— Надо же, как долго нет снега, — говорили взрослые.

— Вон и рождество скоро, а снега все нет. Так и трава может вымерзнуть, — говорили взрослые.

И вот как-то небо заволокло толстыми серыми пуховиками, и скоро из них густо посыпался белый пух. Он сыпался весь день, и его навалило чуть не по колено.

Наутро подул южный ветер, и тяжелые темные тучи, задевая за вершины холмов, потянулись на север, как стадо больших сизых коров, которых на ночь гонят домой. Снег был мокрый, и дети — и Кари, и Тура, и Аннерс, и Осе — бросали снежки в стенку сеновала и лепили снеговика. Он получился точь-в-точь похожий на Эмбрета, с трубкой и с капелькой под носом. Потом пошел дождь. Рано наступил вечер, и до самой ночи дождь лил не переставая и шумела береза под окном.

Наутро в окошко глянул синий свет. Ночью погода переменилась, и теперь стало морозно и ясно. И двор, и дорога, и лужайки, и вся земля оделись синим сверкающим льдом.

Все сидели в кухне за столом и толковали про этот сверкающий, удивительный лед. Такого никто еще не видел. Даже Эмбрет, хотя он старше всех и видел на своем веку больше, чем все остальные. Такого не случалось, даже когда Эмбрет далеко отсюда работал, на самом хуторе Рюд. Но он давно уже, еще с тех пор, как осенью вдруг переменилась погода, знал, что быть необыкновенной зиме.

— Так и трава может вымерзнуть, — сказал он, и все, кто сидел за столом, закивали.

Кари, Тура, Аннерс и Осе вышли на дорогу и стали кататься на санках.

Вдруг навстречу стрелой вылетел человек, промчался мимо так быстро, что только ветер просвистел в ушах, и исчез из глаз. Дети застыли на месте, глядя ему вслед.

Он был на коньках.

Кари, Тура и Аннерс побросали санки, побежали домой и полезли на чердак доставать коньки, а там скорей на крыльцо коньки надевать.

К ним тихонько подошла Осе, присела на ступеньку и стала смотреть, что они делают. У Осе не было коньков.

Когда все встали и принялись кататься, она заплакала. Осе меньше всех и чаще всех плачет. На будущий год ей тоже подарят коньки, отец обещал, так что же ей плакать? Вышла мама и увела Осе в дом.

Лед был весь кочками. Ноги подскакивали на ухабах, на них потряхивало, начинали трястись шея, голова, и в глазах все прыгало, весь мир прыгал. Аннерс, самый младший на коньках, попал во дворе на посыпанную золой дорожку, упал, набил шишку на лбу и заплакал — ведь он самый маленький. И Тура пожалела его и подула на шишку, а Кари, самая старшая, даже внимания не обратила, покатилась дальше.

Они сошли с дороги и покатились по ржаному полю — подо льдом видно было пожни. Потом выехали на картофельное поле — под прозрачным льдом виднелись комья земли, бурая картофельная ботва, иногда попадались забытые картофелины. Дети увидели то место, где во время уборки разводили костерок в холодный день, когда туман стелился по самой земле и у всех зябли руки, а дым от костра клубился в тумане.

Подо льдом чернели уголья и обгоревшие головешки. Дети словно выглянули в окошко и увидали за стеклом тот осенний день.

Вдалеке маячили черные точки. Это ребята с других хуторов тоже катались на своих полях. Вон уже катят сюда.

 

Стояли необыкновенные дни.

Небо синее, и земля синяя. Весь мир синий и блестящий, словно из стали.

Земля сделалась гулкая, каждый звук слышен далеко-далеко. Стук топора из дальнего сарая разносится по холмам. Цоканье лошадиных копыт и человеческие голоса звонко слышатся издалека, и совсем уж неведомо из какой дали доносятся глухие, но отчетливые звуки. Весь мир звенит стальным звоном.

