24

Но Элен – та не бросила меня. Что хорошо, а что нет. Раз в неделю была тут как тут: моя дочь, моя гостья к ужину, моя дегустаторша.

«Что сегодня?»

«Увидишь».

Курица «марсала» (хотя я использую херес). Секрет – в том, что соскабливается со сковороды.

«Позволь налить тебе вина».

Горящие свечи. Вазочка с цветами. На мне хорошая рубашка. Не просто стряпня – еще и обстановка.

Когда у нас с Рейчел в последний раз такое было? Когда мы находили на это время?

Торжественно вношу сервировочное блюдо. «Вуаля!» (Я и по-французски умею.)

«Папа! Это очень-очень вкусно».

Но если Элен стала женщиной в моей жизни (хоть и невысказанный, но факт) – то кто был мужчиной в ее жизни? Законный вопрос. Еще один невысказанный факт.

«Послушай-ка... Если когда-нибудь ты захочешь... привести кого-нибудь. Думаю, я и на троих смогу приготовить».

Неуклюже, наверно. У Элен своя жизнь, при чем тут я? И зачем, спрашивается, мне вносить расстройство в драгоценный еженедельный распорядок? Для меня – как спасательный круг: ее визиты держат меня на плаву. Благодать, чудо: после всего мы с ней подружились.

«Если, конечно... у тебя есть сейчас кто-нибудь».

Но она как будто ждала, что я затрону эту тему.

Положила нож и вилку. Быстрый, резкий вдох. Подбородок чуть дрогнул.

«Да, кое-кто есть. Кое-кто есть. Ее зовут Клэр. Мы живем вместе уже больше года».

Что полагается говорить, когда слышишь такое? Если по правде, то когда она это сказала – она очень отчетливо это произнесла, – я мало что почувствовал. Ни толчка, ни шока, ни мгновенной вспышки, неожиданной для меня самого. Может быть, я в то время был весь какой-то онемелый. Но вообще-то – разве меня такое может шокировать? Слава богу, полицейский. Бывший полицейский. Видел всякое.

Мне кажется, что я почувствовал – это величину моего неведения. Моей слепоты. Огромная зияющая пропасть. «Глядишь и не видишь». Это твоя дочь Элен, которую ты очень мало знаешь.

А потом, внезапно и стремительно начав прокручивать назад годы, я подумал вот что: это не имеет значения (я не упал со стула) – и в то же время имеет. Потому что Элен все это время не решалась мне признаться, таилась от меня из страха перед моей реакцией. И если я теперь не отреагирую, это будет для нее разочарованием, унижением, будет означать, что все годы враждебности ко мне были потрачены впустую.

Она бы хотела видеть меня бушующим, гневно ораторствующим отцом.

Мне кажется, я подумал вот что: моя родная дочь большую часть жизни меня боялась.

А теперь я потерпел крах, теперь не представляю угрозы... Я уже не детектив-инспектор и даже не муж.

Если только она не Рейчел боялась.

Не знаю, как долго я просто на нее смотрел.

«Сердце мое», – сказал я.

Чтобы я подыскивал слова – не помню. Просто слетело птицей с губ: «Сердце мое». Слова, которых Элен никогда от меня не слышала.

У нее навернулись слезы – блеснуло в глазах, и только. Как блестит у моих клиенток.

Я, наверно, ей улыбнулся – по ее лицу пошла ответная улыбка. А подбородок дрожал. Нешуточная храбрость.

«А я и не знал», – сказал я.

«Теперь знаешь», – сказала она.

Я не взял бы ее за руку – не знал бы, стоит ли, следует ли, – если бы она первая не подвинула ее ко мне через стол.

И тогда (тогда и потом) мне в голову пришли все мысли, какие приходят в таких случаях. Когда она сама поняла? Если это так происходит. Если есть момент, когда ты понимаешь. Может быть – долгий ужасный промежуток непонимания. Незнания, по какую сторону черты находишься.

«Что ж, – сказал я наконец.– Это не отменяет моего предложения. Приводи ее».

Она серьезно, задумчиво на меня смотрела.

«Может быть, не стоит. Не сейчас».

«Расскажи мне о ней хотя бы».

Вдруг сделалась взволнованной, неловкой – точно мальчик, которому задала вопрос мать.

