Убей убийцу! Часть 2

В мире воцарился мрак. Похоже, человечество намерено решить свои проблемы силой. Никто не может остановить волну ненависти. Мы во власти космических сил, и каждый делает что может или должен.

Каждому человеку эта война принесет свое. Жизни миллионов мужчин и женщин принесут в жертву; миллионы других получат тяжелые увечья. Одинаково пострадают невинные и виновные, мудрецы и глупцы. Ситуация вышла из-под контроля — теперь мы в руках Судьбы.

Бесполезно говорить, что это не должно было случиться. Нам надо не спрашивать, что происходит, а примириться с этим. Однако существует тысяча способов принять неизбежное. От того, как именно мы его примем, зависит, сможем ли мы потом что-либо изменить. Нет ничего такого, чего нельзя было бы исправить. Все значение жизни умещается в слове «страдание». То, что весь мир страдает одновременно, — чрезвычайно важный факт*. Такого раньше никогда не было. Это дает нам шанс, и в нашей воле воспользоваться им или нет.

* Не весь мир — преимущественно «цивилизованные» народы. — Примеч. авт.

Я хочу высказать свое личное мнение по поводу того, как можно распорядиться такой возможностью. Мы, американский народ, до последнего не вступавшие в этот международный конфликт, теперь тоже втянуты в него. Признаем мы это или нет, верим ли в себя так, как верят в нас другие народы, — в любом случае мы сейчас надежда человечества. Это как раз то, на чем созидалась Америка. Так пусть же и теперь это будет нашим оплотом.

Для чего мы вступили в войну? Чтобы расширить нашу империю, увеличить владения, добиться господства над другими нациями? Думаю, преобладающая часть американцев на это твердо ответит: нет! Как и другие народы, нас ввели в заблуждение. Кроме того, мы стали черствыми и равнодушными. В этом — наш грех. Сейчас мы готовы испить чашу уготованных нам страданий вместе с праведниками и грешниками. Более того, мы намерены вынести то, чего никогда не выносили прежде. Это стало очевидно в день объявления войны. Что мы как народ можем сделать помимо того, чего ждут от нас союзники? Мы можем быть великодушными и дальнозоркими, можем быть твердыми, как сталь, и в то же время мудрыми и чуткими, когда придет время. Для нас нет ничего невозможного, потому что мы — избранный народ. Когда наши предки впервые высадились на этой земле, их приветствовали, как богов. Но, к нашему стыду, они вели себя как дьяволы. Они искали не дружбы, а золота. Теперь мы отвечаем за их грехи. Мы расплачиваемся за то, что совершили наши предки. Они бежали из тюрем, в которые заключили себя сами, потому что им привиделся Рай. Если бы они вели себя как боги, за которых их приняли коренные жители континента, они обрели бы тот Рай, который искали. Но они были людьми и забыли свою мечту о Рае. Мечту трудно убить: она витает неподалеку, даже если воспоминание о ней уже стерлось в памяти. Эта прекрасная мечта по-прежнему ассоциируется с Америкой во всех уголках света. Жаль, что мы, американцы, способствовали укоренению ложного толкования этой мечты и, таким образом, принесли миру еще больше вреда. Мы создали впечатление, что Америка — место, где богатеешь. Мы сделали упор на богатстве, а не на возможностях. Из-за своей алчности мы убили курицу, несущую золотые яйца. И все же, несмотря на нашу трагическую ошибку, мы знаем, что эта «курица» была. Теперь мы подошли к моменту, когда просто обязаны вразумительно растолковать эту легенду.

