I

Старая, до черноты просмоленная рыбачья шхуна входит в Воген, волоча за собой привязанную сзади шлюпку. Название шхуны — «Южная звезда», имя шкипера — Рейерсен. И шхуну и шкипера давно хорошо знают в Вогене, недаром он столько лет подряд из года в год появляется в здешних краях вялить рыбу для испанцев в Бахалаосе.

На холмах вокруг ни души, только в самой глубине бухты около лодочных сараев играют местные ребятишки. Не то бывало в прежние времена. Лет двадцать тому назад, когда «Южная звезда» впервые бросила якорь перед сушильнями, на всех холмах собрались дети и женщины, чтобы на нее полюбоваться, а рыбаки один за другим садились в лодки и плыли к «Южной звезде» — повидать шкипера, расспросить его о новостях.

На борту их четверо; но за штурвалом сам Рейерсен, такой уж у него заведен порядок для разных важных случаев. По-прежнему, как и в былые дни, он правит шхуной с такой торжественностью, точно это не рыбачья шхуна, а громадный пароход. У него седая голова, седая борода, а ведь было время, когда волосы и борода были черны; двадцать лет назад это было, когда в первый раз молодым еще парнем приплыл он в Сальтен. Куртка на нем старая, вся в заплатках, пообносился Рейерсен, но, входя в гавань, он адмирал своего судна и команды отдает громовым голосом.

— Отдать якорь! — гремит его голос.

И летит в воду якорь.

Могучий грохот цепи и богатырский голос спорят друг с другом в громкости. Но времена уже не те. Теперь сюда заходят торговые пароходы, а народ здешний ни во что уже не ставит добрые старые рыбачьи шхуны. Услышав, как загремела якорная цепь, дети, игравшие возле сараев, мельком глянув на море, как ни в чем не бывало, продолжали играть, точно сказали друг другу, что это, мол, всего лишь старый Рейерсен на своей шхуне.

Когда все дела были переделаны, шхуна поставлена на якорь и матросы улеглись по своим койкам, шкипер один остался на палубе, он сидел и глядел на море. Ночь выдалась теплая и тихая, вода от солнца — золотая. Рейерсен знал тут каждый островок, и с каждым из них для него были связаны воспоминания; в сущности, здесь прошла вся его удалая молодость, в те три летних месяца, что он ежегодно проводил здесь на засолке рыбы. Он тут считался первым парнем, никто ему не перечил, и не бывало так, чтобы он задумал что-то и не добился бы своего. По воскресеньям он ходил в церковь: где люди — там и он; назад он возвращался всегда с целой свитой девушек. Если молодежь рыбацкого поселка затевала в белые ночи танцы, то уж Рейерсен всегда тут как тут; посмотрят люди на море и видят, как уже плывет к берегу его шлюпка, сам он во весь рост стоит на корме в начищенных до блеска ботинках, а на веслах сидит либо кок, либо матрос из команды. Отплясывал он на танцах прямо молодецки, а девчонок в жар бросало от моряцкого запаха, исходившего от его дорогого синего костюма. Да, Рейерсен и впрямь был парень хоть куда, и все были с ним приятелями, а местные парни всегда ему во всем уступали, стоило ему только показаться. Куда им было тягаться с ним! Ни один не пытался пустить в ход кулаки, они лучше отходили в сторонку, чтобы поплакать в темном углу.

А теперь у Рейерсена в Офотене жена и пятеро детей.

II

Блестит море, и ночь спускается, а шкипер Рейерсен все сидит и вспоминает былые денечки. Каких только девушек у него не было! Самые видные во всем Вогене. В первый год ему особенно нравилась одна черноглазая, черноволосая. В самое неподходящее время их видели вдвоем с этой только что конфирмованной девушкой: то ночью, то утром спозаранку, когда, казалось бы, им лучше быть порознь. А к концу сезона, когда пора было шхуне уходить, все вдруг кончилось. Рейерсен перестал с нею танцевать, а стал гулять с толстой девахой, настоящей рыбачкой из Иттер-Вогена. На щеках у ней были улыбчатые ямочки, зубы белые, а звали ее Эллен Хелене.

Ах, уж эта Эллен Хелене!

С ней он гулял год. У Рейерсена редко бывало, чтобы он целый год с одной и той же хороводился, и потому вокруг стали поговаривать, что наконец-то и он попался! Ого! Плохо же вы знаете Рейерсена. Но уж зато помолвку Эллен Хелене с местным кузнецом Рейерсен расстроил вконец, дело даже до того дошло, что он прямо на людях стал называть ее своей любушкой.

