Азиатские ополчения, легко уступающие победу, еще с большей легкостью возникают, так сказать, из своих развалин. И легковерие умов, и общий воинственный склад жизни восточных народов, и, наконец, самая пылкость их и прирожденная храбрость – все служит могущественным двигателем для того, чтобы в несколько дней явилась сильная и хорошо вооруженная армия там, где ее вовсе не было. Так в Азии было всегда, так было и теперь, когда Паскевич силой обстоятельств вынужден был отказаться от Трапезундского похода и возвратился в Арзерум.

Подобно волнам, стремящимся залить след пронесшегося корабля, лазы со всех сторон спешили на путь отступления Паскевича и как бы заметали следы грозного нашествия русского войска. Но главнокомандующий был убежден, что позднее время года не позволит им начать военных действий, и мало-помалу стал распускать войска на зимние квартиры. Последнее обстоятельство, в связи с неудачной экспедицией Сакена и возвращением самого Паскевича, пробудило в неприятеле новые надежды и дало повод к различным толкам и слухам. Из края в край быстро пронеслась весть, что русские оставляют Арзерум, и общим отголоском было единодушное мнение, что пришел час, когда мусульмане должны восстать поголовно и, прикрытые победным знаменем пророка, исторгнуть наконец этот губительный меч, ниспосланный на них, как небесная кара, из рук страшных гяуров.

Воодушевлению народа много способствовал и удачный выбор нового сераскира, отличавшегося не только военными дарованиями, а, что еще было важно, твердой, настойчивой волей. Сам уроженец Трапезундского пашалыка, он принадлежал к воинственному племени лазов и сумел приобрести огромное влияние на своих соотчичей, которые целыми селениями и городами шли под его знамена. Его обаяние распространилось и на соседний Муш, и на далекий Ван, и целые толпы курдов ринулись на занятые русскими земли. Начальники разнородных племен, дотоле несогласные в своих политических взглядах, теперь соединялись и действовали единодушно. Куртинцы, лазы, аджарцы, кобулетцы были заодно. Между тем из остатков разбитых войск быстро формировалась регулярная армия, общую численность которой полагали в восемнадцать тысяч пехоты и конницы. Сильные авангарды, выдвинутые к стороне Арзерума, занимали Бейбурт и Килкит-Чифтлик, а главные силы стояли в Гюмюш-Хане, поджидая артиллерию, которую везли из Константинополя морем.

Первые сведения о сборах неприятеля главнокомандующий получил 9 сентября, когда русский корпус был сгруппирован возле Арзерума. Главные силы его стояли в самом городе: на двух главнейших путях к Трапезунду расположились авангарды Муравьева и князя Голицына, а для связи между ними, несколько сзади, стоял особый небольшой отряд из двух батальонов пехоты и полка кавалерии при двух конных орудиях. Деревня Кюли, прикрывающая Арзерум с юга, также была занята одним батальоном.

Пользуясь временным затишьем, Паскевич спешил заготовить на зиму продовольствие и потому для сбора реквизиционного хлеба отправил в покорный нам Терджанский санджак особую колонну из шести рот сорок второго егерского полка при четырех орудиях под командой полковника Миклашевского. Но Терджанский санджак был уже занят неприятелем. Здесь собрались делибаши, гайты, курды и арнауты, к которым присоединились и местные жители, под предводительством изгнанного нами правителя санджака, Махмуд-бека. Таким образом, составилось скопище в пять-шесть тысяч человек, и 10 сентября слабый отряд Миклашевского неожиданно был атакован на пути к деревне Пекеридж. На помощь к Миклашевскому быстро прибыл из Аш-Калы Муравьев с гренадерской бригадой, и турки отступили. Войска заняли Пекеридж и преследовали неприятеля до самой деревни Пун, издавна служившей резиденцией терджанских правителей. Селение было взято и дом Махмуд-бека разрушен до основания. В это время пронесся слух, что сам сераскир со всеми силами идет на Аш-Калу, с целью прорваться к Арзеруму, и Муравьев со своей бригадой вынужден был спешить назад, чтобы заградить неприятелю путь. Махмуд-бек тотчас же воспользовался удобной минутой, потеснил бывший перед ним слабый передовой отряд и занял 15 сентября опять Пекеридж. Миклашевский в ту же ночь сделал на него нападение, снова овладел селением и взял у неприятеля знамя. Но на рассвете шесть тысяч турок уже стояли вокруг Пекериджа, отрезав Миклашевскому все пути к отступлению, и отряд очутился в блокаде. Опять на выручку явился Муравьев, и, под его покровительством, егеря отошли в Аш-Калу. Таким образом, задача отряда – сбор реквизиционного хлеба – не была исполнена. Но о реквизициях теперь уже нечего было и думать.