Какая же прекрасная возможность была у американских колонистов? Служить человечеству, принести в мир просвещение и справедливость. Со времени создания республики у нас не было врагов, за исключением метрополии, то бишь Англии. Нас окружали друзья. Единственная большая война была междоусобной. Но в предыдущей войне нас втянули в мировой конфликт, суть которого мы понимали лишь частично. Когда война закончилась, мы вновь постарались укрыться в нашей удобной раковине, не желая нести ответственность, которую возложили на себя, оказавшись среди участников масштабного конфликта. Мы отклонили предложение заседать в Гаагском трибунале и принимать участие в разработке первого, чернового варианта международных законов и правил. В течение ряда лет мы отказывались признать единственное правительство, которое извлекло уроки из войны и стремилось создать более разумный и справедливый порядок на земле. С появлением диктаторов мы палец о палец не ударили, только сидели и смотрели, как они проглатывают и порабощают маленькие страны, одну за другой. Когда пала Франция, мы почувствовали горечь и боль. Мы кричали: «Позор!» — хотя ничем не помогли ей. Мы позволили бы и Англии пережить ту же участь, но англичане вылеплены из другого теста. Вплоть до предательского нападения японцев, которое можно было, учитывая полученные уроки, предвидеть, мы размышляли, какой курс избрать. И вот теперь внезапно объединились и, как и в предыдущей войне, делаем вид, что сражаемся за свободу человечества. Журналисты делают все возможное, чтобы заставить американский народ поверить в эту прекрасную легенду, хорошо зная, что в основе психологии американцев лежит иллюзорное представление о мире: в нас хватает ярости и деловитости, чтобы убивать, но только в том случае, если мы видим в себе спасителей мира и современных крестоносцев. «Наконец-то, — прочитал я в газете, — нация охвачена единым порывом; настал великий момент, и Америка шагает в такт героическому маршу. Мы отказались от пустяков, равнодушия и страха, взяли на себя ответственность за судьбу мира и все, как один, повернулись к сияющей звезде». Дальше в том же духе — говорильня и трескотня до заключительной фразы: «Никаких компромиссов — вплоть до победы»*.

* «Нью-Йорк пост», декабрь, 13, 1941. — Примеч. авт.

Невозможно, чтобы мы проиграли войну. Но что мы надеемся выиграть? Или лучше поставим вопрос так: для чего? Этот вопрос господа редакторы умело обходят, отделываясь фразами типа: «Навсегда освободим мир от нацистской заразы» и так далее. Мы что, микробиологи и дизенсекторы? Или пытаемся оберегать гроб Христа от грязных лап неверных? В течение двух тысяч лет мир спорит по поводу мертвого тела Христа. Сами христиане утверждают, что Бог послал своего сына, живого Христа, чтобы спасти мир. Ведь не труп же он нам послал, чтобы из-за него велись войны. А в действительности именно это и делают христиане, приветствуя любую возможность повоевать во имя Христа, который принес на землю мир. И этому не будет конца до тех пор, пока каждый из нас не станет таким, как Христос, пока вера и любовь не преобразят наши слова в дела, сделав легенду реальностью.

«На войну — и дальше» — гласит заголовок редакционной статьи, которую я только что цитировал. Нам всем интересно, что ждет нас после окончания войны. Сама по себе война уже никому не интересна. А вот что наступит после нее, зависит от того, с какой целью мы ее ведем. Мы получим именно то, что хотели получить, и ничего больше. В этом отношении война ничем не отличается от мира. Не имеет никакого значения, пылаем ли мы ненавистью или вялы и апатичны, если не знаем, чего хотим. Победить Гитлера и его банду — не слишком высокая цель. С ними можно было бы справиться и без войны, имей мы достаточно ума, воли и чистоты, чтобы взять на себя решение этой задачи. Гитлер появляется там, где есть нерешительность, сомнение, праздность и оторванность от жизни. Как был необходим Иуда, чтобы Христос сыграл драму, предначертанную ему судьбой, так и Гитлер необходим нашему веку, чтобы мир мог сыграть драму объединения и возрождения. Христос выбрал в предатели Иуду, мы — Гитлера. Все сверхштатные лица, так сказать, даже если и были честными, порядочными джентльменами, терялись на фоне этой громадной дьявольской фигуры. Ни Черчилль, ни Рузвельт, ни Сталин не смогли бы в одиночку справиться с этим монстром. И хорошо, что не смогли, потому что теперь маленькие люди, жалкие безвестные человечки, составляющие громадную массу человечества, сами ответят на вызов. Христос выбрал себе двенадцать учеников не из сильных мира сего, а из числа ничем не примечательных людей.

Я вновь возвращаюсь к идее, которую Америка сумела заронить в сознание других народов: даже самый ничтожный из ничтожных может чего-то добиться и «занять свое место» в этом мире. (Лучше бы мы внушали необходимость «найти свое место»!) Повторяю, что своей практикой американский народ исказил эту идею. Мы слишком часто демонстрировали, что подменили концепцию свободы и служения человечеству убогим стремлением к власти и богатству. Но к власти и богатству не для всех американцев — это было бы слишком! — а для избранных. Наша демократия — самая худшая из всех существующих на земле. У нее никогда не было ничего общего со свободой — не демократия, а одно название. Испытаний она никогда не выдерживает, что показала война между Севером и Югом. Если что-то пойдет не так, она в очередной раз подведет, потому что в ее основе не лежит уважение к индивидууму, к священной человеческой личности, которая в массе своей составляет народ, а в идеале — божество. Мы были демократическим обществом только в грубом политическом смысле, но в сути дела никогда не обманывались. Наши шутники, карикатуристы, мультипликаторы отражали сознательное и бессознательное разочарование народа.

