Под именем кабардинского бунта 1825 года разумеется тревожное состояние поселенных на плоскости кабардинцев в связи с настойчивыми попытками черкесов и беглых кабардинцев же увести за Кубань, в горы, это мирное население. Какими враждебными действиями против русских проявлялось это тревожное настроение – с достоверностью не восстанавливается ни официальными данными, ни воспоминаниями современников, и самое слово «бунт» едва ли точно выражает их.

Несомненно, однако, известно, что примирившиеся с подчинением России мирные кабардинцы обнаруживают в это время сильное стремление выселиться опять из русских границ, а иногда и принимают участие в набегах закубанцев на линию. Дело в том, что кабардинцы никогда не переставали домогаться различных льгот и возбуждать поземельные споры, а ряд отказов и неуклонность строгих мер, введенных Ермоловым, уже давно вызывали среди них неудовольствие и ожесточение. Теперь в Кабарде с неудержимой силой и вспыхнуло эмиграционное движение; кабардинцы одни за другими целыми семьями стали предпринимать тайные побеги за Кубань, где и основывали новые – «беглые» – кабардинские аулы.

Переселенцы эти, естественно, становились лютыми врагами всего русского и причиняли множество хлопот уже тем, что служили ширмами для всех преступлений, совершаемых кабардинцами покорными. Что бы ни случилось на линии, все сваливалось на немирных, ушедших за Кубань, а если и являлись улики неотразимые, то на подмогу поспевал кабардинский суд, всегда, во что бы то ни стало, оправдывавший виновных. Нужно заметить, что в числе причин кабардинских волнений было и слабое управление Кабардой преемника Подпрадова подполковника Булгакова, назначенного в 1824 году командиром Кабардинского пехотного полка.

Не без влияния на них было и восстание соседней Чечни, и убийство Лисаневича, и необыкновенно усилившиеся к этому времени набеги закубанцев. Восстание Кабарды сделалось не сразу. Скрытое недовольство, лежавшее в основании его, должно было сказаться сначала мелкими и как бы случайными проявлениями, постепенно усиливавшимися. Так действительно и было. Со времени ермоловского похода и до самой осени 1824 года в примиренной Кабарде прекратились хищнические разбои и ничто, по-видимому, не нарушало мирного течения дел; воинственная жизнь этого края, казалось, отходила в область преданий. Как вдруг 14 сентября 1824 года неожиданно взволновало всех событие, в сущности ничтожное, но ярко напомнившее времена вечной войны в крае, – случай, совершенно подобный разбойническим предприятиям самых враждебных черкесов. В станицу Марьевскую (Солдатская тож) возвращались с поля с сеном казак Волжского полка Рассказов с женой, еще с одной казачкой да с тремя малолетними детьми. Это было ночью, в одиннадцать часов, верстах в пяти от поста Известный Брод. Вдруг внезапно из балки выскочили на них шесть кабардинцев. Рассказов был тотчас убит, жена его ранена, а с казачкой и с детьми хищники помчались немедленно за Малку. За рекой, верстах в пяти, казачку они бросили – и скрылись. Три соседних поста, соединившись в один отряд, поскакали за хищниками. Следы привели их прямо к аулу узденя Атабекова, что на Малке, близ укрепления Известного Брода; жители его, однако, сказали, что ничего не знают и никого не видели. Случилось между тем, что один из разъездов, отправившийся на розыски, увидел двух кабардинцев, ехавших на взмыленных лошадях как раз под аулом; их взяли и обезоружили: винтовки их оказались только что выстреленными, шашки – с запекшейся свежей кровью. В то же время другой разъезд нечаянно набежал на четверых кабардинцев, беспечно расположившихся на отдых в балке близ самой дороги: их шашки, винтовки и кинжалы лежали у огня, а лошади паслись саженях в десяти. Поздно заметив казаков, кабардинцы бросились к своим лошадям, а казаки – к их оружию. Захватив его, они переловили и хищников. Вероятно, это и были те шестеро, которые напали на Рассказова, но детей при них уже не было.