 

Большущий курган на дальнем краю хутора Стейнов стал Хрустальной горой, а Маргит Стейн была Принцессой с Хрустальной горы. Она сидела на вершине, у подножия большой березы. На ней была красная вязаная шапочка, а в руке она держала красное яблоко. Маргит — самая красивая девочка в округе. Кто на коньках взберется на вершину, тот получит принцессу и полкоролевства в придачу.

Многие пытались, но еще никому это не удалось. На полпути всех одолевал страх, они оглядывались назад, коленки у них подгибались, и они скатывались с горы. А Маргит сверху улыбалась, как настоящая красавица, и вокруг все смеялись. Громче всего девчонки. Они стояли в сторонке и перешептывались: все это, мол, понарошку, просто Маргит принесла с собой яблоко, а мальчишки на него зарятся. Стоило кому-нибудь упасть и скатиться с горы, как девчонки принимались хихикать и смеяться.

Аннерс знал, что он-то заберется наверх.

— Подумаешь, — сказал он, — чего тут особенного? На коньках не умеют кататься. Это же совсем легко. Вот, гляди!

И побежал.

Пробежав немного по склону, он заметил, что началась круча. Аннерс уже не знал наверняка, сумеет ли ее одолеть, и сразу глянул вниз, перепугался еще больше, и упал, и нос расквасил, и скатился с горы. Все смеялись. А когда он встал и заплакал, и на носу у него оказалась ссадина, все засмеялись еще громче. А громче всех смеялись Кари и Тура. Они смеялись и кричали, что он больше всех перетрусил и проехал меньше всех.

Когда Аннерс встал, держась рукой за нос, то увидел, что Маргит стоит и смотрит на него сверху, и не улыбается — смеется!

Вдруг кто-то крикнул: «А ну, посторонись!» Аннерс, держась за нос, заковылял прочь. Мимо промчался Уле Санн и взлетел на гору, и ни разу не оглянулся, и добежал до самой вершины. Тот самый Уле Санн, на которого наглядеться не может Кари. И со стороны казалось, что все было так легко. А Маргит встала и протянула Уле яблоко, посмотрела на него, улыбнулась и взяла его за руку. Рука об руку спустились они с горы по другому, пологому склону и ушли.

Все примолкли. Издалека, с дороги, доносился конский топот и звон бубенцов. Мужской голос что-то крикнул, и эхо долетело до кургана.

Аннерс стоял в стороне от ребят.

Никогда больше не будет он кататься на коньках при людях. Все будут спать, а он будет упражняться и научится кататься лучше всех.

А сейчас так вышло из-за того, что он еще маленький. Вот вырастет он большой, как Уле Санн, и тогда… взлетит на Хрустальную гору быстрее ветра, сразу повернет и помчится вниз, а на Маргит даже не посмотрит. Пускай себе сидит и красуется со своим яблоком.

Ему захотелось домой. Скучно стало, повсюду лед да лед, и пойти-то некуда.

Ему захотелось домой, к Осе.

— Аннерс, домой!

Это его Кари позвала. А сама на него даже не смотрит.

 

Наутро снова шел снег. Все накрыла громадная простыня, серое небо нависло низко над самой землей, точно большущее шерстяное одеяло, а посередине в воздухе было полно летящих пушинок. Про зловредный лед все позабыли. Аннерс и Осе выбежали на снежок. Кари и Тура ушли в школу.

Потом мама позвала их и сказала, что нужно сходить в Йонсрюд за сливками. Потому что завтра воскресенье, придут гости, а две коровы почти не дали молока, и сливок не хватит. В Йонсрюде уже обо всем знают, так что теперь надо кому-то туда пойти.

Аннерсу дали деньги, завернутые в бумажку, и он сунул их в правую варежку, чтобы все время их чувствовать, а варежки были пришиты к черному шнурку и висели у него на шее, так что не потеряются. Аннерсу и Осе дали по бидону — Аннерсу трехлитровый, Осе — двухлитровый, потому что она маленькая. И мама сказала, что туда идти недалеко и не страшно.

