Еще не замолкли громы персидской войны 1826–1828 годов, а политические обстоятельства в Европе сложились так, что сделали неизбежным для России столкновение с Турцией. В Петербурге не знали еще о славном мире, заключенном с Персией, а в Кавказский край уже летел курьер с секретными депешами о разрыве с Портой и неотложной необходимости Кавказскому корпусу готовиться к новым военным действиям.

Был март 1828 года. Счастливый победитель Персии граф Паскевич-Эриванский возвращался из Тавриза в Тифлис. Он ехал через Маранду в то время, как курьер, спешивший к нему навстречу, взял из Эривани направление через Карабаг, и они разминулись. Не застав главнокомандующего в Тавризе, курьер поспешил назад по следам его и нагнал Паскевича 20 марта, уже на первом ночлеге за Эриванью. Прочитав депеши, граф тотчас выехал в Тифлис, послав приказание, чтобы туда же шли все полки, возвращавшиеся из Персии.

Начиналась турецкая война.

При тогдашнем положении дел известия, привезенные курьером, мучительно тревожили Паскевича. Действующие войска не могли прийти из Персии раньше конца апреля, а до тех пор вся пятисотверстная русская граница, простиравшаяся тогда от гурийских берегов Черного моря до Талыни и оттуда, по окраине бывшего Эриванского ханства, до Арарата, лежала открытой перед неприятелем. Малочисленные гарнизоны, разбросанные на огромном пространстве, достаточны были разве только для нужд внутренней службы. Даже четыре пункта, открывавшие неприятелю удобнейшие входы в русские пределы: пост Чахотаурский на границе Гурии и Имеретии, Боржомское ущелье со стороны Картли, крепость Цалки в Сомхетии и Гумры в Шурагели – даже эти важные пункты едва охранялись. В Цалках, например, стояла рота, в Гумрах – две, и эти слабые заслоны, конечно, не могли бы остановить решительного наступления турецкой армии.

Вот подробная ведомость тех сил, которые в этот тревожный момент оставались для защиты края.

В пределах Грузии, для охраны Тифлиса, штаб-квартир и Алазанской линии, стояло шесть батальонов пехоты (это были третьи резервные батальоны от полков Херсонского, Грузинского, Эриванского, Тифлисского, Ширванского и сорок первого егерского). Из них по одной роте – в Манглисе, в Белом Ключе, в Гори, в Цалках и в Джалал-Оглы; девять рот в Тифлисе и два с половиной батальона на Алазани. Кроме того, две роты Крымского пехотного полка занимали Гумры.

В Армянской области, как пограничной с Турцией и Персией, число войск было несколько более, именно девять батальонов: в Эривани стояли тридцать девятый егерский полк, батальон сорокового полка и шесть рот Севастопольского; в Эчмиадзине – другой батальон сорокового полка; в Сардарь-Абаде – шесть рот Крымского полка и две Севастопольского; в Аббас-Абаде – батальон тифлисцев и, наконец, в Нахичевани – две роты от полка Нашебургского.

В самих русских пределах, при их соседстве с Турцией, не было уверенности в полной безопасности. Если массы населения уже научились ценить принесенные русской властью блага внутреннего спокойствия и привыкали к мирной деятельности цивилизующейся страны, то среди них все еще оставались элементы, жившие преданиями прошлого, способные внести в край смятение и беспорядки.

На самом правом фланге русских владений лежала Абхазия, представлявшая в этом смысле наибольшую опасность. Еще в самом начале персидской войны, когда Ермолов сосредоточивал все наличные средства и силы к Тифлису, уже являлась необходимость серьезно подумать об обороне побережья Черного моря. Покинуть Сухумскую бухту и Абхазию значило бы отказаться от последнего влияния на народы восточного Черноморского побережья – влияния, столь важного для жизни всего Закавказья. А между тем при том состоянии, в котором находилась Сухумская крепость, защищаться в ней было невозможно, и оставалось одно из двух: либо заблаговременно принять меры к ее укреплению, на что требовались деньги и войско, либо теперь же вывести из нее войска и взорвать ее стены.

