Глава 12
НКГБ

Регистрационный отдел НКГБ располагался в том самом невзрачном сером здании, которое нам с Гамигином пришлось обогнуть, чтобы попасть в паб «Герб старого герцога». Совершив прогулку в обратном направлении, я вышел в Политехнический проезд и вошел в третий подъезд здания, в котором в годы моего детства комсомольские вожаки, сами давно уже вышедшие из комсомольского возраста, под красную икорку решали животрепещущие вопросы борьбы за мир во всем мире, под балычок обсуждали проблемы социализма и запивали ужас от осознания неотвратимости краха капитализма марочным армянским коньячком.

Пройдя через рамку универсального сканера, которая, естественно, сразу же запищала и замигала всеми огоньками, как новогодняя елка, я оказался в узком замкнутом пространстве без окон, освещенном яркой бестеневой лампой под потолком. Прямо передо мной находилась металлическая дверь, вроде тех, которые ставят на подводных лодках. Глядя на нее, можно было подумать, что в самое ближайшее время Москву ожидает судьба Атлантиды и бравые чекисты заранее принимают меры к своему спасению. Слева была глухая стена, выкрашенная масляной краской в отвратительный желто-коричневый цвет. Традиция, что ли, у нас такая, что интерьер административного здания непременно должен вызывать у посетителя чувство гадливости? Или таким образом человеку подспудно внушают, что лучше здесь долго не задерживаться? Справа находилось большое окно, забранное пуленепробиваемым стеклом, за которым сидел облаченный в темно-синюю парадную форму чекист с капитанскими погонами на плечах.

– Подойдите к окну! – рявкнул у меня за спиной динамик.

Громкость была такой, что если бы не великолепная звукоизоляция, то слышно было бы даже в Политехническом. Ну, я-то, положим, был к этому готов, а человека, который оказался здесь впервые, от неожиданности мог и удар хватить.

Я подошел к окну и старательно улыбнулся чекисту. На лице капитана не дрогнул ни единый мускул.

– Предъявите свое удостоверение личности! – с каменным лицом произнес он в микрофон.

Слева от окна выдвинулась металлическая ячейка, в которую я кинул свои документы. Ячейка переместилась на противоположную сторону. Капитан осторожно, двумя пальцами, взял пластиковую карточку так, словно она была пропитана ядом, проникающим сквозь кожу. Как еще резиновых перчаток не надел для пущей безопасности? Внимательно изучив удостоверение, капитан провел магнитной полоской карточки по контрольной щели регистратора, после чего поднял взгляд и пристально посмотрел на меня из-под низко нависающих над глазами кустистых бровей. Решив, что чекист хочет сравнить мою внешность с фотографией на удостоверении личности, я снова улыбнулся, продемонстрировав большую часть из имеющихся у меня в наличии зубов, которые не отличались ослепительной белизной, хотя я и чистил их зубной пастой, рекомендованной телерекламой, но зато все были на месте. И это при том, что по роду моей деятельности мне время от времени все же доводится получать по зубам. Самым запоминающимся был удар рукояткой «браунинга» модели GP…

Захвативший меня поток воспоминаний был бесцеремонно прерван вновь рявкнувшим во всю свою мочь динамиком:

– Покажите имеющееся у вас оружие, а затем положите его в ячейку!

Я вынул из ячейки, вновь оказавшейся на моей стороне, удостоверение личности и сунул его в карман. Расстегнув пиджак, я откинул в сторону левую полу, так, чтобы чекист за окном мог увидеть кобуру под мышкой. Затем я достал из кобуры пистолет, продемонстрировал его капитану и осторожно положил в ячейку.

Внимательно осмотрев мой «ерихон», капитан что-то отметил на лежавшей перед ним карточке. Оттянув защелку на рукоятке, он достал из пистолета магазин и пересчитал находившиеся в нем патроны. Ударом ладони загнав полный магазин на прежнее место, капитан достал из ящика стола пластиковый жетон на металлическом кольце и прикрепил его к скобе спускового крючка. Разломив жетон надвое, он передал мне мою половинку посредством все той же металлической ячейки. Пистолет же, вместе со второй половиной жетона, был отправлен в сейф.

Вся эта процедура была мне хорошо знакома, поэтому, получив половинку жетона, я сразу же развернулся в сторону бронированной двери. Капитан за окном нажал кнопку, и дверь медленно открылась, чтобы, пропустив меня, тут же снова захлопнуться у меня за спиной.

За дверью находился точно такой же тамбур, как и тот, который я только что покинул. Только теперь передо мной находилась двухстворчатая дверь лифта, которая тотчас же раскрылась, стоило мне только поднести ладонь к круглому фотоэлементу, закрепленному на стене справа от двери.

Внутри кабины лифта не было никаких кнопок или клавишей, – все управление осуществлялось с пульта дежурного, который заранее знал, кто куда направляется. Честно признаться, мне это никогда не нравилось. Что бы изменилось от того, если бы посетитель сам нажимал кнопку с номером нужного ему этажа? Я очень сомневаюсь в том, что нашелся бы чудак, способный отважиться на самостоятельную прогулку по зданию НКГБ. А так, стоя в замкнутом пространстве кабины, облицованной темно-коричневыми, с черными разводами пластиковыми листами, я чувствовал себя еретиком, замурованным в склепе по приговору инквизиции. Быть может, в этом и заключался смысл лифта без кнопок – сразу же, что называется, с порога заставить человека почувствовать собственную беспомощность и незащищенность. Впрочем, существовало и иное, куда более прозаическое объяснение. После недавней реконструкции здание, в котором я сейчас находился, насчитывало восемь этажей. Но это только в том случае, если глядеть на него с улицы. Сколько этажей находилось в подземной части любого из зданий НКГБ, непосвященным знать не полагалось. Но я подозревал, что их было значительно больше, нежели тех, что располагались на поверхности. Но подозрения мои оставались только подозрениями, в то время как наличие в кабине лифта кнопок с указанием номеров этажей стало бы неопровержимым доказательством существования многоэтажной подземной Москвы. Я явственно ощущал, что лифт движется вниз и с довольно-таки приличной скоростью, но чувства, что называется, к отчету не подошьешь.