Аннерс промолчал, потому что все равно ничего не боялся, хотя и знал, что дорога дальняя и в пути может повстречаться опасность — вдруг навстречу попадется здоровенный бык или злющая собака. Йонсрюд был за рекой, возле самого леса, и чтобы туда попасть, надо сначала идти по дороге, потом спуститься на мост, а как перейдешь на ту сторону — подняться по склону, потом пройти мимо хутора Брюволл, а потом мимо хутора Эгорд. Аннерс только раз был в Йонсрюде. Они с отцом приезжали на лошади, и в дом Аннерс не входил. А Осе ни разу там не бывала. И она не понимает, что в дороге может повстречаться опасность. Ей еще только шесть лет, она еще и в школу-то не ходит и ничего не боится, пока не увидит что-нибудь страшное рядом, и тогда уж пугается. А вдвоем с Аннерсом Осе вообще ничего на свете не боится, потому что Аннерс рядом, а он уже вон какой большой. Другое дело — Аннерс, ему уже давно семь лет исполнилось, а с осени он даже в школу ходит, и когда Аннерс вдвоем с Осе, он вроде как один, и ему надо за двоих отвечать.

Да, остаться вдвоем с Осе — это совсем не то, что остаться с Кари и Турой. Когда он с ними, он чувствует себя уверенней, зато когда он с Осе, он будто взрослеет. По правде сказать, Аннерс рад, что пошел с Осе. Но, пожалуй, с ней чуточку страшно.

Они отправились в путь.

На прощание им наказали идти осторожно, не падать и не разлить сливки.

Они осторожно прошли через двор, на дорогу. Идти было трудно, снегу было по колено, он еще неплотно лежал на льду, и ноги то и дело скользили. Не успели они выйти на дорогу, как Осе шлепнулась, но это было ничего, потому что падать было мягко, села как на перину, только надо бидон держать перед собой, тогда он не опрокинется. Нет, на льду падать куда хуже. Лед всегда жесткий, как железо, и когда падаешь — тебя будто железной палкой стукнет, даже в голове гудит, и зубы лязгают, и в глазах темнеет. А сейчас-то падать не страшно.

Аннерс даже нарочно несколько раз плюхнулся, пустяки это, бидон только надо вот так держать!

Было уже за полдень, но до темноты далеко. Шел снег, не очень сильно. Небо было тяжелое и серое. Наверное, еще снегу навалит, объяснил Аннерс сестренке, и понюхал воздух, как его научил Эмбрет. Ветер дул с севера, кружились снежинки, за снежной пеленой еле видны дома. Осе несла бидон в правой руке, Аннерс — в левой, в правой у него были завернутые в бумажку деньги, и он зажал их в кулаке.

Ветер обдавал Аннерса и Осе холодом. А вдруг здесь бродят дикие звери или собаки? Аннерс посматривал по сторонам, но никого не видел. Он осмелел и стал рассказывать Осе, как к ним во двор забежала большая собака. Это было еще осенью в воскресенье, дома были только он и Турине. Собака вбежала так быстро, что Аннерс увидел не собаку, а длинную черную черту, которая протянулась через весь двор. Уже стемнело, и Аннерс ясно разглядел, как из ее пасти пышет красным жаром. Собака гналась за черной кошкой. Такой кошки раньше здесь не видели, и собаки тоже, и потом их тоже никто не видел…

Аннерс увлекся своим рассказом и вдруг заметил, что рассказ уже не слушается его, одно слово тянет за собой следующее, и вот уже его самого слона тянут за собою, а после идут новые слова… И все потому, что он рассказывает маленькой Осе. Она всему верит, что он рассказывает, и рассказывать поэтому легко… В общем, все это правда, собака была чужая. А кошка, должно быть, была с хутора Теппен. Правда и то, что из пасти собаки вырывался пар, ведь Аннерс сам это видел в кухонное окно.

И кошка взобралась на березу так быстро, что вытянулась по ней черной длинной чертой, она протянулась от земли и до самой верхушки, а собака все прыгала и прыгала, лаяла и лаяла, а кошка сидела на березе и шипела и шипела.