В Петербурге не ожидали в то время близкого разрыва с Портой, и государь не изъявил согласия на разрушение Сухума, полагая, что «оное причтется к излишней осторожности». Он приказал для защиты крепости занять ее достаточным гарнизоном, а для прикрытия с моря расположить у берегов Абхазии небольшую часть крейсерской флотилии.

Опасения Ермолова тогда не сбылись: Абхазия во время персидской войны оставалась сравнительно спокойной. Но зато теперь, на случай появления турецкого десанта, Абхазия готовилась к восстанию. Открытая и с моря, и с суши воздействиям турок, страна не могла не относиться сочувственно к их пропаганде, и, действительно, на Сухумский гарнизон скоро начались беспрерывные нападения, стеснившие его с течением времени так, что несколько шагов за крепость невозможно было сделать без конвоя.

К Абхазии примыкали Мингрелия, Имеретия и Гурия. Населенные христианами, они, казалось бы, не должны были внушать особых опасений. Действительно, на верность менгрельцев и имеретинцев можно было положиться вполне, и генерал-адъютант Сипягин, посланный позже Паскевичем для обзора этих провинций, писал, что нашел в них наилучшее расположение к России. Владетель Менгрельский вызвался даже выставить до четырех тысяч вооруженной милиции; имеретинцы, со своей стороны, собирали земское ополчение. Но положение дел в маленькой Гурии было совершенно иное. Властолюбие тогдашней правительницы ее княгини Софьи угрожало вовлечь страну на скользкий путь предательств и измены; она вела тайные переговоры с турками, даже отправила к ним в аманаты своих детей и получила за то от султана фирман и подарки.

А между тем приморское положение этой ничтожной по пространству страны доставляло ей весьма важное значение. И если бы турки появились только в Гурии – то спокойствие соседней Менгрелии и Имеретии неминуемо было бы нарушено. То же самое должно сказать и о Грузии, составлявшей центр и основание нашего могущества за Кавказом. Эта многострадальная страна искони веков была театром хищнических набегов со стороны соседей. И если в мирное время буйные лезгины, карапапахи и курды, несмотря на присутствие в ней русского войска, ежегодно уводили отсюда многочисленные стада и нередко захватывали в плен самих жителей, то теперь, с объявлением турецкой войны, над ней нависла угроза новых и новых вторжений. Гроза надвигалась на нее со стороны Ахалцихе и Карса и со стороны тех полукочевых племен, которые всегда служили как бы передовыми аванпостами для турок. Сама политическая жизнь страны требовала особенного наблюдения. Еще живы были старики, помнившие своих царей, время относительной своей независимости, и имя царевича Александра, под их влиянием, могло волновать умы пылкой грузинской молодежи.

Далее, за Грузией, лежала Армянская область, соприкасавшаяся с персидской границей. Правда, ослабленная проигранной войной, лишившаяся почти всей своей регулярной армии, Персия сама по себе не представляла серьезной опасности, но тем не менее вполне положиться на спокойствие границы, при известном непостоянстве и легкомыслии персидского правительства, было невозможно.

Затем, среди остальной магометанской части Закавказского края немудрено было ожидать общих волнений. Еще мусульманские провинции, державшиеся Алиевой секты, могли оставаться спокойными; в областях, населенных сунитами, уже замечалось брожение. Особенно колебание умов давало себя чувствовать среди кавказских горцев. Весь Северный Дагестан волновался под влиянием какого-то неведомого религиозно-политического учения; Чечня разбойничала; Кубани вновь грозили замолкшие было в последние годы набеги.

Повсюду требовалось войско и войско.

Турция находилась в положении несравненно выгоднейшем. По всей границе ее с Россией, на всех удобных входах в нее расположились сильные крепости, ждавшие только момента, чтобы внести смерть и ужас в ряды дерзких пришельцев, покусившихся нарушить их грозное молчание. Поти, Батум, Кобулеты, Ацхур, Хертвис, Ахалцихе, Ахалкалаки, Карс, Магазберт, Кагызман и Баязет, возвышая к небу вершины своих башен, составляли оплот мусульманского могущества в древней исторической стране, бывшей постоянным театром бедствий и кровопролитий.