А на следующий год Рейерсен, приехав к засолке рыбы, привез с собой полную каюту разных товаров на продажу: муки, кофе, шерстяных платков, полотна — словом, всякой всячины, даже колечки и отличные напульсники из гарусной шерсти — всего-то у него было припасено. Вот уж до смерти ему не забыть, что тогда творилось на «Южной звезде» — ни дать, ни взять ярмарка. С тех пор могущество Рейерсена еще возросло. Этими товарами он расплачивался и за место на сушильне и за работу сушильщиц, а уж сколько задаром роздал девушкам косынок и блестящих брошек! А Эллен Хелене все терпела — разве поспоришь с Рейерсеном!

И все равно — как ни послушна была Эллен Хелене, а своей судьбы она не миновала. Отбила у нее Рейерсена Якобина, горячая и резвая, как жеребенок, она работала у Рейерсена сушильщицей, ни у кого работа не спорилась так весело, как у нее. Так с какой же стати этакий молодец, как Рейерсен с «Южной звезды», вечно будет водиться с постылой Эллен Хелене, а на других и посмотреть не смей? Как пришла осенью пора грузить рыбу, на шхуне оказалась одна только Якобина, и ей доставались от шкипера подарки, а когда ей пора было уезжать, то он послал двух матросов отвезти ее на берег. Впрочем, в здешних местах говорят не «грузить рыбу», а «уминать».

Большего сраму для Эллен Хелене и придумать было нельзя. Ее отец Йенс Ульсен попробовал постращать знаменитого шкипера за такие фокусы — махать перед ним кулаками, приставать с невежливыми вопросами. Но с Рейерсеном тогда тоже шутки были плохи, на кулак и он отвечал кулаком: если ты думаешь связаться со мной, голубчик Йенс Ульсен, то смотри — не поздоровится тебе от шкипера «Южной звезды» Рейерсена.

Впрочем, и Якобина не надолго сумела приворожить непостоянное сердце шкипера Рейерсена. Была такая же ночь, как сегодня, тихая, ясная, он сидит на палубе и вдруг слышит вдали плеск весел. В лодке плыла девушка, возвращаясь со сбора яиц.

— Эй, в лодке! — окликнул Рейерсен.

Она подняла весла и прислушалась.

— Причаливай сюда, голубушка, — сказал он.

— Вы, поди, решили, что тут ваша милая, а я не ваша милая, — раздалось с лодки.

— Я знаю тебя, — ответил Рейерсен. — Что у — тебя там в лодке — яйца?

Лодка подплыла ближе.

— Да. Если вам надо яичек, так могу вам дать, — сказала девушка.

Но на это Рейерсен уже ничего не ответил, а прямо спрыгнул в шлюпку за кормой, а оттуда к ней в лодку.

— Небось знаешь Рейерсена-то, — сказал он.

Он отобрал у нее весла и стал грести к лодочным сараям. Нигде не видно было ни души, ночь была теплая, скрытная.

— Давай уж уберем заодно лодку в сарай, — сказал Рейерсен, когда они доплыли до берега.

А девушка ответила:

— Какой вы услужливый…

Но убрать лодку в сарай он предложил неспроста, на то у него были свои соображения. Ах ты разбойник ты этакий, Рейерсен! Какие там у тебя соображения, а она девчонка несмышленая, не страшно ей ночью темного сарая.

А когда расставались, она его только и спросила:

— На чем вы на шхуну-то теперь доберетесь?

— Я и вплавь могу, — ответил Рейерсен.

И с этими словами вошел в воду.

Девушку звали Паулина…

Ох, раскидало теперь всех его подружек по белу свету, одна померла, другая в Америке, третья замужем. А от самого Рейерсена, можно сказать, воспоминание одно осталось. Паулина так и осталась жить в Вогене, но с тех пор как она несколько лет назад одного глаза лишилась, окривела, она вдруг «прозрела», и теперь ни до чего мирского ей дела нет. Вот чем оно, бывает, кончается на свете. А у Рейерсена дело кончилось тем, что в Офотене у него жена и пятеро детей…

Был уже час ночи. Скоро начнут просыпаться морские птицы. Рейерсен громко зевнул и, запрокинув голову, поглядел на небо.