Что же может сделать американский народ во время этого великого мирового катаклизма — за рамками намерений своих подозрительно бескорыстных лидеров? Как могут американцы победить в войне, в которой у них не было никакого желания участвовать и которую противостоящие им народы явно не хотели затевать? Мне вспоминается фильм «Хуарес», а именно тот его момент, когда Хуарес рассказывает на ассамблее представителей европейских правительств о тех страданиях, которые мексиканский народ претерпел от европейской «цивилизации». Как же похожи на шакалов эти вальяжные и ироничные полномочные европейские представители! Испокон веку так выглядели важные шишки Государства и Церкви. А народ всегда был безмолвным и безучастным, скованным по рукам и ногам собственными представителями. То же самое в наши дни происходит в лейбористском движении. Линкольн, Ленин, Хуарес не рождаются каждый день. У человечества был только один Будда, один Христос, один Магомет, один Рамакришна. Только один наш соотечественник смог произнести следующее: «Пока на свете есть бедные, я — с ними, пока есть изгои, я — среди них, пока хоть один человек находится за решеткой, я не могу чувствовать себя свободным». Может американский народ подписаться под этими бесхитростными, простыми, как у Христа, словами? Захочет ли? Если нет, тогда другие люди присвоят себе лидерство. Русские уже далеко обошли нас в осознании своих целей. Завтра нас обойдет Китай и, возможно, Индия. Мы уже не идем впереди — нас тащат за собой, привязав за скальпы.

В чем наша роль? Как мы поступим? Какой пример дадим?

Начнем с самого начала. Надень шляпу и ступай на улицу. Неторопливо пройдись, заглядывая в витрины. Возьми блокнот и карандаш и запиши все те вещи — из одежды, еды, мебели, медикаментов, ювелирных изделий, технических новинок, безделушек, которые, на твой взгляд, необходимо продолжать производить, пока мы воюем. Пошли список президенту Рузвельту с пометкой «лично».

Это первый шаг. Дальше иди домой, спокойно сядь и подумай. Попытайся представить жизнь без этих ненужных вещей. Спроси себя, смог бы ты обойтись самым необходимым. Считай, что президент внимательно отнесется к твоим предложениям.

Затем поразмышляй о заработной плате. Ты действительно думаешь, что можешь претендовать на большее, чем человек в военной форме, у которого нет права голосовать и которому приказали пожертвовать жизнью ради тебя? Видишь ли ты какую-то разумную причину, по какой сержант должен получать более высокое жалованье, чем рядовой, а младший лейтенант — более высокое, чем сержант? Понимаешь ли, почему президент Соединенных Штатов должен получать деньги за оказанную ему честь вести свой народ к победе? Понимаешь ли, почему все мы должны думать о деньгах в то время, как в руках правительства сосредоточены средства, которых хватит на то, чтобы обеспечить нас всем необходимым? Мы больше не расплачиваемся золотом, как прежде, мы храним его в земле, где ему и место. Теперь у нас звонкие монеты, которые доставили бы большую радость дикарю, и небольшие бумажки, говорящие о нашем доверии к Богу и друг другу. Однако завтра, если решит правительство, они могут стать пустым местом. В этих денежных символах нет ничего сакраментального. Сами по себе они не имеют цены: это просто пережиток древнего образа мыслей.

Что такое паника? Разве она не свидетельствует об утрате веры? Панику порождает осознание того, что отсутствует нечто, в наличии чего мы не сомневались. Сегодня паникой охвачены все и вся. В этом основной признак войны: утрата веры во все. Отсутствие веры, разума, доброй воли мы ощущаем как брешь и пытаемся заполнить ее орудиями, танками, военными кораблями, бомбардировщиками, взрывчаткой. Даже ребенок поймет, что нельзя внушить веру и доверие с помощью пуль и отравляющих веществ. Теория, стоящая за философией войны, состоит в том, что враг должен согласиться на наши условия. Только тогда мы можем говорить начистоту.

