18 ноября 1768 года была объявлена турецкая война. Екатерининские армии под начальством князей Голицына и Долгорукова двинулись к Днестру и к Перекопу, и сверх того сформированы были еще два отдельных самостоятельных отряда, назначавшиеся к военным действиям, – один на Кубани, у подножия Кавказских гор, а другой – по ту сторону гор, в Закавказье, в древней Колхиде и Иверии.

Отделенные от нас высокой кавказской стеной, народы картвельского племени составляли в то время четыре государства: Грузию, Имеретию, Менгрелию и Гурию. Грузия была сильнейшей из них, но, раздираемая внутренними смутами и междоусобицами, она не могла иметь влияния на судьбы сопредельных с ней христианских государств, из которых каждое жило своей особенной жизнью.

Просвещенная светом истинной веры почти за шестьсот лет до крещения Владимиром Киева, древняя Иверия оставила много исторических памятников прежнего своего величия, но золотой век ее миновал уже в XII столетии, когда Древняя Русь еще только начинала свое политическое существование.

Иверия пережила много невзгод, история ее есть длинный мартиролог иверийского народа. Грузинская территория, лежащая на великом перекрестке переселения народов, через который прошли, сталкиваясь между собой, многочисленные племена Азии и Европы, была постоянной ареной борьбы, и потоки крови пришельцев и туземцев обагряли поля ее. Сильная некогда Грузия наконец стала изнемогать в борьбе с могучими соседями, злополучный край попеременно стали терзать то персияне, то турки, то лезгины. И между тем как иверийский народ, сильный духом и верой, напрягал последние силы в борьбе с магометанским миром, цари Имеретии уже спокойно выносили вековую зависимость от Порты, а остальные государства, Менгрелия и Гурия, совсем подпали под ее влияние и даже отурчились и обасурманились.

В половине минувшего столетия на престол Имеретии вступил Соломон I, названный Великим. Двадцатилетний юноша, он поставил для себя задачу освободить страну из-под власти турок, подвергавших его отечество бедствиям жесточайшего рабства. Без войск и почти без денег он начал кровавую борьбу против притеснителей и неоднократно наносил поражение значительным силам их среди лесов и неприступных мест, которыми богата его родина. Турки, испытавшие силу характера Соломона и опасаясь его возраставшего могущества, прибегли к обычному их орудию, к интриге, и возмутили против царя его собственных подданных.

Изгнанный и лишенный престола, Соломон с немногими людьми, оставшимися верными ему, скитался в лесах и в столь горестном положении, по словам одного путешественника, «встретил праздник Пасхи, что даже не имел священника для возглашения радостных гимнов Воскресения Христова». Благочестивый царь торжествовал, однако, как мог, этот великий день. Он вырезал на столетнем дубе знамение креста и с малым числом своих приближенных три раза обошел вокруг этого дерева, воспевая во мраке ночи и дубравы: «Христос воскрес из мертвых».

В столь трудных обстоятельствах Соломон обратился наконец за помощью к наемному лезгинскому войску и, разбив при его содействии поставленного турками царя Теймураза, опять овладел престолом. Столица Имеретии осталась, однако же, в руках у неприятеля; а пока турки сидели в Кутаисе и в Поти, власть Соломона не могла утвердиться в крае на прочном основании. По счастью для него, в это самое время началась русско-турецкая война. Большую часть своих войск Турция должна была отправить на Дунай, в Имеретии же, так же как по всему побережью Черного моря, остались лишь небольшие гарнизоны. Дороги к Батуму и Трапезунду, к этим важнейшим рынкам азиатской Турции, оставались открытыми. Турки, очевидно, не ожидали с этой стороны нападений, и потому противник мог легко очутиться перед воротами Скутари и Царьграда. Императрица Екатерина хотела воспользоваться выгодами такого положения и предложила Соломону помощь, обещая, если он энергично поведет войну, при заключении мира иметь в виду интересы Имеретии. В то же время Екатерина питала надежду привлечь на нашу сторону и Грузию. «Грузия, – писала она Вольтеру, – уже воспротивилась туркам и отказалась платить им дань красивыми девушками, которые наполняли турецкие серали». «Грузинский манифест об этом, – отвечал Вольтер, – появился в Европе и произвел известное впечатление; очевидно, Мустафе придется отказаться впредь быть обладателем грузинских красавиц… Желаю, – прибавлял он шутливо, – чтобы все грузинские девицы достались вашим офицерам – красота должна быть наградой храбрости».

