Это было просто удивительно. На праздничном обеде, который давала фирма, они заметили, что у всех их друзей лица квадратные.

У самих у них телевизора не было, и это повлекло за собой неприятное последствие: людям было не о чем с ними разговаривать, приходилось беседовать друг с другом.

После одного из таких неудавшихся вечеров они глянули на себя в зеркало и ужаснулись: длинные овальные лица и удивленно вытаращенные глаза. Они не на шутку встревожились и решили купить телевизор. Теперь можно было говорить с людьми о том, о чем говорили все.

В зеркало они теперь смотрелись редко.

Первый день был просто замечательный. Они чуть ли не бегом бежали домой из конторы с телепрограммой под мышкой. Программа была очень интересная, после обеда они уселись и принялись ее читать. Самые важные передачи отметили крестиками — нельзя же смотреть все подряд. Потом они поставили будильник на половину восьмого, но отдыхать, когда еще не переварен рождественский ужин, было ужасно тяжело. В половине восьмого они встали, посыпали блинчики корицей с сахарной пудрой и сварили кофе.

«Телевизионные мешочки» они тоже не забыли купить, высыпали содержимое в вазу — выглядело не очень аппетитно. Без десяти восемь нажали кнопку. Сначала — полная темнота, потом появился свет и зазвучала музыка. Красиво, ничего не скажешь, и даже с субтитрами на экране, можно понять, о чем идет речь.

Они закрыли двери веранды, потому что кричали птицы.

Закрыли окна, потому что визжал трамвай.

Опустили шторы на окнах, потому что солнце никак не хотело садиться и светило прямо на экран телевизора, мешало им смотреть программное обозрение.

Они познакомились и с радиопрограммой. Все это было ужасно интересно, и кофе получился отменный. Блинчики тоже оказались вкусными, но без одной минуты восемь, к удивлению хозяйки, их уже не осталось, и она поспешила на кухню приготовить новые. Во время «Событий дня» животы у них уже вздулись и заболели, но программа была интересная. Прогноз погоды их тоже порадовал. Ради первого дня они посмотрели и поп-программу. Глядя на обезьян, они наклонились вперед, потому что спину ломило, а в животе скопились газы. Пока он смотрел на дикторшу, она принесла подушки и сказала, что дикторша — кривляка. Блинчики они уже уничтожили и принялись за «телевизионный мешочек». Ничего тут вкусного нет, решили они, съев все без остатка. Ночью, лежа в постели, они ощущали во рту странный привкус зубной пасты.

Но ведь такое бывает не каждый день.

Назавтра они отлично провели время в конторе, болтая с коллегами. Утром позвонила одна дама и обещала прийти к ним вечером в гости. Они переглянулись, скорчив гримасу, — в девять часов будут передавать детектив.

Когда гостья пришла, все уже было приготовлено — и подушки и еда. В половине девятого стали передавать отчет стортинга, а она болтала без умолку всякую чушь и не давала им слушать. Голос ее звучал все громче и громче, она ужасно побледнела и каждый раз, когда отпивала кофе, ставила чашку на блюдце с ужасным звоном.

— Не больна ли ты? — спросили они ее, но она ответила, что совершенно здорова. Правда, голова у нее болит. Это, верно, оттого, что она слишком много говорила. Нет, вряд ли оттого. Просто у телевизора такой резкий звук, что остается удивляться, как у них у самих голова не разболелась. Но ведь они тоже слушали передачи, а у них голова не заболела. Ей предложили взять аспирин в ванной.

— Он лежит в аптечке! — крикнули они ей вслед.

Они не знали, нашла ли гостья аспирин, но отсутствовала она долго, а вернулась уже в пальто.

— Ты уже уходишь? — спросили они, глядя на экран телевизора. Было ровно девять. «Черт бы тебя побрал», — думали они, провожая ее в прихожую и чуть не выталкивая за дверь.

