Виктор Топоров. Похороны Гулливера в стране лилипутов: Литературные фельетоны. СПб.: Лимбус-пресс («Инстанция вкуса»)

Английское словцо «Cash» (читается «кэш») – а именно наличные деньги – вошло в российский обиход в 90-е годы прошлого века, и тогда же литературные киллеры-одиночки (отдельные мутировавшие особи из подвида литературных критиков) перестали у нас быть экзотикой, вроде жутковатой кроненберговской «Мухи» с безумными фасеточными глазами. Собственно критики-убийцы существовали и в советские годы, однако то были лишь придатки единого партмеханизма, железные псы Большого Брата: разномастные ермиловы-бровманы шустро реагировали на хозяйскую команду «фас!» и шустро же заползали под хозяйскую лавку, если линия партии изгибалась и вдруг выяснялось, что давеча нахамили не тому, кому надо. Когда же начальство ушло (вернее, плюнуло с высокой кремлевской колокольни на литературу – не до нее, блин), вчерашние верные русланы захирели, так и не сумев сорваться с виртуального поводка. Зато поразительно быстро начали отвязываться вчерашние кухонные демосфены, домжуровские цицероны и робеспьеры совписовских буфетов. Скандальные инвективы стали теперь не просто безопасны (максимум дадут в морду), но и довольно прибыльны: из всех разновидностей литературной критики читатель массовый признавал только крутое «мочилово», которое неплохо оплачивалось...

Так на петербургском горизонте возник экс-переводчик (говорят, раньше недурной), ныне профессиональный литбуян Виктор Топоров, начавший сходу устанавливать в литературе свою табель о рангах, гвоздя левых, правых и виноватых. Родовая фамилия критика-киллера сразу стала выглядеть эдаким мрачноватым псевдонимом, зримым напоминанием о другом жителе Петрополя, выползшем на брега Невы с целью нарубить немного бабок. В своей поэтической антологии «Поздние петербуржцы» (печаталась в газете «Смена») Топоров карал и изредка миловал сограждан, но, будучи сугубо местной акцией, «ПП» за пределы Северной Пальмиры не вышли. А вот статьи в прохановских «Завтра» и «Дне литературы» не остались незамеченными. «Хорошо ругаться можешь!» – по-ленински радовались патриоты, прощая Топорову за размашистость ударов и остроумие даже знание иностранных языков и неарийское происхождение.

Репутацию литдебошира наш герой закрепил, опубликовав в московском издательстве «Захаров» свою мемуарную книгу «Двойное дно (Признания скандалиста)». Если верить мемуаристу, его самого всю дорогу окружали люди весьма низкого пошиба – косноязычные переводчики, слепоглухие критики, безрукие писатели, бесчестные издатели и недруги-собутыльники, подло наполнявшие его стеклотару ниже ватерлинии. Все они перебегали герою дорогу и выхватывали куски прямо изо рта, однако не сломили мемуариста и не уронили его величия в собственных глазах. Бесцеремонность тона, обилие интимных подробностей жизни питерского писательско-переводческого бомонда привели проект «Топоров» к коммерческому успеху. Ну а то, что некоторые граждане перестали раскланиваться с мемуаристом, так что ж поделать? Против натуры не попрешь. Карма такая. «Этот человек болезненно мнителен, мстительно тщеславен и тщеславно одинок. Людей он за редчайшими (да и то временными, так сказать, скоропортящимися) исключениями ненавидит. Талантливо подмечая в каждом любой изъян: физического, психологического, нравственного, творческого, наконец, свойства. Люди – все люди – виноваты в главном: ему недодано и постоянно недодается»... Нет, то не отзыв о Викторе Топорове. Это отзыв Виктора Топорова о Юрии Нагибине, вошедший в новую книгу критика, выпущенную издательством «Лимбус-пресс». Понятно, что новую серию «Инстанция вкуса» главный редактор «Лимбус-пресс» обязан был начать с главной инстанции. С себя. Кому же еще первым бросаться на амбразуру?

