Когда я впервые прошел через гипертуннель, я даже не предполагал, что меня ждет. Странное, нестерпимое наслаждение, охватывающее человека в гиперпространстве, застало меня врасплох.

Сейчас я ждал чего-то подобного. Буйства красок и запахов, сладострастной дрожи, охватывающей тело…

Не было ничего.

Лишь легкость – куда более глубокая, чем невесомость. Ощущение полной бесплотности, бестелесности – меня действительно не существовало в тот отрезок времени, когда утратившее трехмерность пространство воссоздавало мое тело в иной точке.

– Ты счастлив?

Это был мой голос. Я сам задал вопрос – и не удивился тому, что задумался над ответом.

– Наверное…

– Значит, нет. А почему?

– Я устал.

Смех. Я смеялся, чувствуя, как накатывает запоздавшая почему-то эйфория. Над своими вопросами и ответами, над серьезностью и доверительностью диалога.

– Устал? Двадцать семь лет – очень маленький срок. Что ты знаешь про усталость?

– Слишком много событий… слишком много поворотов… я не успеваю за ними…

Оранжевое зарево полыхало вокруг. Я несся сквозь полотнища розового и багрового света, рассекая редкие сгустки белого пламени. Тепло и холод, полумрак и свет. И пьянящий восторг.

– Я стрела, пущенная в закат, – прошептал я. – Я счастлив, и я не устал…

И тут же предостерег сам себя:

– Не сходи с ума. Расслабься. Думать в такие моменты вредно, просто отдыхай. Ты никуда не летишь, ты уже на Земле. В гиперпространстве нет времени. Все твои ощущения длятся доли секунды, пока тело обретает материальность.

– Я отдыхаю…

Сладость на языке. И ласковые прикосновения к лицу. Запах моря… и тихая музыка вдали.

– Отдыхай. И запомни: это хороший совет – самый простой путь – всегда самый верный. Самые простые решения – всегда надежнее сложных. С прибытием.

Я почувствовал, что падаю, и в падении уже не было легкости. Ветер был слишком холодным, а вода, в которую я упал, ударила по ногам упругой резиновой плитой. С прибытием…

Я ушел под воду с головой, вынырнул, отплевываясь и жадно глотая воздух. Горячие пробки заткнули уши, одежда намокла. Пускай. Это настоящая, живая вода, которой я не видел два года.

Неумело загребая руками – почти разучился плавать – я посмотрел в даль. Берега не было. Терри не зря предупреждала меня об опасности выйти из гипертуннеля где-нибудь над океаном. Но, черт возьми, на Сомате такая опасность всерьез не воспринималась…

Меч тянул ко дну – плоскостное лезвие почти невесомо, но движения стесняет. Без колебаний я отбросил клинок. Содрал со спины перевязь с тяжелыми ножнами. Опять ушел под воду, избавляясь от них. Глотнул очередную порцию воды…

Она же пресная!

Я повернулся и увидел берег. В какой-нибудь сотне метров. Если бы не залившая уши вода, я услышал бы шум разбивающихся волн.

Жалеть о мече не стоило – плыть с ним смертельно опасно. И все же я почувствовал себя обманутым. Какие капризы кольца выбросили меня именно здесь, а не на берегу?

Плыть пришлось недолго – метров через пятьдесят я почувствовал под ногами дно. Встал, подталкиваемый невысокими волнами, и побрел по отмели к берегу.

Был вечер. Облака над горизонтом багровели – наверное, солнце село только что. Небо оказалось серовато-синим, неуютным, северным. А вдоль берега тянулась темная стена соснового леса.

Интересно, где я? В Канаде, на Великих озерах? На Байкале?

Берег был каменистым и чистым. Ни малейших следов человека. Я отошел подальше, к самой кромке леса, и опустился на траву. Я промок до нитки, но сушить одежду не хотелось. Сомат научил меня ценить влагу.

Ближайшие сутки мне не грозил голод: питательные таблетки действовали безотказно. Потом можно ловить рыбу, собирать ягоды и грибы. И двигаться вдоль берега, отыскивая признаки цивилизации – города, села… химкомбинаты… ржавые бочки, полузатопленные в воде. Телефонную будку, наконец.

Усмехнувшись, я похлопал себя по карманам. Надо разобраться, с чем я вернулся на свою планету.

Странно – ткань комбинезона сохла на глазах. С нее стекали последние капли воды, и шел пар. Подкладка ощутимо нагрелась.

Я покосился на правое плечо. Там тускло помаргивал зеленый огонек. Комбинезон работал, и до моей внезапной любви к мокрой одежде ему не было никакого дела.

Хмыкнув, я растянулся на травке. Полчасика можно отдохнуть. Не спеши пока тебя не торопят, учил меня когда-то Эрнадо.

Самый простой путь – самый верный, поучал я недавно сам себя. Забавный бред охватил меня в гиперпереходе.

Небо над головой темнело, и облака становились все светлее. Небо Земли. Почему-то я не испытывал никакого восторга, вернувшись в свой мир. Мне, скорее, было не по себе от возвращения.