Пожалуй, лучше всего лечь спать — умотался он, износился, его теперь дело стариковское, куда уж там. Завтра надо приниматься рыбу чистить, на шхуну соберется народ — мужчины, женщины в моряцких сапогах, в брезентовой одежде, будут среди них и девушки, с веснушками, с веселыми мордашками, Евины дочери, уж Рейерсен-то знает их.

И отец семейства с поседевшей головой потихоньку покосился на компас, чтобы увидеть свое отражение, а затем поплелся в каюту — в тесную, вонючую конуру — и лег спать.

Рано поутру подплывают к шхуне лодки, Рейерсен по-хозяйски расхаживает взад и вперед по палубе, одетый в лучший костюм, на животе искусно сплетенная из волос цепочка для часов. Нужны тут работники? А как же — нужны! Стали рядиться о цене. И тут же они к нему — со своими условиями. Скверный обычай завели с некоторых пор рыбаки — торговаться. Это с Рейерсеном-то! Надо же — требуют с него на шесть шиллингов больше, чем он сам предлагает. Новую моду выдумали. Эх, нету прежнего уважения к Рейерсену с «Южной звезды»! Идут годы, времена меняются, и вот уже капитаны почтовых пароходов своими золотыми пуговицами затмили Рейерсена.

Он выставил гостям угощение — водки и пряников, те сказали спасибо, выпили. Он щипал за бока девушек, те от него с хохотом отмахивались, дерзко заглядывали в оконце каюты и вообще вольничали. Ну так как — может, подумавши, он накинет по шесть шиллингов?

Тут шкипера такая досада разобрала, что он решил с ними не цацкаться. Он ушел на корму, стал у штурвала — тут его место, тут он начальник. Все будет по-старому, точь-в-точь как в прежние времена. А ну-ка, люди добрые, хотите вы на чистке рыбы работать? Рыбаки с удивлением отвечают, что да. Ладно! — говорит им Рейерсен, — будет вам столько-то за сотню. Давайте сюда лодки и отсчитывайте. И дело с концом!

Однако так, как в старые времена, не вышло, рыбаки тоже цацкаться не стали и полезли в лодки. Когда они отчалили и поплыли к берегу, шкиперу пришлось уступить и согласиться на их цену.

— Дам я вам шесть шиллингов, и катитесь вы ко всем чертям!

Лодки снова причалили, трюм «Южной звезды» открыли и мокрую рыбу стали выбрасывать из трюма. Работа шла день, два, с перерывами только на еду и на сон. На сушилке кишел народ, одни чистили рыбу, другие подносили ее, третьи укладывали на склоне горы для вяления. Шли часы, и трюм пустел, борта шхуны все выше поднимались из воды, под конец весь нос выступил над водою и только киль оставался внизу. «Южная звезда» закачалась, она была пуста.

Для шкипера Рейерсена начались спокойные дни. Поставив матросов чистить и красить шхуну сверху донизу, он сам проводил время на берегу, слонялся среди работников, засунув руки в карманы, шутил с девушками. Только с Паулиной он не связывался: ей теперь уж под сорок и такой богомольной стала, что лишнего слова не скажет; но если поведение Рейерсена, на ее взгляд, делалось слишком уж легкомысленным, она единственным оставшимся глазом посылала ему немой укор. Так проходили неделя за неделей, Рейерсен ни от кого ничего не мог добиться, подвели годы, местные парни одержали верх. «Ох уж вы!» — говорили девушки, когда он к ним подкатывался. И это «ох уж вы!» означало «отвяжись!»

Но у Рейерсена было что-то на уме. Годы не тяготили его, и в душе он знал, что он все тот же замечательный шкипер Рейерсен прежних лет. Он водил «Южную звезду» из порта в порт и ни разу не продырявил ее, он скупал и сушил рыбу, вел счета длиннее корабельной мачты, и они всегда сходились, вел судовой журнал по всем правилам, а люди, поди ж ты, не оказывают ему должного почтения. «Вымой каюту!» — сказал он коку. Потому что он наконец кое-что придумал. Рейерсен отправился на берег и объявил, что ему нужны две девушки — у него скопилось много вещей, которые надо чинить и штопать, между прочим — флаг «Южной звезды».

Однако ни одна из девушек не вызвалась ехать на шхуну. Опять у Рейерсена неудача. Два дня он и так и сяк старался, и все напрасно. Наконец раздается женский голос:

— Если я вам подойду, я готова услужить.

Это Паулина смилостивилась над ним.

Рейерсен заколебался, Паулина смотрит на него. Куда она ему? Наконец он говорит ей спасибо и соглашается. Паулина садится в шлюпку. А на берегу хихикают девушки.