Доказательством того, как занимало Екатерину Закавказье и вместе с тем как мало знали в Петербурге страну, в которой предполагали действовать, может служить любопытная записка Екатерины, требовавшей от Коллегии иностранных дел точнейшую справку о том, где именно находится Тифлис. На картах, представленных императрице, он обозначался то на Черном море, то на Каспийском, то, на некоторых, в середине грузинской земли.

Государственный канцлер написал между тем к царю Соломону письмо, стараясь доказать ему выгоды совместного с Грузией действия. Соломон сам отправился к Ираклию в Тифлис, и там оба царя, посовещавшись между собой, порешили служить императрице против турок верно и ревностно. Но Ираклий просил русской помощи, опасаясь, чтобы в его отсутствие страна не была разорена лезгинами. Екатерина уважила это ходатайство и назначила в Грузию корпус генерал-майора графа Тотлебена.

Готлиб Генрихович Тотлебен был принят в русскую службу еще императрицей Елизаветой Петровной по рекомендации наследника престола и в 1759 году произведен в генералы. Это была личность, можно сказать, никем не разгаданная. Военные способности его не подлежат никакому сомнению, имя его встречалось почти во всех современных реляциях о прусской войне, как имя такого партизана, перед которым трепетали прусские военачальники; но вместе с этим его загадочный характер, постоянные сношения с неприятелями и связи, которые имел он в Пруссии, не внушали к нему особого доверия в войсках, не изменивших о нем своего мнения даже после такого блистательного подвига, как взятие Берлина. Громкое событие это, сделавшее имя Тотлебена известным целой России, произошло следующим образом.

Утром 22 сентября 1760 года летучий корпус Тотлебена внезапно появился перед Берлином и занял все дороги, ведущие в город. Прусские гусары, выехавшие против него, почти все были перебиты или забраны в плен нашими казаками. Тотлебен потребовал сдачи города и, получив отказ, приступил к бомбардированию его. Орудийный огонь направлен был им главнейшим образом на литейный двор и на королевский замок. В городе начались пожары. Воспользовавшись этим, Тотлебен ночью бросился было на приступ, но был отбит. Между тем поутру следующего дня подошли отряды Чернышева, Панина и графа Ласси; пока происходили ежедневные стычки, Тотлебен повел переговоры и успел склонить коменданта к сдаче города на следующих условиях: 1) гарнизону и всем военным предоставляется свободный выход из города, 2) королевский дворец останется нетронутым и 3) город заплатит полтора миллиона талеров военной контрибуции и особо – двести тысяч на войска наших летучих отрядов.

Два дня победители занимались в Берлине сбором контрибуции, захватом королевской казны, очищением арсеналов и вывозом из магазинов казенного имущества. Чего нельзя было забрать, то предавалось пламени, а все пороховые мельницы, литейные и пушечные дворы, ружейные и шпажные заводы были разорены до основания.

Известие о взятии Берлина повергло в трепет целую Пруссию. Европа с изумлением узнала об отважном подвиге наших партизан, а в Петербурге все иностранные министры поспешили во дворец принести поздравления императрице, распространяясь о том, как это событие славно для царствования Елизаветы.

К сожалению, Тотлебен позволил себе напечатать в немецких газетах резкие суждения о своих сподвижниках, Чернышеве и Ласси. Это дало главнокомандующему повод жаловаться на него императрице. Тотлебену объявлен был высочайший выговор. Обиженный этим, он подал в отставку, но его удержали на службе тем, что отдали в его команду все легкие войска, поставив его в зависимость только от одного главнокомандующего.

При таких выгодных для него условиях началась кампания 1761 года. Решительных действий в этом году ожидали только в Силезии, где находился Лаудон с большой частью австрийской армии.

