Несмотря на восьмичасовую разницу во времени между Нью-Йорком и Москвой, Лиза звонила каждый день, требуя подробных отчётов о том, что происходит вокруг армавирского спецназа. Счета за телефонные разговоры, вероятно, Лизавету не смущали, и она даже злилась, когда Алексей пытался свернуть разговор: мол, спасибо, сам разберусь.

– Я за тебя боюсь, Лёша, мне даже сны плохие снятся последнее время… Ну не смейся, я ещё неврастеничкой не стала. Я просто за тебя боюсь. Ну послушай меня, здесь, в Нью-Йорке, ты своему отряду больше помочь сможешь. И не достанет тут тебя никто. Да ты подумай только, какая это шикарная тема для американцев: Чечня, на которой они помешаны, увольнение после статьи, мистическое совпадение имён… Да я тебе как рекламщик говорю – ты с такой темой все каналы обойдёшь, ещё Голливуд сценарий просить будет. Ну не смейся же ты! Бог с ним, с этим Голливудом, главное, что никто не посмеет тебя тронуть. И Яшкина твоего с ребятами в покое оставят. Подумай, Лёша, это хорошая идея…

Когда Лизка волнуется, она говорит быстро, но убедительно. Вообще, убедительно говорить – её профессия. А ещё у неё светлая голова и она вечно что-то придумывает. Хотя если присмотреться, то голова эта рыжая. Вот какой портрет вышел – светлая, убедительная, а когда волнуется, ещё и восхитительно рыжая придумщица. Даже жаль, что уже не его придумщица… Которая загрузила его с утра своей идеей «спасения рядового Райана».

Вернее, это у «рядового Райана», у Бена то бишь, было утро, у неё же – полночь, всё-таки восемь часов разницы во времени. И вот теперь весь день он думал над этим. Лизка правильно ухватила суть – нюх на рекламу у неё всегда был на высоте – тема годится для Америки. А если ещё и попсы добавить – если правда то, что Толмачёв о Дегтярске рассказывал, о президенте Никсоне, который якобы бабку Лёшки разыскивал, сбитого Пауэрса приплести как лыко в строку, – то тема Лёхи-Американца, пропавшего в Чечне, действительно зазвучит. И уродцам своим, что из редакции его выперли, он уж точно нос утрёт. И полководцев великих, что отряд погубили, прославит. Этакое решение всех проблем разом. И делов-то всего – уехать в Америку. Вот только солдатика своего ему там точно не найти…

– Лёш, ты только не сердись на меня, но я со своим боссом только что говорила на твою тему, – Лиза позвонила снова уже вечером.

Он ехал к Толмачёву в санаторий и как раз сворачивал с шоссе на Истру.

– Мистер Мэйли в восторге. Сразу затребовал у аналитического отдела всю информацию по Никсону довоенного периода. Я её тебе тоже постараюсь сбросить. Ещё он сказал, что если всё так, как я рассказала, то тема соберёт прессу американскую даже самотёком. А теперь самое главное… Если хотя бы косвенно подтвердится то, что Никсон в детстве был в СССР, босс готов тебе контракт предложить на сопровождение своим агентством, под процент от будущих гонораров. Я растерялась, а он уверяет, что гонорары гарантированы. В Америке, говорит, Elizabeth, большие деньги за информацию платят, а здесь эксклюзива вагон и маленькая тележка. Ну про вагон с тележкой это уже я добавила. Он на обоих побережьях со всеми медиабоссами на «ты», ну специфика бизнеса такая, и реально может свести тебя с кем угодно, с любым изданием или каналом. А рекомендации здесь, знаешь, какую важную роль играют… Лёшка, ты же меня не ругаешь? – вдруг спросила она, хотя он, обалдевший, не успел проронить ни слова. – Под этот контракт ты рабочую визу в Штаты быстро оформишь. Ну даже если не захочешь остаться, то просто отдохнёшь, здорово ведь всё складывается…

Нахлобученный думками про «здорово складывается», он и въехал на территорию военного санатория.

Последний раз они встречались с Толмачёвым за пару дней до увольнения, когда ничего не получалось, но ещё была надежда. Потом общались только по телефону. Военком всё порывался приехать, но Алексей тогда никого не хотел видеть и ссылался на какую-то придуманную занятость. И вот приехал сам.

– Привет, Михалыч! – забрав из машины пакеты с едой, он шёл навстречу военкому, который встречал его у шлагбаума автостоянки.

– Здравствуй, Лёша, – улыбнулся Толмачёв. – Рад, что ты приехал. Переживал я за тебя. Но ты молодцом, я смотрю. Ну пойдём-пойдём, – дружески похлопав по плечу, он повёл его по аллее к корпусу санатория.