Этот случай был началом целого ряда подобных мелких происшествий; осенью же, после экспедиции Вельяминова за Кубань, в Кабарде разразилась наконец страшная катастрофа, напомнившая линии набег Джембулата. Дело происходило так.

В то время, когда войска стояли еще за Кубанью, в окопе на Сагауше, сильная партия шапсугов, абадзехов и беглых кабардинцев отдаленными и скрытыми путями пробиралась на линию, к вершинам Кубани. Вельяминов, находившийся в то время в Ставрополе, скоро получил сведение об этой партии, следил за нею и принимал свои меры. Прорыва ожидали около Тахтамыша, где находился подполковник Родионов с донским казачьим полком; другой донской же полк, Луковкина, стал на Кубани, у Погорелова поста; третий, подполковника Кареева, – у Невинного Мыса; кроме того, вся конница действующего отряда (Кавказский и Кубанский полки) сближена была с линией и стала на Урупе, под командой майора Навагинского полка Грекова. В этот последний отряд посланы были ногайский султан Хан-Гирей и князь Измаил Алиев как разведчики.

Несмотря, однако, на все предосторожности, неприятель 21 сентября перешел Кубань у Каменного моста, не будучи замечен. Отсюда черкесы еще с большей скрытностью двинулись по Малке. Кабардинцы тотчас вошли с ними в сношения, и даже сын преданного России кабардинского валия, Джембулат Кучуков, примкнул к ним со своими узденями. И вдруг 29 сентября вся огромная ватага неприятеля обрушилась внезапно на Оплошный пост, оберегавший дорогу, и, уничтожив его, устремилась на станицу Солдатскую, иначе Марьевку, как она называлась прежде и как звали ее сами жители. По дороге туда они встретили двух казаков, ехавших из табуна на худых лошаденках. Завидев черкесов, двигавшихся прямо на станицу, шагом, они приняли их за казаков и сделали маяк. Черкесы дали по ним залп, и человек двадцать наездников мгновенно окружили их. Один казак был взят в плен, другой не хотел отдаться живым и, получив восемь шашечных ран, был брошен в поле замертво.

Черкесы подошли к Солдатской. Местность эта исторически одна из замечательнейших. В 1387 году, как рассказывают предания, Тамерлан грозной тучей двигался на Кавказ. Навстречу ему из Крыма шел Тахтамыш с кумыкской ордой монголов. Тамерлан смял и уничтожил эту орду и, двигаясь дальше по северной стороне Кавказа, гнал Тахтамыша на Запад. На реке Малке, именно там, где стоит теперь станица Солдатская, Тахтамыш вступил с Тамерланом в решительный бой. Тамерлан разбил его наголову, и остатки орды Тахтамыша спаслись в трущобах Эльборуса…

Но возвратимся к рассказу.

Утро 29 сентября случилось туманное и пасмурное. Шел сильный дождь. Несмотря на дурную погоду, все казаки, едва только забрезжил свет, ушли на работу в далекие поля, и в станице, кроме баб, стариков да малых ребятишек, никого не осталось. Тысячная шайка конных черкесов нагрянула на них как снег на голову. Бабы первые заметили налетевшую беду, похватали своих ребят и забились в густой тутовый сад.

У верхних ворот станицы стоял часовой, астраханский казак. Честный служака не оставил своего поста; он изрубил двух первых бросившихся на него кабардинцев, но был изрублен сам, – и только через труп его черкесы вломились в станицу. Казачий резерв, также астраханский, заперся на почтовой станции и не двинулся с места. Черкесы, со своей стороны, тоже «не ворошили их» – по выражению одной казачки, – а забирали тех, кто попадался живым в домах и на улицах. Человек двенадцать было убито. «Похватали они всех лошадей, – рассказывала потом казачка, – и принялись обшаривать в домах, да так чисто, что синь-порох в них не оставили: перины повытащили, сундуки разбили, пух с подушек повыпустили, даже рушники – и те посдирали со святых образов, но особенно накидывались они на всякое железо: на топоры, косы и даже на гвозди. Навьючили они всем этим добром своих лошадей и зажгли избы. Тут они добрались и до нас, баб, спрятавшихся в саду, и всех позабирали».

