Не знаю, как это называется у вас, но я лично такое состояние называю отчаянием. Нет, я, безусловно, бодрюсь изо всех сил, курю горлодерный “Кэмел”, смеюсь и поддерживаю дурацкие разговоры Самойлова о каких-то чертовых инопланетянах, которые примчались сюда сломя голову с другого конца галактики только для того, чтобы слямзить наши грешные души. Еду в этом гнусном метро, где все смотрят друг на друга злющими глазами, читают бредовые газеты и не менее бредовые книги и пахнут во все стороны потом, дешевыми одеколонами, перегаром и гнилыми зубами. Ну, ну, не горячитесь так, девушка. Давно ли сами из грязи личико высунули? Так уж все вам противны? Спокойней надо быть, добрее к своим согражданам. Которые, между прочим, хоть с перегаром, хоть с гнилыми зубами, а на работу едут. Хлебушек для вас растят, молочко в бутылки наливают, пивко за ваше здоровье у ларьков пьют.

Так. Что у нас есть? Ничего. Тысяч сто — сто пятьдесят в кошельке, полкило косметики в сумке, на себе: куртка кожаная, джемпер ангорский, приличные джинсы, ботинки, трусы, лифчик, плюс колечко мамино и цепочка. Для начала новой жизни — не густо. Куда мы едем? В общежитие рыбфлота. На один квадратный метр — два человека, двое-трое малолетних детей и штук сто тараканов. Я правильно понимаю ситуацию? Странно только, что вот сейчас я пока еще скучаю не по своей любимой голубой ванне и уютной двадцатиметровой кухоньке. И уж, конечно, не по придурку Уинтону. Нет, не хочется туда, на Каменноостровский — бродить по квартире, помахивая растопыренными пальцами, чтобы просох лак, или краситься для очередной навороченной тусовки. Нет, не хочу. Я бы, честно говоря, сходила еще на какое-нибудь задание вместе с черноглазой Лэймой и смешливыми братьями Грымм. И покурила бы на подоконнике в самойловской “хрущебе”, и посуду бы помыла, надев цветастый бабушкин передник… Ностальгия по простым хорошим людям.

— Чего задумалась? — Саша смотрел на Светочку веселыми глазами. Чего он радуется? Цивилизованные люди давно уже развенчали миф о рае в шалаше. — Не дрейфь, Светило, прорвемся!

Ага. Прорвемся. Только бы не надорваться, прорываючись.

Мда-а… Комнатка, конечно, та еще. Жилище моряка загранплавания чем-то напоминает дембельский альбом. Масса аляповатых и совершенно ненужных вещей. Какие-то ковбойские шляпы, допотопные подмигивающие открытки, модели машин, смазанные фотографии полуголых мужиков, треснутые керамические кружки… А вот к телевизору никаких замечаний. Хорошая техника. Этим, кстати, также отличаются моряки. Господи, хоть бы он рубашку свою “монтанов-скую” переодел, что ли? А говорить неудобно — обидится.

— А это что? — Светочка взяла в руки плетеную шкатулку. — Невеста вяжет на досуге? — Прозвучало довольно развязно.

— Нет, — ответил Саша с уже слышанной когда-то интонацией. — Это бабушкина.

Да, да, я вспомнила. Так же, как и фартук. Что-то меня начинает подташнивать от этих сентиментальностей.

— Ну, что ж, Самойлов. Рассказывай, как жил, как живешь. — Светочка преувеличенно бодро повернулась к Саше.

— Нормально живу. Сама видишь.

— Вижу. Слушай, а я слышала лет сто назад, что ты женился?

— Было такое. — Господи, ну почему он разговаривает, как добрый старшина из довоенных фильмов? — Да сплыло.

— Развелся?

— Ага.

— Что так? — Милая, а тебе-то что за дело? Как — что? Надо же с человеком о жизни поговорить.

— Не сошлись характерами.

— Угу, угу, — пробормотала Светочка, рассматривая фотографии на стенах, — шли, шли, да не сошлись…

— Да ладно, при чем тут мой развод. Нам с тобой о другом надо подумать…

— Надо — подумаем! — бодро ответила Светочка. Еще минута, и я начну хохотать. А потом у меня случится истерика. Спокойно, Ипполит, спокойно…

В дверь резко постучали.

— Да! — крикнул Саша. Как в деревне, честное слово!

Дверь открылась. На пороге стояла неопрятного вида женщина в спортивном костюме “Адидас” (одного взгляда было достаточно, чтобы понять: этот “Адидас” настоящему — что называется, нашему тыну — троюродный плетень). Из всей ее сложной фигуры первым делом бросалась в глаза огромная грудь, никогда, судя по всему, не знавшая лифчиков, но вскормившая десятка полтора богатырей и поэтому удобно расположившаяся на животе. Все остальное выглядело не менее удручающе. Светочке захотелось нацепить пенсне и максимально скрипучим голосом спросить: “Ми-илочка, где же у вас шея?”

— Сашок, — густым сдобным голосом произнесла гостья, — у меня утюг сломался. Не поможешь?