Задолго перед тем делались и другие приготовления к войне.

Нужно сказать, что Азиатская Турция в административном делении своем представляла в то время несколько отдельных областей, управляемых пашами. По границам России, начиная от Черного моря до Персии, лежали пашалыки: Трапезундский, Ахалцихский, Карсский и Баязетский, а за ними – Арзерумский, Ванский и Мушский. Последние шесть пашалыков составляли так называемую турецкую Армению, а Трапезундский, Диарбекирский, Сивасский, Такатский и Моссульский образовывали Анатолию. Все эти одиннадцать областей подчинялись одному общему правителю в лице сераскира Арзерумского, которому вверялось бесконтрольное владычество над Арменией и Анатолией. Достоинство это почиталось в Турецкой империи одним из важнейших, и сераскир Арзерумский облекался полной деспотической властью: он ведал всеми войсками и администрацией края, учреждал налоги и подати, сменял и назначал начальников, выносил смертные приговоры.

Но эта, по-видимому, строго проведенная централизующая власть далеко не достигала своих целей. Дело в том, что каждый пашалык делился на санджаки, а санджаками управляли беки, упорно стремившиеся удержать некогда принадлежавшую им самостоятельность. Беки поставлены были в зависимость от пашей, которым предоставлялось право назначать и сменять их по личному усмотрению, но право это в огромном большинстве случаев оставалось чисто номинальным. Обыкновенно бек, глава воинственного поколения, вовсе не повиновался паше. Происходя от древнего знатного рода, искони наследственно пользовавшегося в санджаке деспотической властью, он со стороны соплеменного ему населения признавался единственным законным владыкой, пользовался его безграничным и безусловным повиновением и в конце концов был сильнее паши, которому беки оставляли, таким образом, только его почетный титул. Эти порядки, напоминавшие феодальные отношения, выросшие на исторической почве, охранялись со стороны беков всеми силами, и нередко правительственные войска, посылаемые для усмирения непокорных, были бессильны сломить сопротивление. Особенной известностью в этом смысле пользовались в Карсском пашалыке санджаки Магазбертский и Гечеванский, владетели которых жили в укрепленных замках, вернее, в сильных крепостях, построенных на неприступных скалах. Турецкие паши уже и не пытались подчинять своей власти подобных беков, доставлявших постоянные беспокойства Турции своими наездами то на соседей, то на русские границы, которые они переходили открыто для грабежа и разбоя. Случалось не раз, что на жалобы русских властей, требовавших прекращения подобных беспорядков, паша с чисто восточной логикой, не знающей ничего выше грубой силы, отвечал, что виновный в беспорядках бек слишком силен, чтобы можно было с ним справиться.

Нужно было принять меры, чтобы на случай войны восстановить в стране порядок и единство действий. И вот константинопольский двор, сосредоточивая всевозможные средства в Азиатской Турции для предстоящей борьбы, понял необходимость назначить высшим правителем ее наиболее доверенного, опытного и искусного сановника. В Арзерум отправлен был трехбунчужный паша Галиб, которому не только отданы были под непосредственное начальство одиннадцать пашалыков, обыкновенно составлявших Арзерумский сераскириат, но и верховное право заимствовать из всех азиатских владений Порты то число войск и те средства, какие по местным обстоятельствам он сам признает необходимыми для успешного хода войны.