И самое смешное – я боялся не того, что Земля неузнаваемо изменилась. Я боялся, что она осталась прежней.

– Посмотрим, – сказал я себе. – Маэстро Стас, в конце концов, оказался не самым плохим человеком.

Тем более что Сеятели явно не похищали Терри. Если бы она применила кольцо под их контролем, то я оказался бы не на берегу озера, а в камере, заполненной усыпляющим газом. А то и просто в тисках силового поля. Никакой меч мне бы не помог.

Я закрыл глаза. Все нормально. Я на Земле и, похоже, в безопасности. Если с Терри все в порядке, то ни в какие авантюры я не полезу. И даже не стану разбираться, кто устроил налет на мой дом и засаду из боевых роботов.

Часов до двух ночи я просидел на берегу у костра. Разжечь его удалось не сразу – из источников огня у меня был лишь лазерный пистолет с полупосаженным зарядом. Впрочем, и на самой низкой мощности луч не поджигал сучья, а резал их на части. Наконец, рассвирепев от пятой или шестой неудачи, я задвинул в гущу валежника камень и раскалил его лучом докрасна. Ветки, даже влажные, моментально занялись. Я устроился с наветренной стороны, время от времени подбрасывая в огонь сосновый лапник. Несколько мгновений он сопротивлялся пламени, потом вспыхивали эфирные масла, и длинные зеленые иглы начинали светиться рубиновым светом. От костра пахло хвоей, причем не горелой, а живой, словно от новогодней елки.

Пять лет не отмечал Новый год. А пожалел об этом лишь сейчас. Наверное, это слишком земной праздник.

Сейчас на Земле, должно быть, конец лета. Конечно, если не изменился климат, а я не ошибся, решив, что это озеро – Байкал. Ветерок был холодным и пах не по-летнему. Ягод я никаких не нашел, но, возможно, в этом был виноват сгустившийся сумрак. Не беда. В своем комбинезоне я не замерзну и зимой.

Ночное небо на Земле оказалось для меня самым реальным доказательством прошедших столетий. Нет, рисунок созвездий не изменился, или же моих познаний в астрономии не хватило, чтобы заметить отличия. А вот ползущие по небу искры космических спутников привели бы в экстаз Циолковского или Королева. Честно говоря, от их обилия становилось не по себе. Разноцветные огни скользили во всех возможных направлениях с самыми неожиданными скоростями. Несколько раз траектории спутников менялись у меня на глазах, причем под такими углами, что в наличии гравикомпенсаторов можно было не сомневаться. С десяток спутников имели явно километровые размеры – они выглядели не точками, а маленькими дисками. Вокруг одного такого диска периодически вспыхивал тусклый ореол, который я определил как вторичные эффекты работы плазменных двигателей. Похоже, эта махина ползла по такой низкой орбите, что ей постоянно приходилось компенсировать потерю высоты от торможения в стратосфере.

На востоке, почти у самого горизонта, висело нечто вообще невообразимое – тусклый квадратик, от которого уходила вниз колонна яркого света. Умом я понимал, что это всего лишь космическое зеркало – огромная блестящая пленка, отбрасывающая на нужную точку земной поверхности солнечный свет. Но единственная ассоциация, которую вызывало у меня зеркало, была до жути прозаической. Окошко. Маленькое квадратное окошко в темном подвале, из которого сочится дневной свет.

Зрелище открытого в небе окна вызывало у меня если не трепет, то какое-то потрясающе неуютное ощущение. Ни на одной планете в галактике я не видел такого простого и впечатляющего решения проблемы ночного освещения.

Земля казалась мне чужой, словно девчонка-одноклассница, впервые наложившая яркий макияж и надевшая взрослое платье. Это был уже не совсем мой мир.

Но, если верить Маэстро, здесь любили Данькины картины. А та политика, которую вела Земля последние два года, открыв планетам Храмов свое существование, никак нельзя назвать несправедливой или колониальной.

Единственное, на чем Земля настояла, так это на создании системы взаимопомощи человеческих миров с Десантным Корпусом в качестве основной ударной силы. Но эта военная структура управлялась общим советом представителей планет, носила явную оборонительно-противофанговскую направленность и за два года ничем себя активно не проявила.

Возможно, я был несправедлив к родной планете.

Посреди ночи, когда костер стал догорать, я соорудил себе в сторонке постель из веток и улегся досыпать. После скал Сомата колючее хвойное ложе показалось мне вполне приемлемым.

Меня разбудили птицы.

Минуту я лежал, не открывая глаз. Где-то совсем рядом, в нескольких метрах пощелкивала неведомая пичуга. Лет пять назад я счел бы ее пение немногим мелодичнее вороньего.

Сейчас я был рад этим звукам. Меня приветствовала Земля – не всегда красивая, не всегда изысканно-благородная. Единственная родина людей. Моя планета.

– Здравствуй, – прошептал я. – Доброе утро…

– Доброе утро.

Со мной поздоровались чуть удивленно, но вполне вежливо. Прежде чем незнакомец закончил фразу, я, не вставая с земли, метнулся в сторону. Должно быть, это выглядело забавно: полупрыжок-полусальто с одновременным похлопыванием по затылку – именно так должна была выглядеть со стороны моя попытка вытащить из отсутствующих ножен утопленный меч.

