Книга: Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях
Назад: IV. АНАПА В 1807–1812 ГОДАХ
Дальше: VI. СМЕРТЬ ТИХОВСКОГО

V. ГИБЕЛЬ НОВОГРИГОРЬЕВСКОГО ПОСТА (1809 ГОД)

Все то минуло, остались

Лишь могилы в поле,

Те высокие могилы,

Где лежит зарыто

Тело белое казачье,

Саваном повито.

«Спускаясь вниз по течению Кубани к Ахдынизовскому лиману, вы погружаетесь в самую глубину черноморских плавней и находитесь в последнем, низовом участке кордонной линии, самом невыгодном и неудобном для обеспечения ее от опасности.

Мрачна эта дымящаяся, туманная закраина зеленых степей, представляющая собой необнимаемые глазом болота, задернутые дремучим лесом камышей, с узкими между ними прогалинами сухой земли, которые служат путями только для хищных шакалов и горцев.

Напрасно взор ваш, измученный мрачным однообразием узкой дорожной просеки, ищет простора или предмета, на котором мог бы отрадно остановиться и отдохнуть.

Дремучий, безвыходный камыш! При ином повороте лениво подползет к дороге узкий ерик, дремлющий в своем заглохшем ложе под одеялом из широких листьев водяного лопушника, либо протянет к вашему стремени свои усохшие, искривленные ветви чахлая ветла, словно увечный, покинутый товарищами путник. Молит он проезжего о помощи, а проезжий… как бы только самому скорее проехать. Кое-где мелькнет дикая коза и перебежит фазан, кое-где покажется высокая пика разъездного казака, молчаливого, бесстрастного и угрюмого, как окружающая его местность. Глушь и оцепенение кругом. Только невнятный шепот камышей, только однозвучное жужжание кружащих над вашей головой насекомых да, при объезде какого-нибудь лимана, кваканье целого сонма лягушек… Там долетит до ваших ушей какой-то задушенный вой, быть может, волчий… а там резкий тоскливый писк ждущих корма птенцов хищной птицы.

И это вздрагивание, и этот бред погруженной в горячечный сон природы отдается в вашем чувстве самосохранения заветным memento mori. Покинутое внешними впечатлениями воображение разыгрывается, наполняется мрачными представлениями опасности близкой, готовой вспорхнуть из-под копыт коня. Зловещее предчувствие неравного боя, смерти, внезапного плена и неволи в горах налегает свинцом на душу… Завидев прежде вас обгорелый пень, чуткий конь поднимает голову, храпит и робко путает свои шаги. И вот где-то близко затрещал тростник, может быть, под клыком кабана, может быть, под чувяком психадзе… Всадник вздрагивает и торопливо заносит руку на приклад ружья. Чу! Раздался выстрел и в медленных перекатах замер где-то в бездонной глубине, в бесконечной дали. И стая лебедей тяжело поднялась над лиманом, и стадо кабанов шарахнуло в камышах с треском и гудением… И всадник едва может сдержать сполохнувшегося коня.

Всю ночь, от сумерек до света, и вверх и вниз по Кубани ходили разъезды, обыкновенно выбиравшие свой путь по прибрежным тропинкам, скрытым от глаз высоким камышом или кустарником.

Проезжая по Кубани поздним вечером (конечно, по казенной надобности) и тревожно приглядываясь к мелькающим мимо вас в темноте кустам, не выскочил бы из них головорез шапсуг, вы не видите разъезда, а он вас видит… Заметив, как беспокойно вы оглядываетесь то на ту, то на другую сторону, разъездный моргнул усом и думает про себя: «Не бойтесь, ваше благородие, езжайте себе, глаза зажмуря, ведь мы не спим!»

Да еще вы были версты за две, как он уже остановил коня, насторожил ухо и наострил глаз. И когда вы пронеслись мимо него и вновь умчались в темную даль, он все еще прислушивается к печальному звяканью колокольчика – не прервется ли оно вдруг… И добродушно провожает вас пожеланием, чтобы ваш поздний ужин не остался кому другому на завтрак».

Посреди такой-то именно местности, между Ахдынизовским и Кизилташкинским лиманами, соединяющимися между собой широкой лентой Кубани, стоял Новогригорьевский пост, как бы запиравший вход в узкие ворота Таманского полуострова. На посту находилось шестьдесят человек черноморских казаков и до сорока солдат Азовского гарнизонного батальона, под общей командой постового начальника зауряд-хорунжего Похитонова.

Постовая служба здесь была трудна и опасна, потому что плавни давали возможность хищным психадзе прятаться в виду самых кордонных вышек. Зато малейшие признаки: пыль, поднятая ветром, шум прибрежного камыша, шелест кустов, тревожные крики птицы – все обращало на себя внимание человека, чуткого к опасности, и заставляло его настораживать и слух свой, и зрение.

Однажды, 11 мая 1809 года, часовой казак, стоявший на вышке Новогригорьевского поста, заметил в плавнях что-то весьма подозрительное: и мошкары вилось как будто бы больше обыкновенного, и птица кричала тревожнее… Насторожившись, он начал зорко всматриваться в синюю зловещую даль, откуда нет-нет да и нагрянет, бывало, грозовая туча черкесского набега. Вот сквозь дремучий лес камыша действительно что-то сверкнуло на солнце; брякнула где-то кольчуга наездника; глухо отдавался по мягкому илу топот тихо ступающих коней. Это уже не психадзе, это – хеджреты… Но хеджреты среди белого дня не пойдут в одиночку или мелкой партией; стало быть, это собрание.