— Звони нам! — воскликнули они возбужденно и помчались в комнату.

Они чуть не убили друг друга от злости, потому что в первые минуты невозможно было ничего понять.

— Вот зараза! — сказал он и попытался объяснить ей, как он понимает происходящее на экране. Она улыбнулась герою фильма и сказала, что программа прекрасная. Когда стали передавать вечерние новости, они вздохнули, потянулись и приглушили звук. Она собиралась уже ложиться в постель, как в дверях раздался звонок. Это трое друзей пришли посмотреть футбольный матч в половине одиннадцатого. Она пошла на кухню, приготовила бутерброды, вынула из холодильника пиво и чипсы. На диване места не хватило, она пододвинула плетеный стул, зацепила чулок и спустила петлю. Когда начался матч, тарелка с бутербродами была уже пустая, и она открыла мешочек с чипсами. Они просили ее сидеть тихо. Тогда она пошла на кухню, снова наполнила тарелку бутербродами и поставила перед ними.

— Садись давай, — сказали они. — Не хлопочи из-за нас.

Один из них улыбнулся ей.

Она села, и плетеное кресло разодрало второй чулок.

Она поставила кресло поближе к дивану, но они дрыгали ногами и ей пришлось отодвинуться назад.

Комментатор порол чушь, и они решили выключить звук, а вместо этого усилили громкость.

Ей захотелось спать, она сидела и клевала носом, а они в это время чувствовали себя прекрасно, развалясь на диване. Когда забили гол, она проснулась, принесла им еще пива и сигарет. Когда же игроки, наконец, напинались вволю, и судья ушел с поля, и пива больше не осталось, друзья удалились. Она убрала бутылки, почистила зубы и завалилась в постель. Он не заметил, что она так устала, и в четверть первого оплодотворил ее.

Два месяца спустя у нее была задержка месячных, и он велел ей уйти с работы.

Теперь он ходил в контору один.

По утрам она протирала окна, чистила серебро, мыла полы, потом ее рвало, потом она натирала телевизионный ящик тиковым маслом. Когда он приходил домой, она болтала с ним о жизни и о браке, о том, как она думала, что постель станет ей вторым небом.

Когда они лежали вместе, она смотрела на световую рекламу на высотных зданиях напротив и думала: «Вот оно, мое второе небо». При этом она не чувствовала горечи, просто лежала и думала, глядя на световую рекламу высотного дома: «Это и есть мое второе небо». Иногда они ходили ужинать в ресторан, чтобы ей побыть немного на людях, и пили вино. В ресторане стоял телевизор на возвышении, так, чтобы все могли его видеть, и люди сидели, как в поезде. Но чаще всего они сидели дома, у нее всегда были дела — мыла посуду, стряпала. Когда он просыпался вечером, то всегда с удовольствием сидел у телевизора, если была передача.

А передачи были каждый вечер.

Иногда она думала: «Что бы мы стали делать без телевизора?» Может быть, и он думал то же самое, но никогда об этом не говорил.

Днем она сидела на диване, шила детские распашонки и удивлялась своим мыслям. Раньше она никогда не думала так много, верно это все из-за беременности, говорят в это время в голову приходят всякие странные мысли. Не то чтобы эти мысли были очень странные, просто они приходили как-то внезапно, и ей все отчетливо представлялось наяву. Один раз она сидела на диване с распашонкой и вдруг, неожиданно для себя сказала вслух:

— Я лечу так низко, так низко, что чувствую тебя под крыльями.