Они сидели в номере военкома и за разговором сервировали журнальный столик. Алексей доставал из пластиковых туесков привезённые салатики и закуски, выкладывал их на тарелки, Толмачёв резал хлеб, сухую колбасу, сыр. Он как-то деликатно касался в разговоре факта увольнения. И Алексей был благодарен ему, ведь хоть и прошёл уже первый надрыв, всё равно тема была болезненная.

– Ну что, начнём, пожалуй, с вискаря? – сделал он широкий жест вдоль ряда бутылок, часть которых привёз сам, а часть достал военком.

– Наливай, только обратно я тебя не отпущу, у меня заночуешь, – Толмачёв поднял свой стакан. – Идёт?

– Идёт, Михалыч, – они чокнулись, – будем пить, пока не выгонишь. Куда мне сейчас торопиться, на тот свет я всегда успею. Кстати, тут о Новом Свете мысль появилась… – нечаянно родился каламбур.

И он стал рассказывать про Лизкину идею, которая уже начала претворяться в жизнь. Военком никак не комментировал. По его невозмутимому лицу было не понять, как вообще ему эта идея – ехать в Америку и оттуда бороться за правду. Лишь когда Алексей говорил, что американцев зацепит романтическая история между их 37-м президентом и бабкой Лёхи-Американца, Толмачёв отвёл в сторону глаза, и стало понятно, что ему это не понравилось. Но вслух он ничего не произнёс, внимательно дослушал и сам наполнил в очередной раз стаканы.

– Это твоя война, Лёша… – тихо начал он и, прокашлявшись, повторил: – Это твоя война. А на войне все средства хороши. Тебе решать, тем более что во многом права твоя Лизавета. Этим увольнением они всё здесь смешали. Я не очень разбираюсь, но звучит убедительно, что тема в Америке пойдёт. Особенно с бабкой лихой сюжет… Ну давай выпьем, чего греть-то, – и военком снова отвёл взгляд.

Они молча закусывали. Алексей чувствовал недосказанность и терпеливо ждал, не торопил.

– Третий тост… Солдатский, не чокаясь, – отодвинув виски, Толмачёв открыл бутылку водки и разлил. – Вспомним их. Ребят, что остались на той высоте… Вообще всех солдат невернувшихся.

Он выпил, немного помолчал и снова налил.

– А теперь за живых. За Лёшку, дай-то бог… Это быстрый тост должен быть. Жизнь-то продолжается, вот и надо быстро выпить за всех живых, за их здоровье. У меня друг был в Афгане, осетин, Мишкой звали, всё учил, как пить правильно, по-кавказски.

– Погиб? – зачем-то спросил Алексей.

– Да нет, живой, слава богу. Жизнь только разбросала. Но четвёртый тост теперь всегда быстро пью, – сказал военком и выпил. – Понимаешь, какая штука, Лёша… – Толмачёв и раньше говорил неспешно, а сейчас и вовсе основательно притирал слова. – Только ты меня правильно пойми, пожалуйста. Я вот почему в Дегтярске служу, хотя мог бы и потеплее местечко выхлопотать? Однокашники-то мои, вон, до генералов дослужились, ну ты видел. В Екатеринбурге квартира есть, дочка её сейчас сдаёт, так что нет проблем переехать. Но знаешь, мне кажется, в Дегтярске жизнь правильнее, чем в вашей Москве, да и в Ёбурге том же. Понимаешь, когда Лёшка Барышев пропал, там, в маленьком Дегтярске, для всех горе было. Это стало главным, а не то, что его бабка могла с Никсоном дружить или что прозвище у него на улице Американец… Я согласен, про Америку ты убедительно говоришь, но… как-то не так в этой жизни что-то. Шоу важнее горя. Нет шоу – и ничего нет… А если бы не было у него такой бабки? Или она бы с китайцем дружила? Что, в Китай бы махнули волну поднимать? Или в Китай смысла нет ехать?

– А в чём он вообще, смысл этот, Михалыч? Ну вот смотри, что получается. Мы за что бьёмся-то? Чтобы человека найти. За справедливость, правильно? А зачем? Ну подумай сам, кому нужна сейчас справедливость, кроме матери да братишки его малого?