— А твой где? — спросил Саша. Светочка не сразу поняла смысл вопроса, но потом сообразила, что имеется в виду муж.

— Так уже вторую неделю, как вокруг Европы тащится. Поможешь, а, Сань? — При всем этом, уважаемые леди и джентльмены, вошедшая дама не то что не спросила, можно к нам войти или нет, она даже не поздоровалась со мной!

Светочка покопалась в мозгах на предмет какой-нибудь подходящей по случаю гадости, потом грациозно протянула Саше ногу и капризно попросила:

— Александр, расшнуруйте мне пожалуйста, ботинки…

Саша покорно принял протянутую ногу и стал развязывать шнурок, продолжая беседовать с Адидасихой на своем жутком общажном диалекте:

— У тебя он чей? — Кто — чей? Муж? А, утюг!

– “Филя”. — Так, дайте-ка сообразить… Киркоров? Нет, этот еще утюги не производит. Наверное, так на местном сленге называется “Филипс”?

— Родной?

— Хрен знает, Славка из Гонконга приволок. Четвертый раз ломается, гад.

— Значит, паленый, — уверенно констатировал Саша.

Перевожу для публики. Спрашивается: чьей сборки утюг? Отвечается: затрудняюсь ответить, но приобретен был Владиславом в Гонконге. Из чего Александр делает вывод, что утюг сделан подпольной фирмой, использующей фирменный знак “Филипс” в преступных целях.

— У тебя есть тапочки? — Света положила ноги на кровать и пошевелила пальцами. Продолжаем наш спектакль. Если и после тапочек она отсюда не уйдетэ я сниму что-нибудь еще.

— Есть, сейчас надену. — Сашка, кажется, врубается. Потому что слишком долго ползает под кроватью.

А найденные лыжи размера сорок четвертого, не меньше, надевает мне на ноги, как хрустальные туфельки.

Резвитесь, девушка, резвитесь. Я на вас посмотрю сегодня ночью, когда дивизия остервенелых клопов вопьется в ваше молодое холеное тело с криками: “Деликатесы! Деликатесы!” А главное, пожалуйста, постарайтесь не хныкать в подушку.

Сашка Самойлов мужик, конечно, порядочный, но может вас неправильно понять. Не вышло бы некрасиво.

— Ладно, Зоя, я зайду попозже, посмотрю, что там с твоим утюгом.

Довольная Адидасиха удалилась, а Саша с любопытством повернулся к Светочке:

— За что ты ее так?

— Как — так?

— Ты ж ее не просто облила презрением, ты просто из брандспойтов по ней врезала! Зоя, между прочим, очень хороший человек…

— Знаешь, Самойлов, даже самый хороший человек не имеет права так выглядеть!

— Как? — неискренне удивился Саша. И вот поди разбери, кто здесь прав. Злая тетя Света, которая тратила сейчас даже приблизительно не скажу, сколько в день — на поддержание формы. Или хорошая девушка Зоя, возраст которой даже приблизительно не определяется — он капитально затерялся в складках жира и нечистой, рано увядшей кожи. Вот смотрите, сейчас Саша, точно, начнет мне тыкать в лицо ее детьми, образцовым ведением хозяйства и любимым мужем. Который — зуб даю! — в каждый свой рейс сваливает, радуясь очередной пяти-(шести-?) месячной свободе. Но при всем этом они — семья. И она искренне любит его и ждет, рассказывая детям, какой у них хороший и любящий папочка и какие он привезет всем хорошие подарки. Интересно, у них в комнате висит карта мира, на которой эта самая Зоя втыкает флажки по мере продвижения мужа домой? Да-а, ну и злости в тебе, Светиле Светочка промолчала, закурив очередную сигарету.

— Ну, так что — давай поговорим? — Да что ж тебе так неймется спасать мир, дружище?

— Давай. Только предварительно, пожалуйста, сообщи мне местонахождение местных коммунальных удобств. — Моего яда вполне хватило бы на десяток королевских кобр.

— Направо по коридору, до конца. — Сашино лицо выразило искреннее сочувствие. Потом смущение. — Туалетная бумага на холодильнике.

— Что? На каком холодильнике? — Господи, у них же здесь у каждого — свой рулон! Светочка, обмирая, представила себе, как на глазах у Саши отматывает необходимое количество туалетной бумаги, а затем идет через весь коридор, стыдливо сжимая ее в кулаке.

Все. Я, кажется, сейчас умру. А вот и не умрешь. Подумаешь, какая цаца! Сотни людей спокойно пользуются туалетом и не падают от этого в обморок. Вот именно — сотни! И я не желаю быть сто первой на унитазе!

Ну, ладно. Хватит. Поиграли в хождение в народ, и хватит. Собирай манатки и двигай домой. Получи свои на-нашки, красиво, расхлюпайся у Виталия на плече и — можешь хоть час сидеть в обнимку со своим голубым унитазом… А в гостиной розы стоят… А в холодильнике — лососина свежая… Платье новое, все в блесточках от Нины Риччи, еще ни разу не надеванное, в шкафу висит…

— Ты… хочешь уйти? — вдруг серьезно спросил Саша.