Когда спуск в глубины НКГБ прекратился и двери лифта плавно разошлись в стороны, я увидел перед собой здоровенного краснорожего чекиста с сержантскими погонами, больше похожего на тюремного надсмотрщика, чем на администратора.

– Как дела? – подмигнул я ему.

Ничего не ответив, краснорожий сержант сделал шаг в сторону, давая мне пройти.

Едва покинув кабину лифта, я тут же понял, что оказался на этаже, на котором никогда прежде мне бывать не доводилось. Тот этаж, где я обычно получал разрешение на владение огнестрельным оружием, был похож на типичный административный отдел: стены, облицованные панелями из ДСП, бездарно имитирующими дерево, выщербленный паркет на полу, потертые кожаные кресла в углах, кашпо с увядшими цветами и неизменные шишкинские мишки в простенькой деревянной рамке. Сейчас же я видел вокруг себя только стены, выкрашенные в зеленый цвет. Пол под ногами был покрыт истертым буквально до дыр линолеумом, из-под которого местами проглядывала растворная стяжка. Длинный коридор, уходивший в оба конца, казался бесконечным. Я бы не удивился, узнав, что по этому коридору можно попасть в главное здание НКГБ, то, что на Лубянской площади, прямо напротив памятника Градоначальнику, установленному на постаменте, долгое время остававшемся бесхозным после того, как с него скинули Железного Феликса. На всем его протяжении не было ни одной открытой двери, а те, которые я мог видеть вблизи, были обиты железом, что также не вселяло в мою душу особого оптимизма.

– Я, вообще-то, по поводу регистрации оружия, – снова обратился я к сержанту.

Парню было от силы лет двадцать пять, но рожа у него была такая, словно он всю свою жизнь, начиная с младенчества, беспробудно пил. Глаза сержанта, выглядывающие из-под высоких, как у питекантропа, надбровных дуг, были похожи на двух слизняков, выползших на лист капусты после дождя, – такие же блеклые и ленивые.

Не произнеся ни слова, – должно быть, он открывал рот только в том случае, если требовалось закинуть туда что-то съестное, – сержант быстро зашагал влево по коридору. Он даже не обернулся, словно был уверен, что я непременно последую за ним.

А собственно, что мне еще оставалось делать? Пожав плечами, я двинулся в указанном направлении.

Ни на одной из дверей, мимо которых мы проходили, не было ни номеров, ни табличек с указанием служб, которые за ними находились, ни каких-либо иных опознавательных знаков, вроде «М» и «Ж» на дверях туалета. Я бы ни за что не нашел нужную дверь в бесконечном коридоре, но мой Вергилий уверенно двигался вперед, как будто обладал способностью видеть сквозь стены или, подобно собаке, различал запахи скрывающихся за дверьми людей.

Остановился он так неожиданно, что я едва не налетел на его широкую спину. Повернувшись вполоборота ко мне, сержант широко распахнул дверь, открывавшуюся в коридор. Заглянув в комнату, я в нерешительности остановился на пороге. Комната была не просто маленькой, а крошечной, похожей на поставленный на бок спичечный коробок: три шага в длину, два – в ширину. Под потолком горела тусклая лампа, спрятанная под матовый полукруглый колпак с металлической оплеткой. В левом дальнем углу имелось круглое вентиляционное отверстие, затянутое частой металлической сеткой, через которую невозможно было даже палец просунуть. Если бы помимо небольшого письменного стола со стулом и табурета перед ним в комнате находилась еще и шконка, я бы ничтоже сумняшеся назвал ее камерой.

Я собрался было еще раз попытаться объяснить анацефалу с сержантскими погонами, что я пришел по поводу разрешения на оружие, но, не успев произнести ни слова, получил увесистый тычок в спину, после которого влетел в комнату, больно ударившись коленом о табурет, который оказался привинчен к полу. Обернувшись, я увидел только захлопнувшуюся дверь и услышал, как щелкнул дверной замок.

Порадовало меня то, что, несмотря на всю дикость и абсурдность происходящего, мне удалось сохранить спокойствие, самообладание и ясность мысли. Я не кинулся на окованную железом дверь, не принялся в отчаянии колотить по ней руками, не заорал, взывая о помощи и справедливости, – просто сел на табурет и задумался.

А подумать было о чем. Поскольку я полностью исключал возможность того, что оказался в этой комнате по недоразумению, следовательно, нужно было найти причину, которая привела меня сюда. С поводом все было ясно: меня поймали на требовании пройти перерегистрацию разрешения на владение огнестрельным оружием, как форель на искусственную мушку. Вообще-то я форель никогда не ловил, но примерно представляю себе, как все это происходит. Причина же была абсолютно неясна. Если чекистам понадобилась какая-то информация, которой, по их мнению, я мог владеть, то совсем не обязательно было устраивать весь этот спектакль. Достаточно было бы просто вызвать меня в Комитет повесткой или даже обычным телефонным звонком, и я бы прилетел как миленький. Правда, согласно закону, я был обязан предоставлять информацию НКГБ только в том случае, когда речь шла о государственных интересах. Но, в конце концов, кто определяет, что именно входит в сферу вопросов, имеющих отношение к государственной безопасности, если не сам НКГБ? Из всего вышеозначенного я мог сделать вывод, что в данном случае речь шла о деле, которое никак нельзя было притянуть к вопросам национальной безопасности. Или… Тут я невольно хмыкнул. Или же чекисты пока еще и сами не знали, какую именно информацию хотели от меня получить. Но при этом были уверены или, быть может, только подозревали, что она у меня имеется. В комнату-камеру меня посадили скорее всего в расчете на то, что, хорошенько обдумав в одиночестве свое положение, я, конечно же, приду к выводу, что с НКГБ лучше сохранять теплые дружеские отношения, и сам все выложу, как только мне будет предоставлена такая возможность.