20 сентября Паскевич получил известие, что султан прислал настоятельный фирман, требовавший овладеть Арзерумом, и что артиллерия, которую ждали в Гюмюш-Хане, прибыла из Константинополя. Во всех турецких лагерях шли деятельные приготовления к походу. Сам сераскир переехал в Бейбурт, чтобы быть ближе к начинающимся военным действиям. Его прокламации, обращенные к жителям, читались в городах и селах, в мечетях и на площадях; а между тем делибаши стали появляться уже под самым Мегмансуром, где стоял авангард князя Голицына.

Это необыкновенное возбуждение турок заставило Паскевича отказаться от намерения распустить войска на зимние квартиры. Нужно было, напротив, воспользоваться сбором их, чтобы разрушить замыслы неприятеля, иначе подобное положение дел не могло обещать спокойствия в завоеванном крае и для охраны Арзерума пришлось бы оставить почти весь действующий корпус. Пример Ахалцихе, осажденного в глубокую зиму, научил Паскевича быть осторожным и не слишком доверяться затишью зимних квартир.

Не теряя времени, главнокомандующий решился сам открыть наступательные действия и начать их вторичным походом к Бейбурту. Сборы к выступлению, конечно, тотчас же были замечены, и гонцы поскакали к сераскиру с известием, что русские уходят. Все мысли были настроены так, что другого исхода никто не хотел допустить, и тем полнее было разочарование, когда увидели, что русские идут не назад, а прямо к Бейбурту. Все замерло в тревожном ожидании: что будет?

Между тем, выступив из Арзерума и имея во главе Мегмансурский отряд князя Голицына, главные силы 26 сентября прибыли в Мис-Майдан, как турки называют медные заводы, лежащие в двух часах пути от Бейбурта. Здесь присоединился к ним Муравьев, пришедший от Аш-Калы со своей гренадерской бригадой. Он встретил на дороге большой купеческий караван, следовавший в Персию, под прикрытием турецкого конвоя, и привел его с собой к Паскевичу. Главнокомандующий сам допрашивал пленных, но показания их были настолько противоречивы, что основываться на них не было никакой возможности; одни говорили, что в Бейбурте находится не более пяти тысяч войск и при них три небольшие пушки на арбах; другие утверждали, напротив, что неприятель имеет не менее пятнадцати тысяч и десять больших медных орудий. Ни угрозами, ни деньгами нельзя было выпытать истины. Все, что они показывали согласно, – это то, что Бейбурт обнесен новыми шанцами и имеет несколько батарей, окопанных глубокими рвами.