– Мне нужна, Лёша, – Толмачёв будто решился на что-то. – Я не рассказывал ещё никому. Первым будешь… Примерно та же история со мной случилась. В Афгане. Во время второй командировки. Только с точностью до наоборот. Не меня стирали с земли, а я. Моя, блин, батарея. Такой же приказ – и я, такой же служака, как тот лётчик, сровнял с землей колонну моджахедов. Только не их колонна это оказалась. Наша десантура возвращалась. А я, блин, всех смёл. Всех, понимаешь… – Толмачёв шумно втянул воздух, словно говорил на одном дыхании. – Обычная штабная неразбериха, Лёша. Мне говорят потом: ты не виноват, комбат, ты приказ выполнял. Служи, говорят, дальше, комбат. А что случилось так, съезди в отпуск, говорят… Я в том отпуске двадцать дней подряд пил. Не отпускало. Досрочно вернулся в часть, решил найти урода этого. И нашёл. Но пристрелить не смог, слабину дал, а кулаками махать – много ль толку после драки… Скандал никому был не нужен, меня в Союз тихо отправили с нервным срывом, его в госпиталь, мол, со штабной машины упал неловко, лицом вниз. А всю вину за погибший десант на десант же и возложили: не тем маршрутом, мол, возвращались… В общем, кончился на том бравый служака Толмачёв. По Союзу ещё несколько лет помыкался, но уже не шла служба, в каждом штабисте негодяя видел. А тут и Союз накрылся. Друзья помогли, чтоб не спился совсем, военным комиссаром в глухомань пристроили. И ты знаешь, только там, в Дегтярске, отпустило меня. И водка отпустила, и чувство вины, – военком скупо улыбнулся. – Так что я сейчас по старым долгам, можно сказать, плачу.

– Вот это да! – опешил Алексей. – Вот так история…

– У каждого своя история, свои тараканы в голове, свои скелеты в шкафу. Не в этом дело, – перебил его Толмачёв. – Я так тебе скажу, Лёша, справедливость всем здесь нужна, просто за неё бороться надо, а не все могут. Всегда так было, но сейчас особенно. Теперь ведь чаще франклину овальному присягают, чем родине. А бороться край как надо.

– С кем бороться, Михалыч, уточни, с родиной, про которую ты вспомнил?

– А что, для тебя родина – те, кто отряд погубил, кто тебя увольнял, или тот, кто мне приказ отдавал? – сердито бросил Толмачёв. – Это не родина, а уроды. И вот это ты, парень, крепко заруби себе, если в Америку поедешь. Будешь оттуда по уродам целить, а в кого попадёшь? Я как артиллерист скажу тебе: чем дальше дистанция до цели, тем больший калибр нужен, при этом точность падает, а зона поражения возрастает. Я ведь всё-таки остался офицером, Лёша, и для меня слова про родину не пустой звук, хотя как помочь тебе с уродами справиться, я не знаю.

– Значит, не одобряешь, Михалыч, идею с Америкой, прямо скажи?

– Прямо говорю. Смущает что-то меня. Пока тебе вот рассказывал, всё сам пытался понять… – военком вздохнул и развёл руками. – Не знаю. Просто родился я здесь, живу… По зубам, правда, больше наполучал, чем наград да званий. Так ведь сам на рожон лез. Но живой пока. И уродов пару-тройку сковырнул… Но это всё лирика. Я тебе как человек военный повторю – это твоя война, Лёша, война на выживание, а на войне все средства хороши. Сам решай, – закрыл тему Толмачёв. И добавил: – В любом случае на меня ты здесь можешь рассчитывать.

Собрать информацию по визиту в СССР вице-президента США Ричарда Никсона в 1959 году оказалось не так просто. Вернее, информация была, ведь это тогда гостеприимный Хрущёв на открытии Американской выставки обещал показать американцам «мать Кузьмы», как перевели Никсону. Вокруг кузькиной матери всё и крутилось. О поездке же Никсона по стране информации было крайне мало, а о посещении им Дегтярска и вовсе редкие упоминания вскользь.

Но именно эту информацию надо было нарыть кровь из носу за неделю. Столько времени отвёл своему аналитическому отделу Ник Мэйли, после чего был готов общаться с Алексеем и по телефону провести переговоры. Мэйли считал главным своим достоинством умение находить ценных сотрудников, партнёров и идеи в самых неожиданных местах. Сейчас, судя по всему, его гордостью была эта русская Elizabeth, которая несколькими нестандартными решениями уже добилась права принимать участие в переговорах с важными клиентами, несмотря на то, что появилась у него как стажёр, пусть даже и по межправительственной программе.

Ну а Барышеву надо было подготовиться к общению с мистером Мэйли и постараться найти весомые аргументы. Работали по трём направлениям. Алексей взял на себя архивы, библиотеки и знакомцев из МГИМО, которые время от времени вспоминали по его просьбе «кое-что не для печати», «исключительно из любви к газете и уважения к вам, Алексей», но за повышенный гонорар, естественно. Толмачёв через своего заместителя и друзей в Дегтярске должен был прошерстить старожилов и очевидцев. Ещё брался помочь давний приятель Барышева, главный редактор приложения «Аргументы на Урале», с которым они уже много лет активно сотрудничали. Он обещал силами своей редакции поработать в местных архивах и найти упоминания об этом визите.

Всю неделю, каждый день, возвращаясь домой из очередного архива или библиотеки, Алексей кратко выписывал на квадратный цветной листок для записей всё самое ценное, что сумел найти, после чего аккуратно лепил его на стену перед столом. Он часто так делал, когда надо было переработать большой массив информации. Примитивно устроен, видно, человеческий мозг, ему надо не только знать, но и видеть всю картину сразу.