Селение было разгромлено. По официальным сведениям, в нем убито восемь человек, в плен попало сто тринадцать душ; домов, благодаря сырой, дождливой погоде, сгорело только десять, но в том числе молитвенный дом, больница и хлебные магазины.

Покончив с селом, черкесы, обремененные добычей, перешли за Малку и, никем не преследуемые, потянулись к Баксанскому ущелью. Ночью они перешли Баксан выше укрепления и, пройдя еще сутки, приблизились ко входу в ущелье Чегемское.

Одна из пленных казачек впоследствии рассказывала, что на пути этого отступления черкесам встретились русские войска. «На другой день после разгрома нашей станицы, – говорила она, – когда партия ночевала в ущелье, мы слышали, как в русском отряде бил барабан, и видели на горах казачьи пикеты. Черкесы, услышав барабан, всполошились, тотчас стали седлать лошадей и погнали нас дальше, на самый конец Баксанского (нужно понимать – Чегемского) ущелья, почти под Шат-гору».

Действительно, всего вероятнее, что именно при входе в Чегемское ущелье упущен был самый удобный случай наказать хищников и отнять от них добычу, – что, как увидим ниже, так возмутило Ермолова. Разграбивши Солдатскую и лишь издали преследуемая ничтожным числом казаков, партия шла обремененная добычей и уже измученная, растерявшая своих лошадей. В этом состоянии она нечаянно наткнулась перед Чегемским ущельем на командира Кабардинского полка подполковника Булгакова, который с ротой пехоты и артиллерией шел от Баксанского укрепления на Малку. Черкесы всполошились и бросились в горы. Но Булгаков не почел себя, вероятно, достаточно сильным, чтобы ударить на неприятеля, и без выстрела дозволил ему уйти, несмотря на открытый ропот солдат. Впоследствии он старался объяснить свой поступок боязнью, чтобы черкесы, поставленные в отчаянное положение, не перерезали пленных.

Все эти обстоятельства глубоко возмутили Ермолова. Приехав сам на линию, он обратился к Булгакову с письмом, в котором с беспощадной откровенностью высказал чувства, волновавшие его.

«Мне надо было проехать через всю Кабарду, – писал он ему, – чтобы удостовериться, до какой степени простиралась подлая трусость ваша, когда, догнав шайку, уже утомленную разбоем и обремененную добычей, вы не осмелились напасть на нее. Слышны были голоса наших, просящих о помощи, – но вас заглушала подлая трусость; рвались подчиненные ваши освободить своих соотечественников – но вы удержали их. Из мыслей их нельзя изгнать, что вы или подлый трус, или изменник. И с тем и с другим титулом нельзя оставаться между людьми, имеющими право гнушаться вами, а потому я прошу успокоить их поспешным отъездом в Россию. Я принял меры, чтобы, проезжая село Солдатское, вы не были осрамлены оставшимися жителями. Примите уверение в том почтении, которое только вы заслуживать можете».

И долго спустя, когда давно уже исчезла резкость первого впечатления, Ермолов не отказался от своего взгляда на это дело. «Трусость подполковника Булгакова, – сказано в его записках, – не допустила наказать хищников, ибо, догнав их в тесном ущелье, обремененных добычей и пленными, имея у себя достаточно сил и пушки, не смел на них ударить. Солдаты явно негодовали за сию робость; я назначил тотчас другого начальника и, вразумительно изъяснившись насчет подлой его трусости, приказал ему подать прошение в отставку…»

Оплошность Булгакова принесла горькие плоды. Хищники, ушедшие в Чегемское ущелье, не ограничились разгромом русской станицы, а произвели еще ряд нападений на мирных кабардинцев по Череку и Баксану. Впоследствии разъяснилось, что с 6 на 7 октября известный кабардинский беглец князь Хамурзин с сыновьями и большой толпою черкесов – несомненно, частью партии, разорившей Солдатское, – напал на аулы узденей Асланкирова, Казанишева и других, лежавшие по Череку, разграбил их, угнал скот и отнял свою дочь, бывшую замужем за оставшимся здесь князем Камботом Кливчукиным. Партию эту преследовал сам кабардинский валий князь Кучук Джанхотов и отнял почти все награбленное в аулах.