Тут Аннерс взял большой камень, вышел из кухни да как швырнет камень в собаку, и прямо в морду, а собака так и повалилась и заскулила жалобно: у-у-у! И больше ее не видали. А кошка стремглав слетела с березы, и шерсть у нее дыбом, и хвост торчит, как палка, и как зашипит, как зашипит и убежала; и больше ее не видали.

Все это правда, разве что про камень, который Аннерс швырнул, — не совсем, ведь Аннерс все время на кухне сидел, и, может быть, сам и кричал: у-у-у! Хотя нет, не могло этого быть, потому что так кричат только тролли, если им камень в глаз попадет. Так что, будь у Аннерса камень и выйди Аннерс во двор да швырни его в собаку и попади ей в глаз, собака точно бы заскулила: у-у-у!

Но вот Аннерс с Осе вышли на мост, а тут ветер был сильнее и холоднее, чем всюду, и внизу, в водопаде, вода была желтая, страшная и так бурлила, что Аннерс с Осе поскорее перебежали на ту сторону. Аннерс увидел, что Осе плачет.

Чего это она?

Осе плакала, потому что ей страшно стало злой кошки.

А когда она сказала об этом Аннерсу, то сама еще больше перепугалась и заревела в голос. Аннерс на нее рассердился. «Из-за кошки!» Подумаешь, кошки испугалась. Да кто же кошек боится? Вот уж глупости! Но тут Аннерс вспомнил ту большую собаку, и какая она была длинная, вытянулась на бегу черной чертой, и из пасти у нее жаром пышет, и почувствовал, что ему тоже так страшно стало, что смеяться над Осе не хочется, и тут как раз на дороге показалось что-то большое, а вдруг это та собака?

Но это оказалась лошадь, и человек, и сани, они появились из снежной пелены и сразу стали нестрашными. Лошадь протрусила мимо, человек в санях посмотрел на детей и вот уже проехал. Сперва еще стоял лошадиный запах, но вот и запах рассеялся, и Аннерс с Осе пошли дальше. Аннерс немного дрожал, по щекам Осе сползали две большие слезы. Осе всегда так: если ей станет страшно, так обязательно страшно-престрашно. У Аннерса же рядом со страхом всегда жила все-таки и другая мысль, что, может быть, не так все и страшно, как ему кажется.

 

Они все шли. Путь был такой длинный-длинный. Дул ветер, и падал снежок. Небо висело низко. Холодно стало, у обоих из носа потекло. Они прошли хутора Брюволл и Эгорд. Так далеко они еще не бывали.

Аннерс и Осе подошли к повороту на дорогу, которая вела к Йонсрюду. Здесь, наподобие ворот, поставлены два столба. Аннерс и Осе ушли далеко от родного дома, так далеко, что лучше держаться за руки, и Аннерс совсем забыл про деньги в бумажке, но потом, когда пощупал, они оказались на месте. И вообще чего тут бояться, ведь он приезжал сюда с отцом, и собаки на хуторе нет. А вот кошка есть, это точно, ответил Аннерс, когда Осе стала приставать с вопросами. И когда Осе заплакала, он ее хорошенько потряс. Беда с девчонкой связываться, лучше бы один пошел.

Аннерс и Осе вошли в большую темную кухню, здесь они никогда еще не были. Но им совсем не было страшно, потому что хозяйка, которая стояла у плиты, была добрая, и старая-престарая женщина в кресле у очага тоже; детям дали по стакану молока, и по две вафли с маслом, и по пирожку; и хозяйка была ласковая и добрая, а старушка все удивлялась: «Неужто вы и впрямь из Рогстада, неужто из Рогстада, вот как, из Рогстада, значит…» И кивала головой. Аннерс опять забыл про деньги, но, когда пощупал, они оказались на месте, и он заплатил, сколько надо, и хозяйка похвалила, какой он молодец. А старушка все кивала и приговаривала: «И впрямь из Рогстада… из Рогстада, значит».