Будучи человеком разумным да к тому же еще и реально мыслящим, я прекрасно понимал, что НКГБ является неотъемлемой и к тому же еще весьма весомой частью нашей жизни и, нравится мне это или нет, определяет многие правила из тех, по которым нам приходится жить. Не было никакой необходимости оказывать на меня давление для того, чтобы получить необходимую информацию. Я и сам с удовольствием поделился бы с бравыми чекистами тем, что знал, если бы имел хоть какое-то представление о том, что именно им было нужно. Но по натуре я был необычайно обидчив. И особенно сильно я обижался на тех, кто без объяснения причин сажал меня под замок и оставлял в полном одиночестве в то самое время, когда всего в нескольких шагах отсюда меня ждал друг и свежее пиво. Такую обиду я не собирался прощать. И теперь, как я полагал, чекистам придется изрядно потрудиться, чтобы вытянуть из меня необходимую информацию, – нелегко разговаривать с человеком, старательно и, что самое главное, умело изображающим из себя недоумка, для которого каждое слово имеет только одно совершенно конкретное значение.

Окинув взглядом стены комнаты, я не увидел на них ни единой надписи, из чего сделал вывод, что нахожусь не в камере для временно задержанных, а в комнате для допросов. Обойдя стол, я обнаружил, что стул не был привинчен к полу, как табурет, что также подтвердило мою догадку. Попытавшись открыть стол, я потерпел неудачу – обе его тумбы были заперты на ключ. Скорее всего замки были не настолько сложные, чтобы не суметь открыть их с помощью пары простейших отмычек, которые я всегда носил с собой на связке с ключами, но я решил, что, очевидно, не найду там ничего достойного внимания, но при этом могу вызвать недовольство хозяев, вполне вероятно, наблюдавших сейчас за мной.

Засунув руки в карманы брюк, я пару раз прошелся по комнате из конца в конец. Не найдя более никакого объекта для применения своих умений, я сел на табурет и посмотрел на часы. Гамигину придется подождать меня. Но он находился в куда более выгодном положении, нежели я, поскольку в двух шагах от него стойка с несметным числом кранов, тянущихся от бочек с пивом, которые могли помочь скоротать долгое ожидание. Мне же, как я полагал, предстояло скучать в одиночестве не один час.

Не один, не два и даже не три часа провел я в мрачной комнатенке в ожидании явления представителя Комитета, чином не ниже майора, который проникновенно глянет мне в глаза и с укором, весьма многозначительно произнесет: «Ну что же вы, господин Каштаков…» Самым обидным было то, что, пребывая в состоянии полнейшей неопределенности относительно того запаса времени, которым я располагал, я не мог сосредоточить свой мыслительный процесс ни на одной из тех проблем, которые не мешало бы тщательно обдумать. О какой сосредоточенности могла идти речь, когда каждую минуту я ожидал зловещего скрежета дверного замка. Без малого четыре часа оказались потрачены впустую!

Но зато появившийся в начале шестого чекист не обманул моих ожиданий. Это был даже не майор, а подполковник. К тому же знакомый мне по делу о краже из номера гостиницы «Балчуг», когда у одного из немецких туристов был похищен фотоаппарат. Мне удалось найти жулика, но оказалось, что он работал на НКГБ, агенты которого подозревали, что немец занимается шпионажем. Но на фотопленках, которые оказались у меня, не было ничего, кроме жены немца, пышнотелой пожилой матроны, снятой на фоне обычных городских пейзажей. Как я понял, НКГБ собирался пришить немцу дело о шпионаже, чтобы продемонстрировать Градоначальнику свою бдительность и служебное рвение. В принципе немцу и его жене ничего не грозило, кроме высылки за пределы Московии в двадцать четыре часа. Но мне стало жаль этого добродушного толстяка, любителя пива и баварских колбасок, который никак не мог понять, что же с ним происходит, и я отказался передать пленки представителю НКГБ. «Неужели вы не понимаете, господин Каштаков, что прежде всего вас должна беспокоить ваша собственная судьба, а не судьба зажравшихся немецких бюргеров? – удивленно спросил меня тогда еще майор НКГБ Вячеслав Малинин. – Вы же гражданин Московии». И, что самое интересное, глядя на него, я видел, что он и в самом деле не понимает, почему я поступаю вопреки здравому смыслу.

Этот случай имел место в те времена, когда я только начинал свою деятельность в роли частного детектива. С тех пор прошло почти два года, а я кем был, тем и остался. А вот для майора Малинина годы даром не прошли – теперь на его погонах имелись не только два просвета, но еще и две очень милые звездочки. Чего это ему стоило, можно было судить по лицу подполковника, на котором застыло выражение вселенской скорби и нечеловеческой усталости. Глядя на складки дряблой кожи под глазами, на щеках и под подбородком Малинина, мне хотелось верить, что в его возрасте – а был он всего лет на пять или семь старше меня – я буду выглядеть более привлекательно.

– Здравствуйте, господин подполковник, – приветливо улыбнулся я чекисту, всем своим видом давая понять, что нисколько не в обиде на него за то, что он немного задержался.

– К стене! – рявкнул выскочивший из-за спины подполковника краснорожий сержант, тот самый, который привел меня в эту комнату.

Я недоумевающе поднял бровь.

Влетев в комнату, сержант схватил меня за шиворот, рывком поднял с табурета и ткнул носом в стену. Это было совершенно некстати, поскольку нос у меня еще не зажил после нападения Симонова головореза. Плохо соображая, что делаю, я с разворота ударил сержанта локтем в живот. С таким же успехом я мог бы попытаться пробить кирпичную стену. Краснорожий даже не поморщился, только крепче прижал меня к стене да еще при этом и наступил воняющим ваксой сапогом на мою шляпу, упавшую на пол.

– Отпустите его, сержант, – услышал я негромкий голос подполковника Малинина.

Дернув за воротник, краснорожий сержант кинул меня на тот же самый табурет, с которого поднял минуту назад. За то время, что я созерцал стену, подполковник Малинин успел занять место за столом. Слева от него стояла невесть откуда появившаяся лампа с красным пластиковым абажуром.

– Ну, так что будем делать, господин Каштаков? – Взгляд у чекиста был как у регулировщика уличного движения, остановившего пешехода, пытавшегося перебежать проезжую часть на красный свет.