В следующую ночь хищники спустились к Чегему к аулам Мисоста и потребовали от них согласия выселиться за Кубань. Получив отказ, князь Магомет Атажукин провел партию дальше к Баксану – и ряд аулов, не хотевших бросать насиженную землю, запылал, жители насильно уводились в Чегемское ущелье.

На Кабардинской линии поднялась тревога. Из Мечетского укрепления поспешно выступил отряд майора Тарановского, но когда он прибыл на место черкесских разбоев, аулы горели уже кругом, а от Мечеток почти до Кишпека тянулись арбы, уходившие в горы. Тарановский двинулся наперерез бегущим; загремели пушки, завязалась сильная ружейная перестрелка и разгорелся кровавый бой. Большая толпа хищников бросилась на отряд Тарановского в шашки, но была отбита. Тогда поручик Кабардинского полка Каблуков и прапорщики Воропанов и Костин сбили неприятеля с высот, лежавших по обе стороны дороги, и горцы, поставленные под перекрестный огонь, бросились назад, в Чегемское ущелье. Значительная часть бежавших с Баксана аулов была отрезана и забрана хоперцами.

Тарановский остановился на самом месте боя, чтобы дать отряду отдохнуть и разобраться с отбитыми обозами. Между тем к нему подошли казаки из Нальчика, с Баксана и даже от Известного Брода. Тогда, не теряя времени, он быстро двинулся по следам неприятеля и вновь настиг его уже в самом ущелье. Опять завязался упорный бой – и кончился новым поражением черкесов. Нельзя не отметить, что смелые нападения Тарановского заслуживают полного внимания как по отваге, с которой действовал его небольшой отряд, так и по достигнутым им результатам. Только ничтожная часть бежавших с Баксана кабардинцев, пользуясь суматохой боя, успела пробраться в Чегемское ущелье, громадное же большинство было отбито и возвращено на плоскость. Смелостью же и энергичностью действий можно объяснить и ничтожность потери в русском отряде, лишившемся всего семи человек убитыми и ранеными, но в числе последних, к сожалению, был храбрый хоперский есаул Старжинский, которому горец разрубил и плечо и шею. Черкесы понесли и серьезную потерю, главным образом в лице своих предводителей: был убит абадзехский кадий и тяжко ранен князь Магомет Атажукин – один из тех кабардинских князей, отважные наезды которых и теперь еще помнят на линии.

Все эти воинственные предприятия черкесов отразились, между прочим, и в рассказе той бывшей в плену казачки, о которой сказано выше. Несмотря на то что всякое приближение русских войск должно было вынуждать черкесов по возможности удалять пленных и добычу от мест прямых столкновений с ними, она видела и разгромы аулов, и битвы. По словам ее, у Шат-горы (нужно думать, в глубине Чегемского ущелья, так как рассказчица, естественно, не знала географии Кавказских гор) черкесы стояли недели две и, не довольствуясь захваченной добычей, оставили при пленных караул, «а сами пустились на мирный кабардинский ли, ногайский ли аул… Там было у них, видно, большое сражение, потому что много они привезли оттуда своих раненых, однако же аул разорили и пригнали много арб с марушками, ребятами и пожитками, пригнали также и стадо овец, которых тотчас поделили и порезали». Это, вероятно, и был разгром баксановских аулов и битва с Тарановским.