В сборник вошли топоровские статьи 90-х годов, из которых мы вынесем много чего. Например, что Андрей Сергеев «извлечен из литературного небытия нелепым присуждением Букеровской премии» (Сергеев несколько лет назад трагически погиб, но траурной сносочки-2002 мы не дождемся). Что стихи Бориса Чичибабина «лишь по неразвитости общего поэтического вкуса сходят за поэзию». Что Александр Кушнер «всегда писал плохо». Что Лев Рубинштейн – «тихая картотечная зануда». Что Анатолий Найман – «некондиционный стихотворец». Что Генрих Сапгир – «никак не фигура». Что Даниил Гранин – «не совсем писатель». Что Михаил Веллер – «самовлюбленный и самоуверенный подражатель» Довлатову. Что Юрий Любимов – «показушник и мастер политических и кулуарных спекуляций». А есть еще «сграфоманившийся Саша Соколов», «никому ни в каком качестве не интересный Пьецух», «какой-нибудь Эмиль Брагинский», «человеконенавистник» Владимир Маканин и прочие, живые или мертвые, но одинаково виноватые перед Топоровым.

Временами доходит до смешного. Скажем, автор клеймит писателя Ефимова и издателя Захарова за публикацию обидной тирады из письма Довлатова – об «алкоголике Вайле и мудаке Генисе», – хотя сотню страниц назад сам написал: «Михаил Генделев, о котором прочие израильские авторы за глаза сплетничают, называя его “мудозвоном” (что соответствует действительности)...» Видимо, Юпитеру Топорову дозволено то, что возбраняется Захарову—Ефимову. А может, тонкое филологическое чутье помогло критику увидеть принципиальную разницу между moodak’ом и moodozvon’ом.

Справедливости ради надо признать, что в почти пятисотстраничной книге есть отдельные тонкие замечания, точные характеристики и занятные пассажи (типа размышлений об иерархии «литературного вдовства» и роли Анны Андреевны Ахматовой в этом или о возможной судьбе Солженицына и Бондарева – кабы первый получил Ленинскую премию, а второго власть бы прижала). Однако эти и еще некоторые блестки тонут в потоке гневных обличений собратьев по перу. Как и положено литкиллеру, автор не снисходит до аргументов, работая то острием, то обушком и подтверждая правило: «Талант в отсутствие любви не может быть глубок».

Нет, это снова не о Топорове. Это Топоров о Татьяне Толстой. Сам же критик отсутствие любви порою компенсирует элементарной бранью. «У “Звезды” два соредактора, Арьев и Гордин, – но извилина-то у них на двоих одна...». Или: «Хрен-клуб» (о питерском ПЕН-клубе). Или: «мелочь косопузая» (об Окуджаве). Или: «Братья Дурацкие» (о братьях Стругацких). Вообще младшего из братьев-фантастов, своего земляка Бориса Натановича, Топоров настолько не переносит, что пресерьезно уверяет читателей, будто писал только старший брат и подписывался зачем-то обоими (кстати, к младшему из братьев-детективщиков Вайнеров автор тоже не питает теплых чувств, а потому, ошибочно «похоронив» здравствующего Георгия Александровича, рецензент сердится за свою ошибку на самого Вайнера, посмевшего оказаться живым: Топорову проще счесть живого покойным, чем признаться в собственной неправоте). К концу книги уже не остается никого и ничего, что бы Топоров ни приложил с размаху. Самиздат – «либерально-прекраснодушная жвачка». «Изначальное отсутствие ума и таланта» – это о большинстве питерских писателей. Ну и еще пару-тройку ласковых слов про «сомнительный сонм нобелевских лауреатов» – чтоб им премия медом не казалась. В общем, вокруг сволочи и бездари, графоманы и лизоблюды. Одному только прокуро... то есть Михаилу Булгакову «не откажешь в определенном величии». Да и его «Мастер и Маргарита» уже «осознается как масскульт». Теперь, кажется, всех обласкал. Последняя инстанция вкуса пройдена. Можно ставить точку.

2003