Новый сераскир пользовался большим доверием в Константинополе и имел на то неотъемлемое право. Галиб долго жил в Париже посланником блистательной Порты при императоре Наполеоне I, участвовал как рейс-эфенди при заключении с Россией Бухарестского мира и был, наконец, некоторое время великим визирем. Принадлежа к сословию янычар, Галиб-паша, как рассказывают, первый подал мысль о необходимости их преобразования. Он даже послан был в Арзерум с поручением исполнить фирман султана и успел покончить с янычарами без кровопролития, принудив их одним убеждением покориться воле падишаха и вступить в состав новых войск. Словом, дипломатические и государственные способности Галиб-паши не подлежали сомнению. К сожалению, это был человек, не обнаруживший военных дарований и не имевший даже военной опытности. Султан, отдавая в его распоряжение весь ход военных действий в Азиатской Турции, рассчитывал главным образом на его глубокий ум, столь важный в эти минуты для управления обширным краем, а в помощь ему, в качестве вождя действующих войск, назначен был человек, закаленный в боях, – Киос Магомет-паша, некогда сражавшийся в Египте против Наполеона и потом участвовавший в четырех европейских кампаниях против русских, сербов и греков. От сочетания этих двух выдающихся умов ожидались наилучшие результаты.

Действительно, энергичный Галиб-паша деятельно принялся за приготовления к войне и в короткое время сделал чрезвычайно много. Пограничные турецкие твердыни, начинавшие дряхлеть столько же от лет, сколько от обычной беспечности азиатских правителей, теперь получили иной вид. Повсюду кипели крепостные работы, строились укрепленные лагеря, свозились орудия, порох, запасы. Гарнизоны всюду были усилены. К марту 1828 года, когда русская армия только что начала свое обратное движение из покоренного Тавриза, все пути в турецкие владения из Закавказья были уже заняты наблюдательными партиями турецкой конницы, а в окрестностях Гумров по Арпачаю, где сходятся важнейшие пути из России и Персии, расположился особый кавалерийский отряд в тысячу всадников, под начальством магазбертского владельца Шериф-аги, отважного начальника карапапахов. Пограничные жители, не исключая мусульман, удалены были на сто верст от границ; у армян, из опасения измены, отобрано было оружие. В то же время главные турецкие силы формировались в Арзеруме. Там собирался сорокатысячный корпус и находился сам Киос Магомет-паша. Не ограничиваясь собственными средствами и зная расположение умов среди магометан Закавказья, турки отправили туда эмиссаров и старались возжечь пламя мятежа в самих русских владениях.

Первоначальный план их был чрезвычайно обширен. Им было известно, что русские войска еще не возвратились из Персии, что в Гумрах для наблюдения границы стоит лишь незначительный отряд пехоты и что Паскевич не в состоянии предпринять наступательных действий в скором времени. Все эти обстоятельства давали им право рассчитывать, что они успеют вторгнуться в русские пределы прежде, чем русские войска будут готовы к действиям. Главное наступление предполагалось на Гумры. Уничтожив стоявший там слабый русский отряд и овладев этим важным стратегическим пунктом, им нетрудно было бы потоком разлиться по всему Закавказью и даже овладеть Тифлисом. С другой стороны, они мечтали поднять не только все мусульманское население края, но возмутить Гурию, Менгрелию и Имеретию и, овладев важнейшими приморскими пунктами, лишить Закавказье всякой помощи со стороны Черного моря. С этой целью они вошли уже в сношения с некоторыми более значительными беками старого Эриванского ханства, надеясь, при их посредстве, сплотить татар против русских; в то же время внести смуту в Имеретию и в пограничные с нею земли брались царевичи Александр Грузинский и Вахтанг Имеретинский.

В таком положении были дела, когда Паскевич, вернувшись в Тифлис, должен был изыскивать средства отвратить, а если возможно, то и предупредить вражеское нашествие. К счастью, турки медлили и дали ему возможность совершенно изменить положение дел, так что, в конце концов, преимущество явилось на стороне России.

Чтобы выиграть время, Паскевич распустил слух, что за Кавказом не только не делается никаких приготовлений, но нет еще и повеления в этом смысле. Турки со своей стороны, с намерением обмануть русского главнокомандующего относительно своих намерений, употребляли такую же хитрость, и карсский паша, желая выказать полное миролюбие, дозволил даже русским пограничным жителям вывезти хлеб, купленный ими незадолго перед тем в Карсе.