В три часа пополудни войска поднялись с привала и двинулись вперед по левому берегу реки Чорох; на правую сторону переброшен был только Нижегородский драгунский полк да конница гайты, под общим начальством князя Голицына. Скоро там завязалась перестрелка, не умолкавшая уже до самого Бейбурта и достойная внимания тем, что здесь в первый раз конница гайта и дели сражалась со своими единоземцами. Но вот наконец и Бейбурт. Верстах в шести от города, там, где ущелье делает крутой поворот и суживается меньше чем на ружейный выстрел, виднелась неприятельская конница, приблизительно из тысячи всадников; за нею на вершине широкого хребта стояло по пятьсот человек пехоты. Были уже осенние сумерки, когда Паскевич, опередив войска, прибыл к авангарду. Он тотчас выдвинул вперед шесть конных орудий и приказал очистить ущелье. Не имея артиллерии, турки не могли удержаться и стали отступать по гребню высот. Паскевич поднялся на горы и, осмотрев передовые укрепления, приказал прекратить бесполезную перестрелку. Войска стали бивуаком на левом берегу Чороха. Неприятель, очевидно, не имел намерения оставлять Бейбурт, считая себя достаточно сильным, чтобы выдержать натиск русского корпуса. Всю ночь на правом берегу Чороха, по вершинам гор и вокруг турецких окопов горели большие огни. В полночь возвратились наши разъезды и привели с собой несколько армян из ближних деревень. Все они показывали согласно, что в Бейбурте находится двенадцать тысяч войска при шести орудиях и что сильный отряд, под личным начальством сераскира, идет сюда же из Балахора.

Любопытно заметить, что в ту же ночь и те же сведения были сообщены Паскевичу двумя секретными письмами: одно было от офского бека, назначенного нами некогда бейбуртским комендантом, другое от жены Осман-паши, командовавшего в Бейбурте войсками. Не зная, чему приписать подобный поступок со стороны женщины, пользовавшейся в своем кругу таким высоким положением, главнокомандующий, конечно, усомнился бы в верности доставленных ею известий, если бы они не подтверждали все то же, что говорили ему армяне и писал офский бек.

Тогда главнокомандующий решил атаковать Бейбурт на рассвете 27 сентября, чтобы предупредить соединение двух турецких корпусов, и на решение военного совета предложил вопрос, с какой стороны повести атаку. Большинство голосов высказалось за наступление с фронта; но Паскевич решил бросить свои сообщения с Арзерумом и, обойдя неприятеля слева, стать на западных высотах. К этому побуждало его, во-первых, желание избежать больших потерь в людях, которые неминуемо были бы при атаке с фронта, и, во-вторых, отрезать этим движением неприятелю путь к отступлению и истребить его совершенно. Отвергнув мнение военного совета, главнокомандующий взял исполнение этого маневра на личную ответственность и в пятом часу утра, в густой предрассветной мгле, повел войска обходной дорогой.

Казачьи полки Карпова, Фомина и второй сборный линейный шли в авангарде, под командой генерала Сергеева. Грузинский полк и две роты егерей с двенадцатью орудиями – в первой линии; Херсонский полк – во второй; сводная кавалерийская бригада, отборная сотня татар и конница гайты, при шести орудиях – в третьей; за ними двигался резерв – полки: Эриванский карабинерный, Ширванский пехотный и первый конно-мусульманский с двенадцатью орудиями.

Обходная дорога была крайне неудобна; войска следовали по ней узким фронтом; артиллерия едва двигалась в одно орудие, и потому вся колонна растянулась так, что, когда голова авангарда уже приближалась к городским высотам, хвост отряда только что начинал вытягиваться с места. Неприятель, следивший за нашим движением с высот правого берега, легко мог воспользоваться этим невыгодным для нас положением, а потому, чтобы не допустить его атаковать войска на походе, Паскевич с Эриванским полком остался при входе в ущелье, выжидая, пока колонна стянется. А впереди между тем уже шла перестрелка. Турки вышли из Бейбурта и в трех верстах от города атаковали наш авангард. Сергееву тотчас послано было приказание не завязывать дела. Но пока посланный пробирался по горным тропам, объезжая дорогу, сплошь заставленную войсками, Сергеев уже начал атаку. В первый раз шли в битву сборные сотни второго линейного полка, но их превосходный нравственный дух и соревнование с донцами возместили малочисленность авангарда. Громадная толпа неприятеля была опрокинута, и линейцы ворвались в подгорную деревушку. Но тут им пришлось выдержать новый упорный бой со свежими силами. Неприятельская пехота, спустившись с высот, бросилась отнимать деревню. Новая атака – и казаки на плечах бегущих вскочили на высоты, командовавшие городом. Паскевич тотчас двинул гренадер, чтобы удержать отнятую казаками позицию. Но пока они шли, турки в третий раз атаковали Сергеева. Казаки с трудом, но держались, а между тем подоспела вся гренадерская бригада и окончательно утвердилась на спорной позиции. Перед нами открылась теперь вся окрестность Бейбурта, и ни одно движение неприятеля ни в городе, ни в окопах не могло укрыться.