Листки Алексея были жёлтого цвета (просто жёлтый первым лежал), фактуру Толмачёва он наносил на розовые квадратики, крупицы из ежедневных отчётов уральской редакции – на голубые. Неделя пролетела, и оказалось, что, перелопатив гору информационных отвалов, они отсеяли слишком мало золотого песка, стена была не так уж и сильно заклеена этой цветной бумагой. Во всяком случае, ему так казалось, когда они с Толмачёвым в который раз обсуждали, что имеют для сегодняшних переговоров.

– А с твоей профессурой из МГИМО почему не срослось, ты ведь так на них рассчитывал? – спросил Михалыч, размешивая сахар в самой большой кружке, которая только нашлась в доме Алексея.

Чай, как стало понятно, военком тоже мог пить литрами.

Они уже по нескольку раз перечитали каждый листок, постоянно переклеивали их с места на место, пытаясь систематизировать и сгруппировать то, что нарыли. И теперь, закинув руки за голову, Алексей тупо раскачивался на стуле, уставившись в стену.

– Очередной флажок. Только на этот раз добровольный, – недовольно бросил он, всё так же раскачиваясь.

Однако Михалыч вопросительно повернулся к нему, и поэтому пришлось на время прервать это интеллектуальнейшее раскачивание.

В МГИМО, кузнице советско-российской дипломатии, у Барышева было два знакомых профессора, которые иногда помогали в его журналистских буднях. Помогали хотя и за гонорар, но честно. Государственные тайны не выбалтывали, говорили лишь то, что можно, но при этом подсказывали, где найти ту или иную информацию или нужного человечка, а самое главное, помогали не совершить ошибку по незнанию. Главное ведь не максимум эксклюзива в статью запихнуть, главное – случайно не ляпнуть глупость, которая перечеркнёт весь твой эксклюзив, сколько бы его ни было.

Один профессор улетел в Сербию на какую-то конференцию по Балканской войне, зато второй оказался на месте и согласился помочь.

Профессор Водянский, надо отметить, был своеобразным типом. Ещё довольно молодой по научным меркам, он был чрезвычайно амбициозен и отношения с Алексеем поддерживал, как тот подозревал, из каких-то своих будущих политических перспектив, хотя и от гонорара не отказывался. Барышев не удивился бы, если со временем тот стал бы депутатом, а то и министром от какой-нибудь очередной партии власти, ведь именно из таких – умных, педантичных, презирающих всех и легко шагающих через людей – и получаются отличные функционеры.

Так вот, Водянский согласился помочь. Алексею показалось, даже с интересом: в своё время он каким-то боком касался Никсона в диссертации, посвящённой взаимодействию власти и общества. Но когда через три дня Барышев приехал к нему в МАСО – Московскую Ассоциацию по связям с общественностью, – которую профессор возглавлял на каких-то непонятных полуобщественных, полублатных началах, его ждал от ворот поворот.

– Я крайне удивлён, Алексей, что вы меня поставили в такое неловкое положение, – губы Водянского даже подрагивали от возмущения, когда он говорил. – Я навёл о вас справки и знаю, что вы находитесь весьма в затруднительной, скажем так, ситуации, которую сами и создали.

– Что сделали?! – уставился на него Барышев. – Справки навели? Вы что, меня первый день знаете? Я что-то не понимаю…

– Здесь нечего понимать. Я всегда навожу справки о людях, с которыми поддерживаю отношения, – зло отчеканил Водянский. – И каждый раз, работая с вами, я знал, что вы на хорошем счету, что с вами можно иметь дело. Сейчас же вы посмели прийти ко мне, скрыв, что вас уволили. И вы лучше меня знаете, за что…

– Да не переживайте, профессор, – нарочито вальяжным голосом перебил его Алексей, – свой гонорар вы получите в любом случае, прямо сейчас. Никто об этом не узнает, – и нагло, в упор улыбаясь, полез за бумажником. Надо же ему было хоть чем-то отомстить этому засранцу.

– Вон! Вон отсюда! – взвизгнул Водянский.

– Вот так, Михалыч, смертельные враги и появляются, – улыбнулся Алексей Толмачёву.

– Жёстко ты с гонораром-то, представляю эту картину… – усмехнулся военком. – Но правильно. Учить таких надо. Лишь бы только не помешал он нам, а то доложит куда надо, чем ты интересовался.

– Не-а, побоится. Деньги-то раньше брал. Точно говорю, Михалыч, побоится. Если больше о себе не напоминать, то затаится. Хотя если какой компромат на меня ему в руки попадёт, первым побежит куда надо.

– Значит, и не будем напоминать о себе… Ну что, раз ты наконец перестал раскачиваться, прогоним ещё разок всё по кругу? – спросил Толмачёв.

– Да прогнать-то можно и десять кругов, но толку? Сам видишь, какая картина складывается, – показал он на стену. – Чем крыть будем?