Смелые действия партии, очевидно, были рассчитаны на то, что почти все свободные войска оставались после вельяминовской осенней экспедиции еще за Кубанью. И Родожицкий с некоторой горечью говорит, что «в то время как мы стояли в своем неприступном окопе на Сагауше, они (черкесы) успели сходить верст за двести взад и вперед, разорили станицу, увели мирный аул и добычей, взятой на линии, вознаградили потерю аулов, которые мы выжгли».

Долговременная стоянка в Чегемском ущелье, однако, едва не имела для черкесов трагического исхода. Извещенные о разгроме Солдатской и о дальнейших действиях партии, войска стягивались со всех сторон. Возвращавшийся из экспедиции отряд Бековича-Черкасского уже подходил к Кубани, когда узнал о набеге черкесов, и, быстро повернув назад, занял сильную позицию у Каменного моста – единственный удобный пункт переправы через Кубань. В то же время отряд майора Родионова из Тахтамыша передвинулся к верховьям Зеленчука и заградил черкесам горные проходы на Хассаут, Куркуджин и Киджал, а полковник Луковкин занял центральную позицию между двумя предыдущими отрядами: пехота его оберегала дорогу, пробитую по одной из горных речек, а шестьсот казаков, составив подвижной отряд, посредством разъездов и скрытых движений небольшими партиями следили за выходами к стороне карачаевцев. С другой стороны, путь по открытой Кабардинской равнине также не обещал хищникам ничего доброго – на нем грозило неизбежное преследование, и в конце концов он все-таки привел бы их к тому же Каменному мосту на Кубани. Неприятель, таким образом, был заперт в Чегемском ущелье. Перед ним лежала открытой только одна тропинка, проходившая выше Уруспиевского аула, под самым снежным хребтом, и доступная лишь в летнее время – и то для пешеходов. Но делать было нечего, и большая часть горцев решилась на баснословный переход по таким местам, где, быть может, до того не ступала нога человека: она пошла на Уруспий, пробралась под карнизом вечного снега и спустилась на Лабу, к Ахмет-горе, миновав войска, сторожившие их в верховьях Кубани и Малого Зеленчука. Но не дешево достался им этот необычайный переход среди снегов и метелей – и большинство поплатилось здоровьем, а многие и жизнью.

От этого не легче было, впрочем, целой массе русских пленных, которых, по рассказу все той же казачки, на каждого хищника «досталось по девке и по мальчику». Им пришлось вынести те же трупы на горном перевале и затем большинству навеки исчезнуть и сгинуть на чужбине, на малоазиатских рынках, в гаремах разных стран и на тяжких работах. «Черкесы пошли через Карачай, – говорила бывшая пленница, – и там, у карачаевцев, они продали и променяли все награбленное, что им не годилось. От Кубани нас повели у самых снеговых гор. Так шли мы шесть недель, почти под Анапу… Там-то по долинам и по ущельям черкесов кишмя кишит – аул подле аула…»

Сама рассказчица освободилась из плена благодаря только случаю и ловкости какого-то армянина. Армянин этот скупил в горах несколько пленниц и выменял их на столько же черкешенок, захваченных Бековичем в Кара-Мурзином ауле. Хорошим поступком этим, приписанным его усердию, он заслужил награду от русских властей, но не остался внакладе и со стороны черкесов, которым перепродал их жен, дочерей и сестер с огромным для себя барышом. Это был новый род торговли, остроумно изобретенный тогда армянами.

Две же взрослые дочери рассказчицы так и остались в плену и пропали без вести.

С уходом закубанцев в свои горы бедствия Кабарды не кончились.

Дело в том, что из Чегемского ущелья ушли, как сказано выше, не все, а только большая часть хищников, и пленная казачка помнит хорошо, что они разделились тогда на две партии. Нужно предположить, что ушли только дальние горцы – шапсуги и абадзехи; беглые же кабардинцы, с князьями Кучуком Ажгиреевым, Дженхотом Кейтукиным, Измаилом Касаевым и Кайсыком Казиевым, остались в горах и соединились с Хамурзиным, чтобы хищничать на линии.

