью столом. На его лице застыло привычное унылое выражение, но при виде воеводы он попытался изобразить радость, встал, протянул руки, провел, как требуется по обычаю, гостя к столу и усадил рядом с собой.
– Рад тебе, Семен Иванович. Спасибо, что зашел. Откушай трапезы скромной, пожалуйста. Может, и о делах наших скорбных словечком-другим перекинемся.
– Ох, от дел этих голова, что чугунное ядро, тяжела. Засуетилась дворня. Вскоре стол был заставлен судками, кастрюлями да блюдами, литыми из олова да серебра, а также фарфоровыми тарелками, кувшинчиками с напитками. Около стола стоял ключник, готовый выполнить повеления хозяина или его гостя. Воевода удовлетворенно хмыкнул, обозрев стол, и принялся за еду.
Чего тут только не было: пироги с мясом и капустой, свинина и зайчатина под соусом, щи с курицей, прозванные в народе богатыми щами, привезенные купцами с самой Волги соленая осетрина и икорка, три вида паштетов. Все это разбавлялось добрым церковным вином, а еще винами заморскими – мальвазией, рейнским. А на десерт были яблоки в патоке, пастила, сахарные пряники.
Вскоре воевода откинулся к стене, отдуваясь и тяжело дыша.
– Отведай еще мизюню из арбузов – редкостная вещь, – предложил губной староста.
– Нет, не могу боле, – замахал рукой воевода.
– Что-то ты маловато откушал сегодня. Хоть воевода и слопал столько, сколько трем мужикам вряд ли под силу, но в словах старосты не было никакой издевки. На Руси всегда считалось для хозяев делом чести накормить гостя и воспринималось как обида, если он мало ел. В былые времена, когда уважаемый гость не мог больше пить и есть, хозяин, а иногда и его жена и дети становились на колени и умоляли съесть хоть еще немножечко.
– Ох, хорошо накормил, хватит с меня. Лучше расскажи, как в именье свое съездил. Небось опять с девками развлекался, – шутливо погрозил пальцем воевода.
– Да съездили не так, чтобы плохо, но вот хорошо ли? Была у меня одна мысль, как разбойника из леса выманить.
– Что за мысль? Почему мне не сказал? – забеспокоился воевода.
– Так неясно было, как все обернется. Теперь, когда ничего не получилось, вот огорчением своим с тобой и поделюсь. Помнишь Варвару?
– Хорошая девка, как ее забудешь.
– Несчастие с ней.
– Что, заболела аль померла? – без особого интереса спросил воевода.
– Хуже; С разбойниками связалась.
– Вот это да!
– Хотели мы через нее схватить одного, а потом разговорить его и всю шайку прибрать. Все готово было, засаду устроили, а она, змея, шум подняла и спугнула того разбойничка. Надо б ее теперь проучить хорошенько… Вот только не знаю как – батоги и Сибирь аль просто голову снести?
– Думаю, батогов и Сибири хватит. Чего уж сильно злобствовать?
– Как скажешь. Коль батоги вынесет – пускай в Сибирь ступает. Мне ж ее тоже жалко, хоть и наделала бед немало.
Поболтали. Наконец воевода спросил о том, для чего и пришел сюда:
– К тебе купцы из Владимира не заглядывали?
– Заглядывали.
– Взял чего?
– Хороший ларь сторговал. Говорят, из самого Рима.
– Покажь.
Воевода всегда преисполнялся жгучей завистью, когда у кого-то было то, чего у него самого не было. Губной староста знал эту его слабость и любил иногда позлить его, а иногда, наоборот, умаслить, преподнеся какую-нибудь занимательную безделицу.
– Пошли, в горнице стоит.
По узкой лестнице поднялись на второй этаж. В углу просторной комнаты сидел нескладный дьяк. Черная ряса, крючковатый длинный нос придавали ему сходство с вороном. Около него, водя пальцем по книге, сидел мальчишка лет десяти и вслух читал по складам, водя пальцем по книге. Завидев воеводу, дьяк вскочил и низко поклонился.
– Вот, – сказал губной староста, – учим грамоте сыночка. Хочу, чтоб и читать, и писать не хуже всяких попов умел.
– Оно, конечно, не плохо. Только грамота вещь опасная. Порой один вред от нее, – поморщился воевода.
– Нет, если по святым книгам учить, то вреда не будет. Да и зря что ль говорят – не учась и лапти не сплетешь.
– Верно. Но говорят и так: идти в науку – терпеть муку… Да вы не смущайтесь, продолжайте, – сказал он мальчишке и дьяку. – Может, и правда дело нужное.
Дьяк вновь склонился над большой старинной книгой в кожаном переплете, с обложкой из воловьей кожи, отделанной серебром и каменьями, и сказал:
– Тут не так читать надо. Забыл, что ли? Повторяй. Мальчишка вновь с натугой стал читать по складам святые строки.