– Гораздо важнее, что откопают аналитики этого твоего Мэйли. Может, он и разговаривать после них не станет. Это во-первых. Во-вторых, от тебя никто и не ждёт прямых доказательств. Если бы они были, то о них и без нас бы все знали. Ну и, в-третьих, если он всё-таки станет с тобой разговаривать, то, значит, хочет что-то от тебя услышать. Так скажи ему это, сделай человеку приятно. Из вот этих кусочков правды, – военком кивнул на стену, – вполне правдивое полотно сплести можно.

– Во даёшь, Михалыч! – удивился Алексей. – Тебе бы в бизнес-школе какой-нибудь преподавать тактику и стратегию принятия решения. Лихо завернул.

– А ты думал, солдафон Толмачёв, да? Прямой, как рельс? – невозмутимо бросил военком. – Прямой. Но в академии между двумя Афганами поучился. Красный диплом, между прочим. И учителя хорошие были. Я тебе так скажу: самое важное во всём – система управления. И бизнес твой не исключение. Так вот, чтоб ты знал, самой эффективной считается система управления в армии и Ватикане. Ну-ка, поуправляй миллионами подчинённых. Различие только в том, что командиру ты обязан доложить ситуацию и предложить свои варианты решения на выбор – так устав требует. Папе же римскому кардиналы только докладывают, советовать папе уставы не позволяют.

– Круто! Надо запомнить, – засмеялся Барышев, поднимаясь. – Давай заканчивать, Михалыч, сейчас Лизавета звонить будет, 10 утра уже по их времени, а через два часа, если помнишь, нам с мистером Мэйли общаться. Отдохнуть надо, давай перекусим, что ли…

Лиза позвонила, как и договаривались. От неё Алексей узнал, что Ник Мэйли подтвердил заинтересованность в переговорах после общения со своими аналитиками, что, к сожалению, она не сможет сбросить ему их отчёт, так как это закрытая информация, что Мэйли совсем не против, если она будет переводчиком во время их переговоров, и вообще у него сегодня отличное настроение. А ещё Лизавета подробно описала психологический портрет своего босса.

– Главное, запомни, Лёша, – повторила она в конце, – при всей своей супердоброжелательности и внешней открытости это человек-компьютер, игрок. О нём легенды тут ходят: в Лас-Вегасе его в казино играть не пускают, так как он всё время считает и многих завсегдатаев уже наказал в покер. Он будет оценивать и сверять каждый твой ответ, просчитывать все последствия и твою реакцию. Это его любимое занятие – угадывать людей. И хотя на первом месте у него только бизнес, но партнёров он чрезвычайно ценит. А больше всего не терпит вранья, чутьё у него какое-то на это дело. Всё, дорогой, всё, что могла, я для тебя сделала. У тебя всё получится. Мне надо бежать, я ведь отвечаю за переговоры, а здесь с этим строго…

Но только Алексей успел положить трубку, как телефон снова зазвонил настойчивой трелью межгорода.

– Ну наконец-то! Лёха, я не понял, что за дела?! – кричал на том конце знакомый весёлый голос. – Мобильный отключён, в редакцию звоню, там что-то невнятное мычат, домой тебе – занято всё время. Я не понял, Лёха, ты от кого шифруешься?! От путёвых пацанов, которые завтра будут в Москве и намерены напоить тебя по-братски от всего спецназа?!

Это был Кулик, с которого и началась эта история. Он звонил из Ростова-на-Дону, балагурил и хохотал. И последний пазл в мозаике, которую Барышев всё не мог сложить для себя, вдруг словно встал на место.

…Вслед убегающей где-то на другом континенте Лизавете он писал по электронной почте письмо. Хотя знал, что она уже не успеет прочитать его до переговоров. Потому и отправлял. На всякий случай, для страховки. Он-то для себя только что всё решил…

– Здравствуйте, мистер Барышев, – голосом Лизы приветствовал его Ник Мэйли. – Мне много рассказывали о вас, и, должен признаться, только хорошее…

В принципе, они могли обойтись и без переводчика. Познаний Алексея в английском хватало, чтобы понять Мэйли и как-то сносно изъясниться. Но было решено не рисковать, слишком важен был момент, да и Лизавета в качестве переводчика была отличным помощником. Всё-таки телефонные переговоры не самый лучший способ добиться своего. А то, что для мистера Мэйли это был именно бизнес, он сразу же прямо и заявил.