Немедленно дали знать на кордон Похитонову, тот приказал ударить тревогу, а между тем нарочный казак поскакал воротить конный разъезд, только что вышедший из поста для осмотра плавней. Но разъезд сам заметил уже неприятеля и, не попав на пост, понесся в ближайшие селения Титаровка и Стеблиевка дать знать о появлении черкесов.

Похитонов не имел достаточно сил, чтобы остановить переправу многочисленной партии, но он решился защищать свой пост до последней крайности. Высоко поднялись и закачались в воздухе огромные сигнальные шары, бухнул пушечный выстрел, вызывая помощь с ближайших кордонов, и весь гарнизон расположился по брустверу, готовясь встретить нападение.

Две тысячи горцев окружили пост и, думая овладеть им с налета, кинулись на штурм, но, принятые ружейным огнем и картечью, они отхлынули назад, оставив под его стенами много убитых и раненых. С полчаса кружились они около поста, осыпая гарнизон ружейными пулями, и наконец, истощив все усилия, потянули назад и скрылись в лощине. Ободренный успехом, Похитонов не захотел оставить врага в столь близком соседстве и сделал отчаянную вылазку. Эта-то неосторожная вылазка и погубила пост.

Стройное и смелое движение русского отряда сначала заставило горцев поспешно отступить к Кубани. Но, едва они заметили, что ряды преследующих стали расстраиваться и приходить в беспорядок, сцена переменилась. Горцы вдруг повернули назад и сами ринулись на горсть казаков, совершенно смешавшихся от такой неожиданности. Минута колебания была минутой гибели для отряда. Расстроенные части его поспешно стали ретироваться к посту, а горцы, заскакивая вперед, задерживали их на каждом шагу и осыпали ружейным огнем, нанося большие потери. Скоро сам Похитонов был ранен, артиллерийская прислуга вся перебита, и пушечный огонь прекратился. Из артиллеристов дольше других оставались два канонира, но ружейный выстрел горца, сделанный в упор, угодил одному из них как раз в самую сумку, где хранились заряды; последовал взрыв, и несчастный был разнесен на части, а обожженный товарищ его лишился чувств и замертво оставлен на поле сражения.

Черкесы между тем со всех сторон окружили отряд и с гиком бросились на уцелевшую горсть храбрецов. Несколько бесцельных выстрелов из орудия, сделанных неопытными казаками, не могли остановить неприятеля; черкесы врубились, и началось буквальное истребление отряда.

Это было уже почти под самыми стенами кордона. Двести неприятельских трупов безмолвно свидетельствовали о доблестной защите отряда, но сила сломила его, и наконец все, кому еще можно было бежать, бросились спасаться в укрепление. Сам Похитонов, едва державшийся на ногах от раны, опираясь на орудийный ящик, последовал общему примеру, не видя иного спасения. Но горцы, со своей стороны, не дремали: они вновь успели преградить дорогу бежавшим, и только двадцати пяти человекам со штабс-капитаном Фетисовым удалось вскочить на кордон и запереть за собой ворота. Все остальные или были захвачены в плен, или изрублены, и в числе последних под самыми стенами кордона пал Похитонов.

Положение Фетисова было безнадежно. Уцелевшие казаки и солдаты в отчаянии засели в самых опасных местах и, насколько хватало сил, поражали неприятеля метким огнем. Но спасения уже не было. Черкесы зажгли вокруг кордона кучи сухого назема, и огонь, раздуваемый ветром, быстро перебрался внутрь укрепления. Сухие и крытые соломой строения вспыхнули, как порох, и волны густого черного дыма затопили кордон. Тогда Фетисов крикнул команде: «Братцы! Приходится погибать уже не от черкесов, а от огня, так не спасемся ли бегством, куда кто потрафит?» Растворены были все калитки, но только пятерым удалось проскочить незамеченными к крутому обрыву Кубани, все остальные погибли.

Новогригорьевский пост был сожжен и разграблен.

Начальник поста Похитонов и с ним двадцать человек были убиты; штабс-капитан Фетисов, сорок два казака и тридцать пять солдат, тяжело израненные, взяты в плен. Так закончилась эта кровавая драма; и теперь на месте страшного побоища

…в чистом поле

Могила чернее,

Де кровь текла казацька —

Трава зеленее…

Назад: IV. АНАПА В 1807–1812 ГОДАХ
Дальше: VI. СМЕРТЬ ТИХОВСКОГО

Махмуд
Красочно сочинил автор. Особенно то, что "бой шел вокруг Эльбруса"...
Махмуд
Килар Хачиров (ваш Киляр) такой же кабардинец как вы японец.
Казбек
какой грамотный Махмуд пишет в комментариях.
славик
махмуду.килар конечно был карачай или балкарец..по ошибке.на выпушенной тогда чугунной плите написали кабардинец килар хаширов.все знают что адам был балкарец. по балкарски человек.а ермолов воевал с балкарцами путая их с кабардинцами.да..нарты тоже балкарцы.да шотландцы то же от балкарцев-горцы же.