Новинки занимали почетные места среди двух десятков других картин великого голландца, составляющих постоянную экспозицию музея. Небольшого размера, как почти все работы Ван Гога, они были заключены в простые светлые деревянные рамы.

Полотна, ставшие для инспекторов причиной головной боли, были поистине великолепны.

На первой, называвшейся «Нарциссы», был изображен букет цветов, поставленный в прозрачный стакан с водой. Фон картины был почти абсолютно черным, с незначительными темно-фиолетовыми вкраплениями и редкими золотистыми точками, похожими на пронзившие беспросветную ночную мглу звезды. Удивительный визуальный эффект возникал за счет того, что стакан не имел под собой опоры, но при этом не висел в окружающей его темноте, а твердо и уверенно стоял на чем-то, утопающем во мраке и остающемся невидимым для зрителя.

Вторая картина также полностью соответствовала своему названию. На ней был изображен крутой изгиб реки. Ударившись в ближний к зрителю берег, водный поток словно бы распадался на бесчисленное количество тончайших нитей, которые, причудливо извиваясь, сплетались в замысловатые орнаменты, похожие на таинственные знаки никому не известной письменности. Река исчезала за краем рамы и снова возникала на втором плане картины. Именно там, в правом верхнем углу, над водным потоком нависал небольшой горбатый каменный мост без перил, который был почти неразличим из-за царившей вокруг темноты. Ночь, изображенная на картине, была безлунной. Только редкие золотистые точки звезд, складывающиеся в незнакомые созвездия, украшали почти абсолютно черное небо, которое благодаря мастерству художника казалось бесконечно глубоким. Весь мир был поглощен мглой. Оставалась одна только река, но и ее воды уносились все туда же, во тьму.

Возле картин инспекторов уже поджидал штатный эксперт музея с папкой документации под мышкой.

– Вы уверены в подлинности картин? – вкрадчиво поинтересовался у директора Малявин.

– Вне всяких сомнений, – уверенно ответил тот.

– Меня настораживает то, что у обеих картин одинаковый фон, – признался Малявин.

– Так же, как и у остальных пяти вновь явленных миру работ великого мастера, – улыбнувшись, добавил директор. – По-видимому, все они относятся к одному периоду в творчестве Ван Гога.

– Точной датировки нет?

– Нет, – покачал головой директор. – Но, по заключениям видевших эти картины специалистов, они, скорее всего, были созданы в последние годы жизни художника.

Эксперт распахнул перед Фростом свою папку так, как это обычно делает официант, предлагая клиенту ознакомиться с меню.

– Вот акты, сопровождавшие картины при продаже, – эксперт быстро перекинул несколько листов. – А это результаты экспертизы, проведенной лабораторией нашего музея. Как вы можете убедиться, для того чтобы подтвердить подлинность картин, мы тщательнейшим образом провели все необходимые исследования…

Предоставив Фросту возможность поговорить с экспертом, Малявин занялся непосредственно картинами. Подойдя к той, на которой были изображены нарциссы, он кончиками пальцев провел по периметру рамы, словно желая убедиться в том, что на ней нет пыли.

– Картины были приобретены в рамах? – спросил он директора музея.

– Нет, – ответил тот. – Рамы наши. Бывший хозяин картин хранил их скрученными в рулоны. Даже на подрамники их натянули только для того, чтобы выставить на продажу.

Малявин удивленно поднял бровь, – хранить шедевры Ван Гога, свернутыми в рулоны, было более чем странно.

Инспектор осторожно провел пальцем по поверхности картины. Как и следовало ожидать, краски были покрыты сверху тонким, незаметным для глаза слоем стабилизирующего состава «200-В». Синтезированный лет тридцать назад жидкий полимер с необыкновенно высоким показателем текучести и близкой к нулевой степенью преломления света, обладающий способностью быстро твердеть на воздухе, в кратчайший срок завоевал признание как музейных работников, заботящихся о сохранности шедевров, так и самих художников, стремящихся сохранить свои работы для потомков.

– Вы купили картины уже покрытые стабилизатором? – поинтересовался Малявин.

– Естественно, – наклонил голову директор. – В наше время воспользоваться стабилизатором может любой. Однако следует признать, что эти две работы стабилизированы со знанием дела.

– Мы не смогли обнаружить в покрытии ни единого изъяна, – вклинился в разговор музейный эксперт, которому успела наскучить не особенно содержательная беседа с Фростом.

Чтобы взглянуть на тыльную сторону картины «Мост над бурными водами», Фрост приподнял ее за нижний край рамы.

– Осторожнее! – бросившись к нему, директор схватился за раму с таким испуганным видом, словно инспектор собирался снять картину со стены и унести с собой.

– Все в порядке, – недоумевающе взглянул на музейного работника Фрост. – Я умею обращаться с подобными вещами.

– Задние стороны холстов обеих картин абсолютно чистые, – сказал директор. – Никаких надписей, пометок или штампов.

Фрост удовлетворенно кивнул, но все же решил самолично удостовериться в истинности слов директора.

– Кто дал названия картинам? – спросил Малявин, разглядывая тыльную сторону «Нарциссов». – На картинах стоит только подпись художника, но нет ни даты, ни названия.

– Не знаю, – пожал плечами директор. – Мы оставили те названия, под которыми картины значились в аукционном каталоге.

– Ну что ж, – Фрост поправил картину на стене. – Нам остается только взять образцы для анализов.

При этих его словах директор побледнел так, что оба инспектора испугались, не случится ли у него сердечный приступ. Лицо же эксперта, напротив, сделалось багровым, словно перед апоплексическим ударом.

– Не волнуйтесь вы так, – попытался успокоить музейных работников Малявин. – У нас первоклассное оборудование.

Поставив на пол принесенный с собой кейс, Малявин раскрыл его и продемонстрировал музейным работникам семплер новейшего образца, снабженный автоматической насадкой для восстановления материи на молекулярном уровне.

– Неужели это так необходимо?.. – поднеся руку к горлу, сдавленным голосом произнес директор.

Скорбно прикрыв глаза веками, Малявин молча наклонил голову. В эту минуту он был похож на врача, убеждающего родственников тяжелобольного в том, что предписанная им операция на самом деле необходима. Выждав положенное в подобных случаях время, инспектор обратился лицом к картине и в левом нижнем углу, возле самой рамы пронзил полотно микроиглой семплера.

Процедура была обычная, сотни раз проверенная на других, менее ценных экспонатах. Мало того что прокол был практически незаметен для глаза, так еще и восстановитель материи воспроизвел на прежних местах все до последней молекулы, извлеченные из полотна иглой. Не было ни единого случая, чтобы кто-либо из экспертов, которым предлагалось изучить картину после взятия с нее образца, смог обнаружить место, где полотно было проколото иглой семплера. Музейным работникам все это было превосходно известно, и тем не менее, извлекая иглу семплера из картины, Малявин услышал у себя за спиной слово, едва слышно, но весьма выразительно произнесенное музейным экспертом:

– Вандалы!..

Малявин предпочел сделать вид, что не расслышал сказанного. Тяжело вздохнув, он наклонился, чтобы уложить семплер в предназначенную для него ячейку на дне кейса. Музейные работники могли думать о нем все, что угодно, но задачу свою он выполнил: оставшийся в полой игле столбик материала, представляющий собой образец среза полотна вместе со слоем нанесенной на него краски, будет передан на исследование в лабораторию Департамента контроля за временем.