Но, вопреки ожиданиям, даже и там происходили только мелкие стычки. Лаудон ждал русских, которые двинулись поздно и шли медленно. Главнокомандующий, фельдмаршал Бутурлин, видимо, избегал решительных действий и потому при первой возможности отступил из Силезии. Императрица и так уже была весьма недовольна действиями Бутурлина, а тут к печальному исходу кампании прибавилась еще измена генерала, имя которого тесно связано было с лучшим эпизодом прусской войны – со взятием Берлина. 21 июня 1761 года фельдмаршал донес императрице о странном происшествии, случившемся в походе на Померанию: генерал Тотлебен, командовавший легкими войсками, был арестован «советом полковников», находившихся у него в команде, после того как один из них, Аш, открыл его измену, не подлежавшую сомнению. Произведено было строжайшее следствие, схвачен был человек, у которого нашли переписку Тотлебена с прусским королем, маршруты и несколько шифрованных записок. Арестованного Тотлебена отвезли в Петербург и предали военному суду, который приговорил его к смертной казни четвертованием. Императрица Екатерина смягчила этот приговор и заменила смертную казнь лишением чинов и высылкой за границу с воспрещением являться в Россию, где всякому предоставлено было право безнаказанно убить его, как уличенного изменника. Шесть лет прожил Тотлебен за границей.

Но едва началась турецкая воина, как он обратился к императрице с просьбой о помиловании. Екатерина, ценившая его военные способности, вновь приняла его на службу в прежнем генерал-майорском чине и назначила для действий в Грузии. Отряд, порученный в команду Тотлебена, собирался в Моздоке и состоял из Томского пехотного полка, четырех эскадронов конницы и пятисот казаков при двенадцати орудиях. Была уже поздняя осень, а потому, распорядившись, чтобы пехота и большая часть артиллерии зимовали в Моздоке, Тотлебен взял с собой только конный отряд в четыреста человек при четырех орудиях и форсированным маршем двинулся к Тифлису. С этими ничтожными силами Тотлебен, первый из русских генералов, перешел Кавказский хребет, преодолев большие трудности. Один из путешественников позднейшего времени с удивлением останавливается на этом подвиге.

«Проводник указал мне, – рассказывает он, – на высокие горные утесы, вздымавшиеся по левую сторону Девдоракского ущелья, во впадинах между которыми виднелись лед и снег. Через этот самый гребень прошел первый отряд из России в Грузию, когда еще о Военно-Грузинской дороге не было и помину. Смотря на эти едва доступные глазу вершины, не верится, чтобы там могло пройти войско, да вдобавок еще с орудиями».

В ноябре 1769 года Тотлебен расположился на зимние квартиры в Грузии. В первое время между ним и царем Ираклием завязалась тесная дружба. Но скоро эти отношения стали сменяться размолвками по поводу того, что Тотлебен потребовал отозвания из его отряда всех офицеров грузинского происхождения. Он находил поведение их не соответствующим «должной верности». Вскоре ему пришлось подметить ту же черту и в русском офицере, подполковнике Чоглокове, который был прислан к нему волонтером. Еще в Моздоке всех поразило то обстоятельство, что Чоглоков ехал на войну в сопровождении громадного обоза и целого штата прислужников, объясняя это тем, что ему иначе ехать нельзя, так как он сын известных Чоглоковых, игравших такую важную роль в истории молодого двора при императрице Елизавете, и так как он близкий родственник самой государыни. Мать его, урожденная Гендрикова, действительно приходилась двоюродной сестрой Елизавете Петровне, и это-то обстоятельство дало ему повод распускать в Грузии слух, что он после великого князя ближайший наследник русского престола. Ираклий говорил Тотлебену, что Чоглоков, ссылаясь на секретные инструкции, просил у него трехтысячное войско, чтобы воевать отдельно в Армении, где, по его словам, он имел большие связи. До Тотлебена стали доходить слухи, что молодой человек затевает что-то недоброе, что в кругу товарищей он говорил не раз, будто бы он едет в Грузию за тем, чтобы быть царем или умереть на эшафоте. Опасаясь какого-нибудь неприятного происшествия, Тотлебен стал воспрещать ему поездки из лагеря, особенно к грузинам, среди которых у него было много сторонников, но это распоряжение только ускорило катастрофу. В Страстную субботу вечером Чоглоков задумал произвести некоторое coup d’etat и, сидя в палатке поручика Львова, объявил ему, что он, Чоглоков, майор Ременников и несколько других офицеров порешили в эту же ночь арестовать Тотлебена. Львов не согласился принимать участие в таком рискованном деле и поспешил известить об этом графа. Тотлебен ответил, что «все уже знает», и через полчаса Ременников и Чоглоков были арестованы.