В наши дни эта идея, как и другие атавистические понятия, подвергается сомнению. Людям надоело, что прямой разговор ведется только после основательной резни и разрушения. Если бы на людоедстве не лежало строжайшее табу — все было бы не так уж плохо: поел человечины и живи до следующего боя. Но превращать людскую плоть и кровь в навоз — довольно дорогой способ удобрять землю. Человеческое тело годится и на лучшее — так по крайней мере думают некоторые люди.

Давайте вернемся немного назад. Мы ставили под вопрос разумность сохранения маленьких круглых кусочков металла и небольших продолговатых листков бумаги. Металл сейчас на вес золота, да и бумага тоже. И так как эти пережитки прошлого есть символы нашего взаимного доверия, почему бы не порвать их или не переплавить на нужды войны? А на что завтра я куплю сандвич с ветчиной?

Все очень просто. Завтра не будет купли-продажи, завтра будут все раздавать бесплатно. Если у тебя большой желудок, ты съешь три сандвича против моего одного. А если захочешь двадцать сандвичей за один присест, что ж, пожалуйста, но тогда пожинай и последствия этого безумства. Человек, который требует себе три пальто, пять шляп и семь пар туфель, должен будет носить все сразу, иначе их лишится. У кого есть лишние пожитки, тому придется распределить их между нуждающимися. В военное время люди не должны беспокоиться о ненужных вещах — это отвлекает от основного. Что нам нужно, если мы хотим избавить мир от бесполезных паразитов (то есть немцев, японцев, итальянцев, венгров, румын — список еще не закончен), так это много мужчин и женщин, объединенных одной целью: уничтожить врага. Нам не нужны бойцы, чьи мысли поглощены акциями и облигациями, колебаниями заработной платы, прибылью и убытками, духами, патентованными лекарствами, туалетной бумагой, платиновой посудой, обезьяньим мехом, шелковыми купальными халатами, воротничками, галстуками и будильниками. Особенно будильниками! Нам нужна армия мужчин и женщин, солдат и рабочих, киллеров и товаропроизводителей, просыпающихся без будильника, — людей, которые не могут спать от зуда: так им не терпится освободить мир от паразитов. Людей таких неугомонных, бурлящих энтузиазмом, пылких и преданных делу, что, покончив с иноземными паразитами, они доберутся и до своих. Людей, которые будут уничтожать друг друга, пока в мире не останется ни одного паразита. Разве не так? Или я преувеличиваю?

Люди, бурлящие энтузиазмом...

Например: предположим, завтра благодаря исключительно умелой пропаганде начнется ажиотаж в связи с повальной записью добровольцев в разные рода войск, и все здоровые работяги от десяти до семидесяти пяти лет, включая восемь или девять миллионов безработных, нагрянут разом на призывные пункты и потребуют удовлетворить их право участвовать в войне. Начнется чудовищный беспорядок, в результате которого все вернутся обратно на работу. Прекрасно. Все вернутся на свои рабочие места, возбужденные, все еще рвущиеся в бой, все еще горящие желанием геройски послужить родине. С каждым днем по мере того, как они осознают, что производят далеко не самые нужные вещи, у них нарастает отвращение. Можно предположить, что они решат положить конец этой бессмысленной трате времени. Можно также предположить, что они устроят забастовку, стремясь производить только те вещи, что нужны фронту. Предположим, они добьются своего. Теперь уже не производится ничего, кроме самого необходимого. Происходит нечто новое: рабочего человека переполняет энтузиазм. Ему ничего не нужно, кроме работы, работы и работы. Поэтому вместо шести или восьми часов в день американские труженики работают по двенадцать, шестнадцать, двадцать часов; детей забирают из школ, преступников — из тюрем, безумцев — из сумасшедших домов. Все, без исключения, вовлечены в работу. Работа идет днем и ночью, непрерывно, изо дня вдень — никаких воскресных дней, праздников, отпусков. Все работают на износ с единственной целью — ускорить победу. Одновременно в патентных бюро и секретных архивах проводятся поиски скрытых от общественности изобретений. Создаются новые машины, высвобождающие несметное количество энергии — природной, человеческой и божественной. За пять месяцев изобретено, создано и произведено больше, чем раньше за пять лет. Организованы суицидные бригады из рабочих и хозяев. Они быстро доводят до смерти бывших эксплуататоров, помогают больным и старикам поскорее отправиться на тот свет, а детям — стать взрослыми — так растения быстрее расцветают в теплице. «Работать! Больше работать!» — слышится повсюду. Президент призывает проявить осмотрительность, но темп нарастает. Скорей, скорей! Быстрее и яростнее, без помех и остановок! Такого увлечения работой еще не было ни на одной планете со времени сотворения мира. Президент, смущенный таким необъяснимым усердием, делает слабую попытку увещевать сограждан: «Прошу вас, мои дорогие соотечественники, не изнуряйте себя работой!» Но азарт уже проник в кровь, никто не может остановиться. Сам Господь ничего тут не сделает — так глубоко укоренилась опасная мания.