Она и сама не знала, почему сказала это, но самое странное, что эти слова засели у нее в голове, как заученное наизусть стихотворение. Вначале она не стеснялась, говорила вслух все, что взбредет в голову, ведь в доме никого не было. Но в один прекрасный день она почувствовала на себе чей-то взгляд и опустила шторы на окнах. Но лучше ей от этого не стало, она сидела на диване и не могла понять, что с ней происходит. Не сознавая сама, что делает, она принесла из ванной полотенце и накрыла им телеэкран. Когда она снова уселась, полотенце соскользнуло на пол, но ей не хотелось опять вставать. Все это, верно, из-за беременности. Она уставилась прямо на экран, он был тусклый и весь в пятнах. Тогда она взяла тряпку, протерла экран и снова села. Потом ее муж пришел с работы и отправился прогуляться. Когда он вернулся, она не заметила его и сказала вслух: «Все мужчины — чудаки хвостатые. Сидят себе в „Бломе“ с красными рожами, обделывают свои делишки и смотрят нам за декольте и еще ниже. У них только одно на уме. Но какие бы они ни были — маленькие, высокие, толстые, тонкие, все они смотрят нам за декольте и еще ниже. А что они собой представляют? Какие-нибудь конторские шефы со школьным образованием, без знания английского и без секретаря. Они начинали с пустыми руками, а теперь приобрели за наш счет дом, дачу и толстое брюхо. В записных книжках у них наши портреты в голом виде, а в обеденный перерыв они затаскивают нас в ванную. Мужчина рожден женщиной и не должен забывать это всю свою жизнь».

Он в ужасе уставился на нее и сказал, что ей нельзя так долго сидеть у телевизора.

— Они стоят на руках и падают в грязь.

Тут он попросил ее немедленно лечь в постель.

Так проходили дни, а когда он возвращался вечером после прогулки, то спрашивал ее, не скучала ли она, смотрела ли телевизор. Она не знала, что ответить, потому что не помнила, была ли передача, но ей непременно хотелось уверить его, что ей было весело. Она придумывала всякие интересные передачи, которые он с недоумением сверял с печатной телепрограммой. Получалось это у нее ловко, но все же ему не верилось, что ей не было скучно. Он больше не решался совершать вечерние прогулки, а сидел с ней на диване перед телевизором. И так продолжалось несколько недель. Потом они болтали о телепередачах. Звонили друзья и тоже болтали о телепередачах.

И вдруг все это кончилось. В один прекрасный день после телевизионных новостей смотреть было нечего. Они легли спать, решив, что завтра будет лучше. На следующий день он пришел домой из конторы, пообедал, поспал немного, потом они поболтали, и тут наступило время смотреть телепередачи. Было ровно шесть часов. Они посмотрели детскую программу, молодежный фильм для девушек и юношей, прослушали музыку к дневным новостям и вечерней передаче. Все это время она вязала ползунок, и он получился чуть ли не в полтора метра длиной. Они выключили телевизор, и он сказал, что лицо у нее стало квадратное. Она посмотрела на себя в зеркало и сказала, что это, верно, от избытка воды в организме. Ей показалось, что у него лицо тоже четырехугольное, но она ему ничего не сказала, ведь ему не предстояло рожать ребенка. На следующее утро он позвонил в контору и сказал, что останется дома, потому что жене плохо. На самом деле ей не было плохо, она стирала и сушила белье, а потом села рядом с ним на диван. Хотела было потянуться за ползунком, да не смогла, руки ее остались лежать на диване рядом с его руками, и оба они уставились на экран телевизора.

— Мне показалось, что кто-то уставился на нас в окно, — сказал он.

— Совершенно верно, — обрадовалась она. — Я тоже заметила. И утром так было. А несколько раз кто-то даже дышал на стекло.

Он потрогал ладонью ее лоб.

— Тебя лихорадит, друг мой, ложись-ка лучше в постель.

Она пошла в спальню и оставила его одного.