Приземлившись метрах в двух от постели из лапника, я потянулся за пистолетом. И остановил руку.

Мой утренний гость не напугал бы и ребенка. Тощий белобрысый парень лет семнадцати, длинноволосый, в больших круглых очках. Неужели в двадцать втором веке Земля не справилась с близорукостью? Из одежды на парне были черные плавки и блестящая, словно из фольги, лента, небрежно намотанная на правую руку от локтя до плеча. Несмотря на столь скудный гардероб, юноша был совершенно незагорелым, кожа его отливала почти молочной белизной.

– Твой утренний тренинг? Или я вас напугал?

Парень слегка улыбнулся. Несмотря на полную растерянность, я отметил неожиданную смесь обращений на «вы» и на «ты» в его словах. Своим ответом я, видимо, определял дальнейший стиль наших отношений…

Не люблю, когда за меня пытаются что-то решить.

– И то и другое, – пытаясь улыбнуться ответил я.

Парень задумчиво смотрел на меня. Потом приподнял ладони в своеобразном приветствии.

– Извини, – вполне дружелюбно сказал он. – Ждал, пока ты проснешься. Хотел позвать на завтрак.

Его русский был безупречен – но с легким акцентом, словно у прибалта. И все же у меня не возникло ни тени сомнения, что он говорил на родном языке. Просто русский язык чуть-чуть изменился.

– Я думал, поблизости никого нет, – пояснил я. – Вот и растерялся.

– Я роддер, – невозмутимо сказал парень.

– Роджер? – я не понял незнакомого слова. И удивил этим собеседника.

– Род-дер, – раздельно произнес он. – Или о нас уже никто не помнит?

Я пошел ва-банк.

– Мне казалось, – осторожно произнес я, – что роддеров остались единицы.

Парень поморщился, и я почувствовал, что угадал.

– Нет, десятки… Понимаю. Суть в фангах и генормистах. Мы за скобкой. Но – есть.

Небрежно кивнув, я потянулся. И спросил:

– Так как насчет завтрака?

Парень снова вытаращился на меня. Зачем-то снял очки – и я заметил, что он совершенно не щурится.

– Ты интересно говоришь. Откуда?

Раздумывать не приходилось. Я показал рукой вверх.

– Колонист?

– С Земли, но долго жил там.

– В объеме, – совершенно дико заключил парень. Похоже, мой ответ его удовлетворил. – Насчет завтрака… Насчет… – смакуя слово, произнес он.

– Идем.

Мы двинулись к лесу. Парень вдруг спросил:

– Знакомимся?

Я кивнул. Чем меньше звуков я издам, тем лучше.

– Андрей.

– Сергей.

Мы шли через лес, впереди Андрей, помахивая снятыми очками, за ним я. Парень вилял между деревьями самым диким образом, никаких следов тропинки не было, и я заволновался.

– Не заблудимся?

Слава Богу, это слово Андрею было знакомо. Он опять смутился, как при вопросе о количестве роддеров, и пробормотал:

– Нет, я с пищалкой.

Он неопределенным жестом указал куда-то на ухо. Приглядевшись, я увидел на мочке крошечный кусочек розового лейкопластыря.

– Метров сто, – добавил Андрей. И протянул мне очки: – Погляди пока.

Стараясь сохранять невозмутимый вид, я надел очки. Они были очень легкими, а стекла, если это действительно были стекла, оказались плоскими.

Как только я отнял руку от очков, стекла слегка потемнели. По ним пробежала сверху вниз красная светящаяся полоска. Потом на затемненном фоне появилось изображение – крутящийся белый кубик. Он начал приобретать объем – и вдруг выплыл из стекол и полетел перед моим носом, постепенно увеличиваясь.

– Настроились? – заботливо поинтересовался Андрей.

– Да, – я с трудом подавил желание снять очки. Стекла вновь посветлели, и иллюзия кубика стала полной. Вот он, в метре передо мной, шагни – и можно дотронуться рукой.

Кубик плавно раскрылся, превращаясь в полупрозрачное полотнище… огромный кленовый лист… плавно взмахивающую крыльями бабочку. Это было не настоящее насекомое – скорее его мультипликационный вариант. Бабочка порхала передо мной, старательно огибая ветки деревьев. Огибая, черт возьми!

Я опустил голову, глянул поверх очков. Никого, разумеется.

В ушах зазвучала тихая музыка. То ли флейта, то ли свирель, далеко-далеко, почти за гранью слышимости.

– Это Юркинсон, «Мотылек с Ио», – сказал Андрей. – Сейчас пойдет по низам – сак и тамы… О, мы пришли.

С облегчением сняв очки, я отдал их Андрею. Мы вышли на полянку, и роддер торопливо содрал с уха лейкопластырь.

– Полный нуль, – попросил он, отбрасывая в кусты «пищалку».

Я понял. Что ж, промолчу. Неужели для роддеров, кем бы они ни были, подобные путеуказатели запретны?

– Конечно, Андрей. Полный нуль, – успокоил я его.