В ряду светлых имен блестящей цициановской эпохи одно из видных мест принадлежит имени Симановича, посвятившего Кавказу пятнадцать лет своей трудовой и в высшей степени талантливой службы.

Южный славянин родом, Федор Филиппович Симанович получил весьма солидное военное образование в рядах австрийской армии, из которой в 1793 году и перешел в русскую службу поручиком. Боевая известность Симановича начинается только спустя восемь лет, когда Кавказский гренадерский полк, в котором он служил подполковником, был передвинут в Грузию, и батальон его весной 1801 года разместился в пограничных крепостях Гори, Сураме и Цхинвали. Сам Симанович с батальонным штабом занял Гори, при слиянии Куры и Лиахвы, издавна служившей ключом в Картли, так что наместники Надир-шаха, властвовавшие в Грузии, жили именно в Гори.

Прибытие батальона и меры, принятые по всей границе Симановичем, были как нельзя более кстати, потому что, пользуясь смутным временем, лезгины и турки угрожали Картли. Привыкшие к победам над грузинским населением, лезгины не хотели обращать внимания на горсть людей, пришедших с далекого севера; они не знали, с кем будут иметь дело. Нужно сказать, что Кавказский полк (ныне Грузинский гренадерский его императорского величества великого князя Константина Николаевича, а тогда гренадерский полк Тучкова), сформированный в 1784 году из частей Астраханского полка, стоявшего на линии, и Томского, ходившего в Грузию под предводительством Тотлебена, приобрел огромную военную опытность на линии, где он содержал кордоны между Георгиевском и Екатеринодаром; и славное участие, которое он принимал в поражении Батал-паши на Кубани и в штурме Анапы с Гудовичем, могло служить уже достаточным основанием его боевой славы.

Лезгинам пришлось убедиться в ошибочности своего мнения о пришельцах с первой встречи, происшедшей на турецкой границе 20 июля 1801 года. Сильная партия их и турок занимала крутую и каменистую гору, пестревшую множеством распущенных значков, под которыми гудела азиатская музыка и пели дервиши, стараясь возбудить религиозный фанатизм в мусульманах. У Симановича было всего сто пятьдесят гренадеров и двадцать казаков. Понимая значение первого дела и зная, что вид наклоненных штыков, барабанный бой и крики «ура!» способны произвести на азиатов сильное впечатление, Симанович приказал развернуть батальонное знамя и с музыкой повел в атаку своих гренадеров.

Лезгины заколебались сразу, чувствуя, что им не удержать эту сплошную надвигавшуюся стену, и стали поспешно отступать к ущелью Кохаджеби. Симанович быстрым движением преградил им путь при самом входе в ущелье, произошла отчаянная битва, окончившаяся таким поражением горцев, что с этого времени ни одна из партий уже не осмеливалась открыто появляться в окрестностях Гори и Сурама, и только разбойничьи шайки продолжали еще скитаться по границе, нападая на оплошных грузин.

Некоторые из этих шаек, впрочем, отличались необыкновенной дерзостью и представляли серьезную опасность. В числе их особенной известностью пользовалась в то время шайка знаменитого лезгинского белада Кази-Махмада, наводившего одним своим именем трепет по всей Грузии. Уже несколько лет он хозяйничал в ее пределах, и никто не превосходил его отвагой и счастьем в наездах. Ему приписывались, как это обыкновенно водится в подобных случаях, сверхъестественные свойства, и суеверие жителей охраняло его лучше всяких караулов. Долго Симанович следил за этой шайкой, но наконец ему удалось-таки накрыть ее врасплох во время отдыха в лесистом ущелье Пчнавари. Заняв предварительно все выходы из ущелья, Симанович потребовал сдачи, но получив отказ и видя, что перестрелка поведет за собой только напрасные потери, приказал покончить дело штыками. Лезгины решились дорого продать свою жизнь; встретив нападающих залпом, они кинулись в кинжалы и шашки. Произошла резня в буквальном смысле этого слова. Кази-Махмад одним из первых пал под ударом штыков, а за ним сложили свои буйные головы один за другим и его бесстрашные сподвижники. Так погиб знаменитый белад, подвиги которого доныне воспеваются грузинскими сазандарами.

Но из целого ряда мелких и почти беспрерывных эпизодов, в которых проходила жизнь Симановича и его батальона, выдается довольно крупный случай экспедиции в горы к осетинам. Осетины жили в ущельях Главного Кавказского хребта, преимущественно по рекам Большой и Малой Лиахве, по Арагве и Тереку.