Самый Бейбурт ютился в глубокой долине Чороха. Древняя крепость его теперь лежала в развалинах, взорванная во время первого Бейбуртского похода, и вся оборона города заключалась только в его крепкой местности. Со всех сторон вплотную придвинулись к нему высокие и крутые горы. На восток за ними лежал Испирский санджак, на север – Хартская равнина, памятная смертью храброго Бурцева и разгромом турецких полчищ, в отмщение за эту смерть, победоносным русским вождем. Река Чорох, обтекая город с трех сторон и разрывая северный кряж глубоким ущельем, несет свои воды через ту же равнину к далекому Черному морю. На левом берегу реки, тотчас по выходе из города, на скалистом и длинном кряже раскинулось старое турецкое кладбище, и мимо него из Бейбурта на тот же Харт идет большая дорога. Окруженный со всех сторон завалами и шанцами, Бейбурт был усилен на западном фасе, против которого стоял Паскевич, еще двумя батареями. Так же, впереди правого фланга русских войск, стоял укрепленный лагерь, прикрытый двумя редутами; старое кладбище тоже занято было батареей.

Между тем неприятель, сбитый нами с высот, остановился в версте перед городом, откуда стали подходить к нему подкрепления и число неприятельских войск возросло до пяти тысяч пехоты и конницы при двух орудиях. Ошибка неприятеля, решившегося выйти из своих укреплений в поле, не укрылась от Паскевича. «Чем более усиливались они в этом месте, – говорит он, – тем вернее видел я возможность овладеть городом, ибо, опрокинув их на собственные укрепления, мы могли вместе с ними ворваться в шанцы». И вот, выждав время, когда неприятель, подвигаясь к нам все ближе и ближе, занял наконец высоты, отделявшиеся от нашей позиции одной глубокой лощиной, Паскевич подал сигнал к наступлению. Гренадерская бригада Муравьева начала атаку; непосредственно за ней следовали Нижегородский драгунский и Сводный уланский полки, а вся иррегулярная конница, под общей командой генерала Сергеева, двинулась влево, чтобы, заняв все пути, ведущие на север, отбросить неприятеля, в случае потери им Бейбурта, в Испирский санджак, то есть в сторону совершенно противоположную Трапезунду.

Пехота наступала линия за линией. Когда Грузинский полк начал спускаться в лощину, Херсонский со всей артиллерией подвинулся на самый край спуска и через головы атакующих открыл по неприятелю учащенный огонь. Под его прикрытием грузинцы прошли лощину и без выстрела бросились бегом на противоположную высоту. Неприятель не выдержал этого безмолвного удара и быстро откинулся на следующий гребень. Там была та же лощина, и повторился тот же маневр: грузинцы переходили овраг, херсонцы, занимая их место, громили неприятеля. Турки, теснимые с одной высоты на другую, не выдержали наконец этого дружного наступления и обратились в бегство. Теперь они заботились о том, чтобы скорее вскочить в свои шанцы, и густые толпы их заслонили собой всю линию укреплений. Неприятельский огонь оборвался. В это самое время из-за фланга нашей пехоты на полных рысях вынеслась кавалерийская бригада князя Голицына. Минута была самая решительная. Уланы с места во весь опор пустились за кавалерией, отбили ее от города и погнали по направлению к Чорохскому ущелью. На долю нижегородцев выпала еще более трудная и славная работа. Вот что рассказывают об этом участники Бейбуртского боя.