Принято решение скинуть президента — его называют лодырем. Этот пост занимает вице-президент. Через сорок восемь часов его также смещают. Возникает новая партия, ее члены называют себя «Пчелы и муравьи». Оппозиции больше нет — теперь есть только одна партия. Избран новый президент — самый неутомимый и быстрый работник в Соединенных Штатах. Он будет трудиться, пока не рухнет от изнеможения.

Среди всего этого трудового бума то и дело сообщают о новых изобретениях. И вот наконец становится известно об изобретении века, так называемом «Флите». Этот аппарат мгновенно и повсюду уничтожает врагов. Он так оригинально и просто сконструирован, что достаточно произнести одно слово: японец, немец, болгарин, итальянец, и он идет по следу, находя и убивая жертву. Полное уничтожение врага! Подумать только, на что он способен! Наконец-то идеальная победа! Изобретено то, чем могут гордиться ученые этого века, полного великих научных открытий! Власть! Полная власть! Теперь никаких мирных конференций! Не надо затевать эту канитель с компромиссами, софистикой, интригами, как в прошлом. Все наши враги мертвы. Стерты с лица земли. Теперь мы достаточно сильны, чтобы управлять миром по-своему. Кто теперь осмелится пойти против нас? Великолепно, не так ли?

Найдутся, конечно, такие, которые немедленно закричат: «Абсурд! Фантастика! Это невозможно. Такого аппарата не может быть!» А разве не то же самое говорилось не так давно о пароходе, железной дороге, электричестве, рентгене? Если нужно, можно продолжить список того, что в свое время называлось фантастическим и невозможным, а также нецелесообразным, невыгодным, демоническим и дьявольским. Что человек задумает сделать, то сделает. Ужасное и прекрасное свойство человека — заключенные в нем мощь и умение, которые позволяют осуществиться его мечтам.

У природы тоже есть силы, с которыми человек при всем своем превосходстве не может соперничать. Время от времени ему приходится признавать, что есть силы, неподвластные ему. В течение четырех долгих столетий в Европе и даже за ее пределами свирепствовала чума, которую звали Черной Смертью. Ни одному человеку, жившему в то страшное время, не удалось найти средство против этой смертоносной лавины. Смерть распоряжалась как безумный правитель, перевернувший все вверх дном, включая законы и мораль. Сегодня все это представляется невероятным. Но так было. Это действительно происходило. Черная Смерть перестала быть хозяйкой Европы, только когда природа устала и создала противоядие.

Будем ли мы когда-нибудь равняться на природу? Создадим ли мы, устав от кровопролития, средство от саморазрушения? Возможно, когда напьемся вдоволь кровушки. Никак не раньше. Нам нужно убивать легко и в любом количестве. Рискуя уничтожить все живое, мы должны исчерпать нашу страсть к убийству. Мы должны представить себе конечный результат наших действий прежде, чем сумеем победить непреодолимый инстинкт. Нам нужно стать сначала черными магами, а потом уже — белыми. Мы должны обладать абсолютной властью (не просто обожествлять ее) прежде, чем поймем, в чем ее выгода.

Одна старая история рассказывает о человеке, совершившем пятьдесят два убийства. Ее стоит пересказать...