Войска, действовавшие в Персии, между тем все подходили и располагались по границам – частью в Армянской области, а частью в Самхетии, Бомбаках и Шурагели. Одна Картли оставалась еще беззащитной. Сюда ожидали прибытия гренадерской бригады, но она позже всех выступила из Тавриза, и Паскевич беспокойно, по часам, рассчитывал время, когда могут подойти гренадеры.

До срока еще оставалось десять или двенадцать дней, как вдруг к Паскевичу явился комендант с докладом, что полки уже вступают в город. Великая энергия русского солдата сказалась в этом удивительном походе. Получив на пути приказание Паскевича идти в Тифлис, войска, ничего не знавшие о новой предстоящей войне, увидели в этом распоряжении простую заботливость начальства о размещении их на спокойных стоянках по своим штаб-квартирам. Никому не приходило в голову, что полки должны вернуть домой только затем, чтобы переменить одежду, забрать патроны и с одних полей битв – битв с маловоинственными, нестойкими персиянами – перейти на другой театр действий, где ждала их борьба с народом многочисленным, храбрым и стойким. Под самым приятным впечатлением, в ожидании близкого отдыха, солдаты и офицеры только и думали поскорее добраться до места. От Асландуза полки шли отдельно, не имея общего начальника, даже полковые командиры их, вызванные в Тифлис, сдали команду старшим штаб-офицерам.

И вот, стараясь перещеголять друг друга в скорости марша, полки пошли без маршрутов, измеряя переходы уже не верстами, а силой и выносливостью кавказского солдата. Стояла прекрасная весна; войска располагались ночевать под открытым небом, не теряя времени на расстановку и укладку палаток. Вместо десяти дневок они сделали четыре; два перехода соединяли в один и спали одним глазом, чтобы не прозевать раннего выступления соседей в поход. Двигаясь этим изумительным маршем, гренадерская бригада пришла в Тифлис двенадцатью днями раньше, чем ее ожидал Паскевич.

«Грузинский полк, – рассказывает один участник похода, – должен был по маршруту вступить в Тифлис днем ранее нашего Херсонского полка, но так как ночлеги полков были обыкновенно вблизи один от другого, то наш старый вояка Гофман, дравшийся еще под Кремсом с французами, перехитрил своего товарища, ведшего грузин, и на последнем переходе обогнал его, чтобы, пораньше придя в Тифлис, выхлопотать дозволение пройти без церемонии прямо на Авлабар в казармы. Когда посланный за приказаниями офицер явился к коменданту, тот поехал вместе с ним к главнокомандующему. Паскевич был обрадован неожиданным приходом гренадер и приказал, чтобы оба полка вступили в город вместе и остановились на базарной площади, а не перед домом главнокомандующего, как всегда бывало. Началась у нас страшная суматоха, так как велено было быть в мундирах, стали чиститься, подбеливать амуницию, зашивать прорехи, и в смущении мы ожидали гонки за свою некрасивую наружность. В двенадцать часов, когда мы явились на базарную площадь, залитую народом, и стали колоннами, мы с удивлением увидели митрополита с крестом и духовенство: вслед за тем приехал Паскевич; отслужили молебен; Паскевич объехал кругом колонны, в середину которых было припрятано все крепко обносившееся, изъявил войскам благодарность и велел идти с музыкою в казармы. А между тем лазутчики поскакали за границу и в горы с вестями о приходе солдат из Персии: «Там их и шайтан не побрал». Тут только мы услышали, что Паскевич собирается идти под Ахалцихе…»

С ранним прибытием войск из Персии положение Паскевича значительно облегчалось. С другой стороны, самое направление его деятельности уже довольно точно определялось предписаниями из Петербурга. По общему плану войны, начертанному государем и сообщенному Паскевичу еще с первым курьером, встретившим его близ Эривани, перед войсками Кавказского корпуса лежали две задачи: 1) отвлечь турецкие силы с Дуная и 2) овладеть в Азиатской Турции местами, необходимыми для округления и обеспечения русских границ. Для достижения этих целей полагалось достаточным покорить два пашалыка – Карсский и Ахалцихский – и взять две приморские крепости – Поти и Анапу. Дальнейшие предприятия, по крайней ограниченности средств, предполагались слишком обширными и даже «безнужными».