Еще не окончилась эта история, как началась уже другая, с подполковником Ратиевым, грузином по происхождению. Ратиев должен был доставить Тотлебену артиллерию, но остановился в Моздоке и не слушал никаких предписаний. Зная, что Ратиев находится в переписке с Чоглоковым, Тотлебен заподозрил его в измене и приказал арестовать, но Ратиев сам арестовал посланных к нему офицеров и прошел прямо в Тифлис к царю Ираклию, куда в то же самое время из-под ареста бежал и Чоглоков. Тотлебен послал требовать их выдачи, но посланных тоже задержали в Тифлисе. Между тем в самом лагере обнаружились новые смуты: несколько офицеров задумали самовольно покинуть отряд и пробраться на линию. Говорили, что заговорщики хотели возмутить Томский пехотный полк, шедший к Тотлебену, и пересечь последнему сообщение с Моздоком. Тогда Тотлебен, поспешно выступив из лагеря, занял Анаур, грузинскую крепость, запиравшую вход в Кавказские горы, и этим решительным действием заставил мятежников отказаться от своих намерений. Несколько офицеров были арестованы и преданы военному суду.

Взволнованный этими происшествиями, Тотлебен обвинял во всем интриги грузинского двора и писал императрице, что по соединении с Томским полком он намерен немедля идти к Тифлису, отомстить противникам, возвратить похищенную Ратиевым артиллерию, войско и припасы, подчинить всю Грузию русской власти, лишить Ираклия пожалованной ему перед тем Андреевской ленты и отправить его в Петербург или вогнать в Черное море. А Чоглоков в то же самое время сделал донос из Тифлиса, что, по его приметам, Тотлебен или сошел с ума, или замышляет измену.

При таких условиях военные действия не могли идти успешно. Весной 1770 года, когда Ираклий и Тотлебен двинулись вместе к Ахалцихе и подошли к Аспиндзе, между ними опять возникли на военном совете пререкания: Тотлебен не хотел вступать в бой с неприятелем, а Ираклий требовал настоятельно, чтобы русские шли в авангарде. В спор этот вмешался пылкий двадцатичетырехлетний Георгий, находившийся в свите отца, и этим окончательно испортил дело.

– Генерал! Неприлично в такое время изменять царю! – вскричал он запальчиво.

– Я не имею повелений от императрицы, – сухо возразил Тотлебен. – К тому же я располагаю столь малыми силами, что не могу сражаться с сильнейшим противником.

– Вы только срамите, генерал, русское войско и роняете достоинство великой России, – продолжал царевич. – Мы сразимся одни и одержим победу, донесем императрице о вашей трусости.

Тотлебен после этих слов оставил собрание и приказал русским войскам отделиться от грузин.

Оставшись один, Ираклий должен был отступить и возвратился назад. На пути ему пришлось выдержать жестокую битву с лезгинами и турками, пытавшимися отрезать ему отступление. Бой был упорный, и сам Ираклий принужден был сражаться наравне с простыми грузинами. Окруженный в рукопашной схватке врагами, он собственноручно убил лезгинского военачальника и только этим подвигом вырвал победу из рук неприятеля.