Наклонившись, я поднял с пола свою растоптанную шляпу, отряхнул ударом о колено и попытался придать ей первоначальную форму.

– Насколько я могу понять, с моим разрешением на владение огнестрельным оружием все в порядке? – осведомился я.

Подполковник Малинин улыбнулся снисходительной улыбкой Торквемады, провожающего на костер очередного еретика.

– Речь сейчас идет не о вашем разрешении, господин Каштаков, – он с укоризной покачал головой.

– А о чем же в таком случае? – изобразил недоумение я.

Чекист проигнорировал мой вопрос.

– Кто тебе так рожу разукрасил? – спросил он, в свою очередь, легко и непринужденно переходя без всякого предупреждения на «ты».

У меня создавалось впечатление, как будто мы играем в игру, в которой на нелепый вопрос противника нужно отвечать своим, еще более нелепым вопросом. Чтобы избавиться от этого ощущения, я решил ответить на последний вопрос чекиста.

– А не твое дело, – сказал я, проникновенно глядя в глаза подполковника Малинина.

И тут же получил удар кулаком по затылку от стоявшего за моей спиной сержанта.

– Вежливым, Каштаков, нужно оставаться при любых обстоятельствах, – менторским тоном заметил подполковник Малинин.

– Объясни это дебилу, который стоит у меня за спиной, – криво усмехнулся я.

Вопреки ожиданиям, нового удара не последовало. Должно быть, сержант имел приказание вправлять мне мозги только в тех случаях, когда я дерзил начальству. Или же он просто не понял, что речь идет о его персоне.

Подполковник Малинин медленно поставил локти на стол, зажал пальцы правой руки в кулак левой и так же не спеша возложил на получившуюся конструкцию свой вялый, невыразительный подбородок.

– Ну, так что будем делать, Каштаков?

Должно быть, ему игра в вопросы без ответов пока еще не наскучила.

Я молча пожал плечами. А что я мог ему ответить, если вообще не понимал, о чем идет речь?

– А ты все такой же, – с упреком заметил подполковник. – Упертый, как геморрой.

Меня всегда поражала удивительная образность языка, которым предпочитали объясняться люди в форме, будь то чекисты или просто военные. Характерно также то, что чем более высокий чин с тобой разговаривал, тем труднее было понять, что именно он имел в виду, используя ту или иную словесную конструкцию собственного изготовления. Если бы я был филологом, как Сергей, я бы, наверное, занялся составлением словаря, который помог бы обычным людям, не наделенным выдающимися лингвистическими способностями, относительно свободно общаться с иными представителями рода человеческого, для которых лоботомия была не опаснее клистира. Я бы так и назвал отдельные разделы этого справочного издания: «Словарный запас прапорщиков», «Лексикон младших офицеров», «Идиомы, используемые офицерами от майора до полковника» и, конечно же, «Генеральские эвфемизмы».

Но поскольку в настоящее время такого словаря не существовало, мне нужно было самому, до предела напрягая воображение, искать общий язык с сидевшим за столом напротив меня подполковником. Жестами я объясняться не мог, потому что скрывавшийся у меня за спиной бдительный, но, судя по всему, наделенный весьма ограниченным воображением сержант непременно воспринял бы это как проявление агрессивности. Следовательно, мне оставалось только порыться в собственном словарном запасе и попытаться отыскать там слова и выражения, знакомые моему собеседнику.

– Послушайте, господин подполковник, – обратился я к Малинину. – Нам будет куда проще общаться, если вы просто скажете, чего, собственно, от меня хотите.

– А сам ты, конечно же, этого не понимаешь? – язвительно усмехнулся чекист.

– Если бы я обладал хотя бы незначительной толикой вашего ума и проницательности, то никогда бы не стал частным детективом, который вместо очередных званий и поощрений от командования получает только зуботычины и удары по голове.

Малинин довольно улыбнулся. Удивительно, но чем более высокий пост занимает тот или иной человек, тем безотказнее действует на него банальная, прямолинейная лесть. Думаю, для того чтобы вызвать такую же самодовольную улыбку на лице стоявшего у меня за спиной сержанта, мне пришлось бы прибегнуть к куда более изощренной лжи.

– Чем ты сейчас занимаешься, Каштаков? – почти добродушно поинтересовался Малинин.

– Да разные бывают дела…

Пытаясь уйти от прямого ответа, я прекрасно понимал, что мне не удастся это сделать. И все же я как мог тянул время, предоставляя полковнику право первому открыть хотя бы часть из имевшихся у него на руках карт.

– Я спрашиваю, не чем ты занимаешься вообще, – пояснил Малинин, решивший, что я и в самом деле не понял, о чем идет речь, – а конкретно о том расследовании, которое ты ведешь сейчас.

Так, из моей конторы происходит утечка информации. Интересно знать, каким образом? Прослушивание самого офиса или телефонов я полностью исключал, поскольку был уверен в надежности защиты, которую сам же и установил. Следовательно, оставались только люди, которым было известно о том, что происходит в конторе. А их было не так уж и много…

– Ни одно из дел, которыми я сейчас занимаюсь, не представляет интереса для службы государственной безопасности, – сказал я, снова уходя от прямого ответа.

Подполковник горестно вздохнул, давая тем самым понять, насколько расстроил его мой необдуманный ответ.

– Мне следует расценивать это как отказ от сотрудничества? – спросил он.

– Ну что вы! – почти искренне возмутился я такой трактовкой моих слов. – Я бы на вашем месте отнесся к моему заявлению всего лишь как к робкой попытке наладить диалог, понятный обеим сторонам.

– Тебе все еще что-то непонятно? – удивился Малинин.

– Отчасти, – ответил я.

Подполковник задумчиво поскреб ногтями плохо выбритую щеку.

– Тебя, Каштаков, не смущает то, что тебе одновременно приходится работать на Рай, на Ад да еще и на «семью»?