– Предложение, которое передала вам Elizabeth, о заключении контракта с моим агентством, остаётся в силе. Я готов взять на себя ваше продвижение в качестве ньюсмейкера и обеспечить присутствие во всех ведущих СМИ Западного и Восточного побережья США. Но для этого необходимо, чтобы тема была интересной для среднего американца. Признаюсь, романтическая история между президентом Никсоном и бабушкой пропавшего в Чечне солдата – это то что надо. То, что, безусловно, сделает важную для вас тему интересной для Америки, особенно если у вас есть хоть какое-то доказательство их встречи. В этом случае мы сразу заключаем контракт. Если же подтверждений не будет, то телеканалы вряд ли заинтересуются, максимум, на что можно рассчитывать, – пара-тройка публикаций-интервью в газетах, но для такого результата не нужен я, этого вы и сами сможете добиться. Поэтому, чтобы принять правильное решение, предлагаю следующий алгоритм: я поведаю о том, что удалось найти моим аналитикам, после чего вы расскажете, что удалось вам. Вас это устраивает?

– Yes, certainly. I agree, – чтобы ответить по-английски «да, конечно, согласен», Алексею не надо было быть полиглотом.

– Отлично. Тогда я буду краток: мои специалисты не нашли ничего, что хотя бы косвенно подтверждало вашу версию, мистер Барышев, о пребывании президента Никсона или его родителей в СССР до 1959 года, то есть до его первого визита в вашу страну. Совсем ничего, – повторил Мэйли и сделал паузу.

«Хорошо, что он наших лиц не видит», – подумал Алексей, оглядываясь на Толмачёва, который, слушая разговор по установленному на громкую связь телефону, лишь обескураженно развёл руками на столь категоричное начало.

Мэйли продолжил:

– Хотя есть два момента. Первый – это тёмное пятно в биографии отца Никсона в период с 1921 по 1923 год. В 21-м он покинул местечко в Южной Калифорнии, где родился Ричард Никсон, а в городке Уиттиер того же штата появился лишь в 23-м году. Где он был два с половиной года, неизвестно. И второй момент – тот факт, что биографию Никсона подчистило ЦРУ, когда он стал президентом. Это всплыло во время Уотергейта, тогда Никсону всё грязное белье наизнанку вывернули. Газетчики очень хотели узнать, что же именно вымарали из его биографии, но им это так и не удалось. Может быть, вам удастся, мистер Барышев? – спросил он.

А мистер Барышев сразу анекдот вспомнил. Про то, как на вопрос: «Не разменяете ли тысячедолларовую купюру?» следует отвечать: «Нет, но за комплимент спасибо».

– Я постараюсь, мистер Мэйли. Постараюсь заинтересовать вас, – пообещал он вместо анекдота. – Давайте начнём с очевидного, ведь нет сомнений, что в 59-м году Никсон побывал в Дегтярске. Но почему его туда пустили – вот в чём вопрос.

– Да, это любопытно. Почему? – поощрительно спросил Мэйли.

– Напомню, что в СССР были закрытые для иностранцев, особенно из США, территории и города. Екатеринбург, тогда Свердловск, рядом с которым находится Дегтярск, безусловно, к таковым относился. Помимо оборонных всяких моментов, это ведь ещё и «русская Голгофа», здесь русского царя с семьей расстреляли. Поэтому из капстран сюда старались не пущать. Никсона тем не менее пустили. Но в Свердловске он был проездом, лишь переночевал. Основное же время провёл в Дегтярске, даже в шахту спускался. И это была его инициатива, которую никто из сопровождающих понять не мог. Почему рудник, почему именно этот? Жену вот его повезли на Белоярскую атомную станцию, а он один поехал в Дегтярск. Согласитесь, для конца пятидесятых атомная станция была ещё той диковинкой, не чета руднику, пусть и золотому. В Америке не было атомных станций такого типа, что строилась на Урале, но Никсон выбирает Дегтярск. Поэтому можно совершенно точно предположить, что у Никсона в Дегтярске был определённый интерес.

– Вы меня заинтриговали, мистер Барышев, продолжайте, пожалуйста.

– Я сначала отвечу вашим аналитикам, мистер Мэйли. Что касается его отца, то он не мог быть в России в 21—23-м годах даже теоретически. Шла гражданская война, Антанта только-только вывела войска из России, да и в концессию месторождения стали отдавать иностранным компаниям лишь в начале 30-х. Поэтому то тёмное пятно, которое вы нашли, к России отношение вряд ли имеет. Что же касается подчистки биографии, то это уже любопытнее. Насколько я знаю, мистер Мэйли, Ричард Никсон был ярым антикоммунистом. Во всяком случае, все свои выборы он выигрывал, яростно критикуя и обвиняя оппонентов в пособничестве Советам.

– Вы неплохо подготовились, мистер Барышев, я с нетерпением жду развязки, – дружелюбно рассмеялся Мэйли.

– Так вот, если человек стал президентом на критике коммунизма и всего, что связано с Советской Россией, как вы, специалист по рекламе и пиару, считаете: тот факт, что кто-то из его близких родственников восстанавливал СССР и добывал для русских золото, мог стать козырем против Никсона?

– Мог бы, – легко согласился Мэйли. – В истории Америки были периоды, когда и менее значительные факты ломали политические карьеры. Я понимаю, к чему вы клоните, мистер Барышев. Точного ответа, что именно подчищалось, мы, пожалуй, никогда не узнаем, но как версия очень любопытно.