Едва полк, под командой полковника князя Андроникова, выдвинулся в колоннах к атаке, как перед ним лицом к лицу очутилась свежая неприятельская конница, заслонившая собою бегущих. Обе конные массы приостановились и в безмолвном созерцании как бы измеряли силы друг друга. Но вот турецкий офицер, отделившись от цепи фланкеров, подскочил в упор к драгунскому фронту и выстрелил из пистолета. В это мгновение стоявший перед первым взводом первого эскадрона поручик князь Язон Чавчавадзе кинулся на него с обнаженной шашкой. Офицер стал уходить, Чавчавадзе насел на него вплотную. Видя, что оба они уже подскакивают к турецким линиям и что Чавчавадзе не остановится, весь первый взвод без приказания ринулся за своим командиром; за взводом пустился весь первый эскадрон, за первым второй – и через мгновение все шесть эскадронов бешено несли на турецкие окопы. Конница, стоявшая перед ними, была сметена, и драгуны врезались в бегущую пехоту. А между тем Язон Чавчавадзе и его противник скакали все дальше и дальше. Вот уже перед ними и грозная линия батарей и редутов. Турецкий офицер вскочил в укрепление. Чавчавадзе дал шпоры коню и, перелетев ров и высокий бруствер, очутился там же и посреди изумленных турок наконец настиг и изрубил противника. Как раз в эту минуту принеслись и драгуны. Полковник князь Андроников вместе с дивизионом ринулся на батарею – и через мгновение уже сидел на пушках. Два орудия сразу попали в руки драгун; одно из них было заряжено картечью. Тогда другой Чавчавадзе (Роман) спрыгнул с коня и, повернув орудие, сам сделал из него последний картечный выстрел по бегущим туркам.

Такое же славное участие приняли в битве и остальные эскадроны. Второй дивизион капитана Гринфельда, принявший несколько влево, вскочил на другую батарею и, изрубив прислугу, также овладел орудием; в то же время третий дивизион, под командой майора князя Баратова, оставляя за собой широкий кровавый след в рядах турецкой пехоты, пронесся через весь укрепленный лагерь и вырвал его из рук неприятеля, вместе с двумя редутами. Ни ружейный, ни пушечный огонь, ни рвы, ни укрепленные шанцы – ничто не остановило храбрых драгун. Они устремились в улицы города и захватили еще одно орудие. Таким образом, не прошло десяти минут от начала атаки, как вся линия городских укреплений с редутами и батареями пала под ударом шести эскадронов драгун – подвиг, достойный исторической славы нижегородцев! Елизаветполем они начали персидскую войну и Бейбуртом окончили турецкую.

Бой на улицах города продолжался недолго. Неприятель разделился на части: одни засели в домах, другие бежали к стороне Испира, за ними пошли драгуны и двинулась гренадерская бригада с десятью орудиями. В то же время Ширванский полк получил приказание очистить город и пошел штурмовать саклю за саклей. Здесь в кровавом бою ширванцы отняли три знамени – и несколько домов, взятых ими на штыки, воскресили в памяти жителей все ужасы ахалцихского приступа. Под развалинами горевших домов гибли и правые и виноватые, и во-оруженные лазы и безоружные жители. Картина погрома и истребления была так ужасна, что паника охватила самых неустрашимых воинов. Все бросились бежать, и толпа разделилась: одни стремились на север в Чорохское ущелье; другие – влево на дорогу к Харту. Но гибель ждала их повсюду. Те, которые искали спасения в ущелье, попали на отряд Сергеева и в ужасе бежали назад к городскому предместью; те, которые вышли на Харт, столкнулись с целым уланским полком, скакавшим за турецкой конницей, и полуэскадрон белогородцев, со штабс-ротмистром Юзефовичем, первый заметивший неприятеля, преградил ему дорогу. Турки открыли огонь. Тогда полковник Анреп приказал первым двум эскадронам продолжать преследование, а второй дивизион повернул на пехоту. Юзефович со своими белогородцами врезался в ряды противника, взял знамя – и неприятель бросился назад, стараясь пробраться окраиной города к Чорохскому ущелью. Но оттуда уже бежали другие толпы, гонимые казаками, и вся эта обезумевшая от страха масса ринулась к мосту, чтобы перейти на правый берег Чороха и бежать к Испиру. Все перемешались вместе, все спешили уйти, и в этой общей давке сотни несчастных, срываясь с моста, гибли в волнах сердитого Чороха.

