– Это случилось на третьем месяце моего заключения. Я сидел в кресле и читал книгу. Как сейчас помню, это был роман Дика «Сканирование втемную». Я уже привык к тому, что вокруг ничего не происходит, и поэтому не сразу обратил внимание на то, что взгляд мой, скользя время от времени над верхним краем раскрытой книги, фиксирует какое-то движение. Я положил книгу на колени и посмотрел на то, что привлекло мое внимание. Это был человек, движущийся в мою сторону. Он находился еще далеко, и фигура его казалась не больше мизинца.

Уже то, что человек, находясь на значительном удалении, медленно приближался ко мне, было в высшей степени удивительно. В зоне безвременья не существует расстояний. Все находится рядом, в одном месте. Даже дверь камеры перехода не приближается издали, а мгновенно возникает в пустоте.

И тем не менее человек двигался в абсолютной пустоте безвременья, медленно приближаясь ко мне.

Когда он подошел достаточно близко, чтобы я смог как следует его рассмотреть, я увидел, что он очень стар. По крайней мере, он показался мне тогда очень старым. Худое лицо незнакомца покрывала частая сетка глубоких морщин. Коротко остриженные волосы на голове были почти седыми, лишь местами сквозь седину пробивались рыжие пряди, похожие на перепачканную засохшей краской щетину, вылезшую из старой кисти. Одет он был в какой-то странный костюм, застиранный сверх всякой меры и сильно помятый, мерзкого бледно-бледно-коричневого цвета, похожий не то на больничную пижаму, не то на тюремную робу.

Я терялся в догадках: что за странный человек появился в месте моего заключения?

Поначалу я решил, что это один из моих коллег, решивший осваивать зону безвременья и заблудившийся в ней. Но как такое могло произойти, если в соответствии с основополагающими принципами темпористики случайные встречи в зоне безвременья абсолютно исключены? Однако у меня и мысли не возникло нажать на браслете кнопку вызова охраны. Прежде чем помочь человеку выбраться из зоны безвременья, я хотел узнать, входит ли в его планы встреча с представителями власти?

Тем временем незнакомец подошел ко мне совсем близко. Взглянув на меня бледно-голубыми глазами, в которых отражалась вековая усталость и неизбывная вселенская печаль, он что-то произнес на незнакомом мне языке. В силу своих профессиональных интересов, я в свое время изучил многие языки, используя метод гипнопедии, но, как вам известно, воспользоваться знаниями, полученными таким образом, в зоне безвременья невозможно. Поэтому я только улыбнулся и развел руками, давая понять, что не понимаю его вопрос. Он снова что-то произнес. На этот раз это был не вопрос, а, как мне показалось, восторженное восклицание. При этом он посмотрел вверх и сделал руками широкое движение, как будто очерчивая контуры огромного круга. Я опять улыбнулся и покачал головой.

Я был уверен, что никогда прежде не встречался с этим человеком, но в облике его сквозило что-то знакомое.

Я вспомнил, где видел это лицо, когда человек повернулся ко мне чуть боком.

Помните знаменитый «Автопортрет с отрезанным ухом»?.. Да, у человека, который стоял предо мной, тоже не было части левого уха.

– Винсент Ван Гог? – спросил я.

Человек, посмотрев на меня, улыбнулся, как мне показалось, несколько удивленно и быстро кивнул. При этом он снова повернулся ко мне лицом, и я увидел на левой стороне его груди темное влажное пятно.

Как известно, последний год жизни Ван Гог провел в приюте для душевнобольных в Сен-Поль-де-Мозоле. 29 июля 1890 года после обеда Ван Гог в одиночку ушел из приюта. Побродив по полю, он зашел в крестьянский дом. Никого не застав дома, художник взял пистолет и выстрелил себе в сердце. Но пуля, попав в ребро, отклонилась и прошла мимо сердца. Зажав рану рукой, Ван Гог вернулся в приют. Умер он только ночью.

Не спрашивайте меня, каким образом в день своей смерти Ван Гог попал в зону безвременья. Ответа я не знаю. Могу только предположить, что это каким-то образом связано с психическим заболеванием, которым страдал великий художник. По-видимому, он вернулся в свое время в тот же момент, когда и покинул его, – ведь принципа сопряженности времен для него не существовало! – поэтому никто и не заметил его отсутствия. Хотя гостил он у меня довольно долго. Если он и пытался в своем времени рассказать кому-нибудь о том, что с ним произошло, то история эта, скорее всего, была принята за бред умирающего.

Оказавшись в зоне безвременья, Ван Гог забыл обо всех своих недомоганиях. И даже рана в груди, которую он сам себе нанес, нисколько его не беспокоила. Жажда творчества кипела в нем с неистовой силой. Он знаками дал мне понять, что ему нужны краски, кисти и что-то, на чем можно было бы рисовать. Я смог предложить ему только свой блокнот и авторучку. Художник попытался сделать несколько набросков, но у него не было навыков работы с материалами, которые у меня имелись. Авторучка скользила у него между пальцами, а ее острый наконечник рвал тонкую бумагу. Ван Гог ругался, комкал вырванные из блокнота листы и отбрасывал их в сторону.