Как там говорится, после пятьдесят второго убийства преступника стала мучить совесть, и он решил отыскать человека святой жизни, чтобы тот помог ему исправиться. В течение нескольких лет он жил подле праведника, делал все, что тот ему говорил, всем сердцем желая победить живущее в нем зло. И вот однажды праведник сказал, что пришло время ему вернуться в мир — отныне он может не страшиться, что снова совершит убийство. Сначала человек чуть с ума не сошел от радости, но вскоре радостное возбуждение сменилось страхом и сомнением. Как может он быть уверен, что больше не согрешит? Он просил у праведника, чтобы тот дал ему какой-нибудь знак, вещественное подтверждение того, что он действительно освободился от греха. Тогда праведник вынес кусок черной ткани и сказал, что, когда та станет белой, он полностью очистится от прошлого. Человек ушел и начал снова жить среди людей. По десять раз на дню смотрел он на черную ткань: не стала ли она белой? Ни о чем больше не мог он думать — это стало его наваждением. Со временем он стал спрашивать других людей: что бы ему совершить, чтобы приблизить чудо? Каждый советовал свое. Человек пробовал все, но безрезультатно. Ткань оставалась черной. В конце концов он отправился в долгое паломничество к берегам Ганга: ему сказали, что священные воды реки превратят черную ткань в белую, но и тут его ждала неудача. Наконец, впав в отчаяние, человек решил вернуться к праведнику и прожить подле него все оставшиеся годы. Он подумал, что, живя со святым человеком, по крайней мере сумеет удержаться от соблазна. И потому пустился в долгое обратное путешествие. Он уже приближался к месту назначения, когда увидел мужчину, избивавшего женщину. Женские крики разрывали сердце. Человек схватил мужчину, умоляя прекратить избиение. Но тот только отмахнулся и принялся избивать женщину с новой силой. Было ясно, что он убьет ее. Человек понимал: надо что-то сделать, и быстро, если он не хочет, чтобы убийство совершилось прямо на его глазах. Бывший убийца мгновенно оценил ситуацию. Пятьдесят два убийства были на его совести. Одним больше, одним меньше — не так уж важно. Раз он до сих пор не искупил своей вины за те, предыдущие, пусть тогда их будет пятьдесят три. Не может он просто так стоять и смотреть, как на его глазах убивают женщину, — лучше уж вечно гореть в аду. И с этими мыслями он набросился на мужчину и убил его. Придя к праведнику, человек все ему рассказал. Выслушав его, праведник улыбнулся и спросил: «А ты давно не смотрел на ту ткань, что я дал тебе?» Совершив пятьдесят третье убийство, человек совсем забыл про кусок ткани. Дрожа от страха, вытащил он его. И что же? Ткань стала белой...

Итак, существуют убийства и убийства. Одни закабаляют, другие освобождают. Конечная цель — убить убийцу. Заключительное действие в драме «эго и его владения» — убить убийцу в себе. Человек, который с пятьдесят третьим убийством теряет всякую надежду на прощение, оказывается спасенным. Совершить убийство, сознавая всю безмерность такого преступления, есть акт освобождения. Это героический поступок, на который способен только тот, кто изгнал убийство из своего сердца. Убийство, разрешенное церковью, государством или обществом, все равно остается убийством. Любой авторитет вносит в душу путаницу. Человеку указ — только собственная совесть. Убийство из страха или из любви к стране — так же отвратительно, как убийство в порыве гнева или из алчности. Чтобы убить само убийство, надо иметь чистые руки и чистое сердце.

Люди часто задаются вопросом: если Создатель так всемогущ, мудр и добр, почему Он позволяет нам убивать друг друга? Существует много ответов на этот вопрос, но человек, высоко ценящий свободу, понимает, что путь к райскому блаженству проходит через ад. Как можем мы исключить из своей жизни то, чего мы просто не понимаем из-за недостатка опыта? Убийство — конфликт на низшем уровне; и если оно происходит в массовом порядке, то не становится от этого более простительным, чем совершаемое в одиночку. Человек, достигающий власти и превосходства над остальными, — подлинной власти и подлинного превосходства, — никогда не пользуется своим исключительным положением в эгоистических целях. Заметьте, волшебник всегда ломает свою волшебную палочку. Шекспир понимал это, когда писал «Бурю». Уитмен сделал то же самое, когда предпочел вести жизнь обычного человека. Бодхисаттва осуществляет это, отказываясь от блаженства нирваны. Со временем эту простую истину поймет и станет применять на практике весь мир; это будет происходить постепенно: один за другим, спотыкаясь и набивая шишки, человечество пойдет по новому пути. Чудодейственную природу могущества показали нам те, кто от него отказался. Сила — в существовании, не в обладании. Она повсюду—в мельчайшем атоме и в динамо-машине. Тот, кто познал ее секрет, понимает, что она свободна и разрушит тех, кто, обладая ею, станет использовать ее в корыстных целях.

Убийство — наигрубейшее проявление силы. Убийство — это страх на службе у призрака.