Но в то время как ставились перед Паскевичем эти задачи, для Петербурга еще не был решен вопрос о мире с Персией, и потому, естественно, должны были существовать и два плана для предстоящих действий.

В случае продолжения персидской войны против турок, конечно, нельзя было употребить значительных сил, тем не менее государь требовал здесь действий наступательных, «ибо, – как писал граф Дибич Паскевичу, – лучшее средство для обороны с малыми силами против азиатских народов, без сомнения, есть решительное на них нападение». Исходя из этой точки зрения, государь полагал, что быстрое движение на Карс и взятие его обеспечит русские границы лучше, чем неподвижное выжидание самим нападений неприятеля. Что касается Персии, если бы она не согласилась на мир и по взятии Хоя, Мараги, Ардебиля, Астрабада, Гиляна и Мазендерана, то государь предписывал образовать из всех покоренных областей независимые ханства и ограничиться в них лишь строгой обороной. Вместе с тем при первых известиях об открытии военных действий на Дунае генерал Красовский с войсками, расположенными в Эриванской области, и с остальными полками двадцатой дивизии, которые должны были к тому времени уже вернуться из-за Аракса, быстро наступает на Карс, в то время как генерал-адъютант Синягин с войсками, находившимися в Грузии (третьи батальоны шести кавказских полков), овладевает Ахалкалаками. По взятии этих двух крепостей оба отряда соединяются под общей командой генерала Красовского и приступают к осаде Ахалцихе.

На второй случай, то есть если бы мир с Персией был заключен, главный штаб уведомил Паскевича, что умеренность предположений побуждает государя уменьшить состав Кавказского корпуса, и потому войска, прибывшие на Кавказ по случаю персидской войны – Сводный гвардейский полк, двадцатая пехотная и вторая уланская дивизии, вместе с шестью донскими казачьими полками, – должны быть немедленно возвращены в Россию. Впрочем, по выходе этих войск из Грузии Паскевичу, в случае крайней необходимости, разрешалось задержать их на Кавказской линии в виде резерва и даже употребить для взятия Анапы.

Оба этих плана страдали тем, что основаны были, очевидно, на недостаточно верных сведениях о средствах, которыми могла располагать Порта в Азиатской Турции, и потому на практике должны были встретить громадные затруднения. По счастью, первый план уничтожался теперь сам собою. Но и относительно второго Паскевич спешил возразить, что за отправлением в Россию двадцатой пехотной дивизии корпус его будет гораздо слабее числом, чем при Ермолове при самом открытии Персидской кампании, тогда как теперь прибавились еще две новые области, которые для своей охраны потребуют не менее шести батальонов; что из уланской дивизии необходимо оставить хоть одну бригаду, так как Нижегородский полк не в состоянии выводить в строй более пятисот человек, и что, наконец, для овладения Анапой свободных войск решительно не имеется.

С тем же курьером, который привез ему известие о предстоящей войне и планы ее, Паскевич отправил свое донесение и в апреле, ранее, чем возвратились войска из Персии, получил на него ответ. Ему разрешалось оставить в составе Кавказского корпуса двадцатую пехотную дивизию, Навагинский же и гвардейский полки предписано немедленно возвратить – первый на линию, а второй – в Европейскую Россию. В Россию же возвращалась и вторая уланская дивизия, выделив из своего состава один четырехэскадронный полк (по одному эскадрону от каждого полка), который и должен был поступить в состав действующего корпуса. Что же касается Анапы, то для взятия ее предназначалась особая бригада из войск, расположенных в России.