Признаться, меня поразила такая осведомленность, однако я не подал вида, ответив равнодушно:

– Мне приходилось работать и на большее число клиентов одновременно. Что поделаешь, – с сожалением развел руками я, – я не получаю зарплату от Градоначальника, и посему мне приходится зарабатывать хлеб свой насущный в поте лица.

– Ты православный человек, Каштаков? – задал совсем уж неожиданный вопрос подполковник.

– А интересно, кем бы я еще мог быть, – недоумевающе развел руками я, – если мы живем в стране, в которой православие является государственной религией? Если бы я даже был мормоном, тайно отправляющим свои религиозные обряды на кухне при задернутых шторах, то никогда бы в этом не признался, сидя напротив подполковника НКГБ.

– В таком случае ты понимаешь, почему мы не поддерживаем официальных отношений на правительственном уровне с Адом? – спросил Малинин, пропустив мимо ушей мое последнее замечание.

– Но я-то не государственная организация, – ответил я, все еще не понимая, к чему клонит чекист. – Я работаю на тех, кто мне за это платит.

Подполковник коротко махнул рукой, делая знак стоявшему за моей спиной сержанту. Несмотря на все свое любопытство, я решил, что благоразумнее будет не оборачиваться. Все, что мне положено было знать, я и без того узнаю в свое время, а излишняя любознательность в данной ситуации могла дорого мне обойтись.

Негромко скрипнула дверь, и я спиной почувствовал, что в комнату кто-то вошел. По мягким, крадущимся звукам его шагов я мог точно определить, что это был не военный – те бухают своими подкованными сапогами с такой силой, что на месте старика Фрейда я задумался бы над глубинной связью между строевым шагом и мужской сексуальностью.

Впрочем, таиться вновь прибывший не собирался. Он обошел табурет, на котором я сидел, и остановился в узком проходе между краем начальнического стола и стеной. После разговора о вероисповедании, который завел подполковник Малинин, меня ничуть не удивило то, что он пригласил принять участие в нашей беседе священнослужителя, состоящего на службе в НКГБ.

Священник был настолько худ, что, сняв рясу, запросто сошел бы за индуистского аскета. Поскольку предположение о том, что денег, которые платили попу в НКГБ, ему не хватало для того, чтобы нормально питаться, представлялось мне абсолютно несостоятельным, сам собой напрашивался вывод о том, что поп обладал холерическим типом темперамента и энергия, кипевшая у него внутри, без остатка сжигала все те калории, что поступали в организм с пищей. Священник очень старался выглядеть солидно и представительно, чему, на мой взгляд, сильно мешала не только его вызывающая невольное сострадание худоба, но и неровные клочья растительности на лице, которым он, судя по всему, безнадежно старался придать вид окладистой бороды. Зато ряса у попа была вполне добротная, а поверх нее на груди висел какой-то не то орден, не то медальон, весь в завитках и блестящих каменьях. Как правильно называлась эта штука, я не знал. Да и сан священника по его одеянию определить не мог. Школу я заканчивал еще в те времена, когда закон божий не входил в обязательную программу, и по мне что дьякон, что архиерей – все было едино. Поп – он поп и есть. И именно поэтому я начал с того, что обратился к попу с вопросом:

– Простите мое невежество, батюшка, но хотелось бы знать, в каком вы звании?

Полковник Малинин поднял вверх указательный палец, и я вновь получил по затылку. Что ж, понятно: звание священнослужителя, состоящего на службе в НКГБ, является государственной тайной.

– Сатанинский прислужник! – сверкнул на меня глазами поп. – Каиново отродье!

– Послушайте! – взмолился я, обращаясь главным образом к подполковнику. – Мы переходим на язык, который я совершенно не понимаю! Чего ради явился сюда этот поп?

– Ради того, чтобы наставить тебя на путь истинный, – ответил мне сам священнослужитель.

– Разве я с него уже свернул? – ужаснулся я.

– Сети диавола расставлены повсюду!

Поп вознес указательный палец к потолку, и я непроизвольно втянул голову в плечи, ожидая нового удара. Однако мои опасения оказались напрасными. Должно быть, сержант реагировал только на те сигналы, который подавал ему человек, облаченный в форму военного образца.

– И всякой, кто нетверд в вере своей! – продолжал между тем вдохновенно вещать поп. – Кто душою слаб и не может устоять против искуса! Кто не убоялся гнева отца своего небесного!..

– Короче, батюшка, – прервал его, постучав пальцем по краю стола, подполковник Малинин. – Вы здесь не на проповеди.

– Короче, отринь от себя диавола и обрати свой лик к господу, сын мой, – скороговоркой закончил поп, после чего быстро осенил себя крестным знамением.

Глядя на меня, подполковник Малинин удовлетворенно кивнул, давая понять, что целиком и полностью согласен со словами священника.

– Да нет никаких проблем! – с детской радостью воскликнул я. – Я, можно сказать, всю жизнь только о том и думал, как бы изгнать из души своей дьявола! Все беды мои из-за него! И рожу мне вчера расквасили только потому, что слаба моя вера в господа! Отец родимый! – призывно протянул я руку в направлении попа. – Ты только скажи, что сделать мне для этого нужно?!

Поп степенно приоткрыл рот, собираясь ответить на мой вопрос, но его опередил подполковник Малинин:

– Что за работу ты должен выполнить для чертей?

Ага, тут же смекнул я, выходит, этого он не знает. Тогда, спрашивается, чего ради затеян весь этот цирк?

– У одного из демонов неподалеку от памятника Минину и Пожарскому в тот самый момент, когда он любовался рубиновой звездой на Спасской башне Кремля, которая, как известно, суть все та же пентаграмма, весьма почитаемая в Аду, из заднего кармана брюк вытянули бумажник из «адской кожи», – с ходу соврал я. – Ему не столько шеолов жаль, каковыми тот бумажник был набит, сколько фотографии любимой, с которой он расстался тринадцать лет назад и с тех пор ни разу более не виделся.

Подполковник и поп быстро переглянулись.

– Врет, – уверенно произнес поп.

Я с безразличным видом пожал плечами.

– Если не верите, то сами спросите у чертей. Батюшка, – с интересом глянул я на попа, – а вам лично доводилось бывать в Аду?