И все было хорошо, и Аннерс с Осе вышли из кухни, спустились с крутого крыльца и пошли по дороге, домой пошли. Осе расхвасталась, что разглядела под печкой черную кошку и только нарочно виду не подала. Аннерс решил не обижать Осе и сказал, что тоже видел кошку, что это была та самая кошка, которая тогда на березе сидела.

Вдруг им обоим стало ужасно весело. Опасностей никаких нету, и обратный путь совсем не длинный. Они хохотали и аукались, хотя шли рядом — рукой достать.

Один раз чуть было не упали на скользкой дороге, но удержались, а бидоны подняли так, как научились раньше, и Аннерс сказал:

— Это разве скользко! Вот на Хрустальной горе было скользко!

И он стал рассказывать про Принцессу с Хрустальной горы, как все мальчишки хотели взобраться на самую вершину, но, пробежав немного, они вдруг пугались, оглядывались назад, пугались еще сильнее, падали и катились вниз. Тут пришел Аннерс, разбежался и помчался вверх на гору, и ни разу не оглянулся, домчался до вершины, взял яблоко, принцесса подала ему руку, и они спустились с горы быстрее ветра!

Осе слушала, широко раскрыв глаза. Аннерсу казалось, что он не идет, а летит по воздуху, и будто он вовсе не он, а кто-то другой…

У самого выхода на дорогу, направо, шла какая-то дорожка, она снова поднималась вверх и вела к лесу. Наверное, тут ездили лесорубы. Аннерс услышал свой голос:

— Эта дорога ведет в Сулер. А может, прямо в Швецию или даже в Америку. Давай посмотрим, куда она ведет!

Осе посмотрела на него:

— А ты не боишься? А вдруг мы заблудимся?

— Вот еще! Если и заблудимся, так построим шалаш, понаставим ловушек и будем охотиться на зверей, как охотники в Америке. А сначала мы можем пить сливки, тут на много дней хватит.

Осе посмотрела на него с сомнением, но тут же успокоилась. И Аннерс знал, что она думает: все, что говорит Аннерс, — правильно; а если неправильно, то ему и попадет, ведь он старший.

Она послушно свернула на боковую дорожку и пошла по ней впереди Аннерса.

Аннерс и сам не знал, как это вышло. Он и не думал идти по этой дорожке и вдруг сам предложил. И ему вовсе не хотелось заблудиться, строить шалаш, охотиться и питаться сливками, но вдруг он все это сказал, и теперь ничего не поделаешь, ничего уж не поделаешь, раз Осе такая дура, что послушалась…

Аннерс вдруг ужасно разозлился на Осе, которая шла впереди и которая была во всем виновата. Ну, погоди, попадешься ты мне! Он как возьмет да как повалит ее в снег, сядет на нее верхом, прижмет посильнее, набьет ей в рот снегу и…

Но когда он додумал до этого места, то сразу понял, что это гадко и нельзя обижать Осе: ведь она, бедняжка, совсем маленькая…

А снег валил уже по-настоящему. По этой дороге, наверно, раза два всего проезжали на санях, ее и дорогой-то не назовешь. Она вилась вдоль рощи, которая отделяла ее от главной дороги, потом уходила к лесу, который чернел вдали — угрюмый, страшный.

Идти по снегу было трудно. Осе устала и опустила бидон, чтобы передохнуть. Аннерс подумал:

«Сейчас повернем и пойдем назад».

С удивлением он услышал свой голос:

— Идем дальше!

И Осе послушно подняла бидон и пошла дальше; Аннерс очень на нее злился: она все идет и идет, все дальше и дальше, а что будет с ним, совсем не думает…

Теперь они шли с большим трудом. И… неужели темнеть начало? Аннерс перепугался не на шутку. И тут Осе отставила бидон, села прямо в снег и заплакала.

— Ой, как я устала, — всхлипывала Осе.

Аннерс сказал:

— Давай оставим бидоны здесь и пойдем в рощу, вдруг там белки живут.

И добавил:

— Или индейцы!