По чести сказать, не было у Рейерсена такого желания — набивать свою каюту скучнейшим благочестием, он-то думал повеселиться денек с веселыми девушками за вином и пряниками, как в былые славные времена. Но что ему оставалось делать?

Он вытаскивает из рундуков и с койки дырявые вещи, приносит флаг, и Паулина принимается за работу. Она почти все время молчит. Рейерсен наливает ей рюмку вина, она пьет, но потом все так же молчит и так же прилежно трудится.

— Слушай, Паулина, — начинает он, чтобы к ней подольститься, — счастливая ты, что к богу пришла.

— Вы правильно говорите, — отвечает она. — Пора бы и вам к нему обратиться.

Рейерсен отвечает:

— Может статься, что я не так теперь далек от него, как прежде.

— Вы так думаете? — спрашивает она.

— По-моему, в последнее время дело пошло на лад.

— Вот и слава богу, — говорит она.

Но язык у нее развязался, и престарелая девица начинает говорить о боге. Рейерсену уже и самому жалко, что он натолкнул ее на эту тему; ему стало скучно, да и не мог старый греховодник толково объяснить, отчего он в последнее время пришел к богу. Сказал только, что у него словно бы чувство такое появилось.

— Ты сердце-то от него не запирай, — стала она увещевать, — не запирай от него сердце.

Рейерсен подливает ей вина и снова угощает пряниками.

— Девчонки-то на берегу смеялись. А ты им теперь расскажешь, что Рейерсен не обидел тебя.

Они выпили. Но чуть он попытался перевести разговор на более земные дела, как она снова принялась шить еще усерднее прежнего и на него не обращала внимания. Он не смел напомнить ей о былых веселых деньках двадцать лет тому назад, у него уж вертелось на языке сказать об этом, но он не решился.

Становилось все скучней и тоскливей, часы шли, флаг был уже готов, но Рейерсен так и не услышал от нее веселого смеха.

— Ну, хватит на сегодня, — сказал он, когда ему стало совсем уже невмоготу. Он побросал свое рваное старье в сундук и отправил Паулину на берег.

День был испорчен, замысел не удался.

А что ему, спрашивается, оставалось? Кончилось его царствование. Так-то. И больше он не поведет «Южную звезду» в эту дыру, есть и другие места, где можно вялить рыбу. Это он-то старый? Ничего, это мы еще сегодня посмотрим. Ваше здоровье!

Он выпил рюмку. Он прилежно напивался в одиночестве и набирался упрямства. Через полчаса он уже пришел в такое состояние, что мог бы потягаться с каким угодно золотопуговичником из почтовых капитанов. С палубы слышен топот. Он опрокидывает еще рюмку напоследок и вылезает из каюты.

Никак пришли рыбу грузить? Он заглядывает в трюм. Четыре девушки заняты работой. Эндре Польден наконец-то заговорил как начальник и против воли загнал их на шхуну. Отлично! Однако теперь шкипер Рейерсен намерен сделать кое-что подходящее к случаю. Внимание! Вот он что-то задумал!

Он слышит, как звенит в пустом помещении смех и болтовня девушек, и думает про себя: «Правильно, люблю веселых!» Только Паулины не слышно.

Издавна было заведено, что девушек, укладывавших рыбу, бесплатно угощали все время, пока шла погрузка. Бесплатное угощение? Ха, уж Рейерсен-то об этом не забудет. Он-то давно уже решил, что в этом году бесплатное угощение будет что надо! Теперь он хозяин!

— Паулина! — позвал он. — Я хочу потолковать с тобой в каюте.

Паулина вылезла из трюма и пошла за шкипером в каюту.

— Ты единственная не отказывалась прийти на шхуну, — сказал шкипер, — я хочу отблагодарить тебя.

— Да вы уж не шикарьте зря.

Но Рейерсен решил шикарить. Все, что есть, — ничего ему не жалко. Эй, кок, растопляй плиту, вари кофе! А шкипер тем временем достает и ставит на стол вино и пряники. Паулина прямо на пир попала.

— Как вернешься в трюм, скажи девушкам, что шкипер Рейерсен не обидел тебя, — говорит он.

Они выпили, поели всласть. Рейерсен хлопает престарелую девицу по плечу. Она встает и собирается вернуться к своей работе.

— Ты сиди, — говорит он, — посидим-ка с тобой, поболтаем. Я больше не вернусь сюда вялить рыбу.

