Глава четвертая, в которой хитроумный Иван-дурак побеждает искушение великое
Гнев, о бояны, воспойте Ивана, Иванова сына... Да и как тут не гневаться — на свою, да спутников недальновидность? Ведь знали же, что дорога не только посуху пролегает, что река Смородина на пути, а не позаботились!
— Что ж ты, Кубатай, — укоризненно сказал дурак кавказцу, когда до реки они добрались, — мудрецом слывешь, а ек надоумил хоть лодчонку какую-никакую прихватить!
— Не кручинься, Ваня, — бодро ответствовал Кубатай, — глянь, какие вдоль берега деревья знатные растут! Вмиг плот соорудим!
Сказано — сделано. За работу они принялись. Илья с Добрыней деревья валили, Алеша с Иваном сучья рубили, Смолянин лианы заготавливал, а Кубатай — командовал. Глазом моргнуть не успели, как дело сделано было: не плот — красавец! А посреди него мачту поставили, на ней парус приспособили — скатерть-самобранку, что Марья в дорогу дала.
— Лошадей придется тут оставить, — заметил Илья. — И на плот они не влезут, и отпускать нельзя — для обратного пути надобны...
— Ничего, — ответил Иван, — подождут денек, мы ведь завтра уже и воротимся.
Привязали они коней к деревьям, столкнули плот во Смородину, да и поплыли ветерком попутным гонимые. Подправляли курс шестами длинными.
И трети пути не осилили, как откуда ни возьмись музыка райская раздалась. Льется так, словно разом со всех сторон гусляры на гусельках наигрывают. Да и не бояны наши доморощенные, а виртуозы умелые, заморские.
Стали путники кругом оглядываться. Глядь, вкруг судна из волн девы красные, с дивным пением на устах, показались. Словно рыбки резвятся, поигрывают, нашим молодцам лукаво подмигивают.
— Жарко что-то, — сказал Кубатай, — искупаюсь я, что ли...
— Я тоже! — воскликнул Смолянин. — Я вообще купаться люблю. — Вот, — поднял он вверх руки, — даже перепонки есть.
— Не купаться вы любите, а девами морскими прельстились! — догадался Иван.
— А хоть бы и прельстились, — сварливо ответил Кубатай, — твое какое дело? Ревнуешь, что ли?
— Да это ж русалки, не женщины, они нас в пучину заманивают! — попытался Иван образумить кавказца. — Коль не выдержишь, сложишь голову.
— Резонерствуешь! — отмахнулся от него Кубатай, и принялся торопливо раздеваться.
— Илья, Добрыня! — крикнул Иван, — хватайте его!
Двое богатырей ринулись к Кубатаю, а Иван рванулся за Смолянином, который тем временем мелкими шажками крался на корму. На подмогу Ивану Алеша подоспел. Вдвоем они вмиг скрутили толмача трудолюбивого.
— Отпустите, ослы былинные! — блажил Кубатай в руках богатырских, — ну что из того, что русалки они? Зато — блондинки!
— Терпи, джигит, а то мертвым будешь, — приговаривал Илья, нежно руки Кубатаю заламывая да кушаком связывая. — Еще спасибо мне скажешь.
А девы морские еще слаще запели.
— Ребята, отпустите, — взмолился Кубатай жалобно, а Смолянин только молча скрежетал зубами, да все норовил Ивана за руку укусить.
— Что нам делать с ними, Ваня? — вскрикнул Добрыня растерянно.
— К мачте их привяжем, — принял тот решение, благо на плоту имелся целый рулон запасных лиан, старательным Смолянином заготовленный.
Подтащив чужестранцев к мачте и, стараясь не слушать ни их жалобных стенаний, ни соблазнительных песен морских дев, богатыри с усердием принялись за работу. Но уже через минуту Иван почувствовал, как ноги его подкашиваются, и предательские мысли в голову лезут: «К чему все это? Не лучше ль отказаться мне от суеты бессмысленной? Не лучше ль броситься в воды ласковые, чтобы познать объятия прелестные?»