Осе до того устала, что у нее заплетались ноги, а снег был глубокий. Но все-таки она пошла — она больше всех других зверей любила белок. Осе часто говорила, что ей очень хочется живую белочку вместо куклы.

Они подошли к роще. Здесь росли почти одни только сосны — высокие, голые коричневые стволы, и на самой макушке пучок веток. Сейчас снег падал густо, но в роще его почти не было, землю покрывала тонкая ледяная корка, подо льдом, как под стеклом, виднелась опавшая хвоя. Дети стали разглядывать иголки, время шло. Осе успела отдохнуть и повеселеть.

Когда Аннерс и Осе подняли головы, они увидели, что и правда темнеет. Они испугались. А когда посмотрели друг на друга и увидели, что обоим страшно, перепугались еще больше. Аннерсу показалось, что он видит собаку, и он схватил Осе за руку. Но оказалось, что это тень под деревьями. И тут же Аннерс услышал вой и чуть не кинулся наутек. Но это загудела пила на лесопилке у водопада.

Какая-то птица, тяжело взмахивая крыльями, взлетела на сосну и уселась на ветке. А вдруг это орел, который охотится на детей? Вдруг он схватит Осе? «Меня-то он не унесет», — подумал Аннерс, но сердце у него замерло. Он ясно видел, что птица сидит и пристально на него смотрит, — а может быть, это сосновая ветка или пятно на коре?

Осе замерла на месте, вытаращив глаза. Что она там видела, Аннерс узнал только, когда Осе прошептала, взяв его за руку: «А как ты думаешь, индейцы на нас не нападут?»

— Индейцы! Индейцы живут в Америке, — ответил Аннерс уверенно.

— А вдруг это уже Америка?

Конечно же, не Америка, до Америки еще очень далеко. Аннерс сделал вид, что совершенно уверен, но его бросило в дрожь.

«Чепуха!» — сказал он себе. Ведь он отлично знает, что никаких индейцев здесь нет. В Сулере и то нет индейцев.

— Чепуха! Нет здесь никаких индейцев! — сказал он. Но Аннерс так странно это сказал, что Осе испугалась еще больше и заплакала. И в этот миг Аннерс увидел индейца, ясно увидел, как тот прячется за сосной, — и Аннерс схватил Осе за руку и шепнул:

— Скорей бежим!

И они пустились бегом по рыхлому свежему снегу, спотыкались, скользили и падали, поднимались, и снова бежали, и снова скользили и падали. Весь мир позади был полон подстерегающих их опасностей. В ушах звенело, снег летел в лицо, застилал глаза. Они все бежали, держась за руки.

Осе то и дело спотыкалась. И все время плакала, спотыкалась и с плачем поднималась. Наконец она упала и не стала вставать, только перевернулась на бок, села, вытерла варежкой нос и глаза, пригорюнилась и промолвила тихо и невнятно: «До чего же я устала», закрыла глаза и еще больше поникла, сидя на снегу.

Куда же их занесло? Аннерс огляделся. И увидел, что глазу не за что уцепиться, куда ни глянь — нигде ни дороги, ни домов, ни деревьев, ни людей. Только снег да снег, все бело, падают снежные хлопья, снежная пелена впереди и сумерки, спускающиеся на землю вместе со снегом. «Осе», — позвал Аннерс. Осе приоткрыла глаза и тут же закрыла их и опять вся поникла. Аннерс стал трясти ее, но все было напрасно. Тогда он рассердился и ударил ее изо всех сил.

Девочка открыла глаза и опять закрыла.

Аннерс еще раз ударил ее и закричал:

— Осе! Пойдем! Надо искать бидоны!

Она открыла глаза.

— Бидоны? — сквозь сон переспросила Осе.

— Да, бидоны. — Он принялся трясти ее и снова ударил, потом опять тряс, и бил ее, и кричал:

— Вставай! Ну, вставай же! Бидоны! Бидоны! Бидоны!

Он заметил, что на нее действовало только это слово, и он кричал ей прямо в ухо, повторял его без конца. И вдруг она проснулась и встала.