«Она... Она... дока по части интерьерного дизайна. – Невольно обвела взглядом комнату, как нередко делала. – Мы думаем затеять совместный бизнес... в смысле, дизайнерский. Стать партнершами...»

Ей самой сделалось смешно. Я тоже засмеялся.

Я подумал: все довольно просто. Твоя великая любовь – Искусство. Большие картины в рамах. Но ты готова согласиться на интерьерный дизайн: вот теперь какая она, твоя великая любовь.

Может быть, она прочла мои мысли. Опустила глаза в тарелку.

Все эти годы, думал я, все эти годы скрывала. А теперь пара секунд – и сказано. Не в том, значит, дело, что я был полицейским, – хотя она, конечно, не была от этого в восторге.

А потом я с каким-то вороватым, виноватым возбуждением подумал про Элен и ту, другую в постели. Клэр. Примерно так же, видимо, Элен думала в свое время про меня и Рейчел, как мы лежим вместе.

«Объедение», – сказала она. В смысле, моя курица «марсала».

Я должен ей рассказать, подумал я, должен ей рассказать про нас с Рейчел.

Но, может быть, она перестанет теперь ко мне ездить. Теперь, когда я узнал. Может быть, вокруг этого все и крутилось – все ее приходы. Не в готовке моей было дело и не в том, как я справляюсь один.

Но нет, не перестала. Со временем я даже с Клэр познакомился.

Правда, с того вечера она стала более прямо и настырно, бесцеремонно как-то даже, чтоб ее, закидывать удочку насчет кого-нибудь еще, кого-нибудь помимо нее.

Курсы кулинарии по выходным. Это она меня подбила. У меня настоящий талант, неужели я не понимаю? Погребенный под двадцатью четырьмя годами в полиции. Пора выпустить его на волю.

Впрочем, меня не надо было особенно подбивать, я сам хотел. Новое мое «я», неожиданное, кухонное.

«Как оно там было?»» – спросила она.

«Замечательно. Куча рецептов».

«Больше ничего замечательного?»

Я не стал разыгрывать дурачка.

«Я был там как петух в курятнике, если ты об этом... Они все пришли в восторг от моей выпечки».

Но только после того, как я подался в частные детективы (на что она не подбивала меня вовсе), жизнь оставила позади ее поддразнивающие мыслишки.

Думаю, она была за меня рада. И думаю даже – как все повернулось! – кто из нас кого шокировал? Надо же, каков папочка. Нашел не просто другую «женщину в своей жизни», а неиссякаемый кладезь. Так, по крайней мере, могло показаться. Но моя жизнь – моя жизнь, как ее – ее. Баш на баш, и если начистоту (а она бы почувствовала, если бы папа стал пудрить ей мозги), я спал с клиентками. Да, случилось пару-тройку раз. Трудно было без этого обойтись. Спал, нарушая все профессиональные нормы. Но разве я только теперь стал нарушителем? Горбатого...

Испорчен, насквозь испорчен.

Думаю, она не знала, как к этому отнестись, и ей было немножко за меня стыдно. А помнишь, Элен, как ты была мятежницей? Как с тобой не было сладу? Но еще ей, думаю, было занятно. Она, оказывается, не знала раньше (как и я) этого человека, этого... бабника, так выходит. Была, наверно, слегка огорошена, но в целом, думаю, нашла поворот комичным. Таким он, наверно, в целом и был. Может быть, и вообще жизнь, по большому счету, комедия. Вопреки всему этому их подростковому трагизму. Вопреки всему мраку, которым полны полицейские архивы.

«Это просто объедение».

Грациозно поднося вилку ко рту. Снова как женщина на свидании, как женщина, приглашенная мужчиной. Милые завлекающие слова, проба почвы. Но и не сказать, что лукавила, хваля. А я припомнил тяжкие месяцы, когда в свободное от полицейской службы время таскался по картинным галереям и пялился на полотна в поисках ключа, путеводной нити к собственной дочери.

Курица «марсала», а на десерт лимонный пирог. Бутылка вина. Мужчина и женщина за столом, освещенным свечами. Интерьерный дизайн. Не сбрасывайте это со счета – на что иначе цивилизация?

Окно выходит в темный сад, упрятанный позади дома. Мои последние дни в старом жилище. Рейчел, Элен, я. Я повернулся и показал на стекло: два наши лица в световом пятне.

«Караваджо», – сказал я.