Книга: Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях
Назад: XVI. НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА ВЗЯТЬ СТАРЫЕ ЗАКАТАЛЫ
Дальше: XVIII. ЧЕЧНЯ ПОСЛЕ ЕРМОЛОВА

XVII. ШТУРМ ЗАКАТАЛ И УСМИРЕНИЕ ДЖАРСКОЙ ОБЛАСТИ

После неудачного боя 15 октября Стрекалов более чем когда-нибудь должен был стремиться скорее довести до конца экспедицию и взять Старые Закаталы. Для выполнения этого предприятия находившихся в нашем распоряжении войск было, однако, недостаточно; стали ожидать новых подкреплений, а между тем приняли меры для обеспечения сообщений с Грузией. Войска на переправах были усилены, а в Алиабате, где находился большой продовольственный склад, учрежден был особый пост, под командой подполковника Платонова.

В течение двух дней после роковой битвы, пока приводились в исполнение все эти распоряжения, неприятель нас не беспокоил; он, очевидно, сам понес большие потери и приводил в порядок расстроенное скопище. Только 18 октября в Старых Закаталах обнаруживаются признаки жизни, и Гамзат-бек высылает конную партию для захвата алиабатских складов, так предусмотрительно огражденных уже отрядом Платонова. Движение партии замечено было вовремя, и на помощь Платонову послали еще роту Ширванского полка. Неприятельская партия, не решаясь с наличными силами сделать нападение, в свою очередь, также послала за подкреплением, а в ожидании его остановилась близ Алиабата.

Лазутчики, действовавшие на этот раз чрезмерно энергично, известили Стрекалова, что в помощь алиабатской партии готовится к выступлению двухтысячное скопище джарцев. Известие это весьма встревожило Стрекалова, и он тотчас послал к Платонову еще две роты с командой драгун и двумя орудиями, под начальством капитана Луневича.

Оба подкрепления вышли почти одновременно, так что из нашего лагеря было видно даже простым глазом, как потянулись лезгины из Старых Закатал и как Луневич почти бегом торопился предупредить их в Талах. Это ему удалось – и роты в боевом порядке преградили путь к Алиабату. В то же время рота карабинеров двинулась из лагеря наперерез закатальской партии, чтобы отрезать ей отступление. Опасаясь попасть между двух огней, лезгины подались в ущелье и, убедившись, что дорога на Алиабат окончательно закрыта, вернулись в Закаталы.

А между тем гроза над Алиабатом все-таки разразилась. Передовая партия случайно была усилена другими шайками, рыскавшими по плоскости, и кинулась на наши продовольственные склады; но, к счастью, за полчаса до нападения рота Ширванского полка успела прибыть в Алиабат – и все попытки лезгин ворваться в селение были отбиты. Во время самого боя подоспела колонна Луневича, и партия, попавшая под молодецкий удар драгун, рассеялась по окрестным лесам.

На этот раз Алиабат устоял; но, чтобы не подвергаться подобным случайностям на будущее время, склад перевезли в крепость, а пост уничтожили.

С 23 октября начали подходить ожидавшиеся подкрепления. Первым прибыл граф Симонич с Грузинским гренадерским полком, а за ним казачий полк Карпова; на следующий день штабс-ротмистр князь Яссе Андроников привел тысячу конных грузин, собранных в Сигнахском уезде; затем подошел конный татарский полк из Шекинской провинции, а за ним, с зурной и литаврами, явились две сотни тушин, заповедная храбрость которых и непримиримая вражда к лезгинам делали их очень ценным приобретением для русского отряда. Прибытие подкреплений на этот раз заключалось еще двумя грузинскими ротами, пришедшими вместе с артиллерийским парком.