Если вникнуть в быт этого народа, то легко удостовериться, что при всей его дикости он сохранил следы лучшего происхождения, чем прочие горские народы. Чистота и удобство жилищ, шкафы, кровати, кресла с резьбой – о чем соседние народы, даже более их образованные, не имели и понятия, – все свидетельствует, что осетины – суть остатки какого-то образованного народа Азии, загнанного сюда, в трущобы Кавказа, бурями, потрясавшими древний азиатский мир. Быть может, осетины суть те самые яссы, которые платили дань Святославу. В их языке очень много славянских и немецких корней слов.

Осетины с давних времен были в вассальной зависимости от грузинских царей, но в последние дни царствования Георгия, пользуясь внутренними смутами в Грузии, они вышли из повиновения и стали делать набеги даже на грузинские села. Так как восточные пределы Осетии захватывают Военно-Грузинскую дорогу, то отложение их могло отозваться на сношениях Грузии с линией, и Симанович получил приказание усмирить осетин оружием.

В феврале 1802 года отряд из семи рот пехоты, полусотни казаков и двух полевых орудий собрался в городе Мцхете. Но в самый день выступления получено было известие, что осетины, покинув свои деревни, удалились в недоступные горные ущелья. Симанович тем не менее вышел в поход с твердым намерением найти неприятеля. Только люди, близко знакомые с кавказскими горами, могут себе представить, что значило проникнуть в февральскую распутицу в самое сердце Осетии, преодолев и снеговые подоблачные выси, и неприступные утесы, и горные каскады, охваченные льдом, и страшные стремнины и скалы, на которых никогда не бывала нога человека. Но все это было преодолено, и после изумительных трудов и усилий в борьбе с природой Симанович, как снег на голову, появился перед изумленным населением Осетии. Впечатление было так сильно, что осетины беспрекословно положили оружие, дали аманатов и в тот же день начали обратное переселение с гор в родные аулы.

Введя порядок во всей Осетии, Симанович воспользовался случаем, чтобы возродить среди осетин несколько веков тому назад утраченное христианство, и с этой целью оставил среди них несколько миссионеров.

Блистательная и беспримерная по своим результатам экспедиция эта закончилась в двенадцать дней. Замечательно, что подполковник Симанович во время этого пути лично составил подробную карту пройденных им местностей, которая, при тогдашней скудности картографических материалов, составила весьма ценный вклад в общий итог имевшихся тогда сведений о Кавказском крае.

«Донесение ваше о приведении осетин в покорность одними благоразумными и кроткими мерами, без пролития крови, – писал император Александр главнокомандующему в Грузии генерал-лейтенанту Кноррингу, – я принял с совершенным удовольствием и, отдавая полную справедливость подполковнику Симановичу, пожаловал его кавалером ордена Святого Владимира 3-й степени, который, вместе с рескриптом, при сем прилагаю». Это был один из самых редких случаев пожалования этого ордена офицеру в чине подполковника.

Такова была деятельность Симановича в Гори. В истории Грузинского полка действия его не раз порицаются, и автор указывает на полное будто бы незнакомство его с горной войной. Однако же результаты распоряжений Симановича, доставившие ему уже тогда почетную известность, едва ли оправдывают такой взгляд на него.

Между тем с 1803 года в Закавказье начинается целый ряд войн с Персией и Турцией, которые дали Симановичу случай высказать свои блестящие военные дарования. Штурм Ганжи доставил ему орден Святого Георгия 4-й степени, а за отличное сражение под Эриванью 15 июля 1804 года он произведен в полковники. Здесь ему пришлось обратить на себя особое внимание Цицианова тем, что в день генерального сражения под стенами крепости, когда осадный корпус был атакован всей персидской армией, Симанович со своим батальоном выдержал упорный бой со всеми силами эриванского хана и отстоял один из важнейших пунктов блокадной линии, караван-сарай, где были запасы и помещалась главная квартира Цицианова.

«В этом сражении, – писал главнокомандующий государю, – наибольший успех принадлежит именно этому храброму офицеру, который, несмотря на то что большая часть его батальона была на пикетах, с горстью людей отразил нападение, упорство которого превзошло все ожидания».

И в том же 1804 году Симанович, по ходатайству Цицианова, назначен шефом Кавказского гренадерского полка.

В кампанию 1805 года Симанович был деятельным сотрудником генерала Несветаева в экспедиции его к Амарату, при выводе в русские владения Джафар-Кули-хана Хойсского, и потом командовал войсками в бомбакском и шурагельском участках.