– Теперь насчёт романтической истории… – тут уж Алексей сделал небольшую паузу, не смог отказать себе в таком удовольствии. – Совершенно точно, что Ричард Никсон встречался с Софией Барышевой, бабкой моего героя – удалось найти очевидцев. И совершенно точно, что он подарил-таки ей подарок. Этот подарок сохранился как семейная реликвия: массивная ручка с золотым пером. Сделана из стерлингового серебра, фирмы Монтеграппа. Ручка номерная, поэтому отследить первоначального владельца не представляет сложности. И я готов выслать вам фотографию этой ручки.

– Потрясающе, вы даже подарок нашли! Значит, рассказы Elizabeth о ваших журналистских способностях не были преувеличением. Это невероятно! Я очень рад. Это конкретный факт, которым легко отмахиваться от скептиков. Прошу вас резюмировать. Мы переходим к обсуждению условий нашего сотрудничества, – заявил Мэйли.

Дрогнул радостью голос Лизки, которая не сдержалась, переводя эти слова. Сжал руку в кулак и чуть заметно пристукнул по столу Толмачёв. Но Алексею ещё предстояло сказать самое главное.

– Резюме простое, мистер Мэйли, – тут он снова сделал паузу, – Ричард Никсон, 37-й президент Соединённых Штатов, до 1959 года в СССР… не был. Не было у него и романтических отношений с Софией Барышевой. Не было и быть не могло.

Обычно невозмутимый, Толмачёв изумлённо уставился на Алексея.

– Лёша, это надо переводить?! – удивилась Лиза.

– Переводи, так надо, верь мне.

Он слышал удивлённый возглас Мэйли. Алексею даже показалось, что тот встал, хотя как это могло показаться по телефону, непонятно, придумал, наверное. В любом случае ответил Мэйли сразу и коротко:

– Прошу продолжать.

– Повторю, по моему мнению, Ричард Никсон и его родители не могли быть в СССР в начале тридцатых годов ещё и потому, что в 1922 году Никсон поступил в школу городка Уиттиер и благополучно окончил её вторым учеником. Романтических же отношений с Софией у него не могло быть в принципе, так как семья её, попавшая под расказачивание, была выслана с Дона в начале 20-х, долго мыкалась по Уралу и осела в Дегтярске лишь в 1935 году. К тому же была она младше его на 9 лет, Никсон – 1913-го, София – 1922 года, поэтому бегать вместе с ней вокруг шахт Никсон никак не мог даже теоретически, вернее, она не смогла бы. К моему сожалению, это всего лишь красивая легенда. Если хотите, я расскажу, как она зародилась.

– Да, пожалуйста, – произнёс Мэйли.

Определённо, он ходил вокруг стола.

– София Барышева действительно встречалась с Никсоном во время его визита. Более того, он сам попросил об этой встрече. Потому что она была поварихой в единственном ресторане Дегтярска. Очень искусной. И её донской борщ настолько понравился Никсону, что он попросил познакомить его с поваром. И даже подарил единственную ценную вещь, найденную в кармане, – президентскую ручку. Собственно, с этого подарка всё и началось. Ну, я имею в виду, что тут зародилась легенда. Дело в том, что наши бдительные спецслужбы, дабы не пошла молва о подарке вице-президента вражеского государства, попытались было забрать ручку. Но баба Соня (недаром казачка) отдавать подарок наотрез отказалась. И тогда ей разрешили оставить его у себя, но при условии, что ни слова о подарке или встрече с Никсоном от неё никто не услышит и ручку эту не увидит. А для закрепления сделки с государством в трудовой книжке Софии запись появилась: «За большую работу по подготовке к приёму и обслуживание американской делегации премировать повара на сумму 150 рублей и объявить благодарность». Но шила-то в мешке не утаишь. И таинственно замолчавшая на расспросы подруг да соседок София невольно породила красивую легенду. Ну а потомство её действительно с тех пор Американцами кличут. Кстати, о ручке они сами лишь перед её смертью узнали с наказом хранить тайну.

– Но всё-таки зачем-то Никсон поехал в Дегтярск? – спросил Ник Мэйли.

– Да, я думаю, что тут работал кто-то из братьев его отца. Бедная квакерская семья, окончательно разорившаяся во время Великой депрессии. Биографию всех членов семейства уж точно никто не вёл, но известен факт, что как минимум двое из них стали горняками. Так что кто-то из Никсонов в России был наверняка, хотя подтвердить я этого не могу, списков работавших на руднике иностранцев не сохранилось ни в одном архиве, – пояснил Алексей. – Это всё, пожалуй, я закончил.

– Ваш рассказ впечатлил, мистер Барышев, – после паузы признался Мэйли. – Мне надо хорошо всё обдумать. Давайте сделаем получасовой перерыв. После перерыва мы наберём вас, прошу обязательно быть на связи.