Я как мог попытался успокоить его, заверив в том, что в ближайшее время достану для него холст, краски и кисти. Для этой цели я связался с охраной и передал сообщение своему двоюродному дяде, в котором просил его немедленно встретиться со мной.

Он пришел ко мне на свидание на следующий день. К тому времени у меня уже был готов план. Замечу, что руководствовался я при этом вовсе не корыстными интересами. Я просто хотел помочь несчастному художнику, у которого каким-то чудом перед самой смертью появилась возможность создать еще несколько живописных работ.

Но, решив помочь Винсенту, я подумал и о том, что, если работы его будут выполнены современными материалами, то мне никогда не удастся убедить кого-либо в том, что это прежде неизвестные, – да что там неизвестные, несуществовавшие! – картины Ван Гога. А между тем я собирался вернуть эти картины людям. Руководствуясь этими соображениями, я вручил дяде записку к одному из моих коллег, который в кратчайшие сроки мог достать все необходимое. Кстати, именно стремление к тому, чтобы новые картины Ван Гога были приняты как подлинники, надоумило меня продать их с аукциона. А как иначе я мог их представить? Подкинуть на порог какой-нибудь картинной галереи? Глупость полнейшая! Это сразу же породило бы сомнения в подлинности картин… Но отрицать не стану, свою часть выручки от этой сделки я, естественно, получил.

Сразу хочу сказать, что мой дядя не имеет ни малейшего отношения к тому, что вы называете аферой с картинами Ван Гога. Он даже не знал, с чем имеет дело. Просто отправлял посылки по указанным мною адресам.

Итак, получив наконец холсты, краски и кисти, Ван Гог принялся за работу. Надо было видеть, с каким упоением он отдавался ей! Он трудился как одержимый! От начатой картины он мог отойти буквально на несколько минут, только для того, чтобы присесть чуть в стороне, свесив руки с зажатыми в них кистями между колен, и окинуть свое творение оценивающим взглядом.

Глядя на него, можно было понять, что он счастлив. Возможно, как никогда в жизни.

Но каково было мне наблюдать за работой великого художника и знать при этом, что через несколько часов после того, как Винсент вернется в свое время, он должен будет умереть!

Я никак не мог решить, что же мне делать? Временами меня так и подмывало нажать кнопку вызова охраны. В конце концов, почему я должен был брать на себя ответственность за судьбу Ван Гога, когда у нас имеется Департамент контроля за временем, который как раз и должен заниматься подобными вопросами?..

Наверное, в итоге я именно так и поступил бы. Но до тех пор, пока Ван Гог был занят работой и никуда, похоже, не собирался уходить, я решил ничего не предпринимать.

Мы почти не разговаривали. Я о многом хотел расспросить Ван Гога, но он не обращал на мои вопросы никакого внимания. И дело тут было вовсе не в моем ужасном знании языка, на котором я к нему обращался. Художник был всецело поглощен работой. Он не желал ни секунды тратить на что-либо иное, кроме красок, накладываемых на полотно. Я так и не смог выяснить, понимал ли он, что с ним произошло и где он находится?

Одна за другой появлялись картины, созданные неподражаемым мастерством великого художника, его поразительным видением мира, сочетающимся с болезненным воображением. Кстати, если вы внимательно рассматривали его картины, то, несомненно, заметили, что фоном для них послужило не что иное, как пустота, окружающая нас в зоне безвременья.

Ван Гог никогда не позволял мне смотреть на еще не законченные работы. Обычно, наложив последний мазок, он окидывал картину придирчивым взглядом, делал два шага назад и, склонив голову к плечу, как-то странно усмехался. Мне так и не удалось понять, что за чувства он испытывал, глядя на завершенную работу. Только после этого он бросал в мою сторону быстрый, чуть лукавый взгляд и легким, едва заметным движением кончиками пальцев подзывал меня к себе. Сам он при этом отходил в сторону, – похоже, мои восторги по поводу его новой работы были ему совершенно безразличны.

Если бы я знал заранее, что Ван Гог задумал написать мой портрет, я ни за что не позволил бы ему сделать это. Кому, как не мне, знать, что подобная картина, – портрет человека XXII века, написанный художником XIX, – явилась бы грубейшим нарушением закона непрерывности временной последовательности и первого принципа причинно-следственной связи. Но Ван Гог, как обычно, показал мне уже законченную работу. Увидев ее, я на какое-то время потерял дар речи. Видеть свой портрет, написанный рукой гения, – это, скажу я вам, несравнимо ни с чем! Я не знал, что мне делать, что сказать Винсенту. Я был настолько потрясен и взволнован, что горло мне сдавил спазм, как будто я собирался разрыдаться. Когда же я наконец смог в какой-то степени совладать со своими чувствами и оглянулся, ища взглядом Ван Гога, рядом со мной никого не было. Он просто исчез. Так же неожиданно, как появился.

В свое оправдание могу сказать только то, что продавать последнюю картину я не собирался. Я хотел оставить ее себе, как память о встрече с Винсентом Ван Гогом, которая никогда не могла состояться в реальности.