По мере усиления отряда являлась возможность начать и решительные действия против Старых Закатал. Наученный опытом, Стрекалов стал более осторожен и решил предварительно ослабить врага стеснением его продовольственных средств – мера, на которую особенно указывал Паскевич. Ввиду этого он хотел прежде всего разобщить Закаталы с Белоканами и Джарами, поставив укрепление на той самой высоте, где 15-го числа разыгралась кровавая катастрофа. Но так как одного укрепления было еще недостаточно, а надо было отнять у самих белоканцев все способы доставлять продовольствие закатальскому скопищу, то решили предварительно поставить и самые Белоканы в такие условия, при которых мы, а не лезгины могли бы распоряжаться судьбами их жителей.

С этой целью 20 октября из русского лагеря была направлена усиленная фуражировка в сторону Белокан, под прикрытием сводного батальона пехоты и всей грузинской конницы. Неприятель понимал, что дело идет о вопросе для него чрезвычайно важном, и вышел из Закатал со значительными силами. Грузинская милиция первая ударила в шашки, смяла лезгинскую конницу и захватила значок. Неприятель отошел назад и во время фуражировки держался на почтительном расстоянии. Войска между тем заняли Белоканы, и так как жители обнаружили попытки к сопротивлению, то часть селения была сожжена и разграблена. Но и эта жестокая расправа не сразу образумила белоканцев, – и вредная деятельность их была парализована окончательно только тогда, когда к ним поставили в виде экзекуции три роты Эриванского полка и телавских милиционеров.

В таком положении оставались дела до 4 ноября, когда из Карабага прибыл сорок второй егерский полк – последний резерв, которого ожидал Стрекалов, чтобы приступить к серьезной блокаде закатальского скопища. Вступление егерей, предводимых известным в то время полковником Миклашевским, было чрезвычайно эффектно. Сам Миклашевский ехал впереди полка, окруженный татарской свитой, в богатой одежде и на тысячных конях. Это все были молодые карабагские беки, которых Миклашевский взял с собой под видом доставления им случая к отличиям, а в действительности, чтобы отвлечь из края людей, которые могли быть опасны при начинавшихся волнениях в Персии. Надо заметить, что персидские дела в ту пору представляли для нас большой интерес, так как они косвенным образом оказывали влияние и на сопротивление джарцев. Вопрос о близкой междоусобице между двумя персидскими принцами – Аббас-Мирзой и Гассан-Мирзой – тревожно волновал наши мусульманские провинции, все еще тяготевшие к Персии. Присутствие в наших рядах Шекинского полка и множества карабагских беков, которые являлись как бы заложниками верности населения, оставшегося дома, ручалось теперь за спокойствие края, и можно было быть уверенным, что наши предприятия у Старых Закатал парализованы не будут.

В лагере грузинские гренадеры приготовили егерям достойную встречу. Егеря, прославленные защитой Шуши, и гренадеры, питомцы Котляревского, считались между собой кунаками. Этот обычай куначества, присущий только боевым кавказским полкам, представляет собой прекрасный и достойный образец военного товарищества. На полях ли битв, на мирном ли бивуаке – куначество везде и всегда служит верным залогом взаимной помощи, дружбы и всяческих одолжений между частями, которые, побратавшись, назвали себя кунаками. Встреча вышла самая задушевная. У грузин был приготовлен обед, и оба полка, смешавшись вокруг походных котелков, принялись за радушно предложенное угощение. Егеря не хотели остаться в долгу и, прощаясь с гренадерами, просили их на следующий день откушать у них хлеба-соли.

День 5 ноября начался совершенно спокойно; с утра из лагеря вышла к Катехам обычная фуражировка, под прикрытием двух рот Ширванского полка с двумя орудиями и частью казаков. Повел их старый и опытный подполковник Бучкиев. В лагере егерей готовилось гомерическое пиршество, и грузины уже собирались в гости к своим боевым кунакам, – как вот скачет гонец от Мамеда-Муртазали-оглы с предупреждением, чтобы русские были осторожны, так как джамат в Старых Закаталах сегодня со всеми силами порешил напасть на фуражиров. И действительно, как бы в подтверждение этого известия, со стороны Катех донеслись глухие удары пушечных выстрелов.