– Изыди! – пронзительно и фальшиво возопил поп и принялся быстро креститься.

– Продолжаешь в игры играть, Каштаков? – навалившись грудью на стол, зло глянул на меня подполковник.

– Да какие уж тут игры. – Я посмотрел на часы. – Есть уже охота.

– Какая еда, Каштаков, – презрительно поморщился подполковник, – тебе сейчас о своей заднице думать нужно.

– А батюшка говорил, что о душе, – я удивленно посмотрел на попа. – Или все же сначала о заднице, святой отец?

Видимо, подполковник Малинин решил, что разговаривать со мной далее не имеет смысла, поскольку следующие свои слова он обратил к попу:

– Святой отец, будьте так любезны, объясните господину Каштакову, какими неприятностями грозит ему сотрудничество с представителями Ада.

Поп двумя пальцами ухватил свою жидкую бороденку и посмотрел на меня, словно гробовщик, снимающий мерку с человека, которому, по его мнению, недолго осталось ходить по земле.

– Как ты думаешь, чем может обернуться для тебя отлучение от церкви, сын мой? – поинтересовался священник.

– Думаю, что ничем хорошим, – честно признался я. – Если в моем удостоверении личности не будет указано, что я истинно православный, то я скорее всего не смогу продлить лицензию на право заниматься частной детективной практикой на территории Московии.

Наклоном головы священник подтвердил правоту моих слов.

– Ну, так что, Каштаков? – нетерпеливо спросил подполковник Малинин.

– Что? – глупо вытаращился я на него.

Лицо чекиста сделалось даже не багровым, а какого-то синюшного цвета. По-моему, даже поп за него испугался.

– Сержант! – рявкнул во всю глотку Малинин.

В одно мгновение я вновь был схвачен за шиворот, поднят с табурета и брошен к стене. И снова моя многострадальная шляпа оказалась на полу, попранная солдатским сапогом.

– Руки на стену! Ноги расставить! – проорал мне в ухо сержант.

Я счел за лучшее выполнить данное распоряжение, хотя оно и казалось мне на редкость глупым. Какой смысл было заново меня обыскивать, если после того, как я прошел через сканер, капитану, дежурившему на проходной, было известно обо всем, что лежало у меня в карманах?

Но сержант не стал меня обыскивать. Он просто хлопнул легонько ладонью по правому карману моего пиджака и негромко произнес:

– Есть.

– Что есть? – удивленно воскликнул я.

Сержант умело ударил меня по почке. Не так сильно, чтобы отправить после этого к врачу, но достаточно чувствительно, чтобы отбить желание двигаться без команды.

– Доставайте, сержант, – приказал Малинин.

Сержант запустил руку в правый карман моего пиджака и извлек из него выкидной нож. Тот самый, который я отобрал у Свастики. Сунув нож в карман, я совершенно о нем забыл, поэтому и не предъявил на контроле. Но капитан, проводивший проверку, не мог не заметить, что в кармане у меня лежит нож. И тем не менее он промолчал, решив сделать подполковнику Малинину поистине царский подарок. А я, по собственной неосмотрительности, сам себя загнал в угол.

– Да… – Подполковник Малинин взял в руку нож, который передал ему сержант, и надавил на плоскую кнопку. Выброшенное тугой пружиной, из рукоятки выскочило широкое лезвие с длинным, глубоким долом. – Вы видите, святой отец? – продемонстрировал он оружие священнику. – Даже подумать страшно, что мог натворить этот человек, пронесший нож в тщательно охраняемое здание.

– Ладно, – угрюмо произнес я. – Говорите, что вам нужно?

– Какими мы вдруг сделались покладистыми, – победоносно улыбнулся Малинин. – С чего бы вдруг? Я ничего не ответил.

А что тут было говорить? Раз уж сам свалял дурака, так, значит, самому нужно было и отвечать за это.

Малинин сделал знак сержанту, и тот снова кинул меня на табурет. На этот раз я не сопротивлялся и даже не попытался поднять с пола свою растоптанную шляпу. Я был похож на тряпичную куклу, которую можно было без всякого сожаления кидать, бить и топтать. Всем присутствующим в комнате чекистам, одетым в форму, равно как и облаченным в рясу, должно было стать ясно, что я сломлен, раздавлен и смят, как и моя валявшаяся на полу шляпа.

– Так что было нужно от тебя чертям? – спросил подполковник Малинин.

Судя по тону, теперь он был уверен, что получит на свой вопрос исчерпывающий ответ. И я не стал его разочаровывать.

– Черти хотели, чтобы я передавал им всю информацию относительно той работы, которую поручили мне святоши.

– Ангелы, сын мой, ангелы, – поправил меня поп.

– Да черт с ними, – я безразлично дернул плечом, – пусть будут ангелами!

Священник открыл рот, но подполковник Малинин, нетерпеливо взмахнув рукой, заставил его проглотить возмущенный возглас.

– Продолжай, – обратился он ко мне.

– А потом явился Виталик Симонов и потребовал того же самого, что и черти. Только если черти предложили мне за информацию хорошую плату, то Симон просто велел своим мордоворотам ткнуть меня носом в стол.

Я обиженно шмыгнул разбитым носом.

– Это вполне в духе Симона, – усмехнулся Малинин.

– Кто такой Симон? – спросил у чекиста поп.

– Да так, – пренебрежительно махнул рукой тот, – мелкая сошка из «семьи».

– Откуда же ему стало известно о Нике?..

Малинин глянул на попа так, что тот побледнел и, умолкнув на полуслове, едва ли не до крови прикусил нижнюю губу.

Я же готов был расцеловать священника, случайная обмолвка которого позволила мне наконец-то понять, что привело меня в подвал НКГБ. Что тут скажешь? Только то, что каждый должен заниматься своим делом: попы – богу молиться, а чекисты… Ну, чем занимаются чекисты, мы все превосходно знаем. А если и не знаем в точности, то вполне можем себе это представить.