Из немногих известий, сохранившихся до нашего времени о деятельности Симановича в Шурагеле, обращает на себя внимание рассказ о следующем боевом эпизоде.

29 апреля 1806 года сильная персидская партия человек в семьсот, прорвавшись в наши пределы, угнала скот близ разоренного селения Сухин-Верды. По распоряжению Симановича капитан Зарубин с шестьюдесятью гренадерами, есаул Герцов с конной сотней донцов и татар и, наконец, майор Шмидт с сорока гренадерами и двадцатью казаками двинулись за ней в погоню. Пока Зарубин и Шмидт форсированным маршем шли наперерез, чтобы запереть неприятелю выход из гор, Герцов уже настиг его в самых горах и, видя, что ему на помощь пехоты рассчитывать нельзя, но при малейшем промедлении с его стороны неприятель уйдет безнаказанно, тотчас спешил свою молодецкую сотню и один повел стремительную атаку. Персияне, видевшие до сих пор погоню за собой одной только конницы, до того смутились теперь внезапным появлением пехоты, что приняли ее за русских гренадеров и обратились в бегство. Тогда и лихой есаул, крикнув своим донцам и татарам: «На-конь!» – пустился в погоню, насел на бежавших, и неприятель на протяжении пятнадцати верст оставил более ста человек изрубленными, весь скот и много пленных, в числе которых был один влиятельный персидский хан. Казаки Захар Исаев и Аверьян Карташов отбили белое персидское знамя, сопровождавшее в бою начальника партии. В отряде убитых не было; раненых же оказалось двое: сын шурагельского владетеля Будах-султана – саблей и один казак – пулей. Самая ничтожность потери как результат быстроты и решимости действия при тех условиях, при которых происходила битва, есть уже лучшая похвала кавалерии.

Из Шурагеля Симанович был вызван графом Гудовичем в главный действующий корпус и вместе с ним участвовал в осаде Ахалкалаков, в блистательной победе на Арпачае и, наконец, на штурме Эриванской крепости. Здесь он получил тяжелую рану в голову и должен был надолго покинуть ряды любимых гренадеров.

Назначенный в исходе 1809 года командующим войсками в Имеретии, Симанович прибыл в Кутаис в то тревожное время, когда главнокомандующий, генерал Тормасов, не довольствуясь уже номинальной покорностью имеретинского царя, потребовал от него полного подчинения воле русского государя, угрожая ему в противном случае низложением с престола силой русского оружия. И так как ответ на этот ультиматум в назначенный срок не был получен, то Симанович 20 февраля 1810 года объявил престол Имеретинского царства упраздненным и в тот же день двинул войска: одни из Кутаиса, для приведения жителей к присяге на подданство русскому царю, другие – из Грузии, для занятия пограничных крепостей, считавшихся, по своему выгодному положению, ключом в Имеретию.

Напрасно Соломон старался затянуть переговоры до того времени, когда дремучие леса оденутся листвой и разольются горные речки, чтобы начать тогда партизанскую войну. Симанович не дал ему времени организовать свои военные силы и менее нежели в месяц, разбив и рассеяв все вооруженные партии, покорил Имеретию. Сам Соломон, будучи заперт искусным движением русских отрядов в Вард-Цихе, сложил оружие и был отправлен в Тифлис в качестве военнопленного.

Победы в Имеретии доставили Симановичу чин генерал-майора и назначение в должность правителя Имеретии, Абхазии, Менгрелии и Гурии.

Спокойствие в покоренном крае продолжалось, однако, всего лишь несколько месяцев. Соломон успел бежать из Тифлиса, и появление его среди имеретинцев было сигналом к новому восстанию, которое, при тогдашних усложнениях, потребовало уже значительного усиления войск в Имеретии. Симанович принялся, однако, за дело со своей обычной энергией. Не тратя времени на бесполезные переговоры с царем, он быстро выступил из Кутаиса против инсургентов. Целый ряд поражений, нанесенных им в течение короткого времени – у Вард-Цихе, в окрестностях Гелатского монастыря, у Гоксы, в Тавазах, в Сазано и Сакоро, – привел к тому, что имеретинцы толпами стали покидать царя, при котором вскоре осталось не более пятисот человек пехоты и конницы. Опасаясь притом измены, Соломон беспрерывно менял место своего пребывания; дни он проводил в лесах и ущельях, а ночи – в потаенных пещерах, скрываясь даже от собственных войск, которые никогда не знали, где он ночует.