Таким образом, в распоряжении Паскевича оставалось теперь за Кавказом всего пятьдесят один батальон пехоты, одиннадцать эскадронов кавалерии, семнадцать казачьих полков и сто сорок четыре орудия. Но бо́льшая часть их, именно: тридцать шесть батальонов, три эскадрона и десять казачьих полков, при восьмидесяти шести орудиях – оставалась или в персидских пределах, или занимала важнейшие пункты Закавказского края, а именно: 1) в Персии – в Хое и Урмии, – впредь до уплаты персиянами контрибуций, остался отряд генерал-майора Панкратова, пехотные полки: Кабардинский, Нашебургский и Козловский – всего шесть батальонов, два казачьих полка и шестнадцать орудий; 2) в Черноморском районе – в Абхазии, Гурии, Менгрелии и Имеретии, под начальством генерал-майора Гессе, – Менгрельский пехотный и сорок четвертый егерский полки в полном составе, один Донской казачий полк и четырнадцать орудий; 3) на границе Картли и Ахалцихского пашалыка для прикрытия Боржомского ущелья стоял отряд генерал-майора Попова из двух батальонов херсонских гренадер, казачьего полка и четырех орудий; 4) для содержания караулов в Тифлисе, для охраны штаб-квартир, путей сообщения и, наконец, Военно-Грузинской дороги оставлены были шесть рот сорок первого егерского полка и по одному батальону от полков Херсонского гренадерского, Эриванского, Кабардинского и Тифлисского пехотного, три донских казачьих полка и четыре орудия; 5) на Алазанской линии: батальон Грузинского полка, батальон ширванцев, три эскадрона нижегородских драгун (один из них запасный), три сотни донских казаков и десять орудий; 6) в Эриванской области, под начальством генерал-майора князя Чавчавадзе, расположены были два батальона Севастопольского полка, шесть рот сорок первого егерского, один казачий полк и восемь орудий; 7) в Нахичевани, под командой генерал-майора Мерлини, – два батальона Тифлисского полка, при двух орудиях; 8) в бывших мусульманских ханствах – в Карабаге, Шеке, Ширвани и Талышах – два батальона Тенгинского полка, батальон апшеронцев, батальон сорок второго егерского полка, морской каспийский батальон, казачий полк и шестнадцать орудий; 9) в Дагестане: три батальона Куринского полка, два батальона Апшеронского, три сотни донских казаков и двенадцать орудий.

Всего тридцать шесть батальонов, три эскадрона, десять казачьих полков и восемьдесят шесть орудий.

Собственно же в наступательных действиях против турок могли принять участие только пятнадцать батальонов пехоты, восемь эскадронов кавалерии, семь казачьих полков и пятьдесят восемь орудий, не считая осадных. Боевая сила этого корпуса не превышала пятнадцати тысяч человек, но зато это были войска, испытанные в трудах и лишениях, покрытые славой недавних побед, предводимые вождем, одно имя которого устрашало врагов.

Располагая теперь армией, способной внести огонь и меч в неприятельскую землю, Паскевич прежде должен был позаботиться о материальных средствах для нее, и на этот предмет ушел весь май. Прикрыв, насколько было возможно, границы, он спешил воспользоваться бездействием турок, чтобы организовать продовольственную часть действующего корпуса. Персидская война показала на деле, как мало можно было надеяться на местные средства азиатских земель, а между тем трехлетняя кампания истощила почти все военные запасы Закавказья. Транспорты расстроились, магазины опустели. Хлеб пришлось закупать в Крыму или подвозить морем из Астрахани. Для доставки его к войскам законтрактовано было на первый раз пятьсот наемных арб и три тысячи вьюков. Казенные транспорты Паскевич ограничил до минимума, а впоследствии и вовсе их уничтожил. Опыт указал ему, что наемные обозы несравненно удобнее и выгоднее, нежели казенные: они не требовали ни забот о фуражном довольствии, ни пополнения убыли, ни назначения в помощь к ним особых команд от полков, что при казенных транспортах являлось неизбежным. В персидскую войну расход нижних чинов на этот предмет простирался нередко до трех тысяч человек, что для корпуса, и без того малочисленного, составляло ущерб слишком важный. Правда, с первого взгляда могло показаться, что издержки на наемный транспорт, простиравшиеся в месяц до сорока тысяч рублей, слишком велики (за каждую арбу, запряженную парой волов, платили по сорок и даже пятьдесят рублей в месяц, а черводарам – по восемнадцать рублей за четыре вьючные лошади), но зато эти транспорты подряжались только на срок, держались от начала до конца кампании и распускались вместе с расположением войск на зимние квартиры.