— Что бидоны? — спросила Осе совсем еще заспанным голосом и посмотрела вокруг.

А Аннерс кричал:

— Ну да! Мы с тобой бидоны потеряли! Надо искать бидоны! Домой надо прийти с бидонами!

Не сходя с места, они посмотрели вокруг. Куда теперь идти? Куда ни глянь, все снег да снег.

Тут Аннерс вдруг вспомнил то, что прочел в повести о приключениях охотника Джека.

Надо возвращаться по собственному следу!

— Мы пойдем назад по собственным следам, — сказал он. — Ясно! Это совсем не трудно.

Они медленно пошли по старым следам. Осе совсем проснулась. Аннерс понял это по тому, что она стала всхлипывать на ходу. Одна щека у нее покраснела и распухла от его ударов.

Они шли и шли. Опять дошли до рощи. Теперь не было ни индейцев, ни собак. А как же орел? Аннерс про него начисто забыл. Сейчас только вспомнил и отмахнулся — ведь он с самого начала видел, что это просто ворона. Теперь ему было не до того. Надо вернуться назад по собственным следам, пока их еще не замело, — так написано в «Приключениях охотника Джека».

Они свернули в сторону от рощи и по следам перешли через поле. Здесь следы уже припорошило снегом, тонким слоем он прикрывал ямки их старых следов и искрился в сумеречном свете серебряными блестками.

Вдруг следы кончились!

Дети застыли на месте. Покосившись на Осе, Аннерс увидел, что она уже скуксилась и приготовилась плакать, и почувствовал, что, пожалуй, не будь он мужчиной, и сам бы, чего доброго, скуксился, и неизвестно, чем бы это кончилось.

И в этот миг — как только он сразу не заметил — он вдруг увидел, что они стоят как раз на дорожке, по которой возят дрова. Вон и бидоны темнеют на белом снегу. На крышках снежные шапки, а так все в порядке.

— Вон они! — сказал Аннерс.

Но Осе и сама уже увидала.

— Правда, вот они.

Больше они ни о чем не говорили. Бидоны нашлись, и все опять стало так хорошо, словно они уже дома.

Да ведь и впрямь, можно сказать, они уже почти дома. Еще немного, и они выйдут на дорогу в Йонсрюд, а там еще немного, и будет проезжая дорога, а там уже остается пройти Эгорд и Брюволл, перейти через мост и прямиком домой. На проезжей дороге заливался колокольчик, кто-то ехал на санях, а следом бежала собака. Вот радость-то, это же гнедая Бергов, и собака Бергов, а на санях и сам Карл Берг.

Всхлипывая, Аннерс и Осе стряхивали снег с бидонов.

Тут Осе поскользнулась, будто кто ее по ногам ударил, упала в снег ничком, бидон отлетел далеко в сторону, крышка еще дальше, и белой струей выплеснулись куда-то в сторону сливки. Вот они зажелтели на белом снегу, вот просочились в снег, и осталась только ямка в снегу.

Аннерс в жизни такого не видал. Он так рассердился, что чуть не побил Осе, лежащую на снегу. Неужели нельзя было вот так держать бидон, и тогда бы… — Ну вот, еще и разревелась, этого только недоставало.

— Чего же ты не держала бидон как следует? — спросил Аннерс и показал, как надо было.

Лучше бы он этого не делал. А может быть, он и не виноват, а когда Осе его своими слезами расстроила, он забыл про осторожность и вдруг нечаянно оступился; — или кто его знает, как это случилось, — и ведь только что стоял на ногах, а тут вдруг они подкосились, точно его ударили под коленки, и вот он уже сидит на снегу.

Падать было не больно, сел, будто на перину. Но бидон пролетел по воздуху в одну сторону, а крышка еще дальше, в другую, и сливки струей выплеснулись и расплылись по снегу, желтые и жирные, просочились в снег и пропали. Только и осталось, что ямка в снегу.

Две ямки в снегу. Ямка Осе поменьше. Ведь Осе маленькая, и бидон у нее был двухлитровый.