Он, сидя на диване, вдруг заметил, что весь экран в каких-то пятнах, принес тряпку и хорошенько протер, лотом он уселся с книгой и взглянул на часы, до новостей дня оставалось еще несколько часов. И тут он увидел, что телевизор стоит так высоко, что наполовину закрывает дорогую картину на стене, — как он этого раньше не заметил! Тут же он увидел, что штатив телевизора стоит на колесиках. Он снял телевизор — и тяжелый же, черт возьми! — и попробовал отвинтить колеса, но они были привинчены намертво. Он принес пилу, тщательно измерил расстояние, отпилил все четыре колесика и по кусочку каждой ножки, подмел пол и поставил телевизор на место. Теперь было удобнее смотреть с дивана и телевизионный ящик ничего не заслонял. Через несколько секунд на экране опять появилось белое пятно. Как он ни бился, пятно не исчезало. «Несчастная, — подумал он о жене, — каково ей целый день сидеть дома с этим чудовищем».

— Проклятый телевизор, — сказал он сквозь зубы. — Проклятый телевизор. — А потом стал кричать все громче и громче: — Проклятый телевизор! — Потом он рассмеялся, встал с дивана, подошел к телевизору. «Только бы не разбудить ее», — подумал он и нажал кнопку, сам не зная зачем, может быть для того, чтобы посмотреть, появится ли сетка. Но сетки не было. «Странно», — сказал он про себя, как будто знал, когда должна появиться сетка. В телевизоре шипело и трещало, в синем тумане кружились огненные мухи. Он вдруг заметил, что стоит далеко от телевизора, который казался зловещим — вот-вот взорвется, и подошел, чтобы выключить его, ведь сетки все равно не было. Но он все-таки повернул ручку кругом, по всем каналам, вспомнил, что кто-то ловил Нидерланды, во всяком случае так ему рассказывали. При каждом повороте раздавался треск — то громкий, то тихий, и микроскопические фигурки то наплывали вперед, то удалялись. Когда он захотел поставить ручку на исходное положение, у него ничего не получилось, даже когда он решил применить силу. Не получалось, и все. Ему стало душно от волн низкой и высокой частоты. Низкочастотные были почти не слышны, зато другие отбрасывали его к дивану. Ему нужно было бы выключить телевизор, но это никак не удавалось, да к тому же он боялся разбудить жену. Он подошел к телевизору, думая, что она, может быть, проснется и увидит его, и выключил звук.

Почему он совсем не выключил телевизор, он сам не знал.

Измученный, словно накричавшись до изнеможения, он тяжело дышал.

Но, собственно, особых причин задыхаться у него не было, и он успокоился.

Хотя звук и был выключен, некий сверхзвук все еще сидел у него в голове, и когда он приближался к телевизору, его снова начинало трясти. Он ходил взад и вперед от дивана и обратно, а деревянный ящик телевизора то расширялся, то сжимался, эластичный и тоже запыхавшийся.

Он нажал кнопку, но жена не проснулась. Тогда он отправился за покупками. В магазине люди говорили о новом многосерийном телефильме, первую серию которого должны были показывать в тот вечер. Говорили, что фильм будет продолжаться чуть ли не до середины лета, и потому, мол, необходимо купить портативный телевизор, чтобы брать его с собой в кемпинг. По дороге домой он думал, что нужно изучить как следует программу на лето, до того как они поедут в свою летнюю хибару, — ведь там у них, кроме транзистора, ничего нет. Когда он вернулся, она уже почти проснулась и заявила спросонья, что вечером начинается многосерийный фильм, который будут показывать все лето, и потому, мол, им необходимо купить портативный телевизор. Она снова заснула, а он пошел на кухню готовить ужин. Он думал о летнем домишке, о транзисторе, о птицах, о деревьях у крыльца. И тут он пошел в комнату и крикнул: «Проклятый телевизор!» так громко, что разбудил ее. Потом он изо всех сил ударил ногой по экрану, и тот взорвался. Когда она вошла в комнату, он как-то смешно протянул к ней руки, словно ему было не дотянуться до нее, — ведь одна нога у него была в телевизоре.

— Не волнуйся, — сказала она испуганно. — Ведь он тебя не съест.