В лагере ударили тревогу. Но едва войска стали в ружье, как Бучкиев прислал сказать, что лезгины сделали нападение на прикрытие, но были отбиты; особенно, по его словам, отличились при этом две тушинские сотни, которые без выстрела врезались в толпу, атаковавшую цепь, и почти всю ее изрубили. Тем не менее две роты егерей, еще не отдохнувшие с похода, высланы были на подкрепление Бучкиева, а между тем Стрекалов, предупрежденный уже Муртазали о намерении Гамзата, выставил батальон эриванцев с двумя орудиями и кахетинской милицией в сторону Старых Закатал, чтобы преградить путь главному скопищу.

Не успели карабинеры расположиться на позиции, как неприятель показался из леса и повел атаку, стараясь обойти наш левый фланг, чтобы прорваться к фуражирам. Дали знать в лагерь, откуда тотчас выслали на помощь еще батальон сорок второго полка. В эту-то минуту случилось происшествие, которое едва не повлекло за собой катастрофу почти такую же, какую испытали эриванцы 15 октября под Закаталами. Дело в том, что грузинская конница, сбитая сильным натиском лезгин, в беспорядке понеслась назад и смяла идущий к ней навстречу егерский батальон. Посреди общей сумятицы выручило всех хладнокровие и распорядительность графа Симонича; он успел с одной ротой броситься влево и, выбравшись на чистое место, образовал заслон, который на мгновение задержал неприятеля. Тогда, освобожденные от натиска, грузины рассыпались в стороны и дали простор батальону. Две головные роты, предводимые отважным Миклашевским, бросились в штыки и погнали неприятеля. В эту минуту прибыл Стрекалов с батальоном Грузинского полка, и прибыл очень кстати, потому что оправившиеся лезгины повели новую атаку. Из лагеря потребовали последний грузинский батальон, но он не успел еще прийти, как Миклашевский во главе трех рот вторично кинулся на неприятеля и разбил его наголову. Этим окончился бой 5 ноября; фуражиры возвратились в лагерь, а вслед за ними отошли и остальные батальоны. День этот стоил нам трех офицеров и ста тридцати пяти нижних чинов выбывшими из строя.

С этих пор наступает последний акт борьбы за обладание Закаталами.

После двухдневного отдыха Стрекалов заложил, наконец, редут на том самом месте, где была битва 15 октября и где сходились дороги от всех окрестных селений. В два дня укрепление было готово, вооружено и занято гарнизоном. Неприятель понял, что этот грозный редут предвещает ему безусловный голод, – и упал духом. Лезгины и без того давно уже кормились посменно, так как, с прибытием в наш лагерь значительного числа кавалерии, Гамзат не мог уже открыто добывать хлеб на равнине, а довольствовался тем, что приносили одиночные люди для небольшого числа своих товарищей. При таких условиях дальнейшая борьба становилась для лезгин немыслимой.

И Ших-Шабан, и Гамзат-бек поняли теперь, что близится час, когда нужно будет или пасть на развалинах закатальской башни, или бежать в горы с разбитой славой. Эти ли причины или другие, не известные никому соображения понудили их вступить в переговоры, и посредником был избран тот же Мамед-Муртазали Белоканский. Первый шаг к этому сделал Шабан, не только изъявивший личную покорность, но обещавший вывести из Закатал и распустить по домам тех лезгин, которых он привел из Дагестана. Стрекалов знал, что в неприятельском стане открылась большая эмиграция, и потому отвечал: «Пусть Шабан явится, но я даю ему право ходатайствовать только за себя, но никак не за мятежных джарцев». Сергеев сам ездил в Талы на свидание с Шабаном, и переговоры кончились тем, что Шабан действительно распустил свою партию, а сам явился в русский лагерь. С Гамзатом переговоры шли менее успешно, так как он требовал, чтобы вместе с ним получили прощение и джарцы; в этом ему отказали, и переговоры затянулись еще на несколько дней.

