На разведку послали пацанов.

В двубортном клетчатом пиджаке рыжеватой куропачьей расцветки с бухгалтерскими заплатами на локтях, доходившем Тимке чуть ли не до коленей и болтавшемся на плечах, как на огородном пугале, — такого рода «обмундирование» одессит Арсений называл не иначе, как «лапсердак», — Тимка походил на городского. На сынка какого-нибудь служащего, отбившегося от своих в панике эвакуации. Поэтому первый же патруль на околице Эски-Меджита, двое татар с белыми повязками полицаев на рукавах коротких стёганых ватников, служивших чем-то вроде униформы «добровольцев» из рот самообороны «Айнзатцгруппы “D”», стал пытливо всматриваться в дорожную даль за спиной Тимки. Но никого там не обнаружил, кроме ещё двух пацанов — Володи и Гошки, ещё менее презентабельного «городского» вида: трёпаные пальтишки, куцые курточки-«ковбойки», кепки с клапанами на макушке. Все одинаково тощие, с голодными тенями под глазами и заострившимися лицами.

— Где остальные? — спросил один из татар, что постарше, с правоверной ухоженной бородёнкой под гладковыбритым подбородком.

Тимка недоумённо обернулся назад, в сторону леса, куда, извиваясь, уходила дорога, посыпанная щебнем, и пожал плечами.

— Да нет никаких остальных, — повернулся он обратно. — Мы сами. Мы из Джанкоя…

— Джаныкоя, — угрюмо поправил его «доброволец» помоложе, в чёрной тюбетейке в четыре клина, обшитой кружевом.

— Ага… — легко согласился Тимка и заторопился с разъяснениями: — Батя мой на немцев работал, учётчиком-счетоводом при заготовке, — скороговоркой зачастил он. — Как красные подошли к Перекопу, батя с немцами в Симферополь ушёл, почитай, прямо из конторы, только домой успел заскочить, сказал мамке, чтобы она на хозяйстве оставалась, потому что её, бабу, наши, то есть чекисты, не тронут. А мне велел на всякий случай в Карасубазар пробираться к деду Юсупу, потому что у них, говорят, в Красную армию уже с семнадцати лет берут, а мне почти…

— К деду Юсупу? — недоверчиво переспросил старший патруля, присматриваясь к мальчишке. — У тебя отец татарин?

Оливково-смугловатый, но без всякого намека на тюркский разрез глаз (что, впрочем, не такая уж и редкость для татар-горцев), — Тимка внешности был неопределённой. А то, что по-русски чесал без акцента, так шайтан его знает, сколько поколений его предков в городе среди русских обреталось.

— По деду, — подтвердил Тимка «седьмую кровь на киселе». — По деду мой батя из Эминов.

Он, естественно, не стал напирать, что Эмины — княжеский род ульманов, частично сохранившийся в Крыму и после турецкой эмиграции начала XIX века. «Правоверные» и так должны были это знать.

— Якши, — хмыкнул «бородач», забрасывая на плечо немецкий «Маузер», который только что глядел стволом под ноги мальчишкам. — А это кто?

Обогнув Тимку, он подошёл к Володе с Гошкой и, брезгливо оттянув двумя пальцами горловину вещевого мешка в руках Володи, заглянул внутрь.

Драный свитер, газета с немецким шрифтом, надо думать, для самокруток — табак тут же, в полупустом матерчатом кисете, алюминиевая мятая фляга и дюжина яблок лесной «дички», — ничего подозрительного.

— Мы просто в деревню, в городе жрать нечего, — буркнул, глядя на татарина исподлобья, Вовка.

— Это соседи мои по улице, — подтвердил Тимка, нетерпеливо переминаясь в холодных ботинках на босу ногу. — У них родителей румыны на строительство укреплений угнали, пока их дома не было, вот и деваться теперь некуда, так они со мной.

— По какой улице, — подозрительно прищурился на Володю молодчик в тюбетейке. — Они тебе соседи?

— По улице Чкалова, — без запинки ответил Володя и, понятное дело, безошибочно: даже малые городишки не обошлись бы без такой улицы.