Говорят, что в стрессовых ситуациях организм человека может справляться с такими нагрузками, которые при обычных условиях представляются совершенно невозможными. Скорее всего так оно и есть. Мозг мой заработал со скоростью новенького компьютерного процессора, сопоставляя и анализируя все имеющиеся у меня данные, и буквально за считанные секунды я получил нужные мне выводы. Весь процесс построения логически безупречной схемы я воссоздал позднее, вспоминая все, что происходило во время допроса. А в тот момент я просто вдруг понял, что знаю, как мне следует себя вести: получив исходную информацию, заключавшуюся всего в одном коротком слове, произнесенном по неосторожности священником, я тотчас же получил и искомый ответ.

Чтобы с наименьшими для себя потерями выбраться из истории, в которую я попал, мне нужно было с предельной точностью рассчитать тот объем информации, которую я мог предоставить Малинину. Малейшее отклонение в ту или иную сторону могло стоить мне жизни. Подполковнику что-то было известно о Нике Соколовском, следовательно, я не должен был отрицать того, что именно этого человека поручили мне найти святоши. Но если при этом он ничего не знает ни о Ястребове, ни о Красном Воробье, то это давало мне пространство для маневров.

В то время как в голове у меня протекал сей необычайно интенсивный мыслительный процесс, я продолжал равнодушно смотреть под ноги, делая вид, что не понял, о ком хотел спросить у подполковника поп. Не знаю, удалось ли мне заставить Малинина поверить в свою непробиваемую тупость. После небольшой паузы чекист продолжил допрос, сделав вид, что вопрос священника не стоит того, чтобы на него отвечать.

– Что за дела у тебя со святошами?

Я искоса взглянул на священника – тот даже не вякнул, как будто и не услышал слова, которое в моих устах казалось ему оскорбительным.

– Они хотели, чтобы я помог им найти человека, с которым представители Рая заключили договор на проведение научных исследований, – ответил я, посмотрев на подполковника. – Не думаю, что это входит в сферу интересов НКГБ…

– А ты поменьше думай, – перебил меня, не дослушав, Малинин. – Просто отвечай на мои вопросы.

Я вяло пожал плечами – мол, как скажете, господин подполковник.

– Имя? – отрывисто произнес Малинин.

– Ник Соколовский, – ответил я, отметив про себя, как быстро переглянулись подполковник и поп. – Он работает в институте на Погодинке, – быстро затараторил я, как будто торопясь выложить всю имевшуюся у меня информацию. – Сейчас находится в отпуске. Дома его нет, у жены – тоже. Святоши финансировали его исследования, и сейчас как раз пришла пора отчета, а Соколовский как в воду канул. Ну, вот святоши и забеспокоились, не кинул ли их господин ученый.

– И что тебе удалось выяснить?

– Да у меня и времени-то не было заниматься этим делом! – возмущенно всплеснул руками я. – Только и успел, что встретиться с коллегой Соколовского и выслушать его по большей части положительную характеристику.

– По большей части? – удивленно приподнял брови Малинин. – Что, за ним и грешки водятся?

– Говорят, что у Соколовского довольно-таки странные отношения с зеленым змием, – ответил я. – Может полгода вообще не пить, а потом ни с того ни с сего удариться в запой.

– А что ты сегодня делал в Интернет-кафе на Солянке?

Признаться, этот вопрос чекиста меня удивил. Никакой слежки за собой я сегодня не замечал, а это означало, что у НКГБ имелся иной источник информации о моем передвижении по городу. Об этом стоило подумать, но не сейчас.

– Я слышал, что в это Интернет-кафе порою захаживал и Соколовский, – ответил я на вопрос Малинина. – Хотел узнать, когда он был там в последний раз.

– И что?

– Бармен не узнал Соколовского на фотографии. А остальные находившиеся в кафе психи были настолько не в себе, что с ними и разговаривать-то не имело смысла. Кстати, у одного из них я и отобрал нож, который вы нашли у меня в кармане.

– Что теперь планируешь делать?

– Стандартная процедура поиска: опрос соседей, знакомых, родственников, проверка через районные управы…

– Что за работу выполнял Соколовский по заказу Рая?

– Насколько мне известно, он занимался изучением инсулинового гена. Рассчитывал создать генно-инженерный инсулин. Говорят, это была его идея фикс.

Подполковник Малинин вопросительно глянул на попа.

– Вы уверены в этом? – спросил у меня священник.

– Святоши передали мне список оборудования и реактивов, которые они закупали по заказу Соколовского, – ответил я. – Человек, с которым я консультировался, подтвердил, что это именно то, что необходимо для подобных работ.

– А почему ты отправился в Интернет-кафе в сопровождении черта? – задал вопрос Малинин.

– Потому что черти хотели держать под контролем весь процесс расследования. – Я недовольно поморщился, давая понять, что мне и самому неприятно постоянное присутствие рядом со мной демона-детектива. – А при той сумме аванса, которую они мне заплатили, я не имел возможности ответить отказом. – Выдав необходимый минимум вранья, я решил увести разговор в иную сторону: – Между прочим, у меня в офисе с самого утра сидит тип, присланный Симоном, которому также поручено контролировать ход расследования.

– Зачем Симону Соколовский? – задумчиво почесал бровь Малинин.

– Это вы лучше у него самого спросите, – усмехнулся я. – Лично мне кажется довольно-таки странным то, что Виталик решил обратиться ко мне. Он прекрасно знает, что я не работаю на «семью». – Я сделал паузу, чтобы смысл сказанного успел дойти до подполковничьих мозгов, после чего добавил: – Если бы мне потребовалось кого-то найти, то я обратился бы за помощью к «семье», а не к частному детективу.

Вначале лицо Малинина приобрело выражение мрачной задумчивости. Наверное, он был не самым плохим чекистом, если сумел дослужиться до подполковника, однако чего он не умел совершенно, так это воспринимать информацию с ходу. Для того, чтобы понять суть любого дела, ему требовалось вначале как следует все обдумать. О том, что я работаю на святош, которые поручили мне отыскать Ника Соколовского, и то, что в этих поисках меня сопровождал черт, подполковнику Малинину было известно еще до нашей встречи, и он заранее мысленно выстроил ход нашей беседы. Но то, что интерес к Соколовскому проявляет еще и один из «семейных» унтеров, для чекиста оказалось полной неожиданностью. Поэтому он и не сразу понял, насколько важную новость я ему сообщил: Симон что-то затевал, не ставя в известность об этом своих боссов. Такая информация много стоила!