Наконец, утомленный физически и нравственно, царь с малым числом своих приближенных успел пробраться в Ханийское ущелье, где стояло вспомогательное турецкое войско. Но когда и это ущелье было взято войсками Симановича штурмом, он вынужден был покинуть родину и искать спасения в турецких пределах. Симанович перенес за ним оружие в Турцию, разбил встретившие его войска в горном проходе Маджас-Цхали и, соединившись потом с Тормасовым, участвовал с ним в кратковременной осаде Ахалцихе.

В исходе 1810 года, после того как Соломон бежал в Ахалцихе, Симанович мог наконец заняться внутренним устройством Имеретии, которая, после двукратного покорения ее оружием, была обращена в простую русскую провинцию.

Не скоро, однако, могли изгладиться в несчастной стране следы борьбы. Поля и виноградники стояли долгое время невозделанными, деревни лежали в развалинах, а жители скрывались в лесах, избегая сношений даже между собой. К бедствиям, причиненным войной, присоединились небывалые в крае наводнения, голод и заразные болезни, от которых в короткое время погибло более тридцати пяти тысяч человек, не считая тех, которые разбрелись по соседним провинциям кормиться милостыней. Симановичу пришлось положить много труда, чтобы спасти по крайней мере последние остатки населения, и деятельность его в этом смысле была так плодотворна, заслуги его были так велики, что достойное имя этого человека, умевшего в мире быть настолько же благородным, как и на войне, поныне живет в благодарной памяти имеретинского народа.

К этому времени относится письмо главнокомандующего, генерала Тормасова, показывающее, как высоко ценились заслуги, взгляды и мнения Симановича. «Уважая опытность и заслуги ваши, – писал ему Тормасов, – и имея истинное к вам расположение, мне весьма приятно быть с вами вполне откровенным. Не скрою от вас, что, судя по необычайным приготовлениям к войне двух сильных соединенных неприятелей, персиян и турок, на будущее лето нам нужно будет много усилий, чтобы сохранить целость Грузии. В этих-то видах я полагал бы взять от вас Грузинский гренадерский полк, как такой, который, находясь под вашей командой, лучше других привык к военным действиям и более других надежен в сражении, тем более что всякий другой полк, который заместит его в Имеретии, под вашим опытным начальством будет скоро хорош и надежен для обороны края.

Притом, судя по природному местоположению Имеретии, наполненной горами и лесами, и зная собственное ваше заключение из бывшего у меня с вами личного разговора, я полагаю, что там с большой пользой можно употребить егерей. Поэтому я думаю назначить в Имеретию пятнадцатый егерский полк и полагаю, что в шефе его, полковнике Печерском, вы встретите хорошего помощника.

Впрочем, привыкнув всегда соглашаться с вашими мнениями, я и на этот раз буду ожидать вашего ответа».

Ответ Симановича был утвердительный, несмотря на то что его положение было затруднительно и трапезундский паша с шестнадцатитысячным войском уже стоял на границе Имеретии. К счастью, дело не дошло до кровавой развязки; распри, возникшие под Карсом между эрзерумским сераскиром и персиянами, расстроили весь план предстоявшей кампании и побудили трапезундский отряд поспешно отступить к Батуму.

Едва Имеретия стала оправляться и залечивать свои тяжкие раны, как Симанович был вызван в Кахетию для усмирения возникшего там мятежа, а вслед за тем, 22 марта 1813 года, назначен военным губернатором Грузии, облеченный большими полномочиями. Но еще он не успел вступить в управление краем, как обстоятельства вновь вызвали его на боевое поприще; и на этот раз дело, совершенное им, беспримерно в Кавказской войне.

Царевич Александр и его приверженцы после поражения их в Кахетии укрылись в Хевсурию, оставаясь в близком и опасном для русской власти соседстве с Грузией и в то же время почти в безопасности для себя, за громадным подоблачным хребтом, отделяющим Хевсурию и непроходимым весной даже для испытанных кавказских солдат.