Шагнув было в сторону, последним усилием воли стряхнул Иван на миг пленительные чары и вскрикнул не своим голосом:
— И меня вяжите!
— И меня! — глухо отозвался Илья, безвольно опуская руки.
Проникшись ответственностью момента, Добрыня принялся бегать вокруг мачты, накрепко привязывая к ней пятерых своих товарищей. Закончив с этим, он схватил брошенный шест и, ловко им орудуя, направил сбившийся было плот на верный курс.
Расслабившись и тут же окончательно ошалев от призывного русалочьего пения, Иван вскричал с поразительной убежденностью в голосе:
— Не ври, Иван, — ответил Добрыня укоризненно, продолжая орудовать шестом, — ужель, думаешь, поверю я тебе? Ужель думаешь, сам я каменный? Насилу сдерживаюсь! Очень я Забаву Путятишну люблю. Если бы не это, давно бы в воду прыгнул.
Лишь сказал он слова эти, как зашатался листом осиновым, заплакал и, вскрикнув: «Простите, ребята, не выдержал!», — кинулся в бездну смородиновую.
Вспенились воды, забурлили, потускнело солнце, заклубились тучи в небе ясном, гром ударил, сверкнула молния! И раздался из пучины смех царя морского, словно гул лавины горной раскатистый.
Завертело плот как щепку малую в океане-море безбрежном.
То ли в реве волн не слышны стали песни русалочьи, то ли Добрыню заполучив ушли они на дно морское, только очнулись тут наши путешественники от влечения извращенного и осознали свое аховое положение.
— Пресвятая Богородица! — вскричал Алеша Попович, — не дай рабам своим в стихии водной без покаяния сгинуть!
— Даже с покаянием, все равно не дай! — уточнил его просьбу Иван.
Тут гладь речная успокоилась, солнышко из-за тучи выглянуло.
— Услышала меня Богородица! — умилился Алеша.
— А что толку, — отозвался Илья, — не утонем, так с голоду помрем. Отвязать нас некому.
Вдруг поверхность реки всколыхнулась, и прям из воды на плот выскочил молодец златокудрый с гуслями на лямке.
Наши путешественники выпучили глаза.
— Ты кто такой будешь? — подозрительно спросил Илья.
— Садко буду, — ответил тот, вытряхивая из ушей и гуслей воду, — царя морского любимец. «Богатый гость» — мое прозвище.
— Пошто так? — поинтересовался Иван.
— Купцом я на суше был, — объяснил вновь прибывший. — Царь морской меня приветил, обучил, как об заклад биться, да выигрывать. Много я на том заработал, торговать стал, богатство нажил. Да выяснилось, что не без корысти царь меня одарил: вскорости к себе забрал — песни петь.
— Слыхал я такую байку, — вмешался Илья.
— Байку! — фыркнул Садко, — тебе б такую байку! Сколько лет света белого не видел!
— А теперь чего же тебя царь морской отпустил? — спросил Иван.
— Богатырь тут утоп, Добрыней назвался, — объяснил Садко, — приглянулся он царю морскому, тот мне отпуск и оформил кратковременный.
— Добрынюшка! — горестно покачал головой Алеша. — Эх, Добрынюшка!
— Когда ж его царь морской отпустит? — спросил Иван.
— А черт его знает. Я вот седьмой год у него служу, а в отпуске впервые.
— Да, — протянул Иван. И тут встрепенулся. — Слушай, Садко, чего ж мы с тобой в неудобности такой беседуем? Отвяжи ты нас?
— А чего дадите?
— Да ты что? Ужель плату за спасение взымешь?
— А как же! Я ж купец по жизни. Задарма и пальцем не шевельну.
— Ну ты!.. — начал было Иван, но Илья, смекнувши, что лучше плату платить, чем на дне речном гнить, опередил его.
— Меч богатырский возьмешь?
— Меч? — заинтересовался Садко. — Покажь?
— Подойди да глянь.
Садко опасливо приблизился к привязанным и вынул из ножен Ильи меч булатный.
— Хорош, — одобрительно покачал он головой. — Камушки на рукояти самоцветные... Да только не цена это.
— Почто так? — удивился Илья.