Когда я наконец-то заметил на лице подполковника Малинина проблеск мысли, то понял, что Виталик Симонов попался. При том, что Малинин не выделялся среди других чекистов особой сообразительностью, хватка у него была бульдожья. Ухватив добычу, он уже не выпускал ее из зубов. Меня же ему не удавалось прижать к земле только потому, что завышенное самомнение не позволяло бравому чекисту считать такую мелочь, каковой представлялся ему я, достойным противником. Он полагал, что меня достаточно всего лишь припугнуть, чтобы заставить делать то, что нужно. А случай вроде того, что свел нас когда-то, Малинин скорее всего списывал на мою непробиваемую тупость. Я же только радовался подобному пренебрежительному отношению к моей персоне, и даже гордость моя при этом не была уязвлена.

Что мне хотелось бы сейчас знать, так это то, какие действия предпримет подполковник Малинин в свете открывшейся ему новой информации. Как мне представлялось, чекист мог воспользоваться ею тремя способами: он мог доложить о необычном интересе Виталика Симонова своему непосредственному начальству, надеясь на то, что его усердие будет отмечено; мог проинформировать отцов «семьи» о странном поведении унтера, рассчитывая получить соответствующее вознаграждение, и, наконец, он мог сам взять Симонова в оборот. Для меня наиболее предпочтительным был тот вариант, при котором все проблемы с беспокойным унтером были бы улажены внутри «семьи», тихо и спокойно, так, чтобы при этом даже не всплыло мое имя. Но, судя по моим личным наблюдениям, наши желания чаще всего идут вразрез с тем, что происходит на самом деле. Видимо, таков уж один из основополагающих законов мироздания. Или божья воля – это кому как нравится.

– Симон интересуется Соколовским. – Произнося это, подполковник Малинин прижал указательный палец к столу и повернул его, как будто муравья раздавил.

– Ну да, – закивал я. – Интересно было бы знать, что за тип этот Соколовский, если за ним одновременно гоняются святоши, черти да еще и Виталик Симонов пристроился в хвосте?

– Интересно? – насмешливо посмотрел на меня Малинин.

В ответ я скорчил идиотскую гримасу – мол, работа у меня такая.

– Слушай меня внимательно, Каштаков, – подполковник Малинин положил свою широкую ладонь на стол, посмотрел на нее и, оставшись вполне доволен увиденным, перевел взгляд на меня. – Надеюсь, тебе не нужно напоминать о том, что о нашем разговоре никто не должен знать?

Я понимающе улыбнулся – не дурак, мол, – и быстро кивнул.

– Список оборудования и реактивов, который передали тебе святоши, сегодня же вечером перебросишь мне факсом, – продолжил чекист.

Я снова кивком подтвердил свою готовность беспрекословно исполнять все, что он скажет.

– Все новые данные, какие появятся у тебя по делу Соколовского, ты должен первым делом сообщать мне.

Сержант, стоявший у меня за спиной, сунул мне в руку карточку, на которой были указаны три телефонных номера, номер факса и адрес электронной почты. Рядом не было даже инициалов того, кому они принадлежали.

– Если не дай бог тебе удастся отыскать самого Соколовского, клади его на пол и держи под прицелом, пока я лично не прибуду.

– Значит, мне продлят разрешение на оружие? – глуповато, но с надеждой улыбнулся я.

– Продлят, – усмехнулся Малинин. – Вот только надолго ли, будет зависеть от тебя самого. Усек?

– Конечно, – с готовностью заверил я чекиста.

– От чертей избавься.

– Как? – беспомощно развел руками я. – Они же мои клиенты.

– Это уже твое дело, как, – недовольно поморщился подполковник.

– Изгони бесов из души своей! – вскинув указательный палец, торжественно провозгласил поп.

– Да кончайте вы, батюшка, – покосившись на него, презрительно поморщился Малинин.

Поп скроил недовольную физиономию, но ничего не ответил, – видно, еще не забыл о своей оплошности.

– А с Симоновым как быть? – поинтересовался я.

– О Симоне я сам позабочусь, – пообещал Малинин. – Вопросы есть?

– Никак нет, господин подполковник! – Не вставая с табурета, я выпрямил спину и расправил плечи, чтобы сидевший за столом чекист понял, что, если бы не сержант у меня за спиной, я бы вскочил на ноги и вытянулся перед ним по стойке «смирно».

– Сержант, – с усмешкой обратился к моему надзирателю подполковник Малинин, – проводите гоподина Каштакова до выхода.

– Благодарю, – улыбнулся я, осторожно поднимаясь на ноги, – но не стоит. Я помню дорогу.

Малинин только головой покачал, дивясь на мою глупость.

Сержант рукой указал мне на выход, и я, еще раз улыбнувшись на прощание подполковнику Малинину, направился к двери.

– Каштаков! – окликнул меня чекист.

Я обернулся.

– Шляпу забыл.

Посмотрев на то, во что превратилась шляпа после того, как над ней дважды грубо надругались, я только головой покачал:

– Признаться честно, господин подполковник, мне эта шляпа никогда не нравилась. Все искал способ, как бы от нее избавиться. Даже не подозревал, что это можно сделать так просто.

Подполковник посмотрел на меня странным взглядом, пытаясь определить, говорю ли я серьезно или издеваюсь над ним. Не дожидаясь, к какому выводу он придет в результате сих непростых размышлений, я вышел за дверь.

Когда я проходил мимо краснорожего сержанта, тот неожиданно заговорщицки мне подмигнул. Столь странный жест с его стороны заставил меня подумать о том, что, возможно, сержант был совсем не так глуп, как казался. Просто в присутствии старшего офицера ему приходилось изображать из себя кретина. Собственно, так же, как и мне, – по долгу службы.