Ровно через полчаса их снова соединили, и начал Мэйли с приятного:

– Я рад, мистер Барышев, что слова Elizabeth о вашей принципиальности и порядочности также не оказались преувеличением, – бесстрастно заявил он. – Я догадываюсь, как важен для вас этот контракт и насколько велик был соблазн выдать желаемое за действительное. Тем более за давностью лет всё покрылось таким мраком, что рассказать, как оно было на самом деле, уже мало кто сможет. Но вы сказали правду, проявили истинное уважение ко мне как к партнёру, поэтому я готов озвучить своё решение прямо сейчас. – Мэйли замолчал, ожидая, пока Лиза переведёт фразу до конца.

Они все волновались. Лизавета – Алексей слышал скрытое волнение в её голосе. Толмачёв, внешне невозмутимый подполковник, отвернувшись, стоял у окна, смотрел на башню и ждал. Конечно же, волновался и сам Алексей.

– Моё решение, мистер Барышев, заключается в следующем, – снова заговорил Мэйли. – К сожалению, моё агентство не сможет заключить контракт с вами. К моему глубокому сожалению, в том, что осталось от вашей темы, я не вижу бизнеса. Но, к своему глубокому удовлетворению, я вижу здесь человека, которому теперь смогу безоговорочно доверять. Поэтому, мистер Барышев, если вы надумаете приехать в Соединённые Штаты по любому поводу, я буду рад лично помочь вам и дать все необходимые рекомендации, которые откроют нужные двери. Повторюсь, я глубоко сожалею, что моё агентство не сможет заключить с вами контракт… – говорил он.

– Один момент, мистер Мэйли, – перебил его Алексей. – Благодарю вас за то, что правильно всё поняли, благодарю за искренние слова. Но у меня к вам одна просьба. Пожалуйста, пусть сейчас Лиза распечатает письмо, которое лежит у неё в почте. Быть может, прочитав его, вы измените своё решение, и мы всё-таки заключим контракт. Просто есть вещи, о которых я не хотел бы говорить по телефону.

– Я смотрю, мистер Барышев, вы мастер парадоксальных решений, – рассмеялся Мэйли. – Что ж, я с нетерпением жду… Elizabeth, посмотрите, пожалуйста, свою почту, как вы слышали, там для меня письмо, – попросил он.

С нетерпением ждали все. Даже Толмачёв, хмыкнув, повернулся и теперь вопросительно или, вернее сказать, недоумённо смотрел на Алексея. Но письмо Нику Мэйли, отправленное на электронный адрес Лизы, было небольшим, и Мэйли довольно быстро его прочитал.

– Ну что ж… – помолчав, протянул он. – Неожиданно, местами даже убедительно. Признаюсь, меня давно так никто не удивлял… Я заключаю с вами контракт, мистер Барышев. Это всё очень интересно. Копию контракта и своё заявление об условиях в министерство труда мы сбросим вам факсом, оригиналы отправим экспресс-почтой, чтобы вы могли как можно скорее начать оформление рабочей визы в Соединённые Штаты. Ну и наконец, мистер Барышев, пока будут оформляться документы, вам предстоит немало работы в России над нашим контрактом. Мне даже кажется, вам понадобится помощник, – неожиданно закончил Мэйли и обратился к Лизавете: – Elizabeth, как вы относитесь к тому, чтобы отправиться в командировку в Россию в помощь мистеру Барышеву? – бесстрастно спросил он.

«…Странно, откуда я знаю, что у Лизки с ним роман, – вдруг подумал Алексей и грустно улыбнулся, – но ведь знаю же… Может, потому он и согласился, что всё дело в Elizabeth…»

Разговор был закончен. Конференц-связь на телефонном аппарате отключена. Алексей повернулся к военкому и пожал плечами, продолжая думать о своём нечаянном открытии. Толмачёв же просто сверлил его вопросительным взглядом.

– Ты ничего не хочешь рассказать, Лёша? – всё-таки не выдержал невозмутимый Михалыч. – Мистер ты наш… парадоксальных решений, – передразнил он Мэйли.

– Да экспромт это был, Михалыч, на ходу решение родилось, – Алексей уже и не пытался улыбаться, так тоскливо стало на душе.

– Понятно. Рояль в кустах в виде письма тоже по ходу родился? Конспиратор… – ворчал военком. – Что же ты предложил ему такого, что он даже Лизу сюда отправляет? Ну-ка, давай колись, что ещё придумал…

И пока Барышев рассказывал, он пару раз вставал, ходил по комнате, снова садился, кряхтел и тёр лоб, но слушал молча. Лишь спросил в конце:

– А ты не боишься?

– Чего, Михалыч?

– Что будет, если у тебя всё это получится, – серьёзно сказал он.

– Если получится, то уеду отсюда, – непроизвольно вырвалось у Алексея.