Между тем тревожные события в Персии заставляли Стрекалова как можно скорее покончить с Закаталами – и штурм старой крепости назначен был на 13 ноября. Но накануне этого дня Гамзат-бек, вместе со своим братом и небольшой свитой, явился в русский лагерь и объявил, что сдается безусловно, ходатайствуя только за своих лезгин, которые требовали свободного пропуска в горы. На это условие Стрекалов согласился, и так как сам Гамзат-бек уже не желал возвращаться назад в Закаталы, то для вывода партии, простиравшейся, как говорили, до трех тысяч человек, был послан один из приближенных Гамзата, некто Абдулла Согратлинский. Но к удивлению, Абдулла явился на другой день с известием, что партия выйдет не иначе как с самим Гамзат-беком, который только один может служить ручательством их безопасности. Тогда Стрекалов, оскорбленный недоверием лезгин, которые, будучи заперты, не имели другого выбора, кроме гибели или безусловного плена, а между тем еще предлагали условия, приказал остановить переговоры, а Шабана и Гамзат-бека объявил военнопленными. Оба они были арестованы и в тот же день отправлены в Тифлис за сильным конвоем. Мера эта вызвала ропот во всем Дагестане; но так или иначе, а горцы лишились двух способнейших своих предводителей, и Стрекалов не стал уже откладывать взятие Закатал. Штурм был назначен.

Разделенные на три колонны, войска ночью с 13 на 14 ноября направились по трем различным путям к одной и той же точке – закатальской башне. Средняя колонна, под начальством князя Дадиана, составленная из десяти рот Эриванского полка, карабагской конницы и четырех орудий, наступала по лощине на Старые Закаталы; левая, графа Симонича, шла со стороны Катех и состояла из четырех батальонов пехоты, грузинской милиции и шести орудий; правая, полковника Миклашевского, два батальона егерей, Шекинский конный полк и два единорога, – направилась по вьючным тропам за снеговой перевал, отделявший Закаталы от Тальского ущелья, чтобы атаковать неприятельскую позицию с тыла.

Утро было такое туманное, что войска подошли к Закаталам, не будучи замеченными. Бой загорелся в колонне графа Симонича, которая наткнулась почти в упор на неприятельскую позицию, ворвалась в селение, смяла неприятельские резервы и по следам бегущей толпы захватила закатальскую башню вместе с одним орудием. Бой уже шел по всему селению, когда подоспели эриванцы и, заняв все пространство от старой мечети до дома старшины Чанко-оглы, овладели стоявшим здесь неприятельским лагерем и тремя остальными орудиями. Выбитые из Закатал, горцы массой кинулись по горным тропам к Тальскому ущелью и там наткнулись на Миклашевского. Тогда толпа рассеялась в разные стороны, оставив в одном глухом, бездорожном овраге все свои семьи, рассчитывая, что русские не будут преследовать их в горы. Расчет этот оказался, однако же, не верен: войска действительно остановились, но хищные тушины, точно чутьем угадавшие добычу, разыскали несчастные семьи – и страшный овраг доверху завален был кровавыми трупами зарезанных жен и детей.

Так пали Закаталы, и свободе джаро-белоканских лезгин навсегда нанесен был смертельный удар.

Молва говорит, что после сдачи Гамзата джарцы не могли держаться и, конечно, положили бы оружие по первому серьезному требованию; но что Стрекалову нужно было взять Закаталы открытым приступом, чтобы на пролитой крови восстановить свою военную репутацию, сильно пошатнувшуюся после понесенного им поражения. Победа была легка – по крайней мере, падение твердыни, перед которой войска стояли более месяца, стоила нам трех человек убитыми и семнадцать ранеными.

Загнанные в холодные снеговые ущелья, джарцы просили пощады, и Стрекалов обещал им помилование, если они немедленно выдадут главных зачинщиков восстания. Действительно, через два дня джарские старшины Оден-оглы и Мамед-Вали-Чанко-оглы добровольно явились в русский лагерь с повинной головой и были арестованы. Джарцам тогда дали знать, что они могут выйти из гор, но уже без предварительного обещания им помилования. Джарцы подчинились и этому ограниченному снисхождению, но зато разоренный и обездоленный народ перенес всю силу своей ненависти на своих предводителей, и одного из них, Сулеймана-Нур-оглы, едва не закопал живого в землю – его отняли подоспевшие солдаты. Джары и Закаталы на глазах народа были сровнены с землей; прекрасные сады их пали под топорами солдат, а шелковичные и тутовые деревья пошли на выжигание угля.