Русские секреты, выставленные на Череке, видели действительно партию человек в полтораста, разъезжавшую по ущельям, которая скоро и ознаменовала свое пребывание здесь отгоном с Малки табуна более чем в две тысячи лошадей, принадлежавшего валию Кучуку Джанхотову и другим мирным кабардинским князьям.

Положение дел становилось настолько серьезно, что Ермолов в ноябре сам приехал в Екатериноград, где его и застало тогда известие о кончине императора Александра. Но даже личное присутствие на линии грозного для горцев главнокомандующего было бессильно обуздать их, и со времени разорения Солдатской идет ряд нападений то в Кабарде, то на правом фланге, которые в этот тревожный период слились в единстве враждебных действий и усилий горцев против русских.

Еще не улеглась общая тревога, вызванная присутствием сильной вражеской партии в Чегемском ущелье, как 18 октября четырнадцать человек горцев наехали на жителей селения Новосельцы, бывших в поле, верстах в десяти от дома, и захватили в плен двух крестьян, а третьего изранили. Прошло несколько дней – и новое происшествие. Тридцать человек напали на хутор некоего Великанова, при селении Отказном, троих убили, пятерых взяли в плен и угнали семь лошадей.

Это было 25 октября. А 3-го числа следующего месяца кабардинская партия была замечена за Малкой с поста Известный Брод. Сотник Евсеев с командой немедленно поскакал за ними, но партия скрылась. Только после долгих поисков, уже за речкой Куркуджин, в полуверсте впереди, заметил он трех пеших кабардинцев и, чтобы не мучить напрасно лошадей, послал хорунжего Таририна узнать, мирные это или хищники. Таририна встретили прицеленные ружья. Он громко крикнул, что если они мирные, то им бояться нечего, пусть отдадут оружие и следуют к начальству. В ответ раздался залп – и лошадь под хорунжим была убита. Таририн, в свою очередь, выстрелил в них из ружья, а тут подоспел и Евсеев с командой. Хищники, не имевшие возможности ни бежать от конных казаков, ни одолеть их, засели в яр и не давали приблизиться к себе, посылая выстрел за выстрелом. Между тем наступала ночь. Казаки, боясь упустить хищников, двинулись на них всей массой, и тогда кабардинцы, увидев, что им не избежать уже смерти, сами бросились на казаков с кинжалами: двое из них тотчас были изрублены, но третьему, сильно раненному, удалось в наступившей темноте спрятаться в густой бурьян, и он не был найден. Хищники бились с такой отвагой, что, несмотря на большой перевес в силах, казаки потеряли трех человек ранеными.

В то же время Кубанская линия вновь неожиданно подверглась бурному черкесскому набегу, о котором власти на линии не были даже предупреждены лазутчиками. Несколько дней раньше происшествия у Известного Брода и ровно месяц спустя после разгрома Солдатской, 29 октября, партия в пятьсот человек, опять с Джембулатом Айтековым во главе, перешла Кубань у Прочного окопа. Здесь она разгромила казачий пост и беспрепятственно двинулась по дороге, ведущей к селам Каменнобродскому и Сенгилеевка, забирая и опустошая все, что попадалось на пути. Жители, работавшие в полях и на молотьбе хлебов, избивались или забирались в плен. Так партия дошла до Временного поста, где дорога разделяется. Они окружили пост и забрали казачьих лошадей, но сами казаки заперлись в караульной избе и отбились. Тогда партия повернула на хутора Кубанского полка, много казачьих семейств побила или забрала в плен, захватила полковые табуны – и затем бросилась на селения. Малочисленные войска, охранявшие их, мужественно встретили горцев и не допустили до совершенного истребления деревень, тем не менее и здесь много жителей было убито и забрано в плен.