В этот момент прискакал сюда первый дивизион улан, под командой майора Парадовского. Тогда чувство самосохранения пересилило страх, и толпа из четырех тысяч человек, не успевшая переправиться, кинулась на кладбище и засела за каменной оградой и частыми могильными памятниками. Высокая ограда, замкнутая тяжелыми воротами, не допускала мысли ворваться на конях, а терять время в ожидании пехоты было нельзя. Парадовский спешил улан и повел их в пики. В это мгновение явился сюда же и полковник Анреп со вторым дивизионом. Он обскакал кладбище и, также спешившись, ударил в пики с другой стороны. Командир второго дивизиона ротмистр Серпуховского уланского полка Хандаков пошел во главе своих эскадронов. Это был старый кавказский ветеран, помнивший еще времена Глазенапа, Булгакова и Портнягина. Он служил на Кавказской линии в том же Серпуховском полку, когда тот еще назывался Таганрогским драгунским, и теперь ему предстояло воскресить в памяти старых улан кровавые булгаковские и портнягинские штурмы. И действительно, подвиг вышел незаурядный. Триста – четыреста улан схватились с тысячами турок, доведенных до отчаяния безвыходностью своего положения. Дивизион Ханакова в жестокой свалке отбил орудие, действовавшее картечью, Парадовский выбил неприятеля из-за гробниц и выхватил из рук турок два знамени. Сто человек защитников было переколото, двести двадцать сложили оружие и были взяты в плен; остальные бежали и укрылись опять в садах и жилищах заречного форштадта. Штурмовать предместье уланам было уже не под силу. Но тут подоспел подполковник Поляков с двумя казачьими орудиями, а вслед за тем и весь Эриванский полк, отправленный Паскевичем на подкрепление к уланам. Держаться долго в заречном форштадте турки не могли. Бросив сады, они искали спасения на Испирской дороге, пробираясь туда горными тропами. Уланы, карабинерный полк и весь отряд Сергеева преследовали их по пятам.

А между тем на той же дороге, только далеко впереди них, гибла другая толпа, бежавшая сюда же непосредственно из самого Бейбурта. Драгуны, конвой главнокомандующего, гренадерские полки Муравьева – все двигалось по ее следам и, пользуясь каждой площадкой, попадавшейся в этой едва проходимой местности, провожало бегущих ружейным огнем и картечью. К сожалению, картечь поражала без разбора всех, и вместе с лазами ложились целые семьи бейбуртских обывателей. Около деревни Дадузар неприятель был наконец настигнут; часть лазов, пытавшаяся сопротивляться, была истреблена штыками; остальные разбились на части: одни бросились опять по Испирской дороге, где их преследовали драгуны и конвой главнокомандующего; другие вскочили на высокий утес Егры-Гаут, висевший над страшным обрывом, и были окружены гренадерами.

Сюда-то, к Егры-Гауту, бежали теперь и остатки толпы, разбитой уланами. Но они не успели взобраться на утес, как были настигнуты русской конницей, и, прижатые в глубоком овраге, к подножию скалы, выкинули парламентерский флаг. Начались переговоры о сдаче.

Между тем Паскевич, не получая в Бейбурте никаких известий об успехе преследования, послал начальника штаба генерал-майора Жуковского принять начальство над всеми передовыми войсками. Жуковский приехал на Егры-Гаут в ту минуту, когда гренадерская бригада уже обложила лазов на гребне, а внизу велись переговоры. Не зная о последних, а может быть, желая покончить все одним решительным ударом, он приказал батальону Херсонского полка овладеть утесом. Херсонцы двинулись, но после жаркой схватки были сброшены вниз, и храбрый майор Шагубатов пал во главе своего батальона. Жуковский приказал повторить атаку. Капитан Беляев, устроив батальон, снова повел его на приступ. На этот раз прапорщик Мерецкий первый прорвался через окопы и взял собственноручно неприятельское знамя; но лазы, не имевшие пути к отступлению, дрались отчаянно, и гренадеры вторично были отбиты. Тогда начальник штаба выдвинул вперед орудие, и под его прикрытием уже Грузинский полк овладел наконец утесом. Часть неприятеля была истреблена, остальные забраны в плен.