Не считая более необходимым свое присутствие в области, Стрекалов 24 ноября возвратился в Тифлис; войска были распущены, но в новой крепости, на всякий случай, оставлены были еще по батальону от полков Грузинского и Эриванского.

 

С отъездом Стрекалова главное начальство в области снова перешло в руки Сергеева, который тотчас приступил к аресту главных коноводов и к освобождению ингелойцев. Но распоряжения эти были прерваны в самом начале новыми происшествиями. Буря народных страстей, вызванная несбыточными мечтами освобождения, не могла успокоиться сразу, несмотря даже и на закатальский погром. Едва только русские войска были распущены, как белоканцы приютили у себя партию глуходар, во главе которой находился известный дагестанский разбойник Халы-Магома, и отказались от выдачи нам аманатов. Пришлось предпринять новую экспедицию. Приближение двух батальонов заставило глуходар бежать, но жители покорились только тогда, когда Сергеев, потеряв терпение в бесплодных уговорах, приказал заковать в железо четырех старшин и трех почетных обывателей. Все это не вознаграждало нас, однако же, за бегство Халы-Магомы, который, отодвинувшись в горы, стал скликать к себе толпы удальцов, не хотевших примириться с мыслью, что ворота Кахетии для них навсегда закрылись. Первым на призыв его явился старый Бегай, и толпа, приведенная им под сенью четырех значков, послужила ядром нового ополчения. Сергеев имел об этом подробные сведения через Муртазали, но считал их невероятными, так как глубокий снег, заваливший горные проходы, исключал всякую возможность какого-либо вторжения. А между тем в Джармут подходили все новые и новые партии; прибыл наконец и богазский старшина Аличула-Магома, который принял формировавшееся скопище под свое начальство. В то же время за Богазским хребтом собирали партию дети Бегая и вместе с ними знаменитый белад верховий Чантыаргунского района – Алдам. На плоскости также было неспокойно: жители селения Цаблуани, лежавшего верстах в пяти за Белоканами, бежали в горы, вслед за своим старшиной Джан-Вали, и присоединились к скопищу. Бежали туда и джарцы, и катехцы.

18 декабря скопище Аличулы уже спустилось с гор и вступило в наши пределы. Одна партия отправилась в селение Гавазы для захвата анцухского пристава князя Вачнадзе; другая стала на дороге к Закаталам, чтобы преградить дорогу нашим войскам, а третья, при которой находился сам Аличула, – заняла Цаблуани. В Белоканы явились посланные с требованием, чтобы Муртазали дал в аманаты своих сыновей. Но когда Муртазали, вместо ответа, собрал шестьсот своих односельцев и расположил их возле своего дома, суровый Аличула в ту же ночь с целым скопищем нагрянул на Белоканы, и люди, которым Муртазали доверил защиту себя и своей семьи, позорно бежали при первом его появлении. Очутившись лицом к лицу с трехтысячной партией, верный нам старшина, все еще рассчитывавший, что ему дадут помощь из редута, заперся в крепкой башне, находившейся в его дворе, и решил защищаться до последней возможности. Но Аличула не захотел даже тратить пороха, а тем более крови своих сподвижников: он просто приказал обложить башню хворостом и поджечь его со всех сторон. Громадным костром вспыхнул наваленный валежник, и когда раскалившиеся стены дали трещины, и огонь проник во внутренность жилища, башня рухнула, и под ее развалинами погибли в пламени и сам Муртазали, и все его семейство. В редуте явственно слышали выстрелы и видели широкое зарево, стоявшее над селением, но помощи не дали «по случаю ночного времени и неизвестности о числе неприятеля».