Рота Навагинского полка гналась за неприятелем от самого Прочного окопа, но, разумеется, отстала и только встретила его уже возвращавшимся из набега. Выстрел картечью остановил черкесов. Они кинулись вправо, сбили на Кубани казачий пост и переправились, не успев захватить с собой из всей огромной добычи только около ста семидесяти лошадей, отбитых сотней донцов, насевших на них, под командой есаула Дуткина, на самой переправе у Погорелого поста, называемой Овечьим бродом. Это несчастное событие, случившееся при удвоенном числе войск на линии и при таком начальнике, каким был Вельяминов, служило доказательством, что без предварительных уведомлений о сборе черкесов невозможно предупреждать их быстрые, неожиданные вторжения.

Не так, напротив, посчастливилось горцам, когда два месяца спустя, 18 декабря, такая же большая партия в пятьсот человек и с тем же Джембулатом перешла Кубань у Романовского поста и двинулась по направлению на речку Чалбас. На линии уже знали о готовящемся нашествии и были настороже. Поэтому ни на чалбасской мельнице, ни на чалбасских хуторах черкесы не нашли ничего. Опытный Джембулат сметил грозившую опасность и, захватив наскоро что попало под руку, быстро повернул назад, к Кубани. Но уйти от погони ему уже было нельзя. Зловещим факелом вспыхнул сигнальный маяк, глухо раскатился пушечный выстрел – и со всех сторон понеслись казаки на тревогу… Первым настиг и насел на неприятеля резерв Казанской станицы, к нему подоспели станицы Тифлисская и Темижбекская, прискакал князь Бекович с кавказцами, донцы, с подполковником Залещинским, – и все совокупными силами гнали неприятеля на расстоянии целых тридцати пяти верст. Черкесы оставили по пути отступления множество тел, но им удалось и на этот раз увести в плен десятилетнего мальчика, сына дьячка из села Ильинского.

Из тревожных событий этого времени выдается геройская защита одной незначительной команды Кабардинского полка против вдвое сильнейшей партии хищников. Дело было так. Из Екатеринограда во Владикавказ шел транспорт с боевыми патронами, провиантом и солдатскими женами. 29 марта 1826 года он выступил из Ардонского поста, с прикрытием из тридцати пяти солдат, под начальством унтер-офицера Пучкова. Отошли верст пятнадцать, как вдруг из лесу появилась большая конная партия черкесов. Пучков, не теряя присутствия духа, встретил их залпом. Шайка отскочила, а солдаты, воспользовавшись этим моментом, быстро устроили из повозок каре. Жестокий бой, длившийся несколько часов, кончился тем, что неприятель бежал, но конвою это нападение стоило четырнадцати человек, то есть почти половины команды; ранены были также две солдатки и пропал без вести четырехлетний мальчик.

Есть известие, передаваемое в частных записках одного путешественника, что женщины принимали близкое участие в бою, – недаром двое из них ранены. «Мы, бабы, – рассказывала одна из этих раненых солдаток, – нанимаемся для перевозки всякой рухляди… В тот раз я везла патроны, другие муку. Оказия была сильная. И вдруг со всех сторон налетели черкесы!.. Ведь они бы не так еще были страшны, – да уж визжат больно! Господи! Какой визг подняли!.. Шашки наголо – и летят!.. Мы скареились да из-за арб и давай их душить. Отобьемся, отобьемся, смотрим: опять летят!.. Дадут залп из ружей – и в шашки!.. А прорваться в карею не могут: за арбами и фурами нашим ловко было отсиживаться. Вдруг слышим, конвойные кричат: «Патроны все!» Мы, бабье дело, да не будь плохи, разбили тюки да и давай разносить патроны-то! И, вот как я подавала уже скушенный патрон солдату, пуля и отшибла мне палец: вот, видите? Зато теперь я получаю пенсион и полный паек – Государь так приказал…»

«Русская амазонка, – прибавляет автор записок, – рассказывала это с видом равнодушия, как дело очень обыкновенное. Оружие, порох, грабеж, пожар – вот слова, на коих основаны вседневные рассказы на линии».