С демократических войн, начало которым положил Наполеон, страсть к войнам поутихла. В этом смысле показательно вступление Америки в войну в 1917 году. Никогда прежде в истории не было такого лозунга: «Война ради прекращения войны». Мы не осуществили нашу высокую цель, потому что не захотели возложить на себя ответственность, заявленную в этом великолепном жесте. У нас были свои эгоистические интересы, хотя мы и притворялись, что это не так. Рядом с желанием положить конец войнам присутствовало желание «подготовить мир к демократии». Не к настоящей демократии, а к демократии по-американски. Мы не открыли путь к дискуссиям и эксперименту, а всего лишь предоставили возможность нашим союзникам установить контроль над побежденными. Мы спокойно наблюдали, как они заковывают в кандалы свои жертвы. Война дала шанс провести многообещающий эксперимент, но мы сделали все, чтобы он не состоялся.

Теперь та же самая задача вновь встает перед нами, только за ее решение придется больше заплатить, большим пожертвовать и большим рисковать. За двадцать лет духовной спячки, последовавшей за предыдущей войной, большинство американцев полностью разочаровалось в войнах. Мы ждали, чтобы на нас напали. Мы знали, что на нас нападут. Мы приветствовали это. Только так мы могли успокоить свою совесть. Последняя война ничего не принесла нам — даже благодарности от тех, кого мы спасли от уничтожения. На этот раз мы в большем смятении вступили в войну; по общему признанию вступили, чтобы спасти свою шкуру, а спасение мира отступило на второй план. Давайте наконец скажем прямо: мы не спасем мир. Если самому Господу, пославшему нам своего единородного Сына, это не удалось, куда уж нам, чванливым и самодовольным? Не важно, верите вы в легенду о Христе или нет. Она глубока и трагически прекрасна. В ней есть правда. Сын Божий пришел, чтобы разбудить мир своим примером.

Важно — как он жил, а не как умер. Нас всех распинают, осознаем мы это или нет.

Нации отражают трусость и эгоизм представляющих их народов. Возможно, когда-то можно было служить Богу и стране одновременно. Теперь нельзя. Народы, населяющие землю, испытывают непреодолимое стремление к объединению. Границы, возведенные национализмом, больше не эффективны. Люди убивают друг друга в неосознанном порыве уничтожить эти границы. Те, кто понимает истинную природу конфликтов, не воюют, даже если у них есть оружие.

Свобода без умения владеть собой — ловушка и иллюзия. Чего мы хотим — власти над другими или освобождения?

Истинные освободители хотят создать мир, где нет ни хозяев, ни рабов, ту демократию, какую отстаивал Линкольн. Воин будущего будет убивать открыто, без приказаний сверху. Он будет уничтожать кровожадное начало в человеческой природе. Он будет не мстителем, а освободителем. Он будет стремиться разрушить не очередной «изм», а уничтожить самих разрушителей, кем бы они ни были и где бы ни находились. Он будет сражаться и тогда, когда объявят мир. Он сложит оружие лишь после того, как война станет мертвым понятием, каким она всегда по сути и была.