Между тем скопище расположилось в Белоканах как дома, а на следующий день было усилено еще новыми партиями, прибывшими из Дагестана. Эти партии, с пятнадцатью распущенными знаменами, дерзко прошли под пушечными выстрелами из русского редута и с дикой песней «Ля-илляхи-иль-Аллах» соединились с Аличулой. Теперь наступила минута, когда осада грозила уже самому Белоканскому форту, и с высоких валов его можно было наблюдать, как конные партии, рыская по окрестным селениям, сгоняли к Белоканам длинные ряды арб, нагруженных всевозможными осадными принадлежностями. Аличула, очевидно, торопился взятием форта; но русские войска с двух сторон, от Закатал и Царских Колодцев, уже двигались на помощь к атакованному гарнизону. 22 декабря оба отряда соединились под Белоканами и начался последний акт длинной и кровавой драмы 1830 года. К вечеру, после жестокого боя, половина селения перешла в наши руки; но в другой упорно еще держались лезгины, и выбить их оказывалось нам не под силу. Так наступила длинная декабрьская ночь. Густой, холодный туман темной пеленой прикрыл обе враждебные стороны и прекратил ожесточенную схватку. После страшной битвы вдруг наступила мертвая тишина – предвестница новой бури, готовой разразиться с первым лучом восходящего солнца. Но в глухую полночь неприятель снялся с позиции и вместе со всеми жителями вышел из деревни так тихо, что у нас заметили его отступление только с рассветом, когда Белоканы уже опустели.

Этим эпизодом и закончились тревожные события 1830 года в Джаро-Белоканской области.

Паскевич, получив донесение о поражении Аличулы, не мог, однако же, постигнуть, каким образом горцы могли отступить безнаказанно, а жители удалиться в леса, и главное: как они могли вывезти имущество, когда селение взято было приступом? Он справедливо заключил из этого, что преследования или не было вовсе, или оно было слабо, и потому писал в своем предписании к Сергееву, чтобы на будущее время отнюдь не ограничиваться рассеянием скопищ, а преследовать их до последней возможности, «ибо, – как говорит он, – не стоит вовсе разбивать неприятеля и подвергать потерям наши войска, когда мы сами не пользуемся плодами победы». Он даже не верил донесению Сергеева, чтобы лезгины могли потерять восемьсот человек, и впоследствии поручил его преемнику секретно удостовериться в настоящей потере неприятеля.

Недовольный действиями Сергеева, Паскевич отозвал его из Закатал, а начальником Джаро-Белоканской области назначил на место его генерал-лейтенанта барона Розена.

Новый начальник области прибыл в Царские Колодцы 24 декабря, и первая обнародованная им прокламация заключала в себе акт об освобождении ингелойцев. «Каждый из лезгин, – гласила прокламация, – имевший до сих пор какую-нибудь власть над ингелойцами и ениселями, лишается отныне таковой навсегда, и племена сии впредь должны вносить в казну все подати, какие платили они до сего времени лезгинам». Этот важный исторический акт был обнародован 25 декабря, и с ним воспрянула к жизни от глубокой трехвековой летаргии та часть омусульманившейся Грузии, которая так долго томилась в непробудном рабстве.

В таком положении застает Джаро-Белоканскую область 1831 год, начинающий собой новую эпоху Кавказской войны.

Для полноты описанных событий остается сказать еще несколько слов о положении дел в соседней провинции, составлявшей некогда один из гезов вольного джаро-белоканского общества.

Мы уже знаем, что рядом с Джаро-Белоканской областью, между ней и Нухинской провинцией, в нагорной долине реки Гиш и притока ее Курмука, было расположено лезгинское владение, отличавшееся от других джарских обществ тем, что оно имело своих наследственных владетелей. Оно вело свое начало с конца XVI столетия, когда Шах-Аббас, в видах ослабления Грузии, образовал здесь особое султанство и передал его некоему ренегату Али, по имени которого оно и стало называться Али-султанством. Русские из этого названия сделали имя Ели-су, как стали называть и самую речку Гиш. Елисуйские султаны своей осторожностью и предупредительностью сумели сохранить свою власть до времени повествуемых событий, как в среде своих подданных, стремившихся к такой же социальной свободе, какую имели джарцы, так и в ряду наших мусульманских провинций.

