История с похищением портрета Моны Лизы закончилась для инспектора Ладина, можно сказать, с минимальными потерями. Временно он был отстранен от оперативной работы и переведен в группу поддержки. Теперь его задача заключалась в том, чтобы подготавливать достоверные легенды для своих коллег, отправляющихся в прошлое. Ладин легко смирился с этой потерей, поскольку, признаться честно, он уже видел себя уныло бредущим по темным, бесконечно длинным коридорам склада невостребованных вещей. А так, по истечении полугода, он мог рассчитывать вернуться на прежнее место работы. Конечно, эпоха Возрождения была для него теперь закрыта навсегда. Но и это было не так страшно – на многочисленных витках временной спирали имелось еще немало интересных мест, где ему хотелось побывать.

Однако во всем произошедшем оставался один момент, который не позволял инспектору забыть о Леонардо и вплотную заняться текущими служебными делами. В беседе с генеральным инспектором Ладин умолчал о нем, поскольку тогда еще и сам не был до конца уверен в том, что это не ошибка, не недоразумение, не обман зрения и не ложная память. Но чем больший отрезок времени отделял его от того момента, когда Леонардо вручил ему свою оптическую трубу и указал на гуляющую в церковном саду молодую жену дель Джокондо, тем крепче становилась уверенность Ладина в том, что до этого он уже где-то видел лицо Моны Лизы. Это было похоже на знакомое, должно быть, каждому мучительное напряжение памяти, какое нередко испытываешь после того, как случайно бросишь взгляд на мелькнувшее в толпе лицо, а после долго и безрезультатно ломаешь голову, пытаясь вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах ты мог прежде встречать этого человека, до которого в данный момент тебе нет никакого дела.

Несколько дней Ладин старательно перебирал в уме всех своих знакомых и сотрудниц Департамента, с которыми он сталкивался в коридорах, чтобы убедиться в конце концов, что в чертах лица ни одной из них не присутствовало даже намека на ту удивительную точность и правильность, что продемонстрировала природа, создавая образ Моны Лизы. О ведущих видео-шоу, звездах эстрады и киноактрисах вообще не могло быть и речи, – изысканно утонченные черты лица жены дель Джокондо были лишены даже намека на агрессивную вульгарность, которая является неотъемлемой частью сценического образа даже самой интеллигентной из представительниц визуальной массовой культуры.

Придя к окончательному выводу, что среди современниц ему не удастся отыскать образ, хотя бы отдаленно напоминающий Мону Лизу, Ладин изменил направление поиска. Он взялся за объемистый раздел каталога Картера, посвященный живописи и скульптуре эпохи Возрождения.

Каталог Картера признавался всеми специалистами как наиболее полное и авторитетное собрание произведений изобразительного искусства и охватывал период с доисторических времен до начала XXII века. Объем его был поистине феноменален и почти необъятен. Каталогом было бы невозможно пользоваться, если бы не подготовленная специально для него уникальная система поиска, включающая в себя, помимо именных указателей и названий работ, еще и огромный список ссылок и уточнений, а также возможные неточности при переводах имен и названий с одного языка на другой.

Единственный принцип выборки, который мог использовать Ладин, – оставить в стороне все, что не имело отношения к женским портретам. Но даже после этого простой просмотр материала, подготовленного для него поисковой системой, должен был занять уйму времени.

Инспектор взялся за планомерный просмотр отобранных женских портретов без особой надежды на успех, – только потому, что эта работа позволяла ему на время забыть о том странном предчувствии близкого узнавания, которое охватывало его всякий раз, когда перед его мысленным взором возникал образ Моны Лизы. Как только у него выдавалась свободная минута, Ладин запускал программу воспроизведения каталога Картера.

И когда перед ним один за другим проплывали удивительные женские образы эпохи Возрождения, которые были настолько изящны, легки и одухотворенны, что, казалось, не имели ничего общего с живыми существами, ступающими по грешной земле, он уже почти забывал о подлинной причине, побудившей его начать поиски. Глядя на этих женщин, Ладин пытался понять, что изменилось с тех давних пор? Стал ли сам человек иным? Или же иным стало его восприятие прекрасного? А может быть, дамы Средневековья вовсе и не были столь умопомрачительно прекрасны, какими кажутся на полотнах старых мастеров, и вся слава принадлежит лишь художникам, сумевшим с помощью своего искусства придать своим современницам неземные черты?..

Странно, но Ладин почему-то вовсе не испытал особой радости, когда наконец-то увидел портрет той, что искал. С первого взгляда на репродукцию картины инспектору стало ясно, что это была она, та женщина, на которую направил его взгляд через оптическую трубу Леонардо.

Это был вполне характерный для Леонардо поясной портрет. Мона Лиза, – та, которую видел Ладин! – сидела, повернув голову на три четверти влево. Костюм Флоры, в который одел ее по собственной прихоти художник, мог и в самом деле показаться не в меру открытым богатому флорентийскому торговцу, мало что смыслящему в искусстве и при этом считающему жену своей неотъемлемой собственностью. Взгляд полуприкрытых глаз женщины-богини был устремлен на цветок, который она держала двумя пальцами. Неестественно тонкий стебелек изгибался под тяжестью темно-фиолетового бутона, похожего на миниатюрный китайский фонарик. Другая рука женщины лежала на коленях, придерживая гибкую ветвь, усеянную небольшими белыми цветками.

Репродукцию картины Ладин видел и прежде, но в сознании его она никогда не связывалась с именем самой известной модели, позировавшей Леонардо да Винчи. Оригинал картины находился в Санкт-Петербургском Эрмитаже, именовалась она «Коломбиной» и приписывалась одному из учеников Леонардо по имени Франческо Мельци.

Не отрывая взгляда от воспроизведенной на экране репродукции, инспектор откинулся на спинку стула и медленно провел ладонью по лицу. То, что перед ним подлинный портрет Моны Лизы, написанный Леонардо да Винчи в 1503 году по заказу ее мужа Франческо дель Джокондо, у самого Ладина не вызывало ни малейшего сомнения. Но как убедить в этом других, тех, кто не видел живую Мону Лизу?

Кроме того, возникал еще один весьма непростой вопрос: каким образом портрет уцелел, если все, кто так или иначе оказались причастными к событиям, в которых волею судьбы пришлось сыграть свою роль и инспектору Ладину, были уверены в том, что обработанная люминолюфом картина сгорела в тубе?