Молодчик недовольно крякнул и, отведя старшего за локоть на пару шагов в сторону, заговорил с ним по-татарски, почтительно и негромко, но с горячностью убеждения. То и дело в гортанной тарабарщине его проскакивали пугающе знакомые слова: «комендатурым», «герр гауптман», «эршисн», то есть расстрел, по-немецки. Старший кривился, но и не возражал особо. Наконец, он остановил спорщика поднятой ладонью:

— Э-э, тыңла-рга! — и рассудительно принялся толковать что-то, несколько раз упомянув уважительно «Эмин-эфенди!». Закончив, отодвинул напарника плечом и, подойдя к Тимке, ткнул жёлтым, как папиросная бумага, пальцем в его голую ключицу (пиджак не по размеру то и дело сползал со смуглого плеча мальчишки, обнажая лямку замызганной майки). — Пойдёте огородами, по берегу Ильчика, — наставительно сказал «бородач». — В лес и сады на том берегу не суйтесь, там вас постреляют, и фамилии не спросят, якши?

— Якши! — с готовностью мотнул смоляными вихрами Тимка.

— И чтобы через пять минут вас в деревне не было. Ещё раз встречу — отведу в комендатуру, скажу — партизаны, аңлашыла?

Тимка кивнул ещё раз, — понял, мол! — и, подгоняя, замахал руками на приятелей:

— Валим отсюда! Бегом!

Володя забросил на плечо линялый армейский «сидор» и, буркнув на ходу татарам: «Спасибо, мы мигом», — обогнал Тимку, сворачивая с дороги в бурьяны, в сторону, где слоился над речкой, как сизый квасной гриб в мутной банке, утренний туман.

— И что, вам и впрямь пяти минут хватило? — иронически удивился Фёдор Фёдорович, слюнявя край самокрутки.

— Да, ладно, скажете тоже, пяти, — несколько фамильярно фыркнул Володя (от кумира своего, Серёги Хачариди, панибратской манеры нахватался, наверное). И тут же, спохватившись, добавил: — Товарищ командир.

— Давай-давай, докладывай, — Беседин потянулся к гильзе зенитного снаряда, на сплющенном конце которой плясал раздвоенный оранжевый язычок пламени.

— Тут, перед башней Гаравул — это «сторож» по-ихнему, значит, Сторожевая, — Володя принялся вычерчивать на листке извив просёлка и выступающий на него кружок башни, — которую они приспособили под склад…

— Чего склад?

— Не знаю чего. Рядом был штабель зелёных фанерных ящиков, больших таких… — размахнулся Володя по-рыбачьи руками. — А что в них? Разве спросишь кого?

— Если фанерных, значит, не боеприпасы, — со знанием дела заметил дед Михась — партизанский справочник 1918 года выпуска. — Боеприпас — он тяжёлый. А в фанере, скорее всего, обмундирование.

— Точно! — подтвердил Тимка, выглянув из-за Володиного локтя. — Ящики на брюхе татарин таскал, сам-один, а фашист рядом сидел, курил да подгонял.

— Возможно, — согласился командир отряда, значительно переглянувшись с командиром разведчиков.

Похоже, что информация, полученная от «Черепанова», своего человека на железнодорожном узле, подтверждалась. Ни переформирование, ни доукомплектация той странной эсэсовской части не могли обойтись без получения новой амуниции, боеприпасов, вооружения, — то есть жирный куш для партизан намечался.

— Продолжай.

— Тут, на майдане, сразу за башней, — очертил Володя неправильный овал небольшой площади, — три палатки большущие.

— Ротные… — со знанием дела подтвердил дед Михась.

— Три палатки, — недовольно и торопливо повторил мальчишка, очевидно боясь, что дед по обыкновению перетянет на себя «одеяло» всеобщего внимания какой-нибудь из своих неисчерпаемых баек. — И ещё одна кухонная.

— Камбуз?! — затрещало пресловутое «одеяло» теперь в сторону Арсения Малахова, чрезвычайно оживившегося. — Объект номер «1»! Первостатейная цель для…

— А ещё два грузовика стоят! — совсем уж панически подскочил на горбатой лавке Володька.

— Не ори, — усадил его на место Фёдор Фёдорович и укоризненно посмотрел на Арсения. — Чего там ещё?

— Броневик и «жук», ну такой армейский, они его ещё «Фольксваген» называют, — облегчённо перевёл дух юный разведчик. — Наверное, бензина дожидаются.

— С чего ты взял? — удивился командир отряда.

— У грузовиков канистры выставлены и горловины баков без замков.

— Молодец, — одобрительно кивнул Беседин. — Очень ценная для разведчика наблюдательность.