Внезапная атака Егры-Гаута прервала переговоры и в нижнем отряде: встревоженные лазы, опасаясь, что им грозит гибель, вновь открыли огонь. Но Сергеев разгадал их мысль и, избегая напрасной потери, благоразумно уклонился от боя; он принял выжидательное положение, и когда Егры-Гаут был взят, лазы сами бросили оружие.

Было уже четыре часа пополудни. Глухие раскаты выстрелов доносились только еще с Испирской дороги, но и там они скоро замолкли. Драгуны и линейные казаки, преследовавшие лазов около пятнадцати верст, вернулись назад уже в сумерках. Перед ними гнали более сотни пленных и везли отбитое знамя. Его взял Волжского полка сотник Чуксеев.

Трофеями победы было двенадцать знамен, шесть полевых орудий и тысяча двести семьдесят пленных. Потеря русского корпуса состояла из десяти офицеров и ста нижних чинов.

Когда на следующий день Паскевич благодарил Нижегородский полк за его блистательную атаку, он обратился к князю Андроникову, прося назвать ему офицера, который на белой лошади первый на глазах русского корпуса перескочил через окопы. Ему представили князя Чавчавадзе. Главнокомандующий нашел его подвиг достойным Георгиевского креста. Но георгиевские кресты за Бейбурт получили только Сводного уланского полка ротмистр Хандаков и Нижегородского князь Андроников и капитан Гринфельд. Представлен был к тому же кресту командир первого дивизиона майор Марков, но не получил его, как состоявший «под непосредственной командой полкового командира, который сам повел дивизион в атаку». Князь Чавчавадзе также взамен Георгия получил орден Святой Анны 2-й степени, что, в поручьичьем чине, представляло в то время случай едва ли не единственный.

Чтобы дорисовать картину военных действий, остается прибавить, что во время бейбуртского погрома сераскир находился в шести или семи верстах от города. Его пикеты уже выказывались по гребню Северных высот, и действуй он энергичнее, дело, быть может, и приняло бы иной оборот, так как русские войска были уже в расходе и под рукой у Паскевича оставался только Ширванский полк. Но сераскир, увидев страшную гибель Бейбурта, предпочел отступить к Балахору. Недостойное поведение его вызвало всеобщее негодование, тем более что, как оказалось впоследствии, он накануне имел уже официальное известие о заключении мира и скрыл его единственно из собственных видов. Еще большего осуждения заслуживал Осман-паша, командовавший войсками в Бейбурте, который не только не предупредил семейства жителей об опасности, но даже, по каким-то непонятным расчетам, удержал их в городе. Обыватели застигнуты были штурмом врасплох и вместе с лазами испытали одинаково горькую участь.

Страшную картину представляла темная осенняя ночь с 27 на 28 сентября. Бейбурт был зажжен со всех сторон. Яркое пламя пожара, то отражаясь в быстрых волнах Чороха, то взметаясь тысячами искр, в густом дыму поднималось к небу и багровым светом озаряло скалы окрестных гор. В городе слышался гул и треск разрушающихся зданий.

Пожар не тушили, «и через два дня, – говорит очевидец, – само всесокрушающее время могло бы написать на развалинах Бейбурта: «fait» (был) – ни точки более».

Бейбурт был разрушен до основания, и несчастные жители его рассеялись по окрестным селам.

С рассветом следующего дня Паскевич уже готовился идти на сераскира, как в ту же ночь прискакал из Трапезунда курьер с депешами. Пришло известие о заключении мира.

Турецкая война окончилась. Смолк на полях гром пушек, но окровавленный меч русских бойцов не надолго успокоился в ножнах своих – предстояла Кавказская война.