В Грузии существовало даже убеждение, что послать в Хевсурию войско – значит то же, что похоронить его заживо среди хевсурских скал, стремнин и бездонных пропастей. Природа Хевсурии сурова, как и нравы ее обитателей. Охваченная вечной зимой, она гармонирует вполне с сумрачным видом людей, суровые лица которых, кажется, не допускают мысли об улыбке и веселье. Хевсуры – народ, для которого как бы не существовали никакие исторические события и народные движения. Забравшись под самые карнизы вечных снегов Кавказского хребта и оградившись ими, как неприступной гранью, они в течение веков жили, не меняя ничего ни в формах своей политической жизни, ни в домашнем быту, ни даже в костюме и вооружении. Их верования, обычаи, язык – одним словом, все важные и все мелочные стороны их быта как бы застыли от вечного холода снеговых вершин; они как святыня хранятся и переходят из рода в род неприкосновенными.

Тщательно собрав все сведения, какие только можно было добыть о дорогах, ведущих в эту полумифическую землю, Симанович прежде всего принял меры к тому, чтобы удержать в повиновении соседний с хевсурами сильный пшавский народ. С этой целью он весьма предусмотрительно арестовал весь пшавский скот, в числе сорока тысяч голов, ходивший на плоскости. Последствия показали, насколько эти «аманаты» были благонадежнее всяких других; пшавы, имевшие полную возможность запереть Симановичу выход из Хевсурских гор, теперь ему же служили лазутчиками и проводниками.

В то же самое время, опасаясь диверсии в пользу хевсуров со стороны лезгин и ахалцихских турок, Симанович поручил наблюдение за картлийской границей Терскому казачьему полку, вызванному с линии, который и поддержал достойным образом старинную славу Терского казачьего войска. При первой попытке турок вторгнуться в русские пределы, триста линейцев, под командой войскового старшины Золотарева, встретили их на границе и, несмотря на громадное неравенство сил, разбили так, что никаких попыток с этой стороны уже больше не повторялось.

Между тем войска, назначенные к походу, были готовы и, выждав наступление весны, 23 мая, одновременно и с четырех разных сторон вступили в Хевсурию. Первая колонна, под личной командой Симановича, прошла через землю тушинов; вторая, полковника Тихановского, через Пшавию; третья, генерал-майора Сталя, от Пассанаура через Гудамакарский проход; и четвертая, полковника Казбека, через Таугарское ущелье.

С первого шага в горы для всех отрядов началась одна и та же борьба с ужасами грозной кавказской природы, и трудно сказать, которая из колонн перенесла больше трудов и лишений. Местность была везде одинаково недоступна: громадные нетающие снега еще лежали в горах повсеместно, представляя одну безбрежную снеговую пустыню, без малейшего признака жизни; ослепительная белизна снега невыносимо резала глаза и затемняла зрение, и между тем дорога лепилась по обледенелым тропинкам, проложенным по самому краю стремнин и бездонных пропастей. Утопая в снегу, едва переводя дыхание, спираемое резким воздухом, русские колонны взбирались все выше и выше в заоблачные пространства, таща на себе тяжелые орудия. «Кто сам не совершал подобных переходов, – говорит Зиссерман в своих записках, – тому никакое описание не даст достаточно рельефного изображения».

Перевалив наконец через горы, все четыре колонны сошлись у селения Лебайс-Кари и отсюда двинулись к Аргунскому ущелью, которое по справедливости считается одним из самых величественных мест в целой Хевсурии. Здесь быстрая Аргунь начинает свое течение маленьким едва заметным водопадом, с тем чтобы через несколько верст, у селения Шатиль, превратиться уже в бурный поток, который между стеснившими его отвесными скалами с ревом и грохотом низвергается по каменным ступеням вниз целой массой белой пены. В Аргунском ущелье хевсуры и кистины собрались в значительном числе, чтобы остановить вторжение русских. Но Симанович пошел напролом и штурмовал ущелье.

Два дня длилось упорное сражение, но на третий хевсуры бежали, после того как сильно укрепленная деревня их, Гуро, стоявшая в центре позиции, была взята приступом.

Дорога к Шатилю была открыта. Шатиль – главное селение хевсурского народа. Это был небольшой аул, всего дворов пятьдесят, в которых жило не больше двухсот вооруженных людей, но эта горсть, закаленная в постоянной войне, была фанатически привязана к своему родному гнезду и до сих пор не только отбивалась от всех неприятельских покушений, но сторожила вход и в остальную Хевсурию. В нескольких верстах впереди аула, в самой теснине ущелья, хевсуры заняли последнюю позицию, а 3 июня подошли сюда и русские войска. Вся обстановка, в которой находился отряд, производила необыкновенно воинственное настроение. Дикое, мрачное ущелье, сдавленное нависшими громадами скал; неистовый рев Аргуни, через которую нужно было переправляться под огнем неприятеля; закоптелые сакли и башни деревень, лепившиеся, как орлиные гнезда, бог весть на какой высоте по уступам гор и сверху донизу унизанные кровавыми трофеями; наконец, самые жители, с головы до ног закованные в железо, в шлемах, с древними щитами – все действовало необыкновенно возбуждающим образом.