В общем, казна, по точному исчислению Паскевича, выигрывала от этой меры ежегодно не менее полумиллиона рублей.

Разработке коммуникационных путей и устройству военных дорог, естественно, должно было предшествовать подробное определение того направления, по которому произойдут военные действия, и выбор того пункта, к которому должны сосредоточиваться войска и все их боевые и жизненные средства. На первый взгляд казалось, что выгоднее всего открыть кампанию походом на Ахалцихе. Действительно, быстрое покорение его дало бы весьма значительный перевес в начинавшейся войне по тому влиянию, которое имела эта сильная крепость на обширную часть Азиатской Турции, населенной преимущественно воинственными племенами аджарцев и лазов. Но с другой стороны, если бы только русский корпус пошел на Ахалцихе, турки, оставшиеся в Карсе, конечно, воспользовались бы слабой охраной границ на всем протяжении Карсского пашалыка, и прежде чем разбросанные на ней ничтожные русские отряды могли сосредоточиться, они стояли бы уже у ворот Тифлиса. Напротив, с движением на Карс, никакие покушения неприятеля со стороны Ахалцихе не представляли бы особых опасностей. Дикие боржомские теснины не позволили бы туркам провести артиллерию, а без нее все дело с их стороны должно бы было ограничиться только набегами летучих отрядов. Да и в случае движения сюда большого турецкого корпуса все усилия его сокрушились бы перед твердым отпором самого незначительного числа русского войска.

Такое положение Карса само указывало уже на важность его стратегического значения, тем более что с его падением Ахалцихе оказался бы отрезанным от главного центра страны – Арзерума и операционный неприятельский базис был бы разорван. Русская армия становилась тогда в центре круга, откуда действия ее во все стороны были бы совершенно свободны. Итак, в мае, когда вопрос о движении на Карс был решен окончательно, Гумры, естественно, должны были получить значение главного операционного пункта, на который опирались бы действующие войска и где сосредоточивались бы все жизненные и боевые припасы. Являлась необходимость поэтому обеспечить и сделать удобными пути сообщения этого пункта с Тифлисом. Главная, сколько-нибудь разработанная дорога пролегала через высокие горные хребты Акзабиюк и Безобдал. При движении в Персию войска уже испытывали всю трудность перевалов через эти возносившиеся до облаков громады, и потому Паскевич приказал сделать новую дорогу через Башкечет и Мокрые горы. И вот, в продолжение одного месяца, в стране, где еще лежали снега, через три высоких горных хребта, по которым до тех пор едва пролегали вьючные тропы, и через болота, усеянные родниками, три батальона русских солдат проложили дорогу, устроили мосты, плотины и отводные канавы. По этому пути бесконечной вереницей тянулись в Гумры арбы и шли вьючные караваны из отдаленного Зардоба, из Карабага, с Лорийской степи и, наконец, из самого Тифлиса. В то же время другие два батальона усиленно разрабатывали дорогу из Эривани, откуда ожидалось движение осадной артиллерии.

Турки знали об этих приготовлениях и только недоумевали, почему русские войска не переходят в наступление. Еще не готовый к войне, сераскир приказал карскому паше отправить в Грузию особого чиновника под предлогом некоторых объяснений, а в сущности, выведать то, что делается в Тифлисе. В середине мая чиновник этот явился в Гумры, а оттуда его повезли окольными путями, по местам, где было больше собрано войска. В Тифлисе Паскевич приказал показать ему даже маневры. Учился лейб-гвардии Сводный полк и в заключение маневра бросился на штурм древнего Метехского замка. Быстрота, с которой солдаты взобрались на скалу, почти неприступную, поразила турецкого посланника, и у него вырвалось невольно восклицание: «Так они возьмут и Карс!» В Тифлисе его продержали несколько дней и отпустили с предварением о близком вступлении русских войск в азиатские владения Турции.

Действующий корпус уже собирался в Гумрах.