Ермолов по достоинству оценил подвиг Пучкова и просил Георгия как для него, так и для двоих людей из его команды. Император Николай не только утвердил представление Ермолова, но, сверх того, произвел Пучкова в прапорщики и всем нижним чинам назначил денежную награду. Нелишне заметить, что это были первые георгиевские кресты, розданные Николаем Павловичем, а награды, увеличенные лично государем, впервые проявили ту истинно царственную щедрость, с которой покойный император постоянно отличал военную доблесть.

Случай с Пучковым не был единственный, хотя далеко не все они дошли до нас в донесениях начальников и в частных рассказах. В тех же записках, которые так просто и верно отражают дух воинственной кавказской женщины, воспитанной под грохот перестрелки и засыпавшей в детстве под мирные легенды о воинственных подвигах, рассказан между прочим следующий, столь же доблестный, но уже менее счастливый случай. «Один штабс-капитан и с ним три субалтерн-офицера, возвращаясь после освидетельствования сгоревшего в какой-то крепости магазина, встречены были сорока хищниками, под предводительством князька не только мирного, но и находившегося прежде на нашей службе. Имея в конвое только семнадцать человек донских казаков, штабс-капитан увидел всю бесполезность сопротивления, но не хотел и сдаться без боя. Как яростно было нападение, так и защита отчаянна. Из всего конвоя уцелели два казака, обязанные спасением быстроте своих лошадей, остальные изрублены… Один офицер, жестоко израненный, остался замертво на месте; другой, геркулес по росту и силе, защищавшийся с геройским мужеством, разрезан на части уже мертвый!.. Из зверского остервенения горцы размозжили ему голову, отрезали руки и ноги и дали телу неисчислимое множество ран…» Происшествие это было немного спустя после случая с Пучковым, и также между Екатериноградом и Владикавказом.

Официальные источники, в свою очередь, упоминают о нескольких случаях появления хищнических партий, о грабежах и разбоях, случавшихся в Кабарде около того же самого времени. Так, 12 мая человек сорок кабардинских абреков, под предводительством знаменитых князей Бесленея Хамурзина и Тембота Кантукина, прорвались на Кабардинскую плоскость со стороны Чечни, но, встреченные здесь двадцатью казаками Волжского полка, поспешно укрылись в лесах Черекского ущелья. Отсюда они пробрались в землю дигорских осетин и вместе с ними замышляли новые набеги на русские границы.

Так шла жизнь Кабарды среди треволнений, которые незадолго перед тем население стало было уже забывать. Русское правительство отвечало на участие мирных кабардинцев в беспорядках непреклонной политикой, карая их, как за измену присяге и долгу подданных. И первой жертвой правосудия пал сын самого валия, Джембулат Кучуков, со своим сообщником князем Канамиром Касаевым. Казнь эта произвела на Кабарду глубокое впечатление.

Происшествия 1826 года были в Кабарде последними вспышками затихавшего брожения, переходными явлениями к эпохе мирной жизни. И если берегам Кубани предстояло еще быть поприщем диких насилий беспощадной религиозно-фанатической войны, то перед Кабардой лежал путь гражданского порядка, которого впоследствии не могло поколебать даже вторжение могущественного Шамиля.

Смягчению, а потом и исчезновению воинственных инстинктов в кабардинском народе послужило и постепенное исчезновение вождей, проникнутых духом необузданной воли и страстно искавших выхода для своих непочатых сил в громких военных подвигах. Под непосредственным управлением русского правительства бывшие междусословные отношения в Кабарде постепенно, но круто изменились. Сила и значение князей каждый день утрачивали свое обаяние, и с каждым днем народная масса становилась самостоятельнее. Да и таких князей, которые образом жизни соответствовали бы прежним понятиям кабардинцев о княжеском достоинстве, становилось все меньше и меньше, и когда в шестидесятых годах умер последний представитель древнего типа кабардинского князя, Атажукин, – в Кабарде остался только ничего не значащий княжеский титул. Некогда широкая жизнь кабардинского «пши» мало-помалу переходила в область легендарных преданий, а с тем вместе затихала навек и некогда воинственная Кабарда.