Расхваленный ларь стоял в углу. Сработан он был на самом деле искусно – три ценных породы дерева разных оттенков образовывали красивый затейливый узор, на отделанной серебром и медью крышке была изображена тайная вечеря. Глаза у воеводы жадно загорелись. Вместе с тем его охватило справедливое негодование. Ну, купцы владимирские дешево отделались от него, воеводы, – подарили пустяковину, а такую вещь хорошую даже не показали. Вот досада. Интересно, почему они обошли его? Опасались, что мало заплатит? Ну, может, много и не дал бы, но хоть что-то бы заплатил, даром не стал бы брать. Ну ничего, в следующий раз он по всей строгости с ними поступать будет, без поблажек. Забудут они дорогу в эти края.
– Добрая вещь, – сказал воевода. – Не продашь?
– Не могу. Я такой ларь давно искал.
– Слушай, а может…
– Нет, не могу, и не проси. Все, что угодно, но эта вещица мне по сердцу пришлась.
Воевода знал, что староста упрям и тоже падок до хороших вещей, так что уламывать его бесполезно. А надавить, припугнуть – так нисколько губной староста его не боится. Очень хитер, во дворе государевом поддержку имеет, да кроме того, не раз самого воеводу выручал и дельным советом ему помогал. Нет, связываться с ним нельзя. Так что воевода только вздохнул и еще раз про себя пообещал показать владимирским купцам, коль придется свидеться, кузькину мать.
– Азмъ есть, – читал мальчишка.
– А по какой книге сына учишь? – спросил воевода, желая перевести на другую тему разговор.
– Знатная книга. «Апостол» называется. Ну-ка, Епифашка, покажь воеводе книгу.
Дьяк захлопнул ее и, поклонившись опять, преподнес гостю.
– Редкостная вещь, – воевода пролистнул страницы, исписанные аккуратным почерком неизвестного монастырского писца – в монастырях и создавались в те времена книги.
– Редкостная, – согласился губной староста. – Да вот подпорчена слегка. Двух листов не хватает, а два углем исчерканы.
– Где это? – заинтересовался воевода.
– Вот, – губной староста взял книгу, которая весила несколько килограммов, и раскрыл ее на исчерканной беспорядочными линиями странице. Вслед за ней два листа были грубо, «с мясом» вырваны. Воевода взял книгу и погладил страницы.
– Где ж ты ее взял?
– Да один посадский наш купец по случаю продал. Давно я его не видел – запропастился куда-то. А книга даже ценнее, чем ты думаешь. Монах один заглядывал, говорил, что книг таких раз-два и обчелся. Только у царя такая и у боярина думного Одоевского есть, да еще в монастыре Новодевичьем хранится. Повезло мне с ней.
– А за сколько ты ее купил?
– Да недешево, – губной староста назвал сумму и нарочно прибавил вдвое, чтобы сразу отшибить у воеводы желание выцыганить эту вещь.
– Продай, я тебе столько же дам… Нет, тогда тебе выгоды не будет. На гривенник больше даю.
– Нет, как можно. Вещь святая.
– Вдвое больше даю!
Такой прыти от прижимистого воеводы Егорий не ждал. Может, он и продал бы за такую цену эту книгу, но в нем проснулись упрямство и желание сделать наперекор.
– Нет, никак не могу.
Они спустились вниз и вновь уселись за стол. Расстроенный воевода налил в серебряный кубок немного водки и опрокинул ее, заев редиской. А потом с новой силой принялся уламывать губного старосту. И чем больше он надавливал на него, тем сильнее упрямствовал Егорий.
– Нет, и закончим на этом, – наконец хлопнул он ладонью по столу.
– Прошу очень, продай.
– Ладно, бери ларь, – устало произнес губной староста, которому все это надоело. – За сколько взял, за столько и отдам. А книгу не дам. Монах сказал, что она удачу в дом приносит. А я удачу ни на какие деньги не променяю. Мне удача эта ох как нужна.
– Хорошо, – угрюмо произнес воевода. – Хоть ларь.
Тут в комнату вошел запыхавшийся, красный и потный стрелец. Видать, только что с коня.
– Разрешите слово молвить?
– Ну, чего там? – недовольно спросил губной староста, из которого воевода сегодня все жилы своими просьбами вытянул.
– Как ты уехал, так разбойники дом подпалили и налетели на починок – хотели Варвару отбить. Чтобы, значитца, тебя, староста, с носом оставить.
– Как?! – встрепенулся староста. Ему стало обидно, что не послушался он управляющего и не организовал в починке хорошую засаду. Понадеялся на то, что разбойничий нрав хорошо знает, и ошибся.
– Ну чего, думаю, не удалось разбойникам нашего старосту с носом оставить? – усмехнулся воевода.
– Оно, конечно…