— Меч твой я и не отвязывая взять могу. Да вот уж и взял. Что сделаешь?
— Ах ты тать бесчестный!
— Брось, богатырь. Не серчай. Бизнес такая, брат, штука... И самому стыдно, а что поделаешь... Посуди — отвяжу я вас, только меч получу — да и то, может обратно отнимите. А не отвяжу — вон сколько у вас добра разного. И мечи, и щиты, и луки, и колчаны. Цены им нет!
И Садко-богатый гость, осыпаемый проклятиями богатырскими, принялся деловито пленников оббирать, да в кучку добро складывать. До Смолянина добравшись сказал печально:
— Что ж ты, добрый молодец, бедный такой? И взять-то с тебя нечего!
— Да мне, чувак, и не нужно ничего, — ответил Смолянин искренне. — Я ж приезжий. А там, откуда я прибыл, все, что мне надобно, есть.
Остановился Садко, призадумался. Ударил в гусельки, да и пропел задушевно:
Ой как прав ты, чужеземец, хоть ты млад — да мудр.
Не желай того что есть, или сверх того!
Через жадность я на дне морском мыкаюсь,
Против волюшки служу в шутах гороховых.
А дне морском есть все, что мне надобно:
Яства сладкие да девы красные,
И от вас, богатырей, выкуп не нужен мне,
То инстинкт взыграл частнособственнический...
Он остановился и некоторое время в задумчивости молчал. Иван, пытаясь попасть ему в тон, пропел тихонько:
Отпусти ж ты нас с Богом, по совести,
Не марай своих рук ограблением...
Садко встрепенулся, пелена туманная с глаз его спала, и он ответил без аккомпанемента:
— Быстрый ты больно. Это я так, для красного словца. Душа у меня поэтическая. А ты этим воспользоваться решил. И не стыдно тебе? — он укоризненно покачал головой. — Эх, чего говорить-то. Все люди одинаковые. Ладно, хватит уж нам лясы точить.
И он вернулся к Смолянину:
— Может хоть колечко у тебя хоть какое есть? Перстенек золотой, самоцветный...
— Не могу я кольца носить, — ответил застенчиво Смолянин, и растопырил перепончатые пальцы.
— Что это у тебя? — спросил Садко с дрожью в голосе.
— Так плавать удобнее, — ответил Смолянин.
— Что ж ты, брат, сразу не сказал, что свой — водяной. Я б и думать не стал, отвязывать ли... Вы простите мне жадность непомерную! — обратился он к остальным. — Не со зла я это, не из корысти. У царя морского, окаянного, характер мой уж больно испортился.
Вытирая слезы раскаяния принялся он снимать с потерпевших путы, приговаривая:
— Коль простить меня не пожелаете, отрубите постылую голову.
Столь резкая в нем перемена показалась Ивану подозрительной. Но тут припомнилось ему, как давеча сошелся он с Емелей на том лишь основании, что тот, как и сам он, левшой оказался. И решил Иван подозрения отбросить.
Богатыри, переводчик и кавказец, принялись разминать затекшие руки и ноги. Садко, потупившись, уселся на ворох лиан.
— Что с ним делать, казнить, али миловать? — указал на него Илья, обращаясь к спутникам.
— Не пристало спасителя наказывать, — ответил за всех Алеша Попович, находя в кучке сложенных Садко трофеев свой меч и вкладывая его в ножны. — Да сдается мне, и сам он раскаялся.
На том и порешили.
Причалив к острову Буяну, наши герои сняли с мачты скатерть-самобранку и подкрепившись принялись готовиться в дорогу.
— А пойдем с нами, Садко-богатый гость, — предложил Иван. — Зла на тебя мы не держим. Кто старое помянет, тому глаз вон. А мужик ты неплохой, видать.
— Эх, ребята, — ответил тот. — И рад бы я к богатырским подвигам отправиться, так ведь жить без воды не могу уже. Словно не человек, а амфибия...
Что ж делать. Попрощались они трогательно. Особенно долго жал Садко так поразившую его перепончатую руку Смолянина. Присели на дорожку, да и в путь отправились.