Началась битва. Обе стороны боролись с одинаковым мужеством, но все усилия изумленного неприятеля остановить победоносные войска оказались тщетными. Хевсуры были снова разбиты, и Шатиль, гордившийся столько веков своей неприступностью, пал перед русскими колоннами.

Разрушив до двадцати хевсурских деревень, которые все были взяты штурмом, Симанович отрядил полковника Тихановского в землю кистин, куда бежал царевич Александр после поражения хевсуров.

Не успел сделать отряд Тихановского половины перехода, а кругом стала замечаться резкая перемена и в природе, и в людях. Суровые и голые горы Хевсурии точно раздвинулись и сменились более приветливым горным ландшафтом. Мягкие контуры окрестных гор и свежая зелень лесов приятно поражали глаз, утомленный диким видом громад негостеприимной Хевсурии, о близости которой еще ясно говорила бешеная Аргунь, по-прежнему с ревом и грохотом несшаяся по ущелью. Повсюду начинались ширь и простор. Сквозь прозрачные волны горного воздуха вдали причудливо рисовались лесистые хребты тогда еще малоизвестной Чечни, кругом расстилались пастбища, и самые поля, возделанные жителями, показывали уже присутствие и труд человека – зрелище, от которого успел отвыкнуть глаз, видевший только снега да поросшие мхом хевсурские скалы.

И жители среди этой природы были совершенно другие. Кистины, принадлежащие к чеченскому племени, не имеют уже той суровой наружности и оригинальной одежды, которыми отличаются хевсуры, они говорят и одеваются, как чеченцы. По условиям местности они дерутся преимущественно пешком, и шашка встречается в их вооружении чрезвычайно редко, но зато их длинные лезгинские кинжалы, которыми они владеют в совершенстве, наносят страшные удары, и все, к чему прикасается лезвие их, раздваивается пополам.

Испытавшим трудности Хевсурского похода Кистинская экспедиция была делом относительно легким. Тихановский в короткое время разгромил кистин и заставил царевича бежать в Дагестан, где большая часть лезгин отказалась даже впустить его в свои селения, и лишь одно Осокольское вольное общество согласилось наконец дать ему убежище, ставшее тем не менее могилой его политической роли, так как с тех пор имя его уже более не встречается в русских военных реляциях.

Таким образом цель экспедиции была достигнута, и 15 июня отряд возвратился в Кахетию. Перенесенные труды войск были поистине неимоверны; и даже те, кто делал знаменитый Альпийский поход с Суворовым и потом был в Хевсурии с Симановичем, откровенно сознавались, что препятствия и труды последнего похода далеко превышали испытанные в Альпах. В первый раз еще взвились в недоступных глубинах гор Кавказа победоносные знамена врага, и в первый раз побеждены были народы, которые никогда побеждаемы не были. И эта победа и природы, и непобедимых людей имела огромное значение.

«Как велик был страх, наведенный на всех окрестных горцев победой Симановича, – говорит Зиссерман, – можно судить по тому, что тридцать с лишком лет после этого впечатление еще не изгладилось, и мне приходилось в разговоре со стариками хевсурами и пшавами замечать, с каким ужасом они вспоминали об участи, постигшей тогда их села».

Наградой Симановичу был орден Святого Георгия 3-й степени. Георгиевские же кресты 4-й степени получили за Хевсурский поход Кабардинского полка майор князь Иван Орбелиани – известный храбрец, тяжело раненный в этот поход двумя пулями, и капитан Трофим Юдин.

Хевсурский поход был, к несчастью, последним актом боевой деятельности Симановича. Возвратившись в Тифлис, он было энергично принялся за устройство внутренних дел в Грузии, представленный в то же время, за отличие по службе, к чину генерал-лейтенанта. Но он уже не имел утешения дождаться этой последней награды; он умер скоропостижно, 2 ноября 1815 года, за грудами бумаг в своем рабочем кабинете. Смерть его произошла мгновенно – от удара, бывшего последствием как многотрудных занятий его, так и тяжкой раны, полученной в голову еще под Эриванью.

Кавказ потерял в Симановиче одного из тех незаменимых людей, деятельность которых принадлежит не им одним, а всему отечеству.