— Да что вы говорите? — спрашивает она.

Рейерсен кивает:

— Нынче последний раз.

Что-то всколыхнулось в старом девичьем сердце. Она опустила глаза и спросила:

— Когда вы отплываете?

— А вот как погрузят рыбу. Завтра или послезавтра в ночь.

Она снова села.

— Храни вас господь! — говорит она словно про себя.

— А теперь выпьем-ка за это, — отвечает он, главным образом, чтобы не допустить опять до разговоров о божественном. — Так что ж, Паулина, когда замуж-то собираешься?

Она посмотрела на него гордым взглядом и сказала:

— Вы меня дурачите?

— Дурачу? — переспрашивает он. — Это почему же?

— Разве же я могу выйти замуж, когда я одноглазая? — спрашивает она.

Рейерсен расшумелся:

— А почему бы и нет? Подумаешь, не велика беда.

В душе она была ему за эти слова благодарна, ей тоже так казалось. Подумаешь — глаз потеряла. А вообще-то она ничуть не хуже других. Не повезло ей, чужой ребенок выколол ей глаз. А потом шли годы, и, кроме бога, ей не на кого было опереться. Случалось, она плакала из-за этого глаза. Но руки и ноги у нее зато здоровые, крепкие, крепкая шея — этого у нее никто пока не отнял.

Рейерсен снова доливает рюмки. Он наклоняется к ней и не желает слушать никаких отказов — велит пить. Он здесь в последний раз, а она единственная из всех его утешила, он ее век за это помнить будет. Оба растрогались от таких разговоров, Рейерсен взял девушку за руку, а Паулина сидит здоровая, ядреная. Вдруг он обнял ее за шею и говорит:

— Помнишь, как тогда в лодочном сарае? Ночью, двадцать лет тому назад.

— Да, — отвечает она еле слышно. Она не противится, и он все обнимает ее за шею.

— Я вас все время помнила, господи, прости мои грехи, — говорит она.

И тут он решил, что сей же час надо выяснить, правда ли уж он такой никудышный, старый замухрышка.

— Да что это вы? — спрашивает она изумленно. — Вы с ума сошли? Женатый ведь человек!

Но так как все ее укоры напрасны, она тяжелой рукой отвешивает ему по шее такую затрещину, что он, ошарашенный, так и валится на желтую стенку.

— Кабы я знала, что у вас такие мысли, ноги бы моей здесь не было, — говорит она сердито. — Где же это видано такое, а еще женатый человек.

Она выходит за дверь, подымается по трапу и спускается в трюм работать. Ее мечты о Рейерсене разбились вдребезги, больше она ни за что не станет думать о нем и вспоминать, какие у него были черные кудри в молодости, раз он вон какой оказывается. Он ни себя не уважает, ни божьих заповедей не чтит. В лодочном сарае, двадцать лет тому назад! Так разве это не другое дело было… Ведь они оба были тогда не женаты и бога не гневили.

А Рейерсен с этого часа стал конченым человеком. Ведь даже сорокалетняя одноглазая карга — и та знать его не желает, это его-то, на которого все девушки в Вогене молились!

Да, пожалуй, ему теперь и впрямь ничего не остается, как только остепениться и набраться на старости лет благочестия; уж раз с остальным для него все покончено, то, значит, только этим и осталось утешаться. Протрезвев, он все еще помнил это решение и сказал себе: теперь ты начнешь с каждым днем понемножку исправляться, понемножку, шаг за шагом так и пойдешь по этой дороге; должно быть, права Паулина, что пора тебе начинать.

Вечером, когда на шхуну явился Эндре Польден сказать, что завтра к вечеру вся рыба будет уложена в трюме, шкипер ему серьезно ответил:

— Вот и слава богу.

Эндре Польден посмотрел на него озадаченно и спросил:

— Когда вы снимаетесь с якоря?

— Завтра в ночь, если богу будет угодно.

Оказалось, что богу это угодно. Рейерсен снялся с якоря и вышел из бухты. Тысячи разных мыслей толпились у него в голове. Каждый островок был ему здесь знаком: тут у него было одно приключение, там — другое, в молодые, в лучшие годы. Увы, теперь все прошло…

Рейерсен стоял у руля, свое отражение он видел в стекле на компасе. Вдруг он по-адмиральски подтягивается и про себя говорит:

«На будущий год попробую где-нибудь еще. Черт подери, не может быть, чтобы я был уже совсем конченым».