«И это, как говорится, в струю… — забарабанил пальцами командир по засаленным доскам стола. — Значит, отправка команды по назначению уже скоро. Вот только…» Как это с ним обычно случалось в минуту сомнений, Беседин порылся в каштановой бородке с сосредоточенностью энтомолога. «Вот только, что умнее будет?.. Дождаться, пока уйдут эсэсовцы, и разгромить оставленный горный лагерь разведшколы? Тут и отчитаться будет чем во славу Родины, и связываться с элитными вояками СС не придётся?» Он невольно обернулся на свою элиту. Осунувшуюся от хронического недоедания, чёрт те во что обряженную и чёрт знает как вооруженную. Сравнение не выдерживало критики. «Воюют, конечно, — грех жаловаться, но больше по вдохновению, чем по призванию…»

Сомнения его развеял сам Володька, непроизвольно сыграв на азарте — качестве, не самом определяющем в характере Беседина, но несомненном. Вдохновленный похвалой, мальчишка мельком обернулся в сумрак землянки и заговорщицки понизил голос:

— А самое, что очень ценное, — чуть ли не прошептал он. — Сегодня в 19.30 немцы в клубе кино будут смотреть!

— Откуда знаешь? — недоверчиво повёл бровью Фёдор Фёдорович. — Разговаривал с кем?

— Зачем? — снисходительно пожал плечами Володя и добавил не без гордости: — На афише прочитал, на заборе. Там ещё газета была татарско-немецкая «Азат Кырым» и фашистские листовки: так расстрелять, сяк расстрелять…

— А разве ты у нас по-немецки читать умеешь? — ревниво вклинился Яшка Цапфер, единственный, кто знал немецкий язык вполне прилично, то есть воспринимал на слух, по семейной традиции воспитания.

— Афиша типографская была, — недовольно покосился на него Володя. — На ней актриса какая-то в брильянтах, красивенная, и белый уголок для времени сеанса отведён, а оно от руки написано. 19.30, — повернулся Володя к Яшке, — оно и в Африке 19.30. — Язык он не высунул потому только, что спохватился: «разведчик же, не дитё малое…», и потому с особой серьёзностью вдруг заявил с размеренностью конферансье, возвращая взгляд обратно к командиру: — Только нам другой сеанс нужен.

С полминуты мальчишка с лукавой своей серьёзностью испытывал терпение командира, уставившегося на него непонимающим взглядом.

— А этот сеанс тебя чем не устраивает? — наконец не выдержал Беседин: «Определённо, спасать надо парня…»

— Этот сеанс солдатский! — торжествующе хлопнул ладошкой Володя по столу, знай наших, дескать. — А в 21.30 у них «фюр официрен»!

— Эвон как… — Фёдор Фёдорович, к разочарованию Володьки, только понимающе кивнул, подтверждая кивком, в общем-то, свою предыдущую мысль: «Нахватался-таки от Хачариди. Всё с выкрутасами. С эхвектом — как Руденко говорит».

Но вслух продолжил:

— Фюр официрен, говоришь? Может, и себе посмотреть? — не то и впрямь подумал вслух Фёдор Фёдорович, не то пошутил, по-прежнему сосредоточенно роясь пальцами в куцей бородке. — Вот только с кем? Оно, с одной стороны, хорошо бы на солдатском — без солдата офицеру только стреляться хорошо. С другой, солдат ещё понагонят, а офицеров…

— Так у нас культпоход? — в свою очередь, не то спросил, не то констатировал Хачариди и как-то нехорошо оживился.

— Кіно та німці, — со вздохом подвёл итог начштаба отряда Тарас Иванович и не без укоризны посмотрел на командира, дескать, а боеспособность ты нашу учёл? Так и спросил: — А харя не треснет?

— Нет, ну в штаб мы сообщим, конечно, — поспешил заверить его Беседин. — Сегодня же. Прямо сейчас. Скажут — нет, так и перетопчемся, на наш век хватит… Если уже не хватило. А…

Какой там «нет»! Штаб сказал — «да». Сразу же. И даже не своим голосом. То есть не голосом эвакуированного крымского обкома и его штаба партизанского движения, но самим, можно сказать, «горним» гласом — Центрального штаба партизанского движения при ГКО.

И это было не только и не столько согласие, но инструкция, по прочтению которой лицо Фёдора Фёдоровича вытянулось, Руденко — помрачнело, а начальника особого отдела отряда Запольского вообще пошло злыми красными пятнами.

— Ну и как это понимать? — скомкал он в гневном кулаке мелкий блокнотный листок с расшифровкой. — Как особое доверие? Или особое недоверие?

Беседин молча развернул кулак особиста и, приподняв рычажком колбу керосиновой лампы, поднёс желтоватый клочок бумаги к пляшущему язычку пламени. Огонь стал быстро чернить зеленоватые карандашные строки: «Ответственность за проведение операции возлагается на командира диверсионной группы лейтенанта Боске. Его приказы считать приказами непосредственно Центрального штаба партизанского движения ГКО и выполнять беспрекословно…»