1830 год начался в Елисуйском султанстве печальным событием: 9 января скончался старый владетель Ахмет-султан, современник князя Цицианова, первый из елисуйских султанов, признавший над собой главенство России. В мусульманских странах право наследства переходит не по первородству от отца к сыну, а по старшинству в роде – от старшего брата к младшему, и только в случае неимения брата сын может наследовать отцу, да и то только в том случае, если он рожден от законной жены равного происхождения. Покойный султан не имел братьев, а потому законным наследником являлся старший сын его, Имрам-ага; но это был человек слабый, не имеющий собственной воли, способный попасть под какое угодно влияние. К тому же он был женат на дочери Хамед-бека, убитого в деле с русскими, и находился во враждебных отношениях к казикумыкскому дому. Последнее обстоятельство не могло не породить массу затруднений, так как дружеские связи с казикумыкскими ханами обусловливались тем, что елисуйцы в летнее время пасли свои стада в Казикумыке. Все это сознавал сам покойный султан и во время своих отлучек поручал управление страной второму сыну, Мусса-аге, человеку хороших правил и преданному России. Это же остановило на нем и выбор Паскевича. Нарушение первородства не вызвало в народе никакого неудовольствия, потому что елисуйские султаны редко наследовали по праву, а назначение их зависело чаще всего от влияния сильных соседей или от местного джамата, голоса которого также приобретались деньгами или склонялись силой оружия. Народ давно привык к подобному порядку вещей и подчинялся ему беспрекословно.

Мусса-ага правил страной недолго, но успел оказать крупные услуги русскому правительству, удержав спокойствие в своем султанстве в то смутное время, когда соседняя с ним Джаро-Белоканская область была объята пожаром восстания. Елисуйцы не только исполняли все указания Сергеева, но высказывали не раз случаи замечательного самопожертвования при исполнении обязанностей, которые требовались от них во имя русского дела. Был, например, такого рода случай. Во время открытия управления Джаро-Белоканской областью, в Елисуйском султанстве появился беглец из Шекинской провинции, лезгин Мустафа-Кадано-оглы, известный своими разбоями. Можно было полагать, что его появление имело какую-либо тайную связь с происками Шабана или Гамзат-бека, а потому Сергеев потребовал немедленной его поимки. Мусса-ага послал за ним четырех своих есаулов, приказав им доставить Кадано живого или мертвого. Беглец был настигнут в деревне Бабурле, по дороге в Нуху, но, запершись в сакле, защищался с такой отвагой, что из четырех есаулов трое пали под его ударами, и только последний убил его самого и захватил в плен его товарища.

К общему сожалению, Мусса-ага, еще молодой и полный жизненных сил, скончался после кратковременной болезни 25 сентября 1830 года. Ему наследовал брат его, знаменитый Даниель-бек, человек умный, храбрый, с твердой волей, – человек, которому суждено было играть крупную роль в дальнейших перипетиях нашей борьбы с мюридизмом, но уже не в качестве елисуйского султана, а в качестве одного из ближайших советников и пособников дагестанского имама и тестя своего – Шамиля.

Назад: XVI. НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА ВЗЯТЬ СТАРЫЕ ЗАКАТАЛЫ
Дальше: XVIII. ЧЕЧНЯ ПОСЛЕ ЕРМОЛОВА

Махмуд
Красочно сочинил автор. Особенно то, что "бой шел вокруг Эльбруса"...
Махмуд
Килар Хачиров (ваш Киляр) такой же кабардинец как вы японец.
Казбек
какой грамотный Махмуд пишет в комментариях.
славик
махмуду.килар конечно был карачай или балкарец..по ошибке.на выпушенной тогда чугунной плите написали кабардинец килар хаширов.все знают что адам был балкарец. по балкарски человек.а ермолов воевал с балкарцами путая их с кабардинцами.да..нарты тоже балкарцы.да шотландцы то же от балкарцев-горцы же.