Вот какую историю рассказала мне в сорок четвертом году одна молодая женщина.

 

Можешь ли ты понять, как все это было? Радость меня так и переполняла. Никогда еще я не знала такой радости. Представь себе: иду я по улице, ничем внешне от других не отличаюсь, а каждый мой мускул играет, каждая жилочка от радости трепещет. Радость, море радости переполняло все мое существо, я готова была кинуться к первому встречному, к мужчине ли, к женщине — все равно, схватить за плечи и крикнуть:

— Жизнь прекрасна, жизнь изумительно прекрасна!

Я смотрела на мир, как смотрит на мир ребенок. Глаза мои схватывали на улицах тысячи мелочей, которых взрослые либо совсем не замечают, либо видят, только поднявшись после тяжелой болезни. Но мне-то, мне было дано больше, чем ребенку, ведь я к тому же понимала, что никогда еще мне не было так хорошо, и еще у меня было такое чувство, будто мне подарили весь мир.

Представь себе, я была влюблена в улицы, в прохожих, в то дождливое раннее утро, и в хмельной запах пыли, сбрызнутой дождем, и в грохот проходящего трамвая.

И тут я увидела ее и кинулась к ней, прежде чем успела сообразить, кто она и откуда я ее знаю. На лице у меня, должно быть, отразилось то особое волнение, то смятение чувств, которое дает человеку смелость подойти и просто остановить другого.

— Рейдар вернулся!

Она вздрогнула от неожиданности и отчужденно посмотрела на меня. Я кинулась к ней потому, что она была первым человеком, которому я могла сказать:

— Рейдар вернулся!

Представь себе, как она несколько секунд пыталась восстановить в своей памяти какие-то связи и найти среди них место для моего лица. Она знала только, что мы когда-то были знакомы, и для нее было гораздо важнее, чем для меня, понять, почему я так бесцеремонно ее остановила.

Потом ее усталое лицо просияло, и она, схватив мои руки, заговорила:

— Ты ли это, Крис? Сколько раз я вспоминала о тебе! Ведь просто и поверить нельзя, что пятнадцать лет прошло с тех пор, как мы виделись!

Пока она говорила все это, я успела сообразить, кто передо мной. Это была Ауд Л., моя школьная подруга, одна из тех, о ком время от времени что-то слышишь и кого никогда не встречаешь. Судорожно перебрав все, что связывало меня с Ауд, я так и не вспомнила ничего важного.

— Рейдар вернулся!

Я обняла ее прямо посреди улицы, слезы застилали мне глаза. Но в следующий миг я заметила ее недоумение.

— Рейдар — твой муж?

Я молча кивнула. Глаза ее засияли, усталости как не бывало.

— Да что ты говоришь? Он в самом деле вернулся? Освободили?

Я молча кивнула, а потом слова полились потоком:

— Он лежит дома в постели и спит. Да, да! Дома, в нашей постели, и это не сон, это правда, самая настоящая правда! Я сейчас ходила за хлебом, я ходила за хлебом для нас, для нас обоих! Мне надо успеть вернуться раньше, чем он проснется, чтобы видеть его лицо, когда он будет просыпаться.

Глаза Ауд тоже заблестели от слез.

— Мне просто не верится, Крис, что это правда. Три года назад я слышала, что его арестовали. Неужели прошло уже три года? Так было больно думать о тебе — его-то я не знаю.

Ее слова заставили меня еще глубже ощутить свое счастье, и мне кажется, я стала говорить потише.

— Он вернулся вчера вечером, и мне, понимаешь, надо спешить. Но уж раз я тебя встретила, я не могла не поделиться с тобой.

Ауд надо было совсем в другую сторону. Однако она повернула и пошла проводить меня.

Много, много раз той ночью я зажигала в спальне свет, чтобы проверить, не приснился ли мне Рейдар, не исчез ли он. Я могла коснуться его волос, поцеловать его — осторожно, чтобы он не проснулся!

Идя рядом и сжимая мою руку, Ауд говорила:

— Ты не представляешь себе, как я рада. — И голос ее, грудной и теплый, дрожал. — Тяжело ему пришлось в эти годы?

— А я, Ауд, и думать больше об этом не хочу! Все прошло, кончено и никогда не повторится. Никто не стреляет, никого не угоняют в Германию, никому не надо посылать посылки, которые возвращаются нераспечатанными. Со всем этим покончено навсегда!

Мы быстро шли к моему дому. Я держала Ауд за руку, а слова все лились потоком.

— Знаешь, у меня словно крылья выросли, мне хочется подняться над землей и парить долго, долго! Понимаешь, мне кажется, что сегодня первый день сотворения мира, и я влюблена во всех людей — и в тебя и во всех, во всех остальных. И я хочу вечно быть доброй ко всем!

Тогда Ауд дружелюбно усмехнулась. Я взглянула на нее. Лицо ее дышало мягкостью и почти детской добротой, хотя она выглядела старше и печальнее, чем это мне показалось вначале.

— Я себя странно веду, — сказала я, — ты, верно, думаешь, что я сошла с ума? А я и в самом деле малость не в себе.

Она снова усмехнулась и снова сжала мою руку.

— Это же прекрасно, Крис, будь странной, будь не в себе как можно дольше, я бы тоже хотела немного сойти с ума.

— И ты тоже, Ауд? Ты выглядишь усталой.

— Это неважно.

— Мне кажется, я стала какая-то странная и душой и телом, я не могу понять, почему не все люди радуются! — И я крепко обняла ее. — Конечно, я знаю, что всюду идет война, что у всех горе, но ведь случаются и чудеса, и тогда все люди должны радоваться, — заключила я, — ты и все, все!

— А я радуюсь, — улыбнулась Ауд, и мы остановились, так как уже были у моего дома. От нетерпения я не могла стоять спокойно. Но тут я взглянула на Ауд и заметила, что волосы у нее на висках поседели, хотя она была не старше меня, а в уголках рта залегли горькие складки. Не то чтобы я раньше не видела этой перемены, а просто не думала о ней, потому что вся дрожала от нетерпения.

— Я рада, что встретила тебя, — сказала Ауд тихо. Лицо ее стало серьезным, но в нем по-прежнему светилась доброта. — Знаешь, я уже давно не была так счастлива. Мне теперь начинает казаться, что благодаря встрече с тобой я снова могу полюбить жизнь.

Я опять обняла ее и, улыбнувшись, шепнула:

— Ну, я должна спешить! Дольше я не выдержу! — И, прежде чем ринуться вверх по лестнице, обернулась и помахала ей рукой.

Я не могу точно объяснить, что случилось со мной тогда, но, пока я бежала по лестнице, у меня вдруг появилось совершенно четкое представление, будто я что-то позабыла. Может быть, я не купила хлеба? Нет, хлеб я купила. То, о чем я никак не могла вспомнить, было гораздо важнее хлеба. Я силилась вспомнить и не могла. Забыла, забыла… Но вот я подбежала к своей двери. Я торопилась. Руки не слушались меня. С трудом повернула я ключ в замке. И тревога сразу же исчезла. Я сбросила пальто в прихожей и ринулась к нему. И мы лежали рядом, и была тишина, и было счастье. Мы смотрели, как дождевые капли сбегают по стеклу…

Но внезапно меня снова охватила тревога. Она буквально душила меня; казалось, будто в груди медленно поворачивается нон?. Я закрыла рот рукой, словно это могло помочь.

Брат Ауд был казнен несколько месяцев назад.

 

И мне пришли на память слова Гуннара Хейберга: «Душа человека словно пустынный остров, даже когда она преисполнена счастья».