В Петербург полетели опять обоюдные жалобы. Тотлебен писал императрице, что грузины совсем не помогали русским в бою с турками и только грабили, не объясняя, однако, где и при каких условиях происходило сражение. Ираклий, со своей стороны, выставлял на вид самовольное отделение от него Тотлебена, из-за чего грузинское войско едва не было поставлено в безвыходное положение. Для точнейшего расследования дела и для прекращения смут в Грузию был послан капитан Языков. Но, пока он ехал, Тотлебен перешел уже в Имеретию, где действия его отличались энергией и решимостью. На глазах имеретинского царя русские приступом взяли укрепленный замок Богдатцыха, потом Шагербах и, наконец, овладели Кутаисом, высокие стены и укрепленные башни которого царь приказал разрушить, чтобы не дать возможности туркам удерживаться в его владениях. 6 августа русские войска торжественно вступили в верхний город, живописные развалины которого находятся поныне на правом берегу Риони, возвратили царю древнюю столицу его, более ста двадцати лет занятую турецким гарнизоном. В Кутаисе русские взяли шесть турецких знамен и тридцать пять орудий.

Тотлебен двинулся к Поти. Двенадцатитысячный турецкий корпус, встреченный им на пути, был разбит, и русские приступили к осаде. Осада, однако же, пошла неудачно. Причиной этого были опять те же интриги и происки наших союзников, из которых каждый преследовал только личные свои интересы, нисколько не заботясь об общем деле. Ираклий стоял в стороне, а правители Менгрелии и Гурии имели виды, совсем противоположные намерениям Тотлебена. Дадиан думал защищаться посредством русских от Соломона и гурийцев, а Соломон надеялся русскими руками покорить Менгрелию и Гурию, не помышляя о турках. Все это привело к тому, что русские вынуждены были отступить от крепости. Екатерина, пораженная странными явлениями, происходившими в Закавказском корпусе, решила отозвать Тотлебена.

Она проницательно оценила и действующих лиц, и их отношения. «Я пробежала только Тотлебеновы письма, – писала императрица Панину, – из которых усмотрела непослушание к нему Чоглокова и вранье сего необузданного и безмозглого молодца, а при том не хвалю же и неслыханные подозрительности Тотлебеновы. Я думаю, что он способнее в Грузии наши дела испортить, нежели оные привести в полезное состояние; надлежит определить кого другого».

На смену Тотлебену отправлен был генерал-майор Сухотин. Он продолжал осаду Поти, но, не предвидя успеха, сказался больным и уехал в Тифлис. Соломон пожаловался и на него императрице. Назначено было следствие, а между тем Екатерина признала бесполезным более держать войска за Кавказом, и весной 1772 года отряд возвратился на линию.

В Грузии осталось множество русских дезертиров, которых собрать не было никакой возможности. Один из них, Семитриев, с шайкой в триста человек, пробрался даже на Каспийское море, грабил там туркменские и персидские берега, добыл четыре пушки и, наконец, появился на Волге. Здесь он был разбит посланными против него войсками, бежал на Дон и выдан был казаками.

По удалении русских войск Соломон один продолжал военные действия, защищая от нападений турок границы своего государства.

Грузия же при посредстве Персии заключила с турками выгодный мир, и царь Ираклий получил от султана в подарок шубу, лошадь с убором и саблю.

По счастью для России, все смуты и неудачи ее в отдаленном Закавказье не производили особенно сильного впечатления: о них мало знали в России и вовсе не знали в Западной Европе, где хорошо помнили только Кагульскую и Чесменскую битвы. Екатерина спешила воспользоваться таким положением дел и, выговорив при заключении Кучук-Кайнарджийского мира выгодные условия для Грузии и Имеретии, удержала над ними свое влияние. Христианские народы Закавказья, окруженные могущественным магометанским миром, со своей стороны, не могли не видеть по-прежнему своего спасения единственно на севере, в единоверной стране.

«Люблю я, – говорит один русский писатель, – сравнение прекрасной Иверии с виноградной лозой, крепко обвившей свою тычину. Буря бьет в нее со всех сторон, кроме северной; тычина колеблется, и лоза гнется то в ту, то в другую сторону, но не ломается. Сколько раз прилегала она к земле, сколько отломилось от нее веток, но все-таки не отделилась она от корня и пережила свои бури. Наступила наконец тишина, прояснилось над ней небо, и народ Иверии увидел счастливые дни за дружественной гранью русских штыков».