Убийство, убийство! Волнующая тема. И конца-края ей нет. Известно, что такое — убить паука, муравья, муху, комара. Это делается автоматически, без сожаления. Не так легко выработать такое же отношение к убийству человеческого существа — даже если оно раздражает или опасно. На войне, подобной теперешней, с людьми расправляются быстро, как с блохами. Если прикинуть, как будут обстоять дела в будущем, то создание аппарата типа «Флит», о котором я говорил, представляется вполне вероятным. В этот момент трудно сказать, будет ли изобретатель подобного аппарата назван спасителем человечества или его врагом. Появись он на нашей стороне, думаю, на него смотрели бы как на спасителя; ну а если он объявится у противника, то — как на дьявола во плоти. Так или не так? Тут мы имеем дело с самой настоящей этической дилеммой. Так называемый честный гражданин, отдав свой голос за Твидлдама или Твидлди, чувствует, что исполнил долг перед государством и, несомненно, откажется забивать себе голову подобной моральной проблемой. Слишком уж она фантастична, слишком далека от действительности. Он ходил на прошлые выборы, где обе партии обещали не допустить войны, и отдал свой решающий голос за одну из них. Затем грязные япошки всадили нам нож в спину. Конечно же, ни Твидлдам, ни Твидлди не ожидали такого поворота событий. Оба пришли в ужас от подобного вероломства. В результате была торжественно объявлена война. Коварный враг напал на нас, наша гордость уязвлена. Только вчера я видел, как Рузвельт и Черчилль позируют фотографам. Они сидели рядышком, и Рузвельт улыбался во весь рот. А Черчилль выглядел как двойник бравого солдата Швейка. Эта святая парочка собирается спасти наш мир. Ангельские душки, скажу я вам. Но учтите, сначала будет нелегкое времечко. Придется принести в жертву двадцать пять или тридцать миллионов человек, не говоря уже о потерях противника. Но с окончанием войны придет конец и Гитлеру с Муссолини, и, возможно, слабоумному, желтопузому императору Хирохито. И поделом! А через год, или через два, или через пять, или через десять, или двадцать мы снова будем иметь удовольствие созерцать двух наших лидеров рука об руку, — когда придет время посещать могилы погибших. Им придется много поездить, чтобы воздать почести всем убитым. Впрочем, благодаря новым изобретениям они, возможно, уложатся в самое короткое время. Если кто-то из читающих эти строки решит, что не было никакой необходимости жертвовать этими жизнями, я советую ему попридержать язычок. Ну, не было другого выхода, поймите вы. Более двухсот миллионов человек, находясь под гипнозом безумных вождей, отказались признать наш демократический способ существования лучшим. Почему-то, может, из-за нашего дурного примера, их так и не удалось убедить в обратном. А может, они просто плохо соображают и потому решили, что если уж надо сражаться, то не лучше ли за свой образ жизни. Такое тоже возможно! Как бы то ни было, теперь под божественным руководством Рузвельта и Черчилля мы намерены убедить их, истребив с корнем. Не забывайте, что и Сталину будет что сказать: ведь в настоящий момент он тоже причислен к демократам. Старина Сталин! Всего только несколько месяцев назад его объявили убийцей, врагом рода человеческого, потому что он обрек на гибель такую беззащитную маленькую страну, как Финляндия*. Некоторые утверждают, что Сталин — еще больший демократ, чем Рузвельт или Черчилль; хотите — верьте, хотите — нет. Говорят, он не доверяет полностью демократическим союзникам. Не понимаю почему: ведь мы такие честные и всегда действуем открыто. Мы никогда не оказываем помощь небольшим странам, если они не находятся в одном лагере с нами. И всегда выдерживаем строгий нейтралитет — пока не становимся жертвами нападения и наши права не оказываются под угрозой! Испания, Греция, Голландия, Дания, Бельгия, Норвегия — они всегда получали от нас слова одобрения, разве не так? Вполне по-джентльменски. Даже по отношению к такой крупной стране, как Китай, мы держались корректно — вплоть до Перл-Харбора. Теперь никакого черного лома грязным япошкам: мы разорвали с ними. Подожди, Китай, мы и к тебе придем на помощь! А Индия?Что ж, это совсем другое дело. Не проявляй нетерпения, милая Индия. В свое время и тебя освободим — подожди чуток. Рузвельт и Черчилль все сделают за милую душу, когда наступит подходящий момент. Сначала надо разделаться с Гитлером — он в ответе за эту ужасную заваруху. Пока он не уничтожен, трудно даже соображать правильно. Думаю, понятно, а? Прояви благоразумие.

* Сейчас он возобновил свои усилия в этом направлении. Но теперь порядок — Финляндия это заслужила. — Примеч. авт.

Предположим, что мы победим в этой войне, а это произойдет непременно, потому что мы должные выиграть, разве не ясно? Каждый получит по заслугам, в том числе Гитлер, Муссолини и желтопузый недоумок Хирохито. Австрия вновь станет австрийской, Чехословакия — чехословацкой, Польша — польской, Дания — датской, Франция — французской, Венгрия — венгерской, Греция — греческой, Китай — китайским, Финляндия — финской, Латвия — латышской, Испания — испанской. И так далее, так далее, так далее. Все снова встанет на свои места, как было до Гитлера. Для мира начнется новая эра, только на этот раз всем придется быть довольными. Мы не потерпим никаких обид. Вильгельмина должна быть возвращена на свой трон. Хокон — на свай. (Естественно, если они еще живы и мечтают об этом.) Хирохито должен умереть, равно как Гитлер и Муссолини. Хватит с нас этих выблядков — они, черт бы их побрал, чуть не разрушили наш мир. Сметем их с лица земли, но и революций нам не надо. На этот раз хватит с нас этой чепухи. Революции — это совсем не демократично: они просто нарушают равновесие, вот и все. Русская революция — совсем другое дело. Теперь, двадцать лет спустя, видно, что работа проделана хорошая. Естественно, есть и просчеты. Но все это в прошлом. Последнее время Россия ведет себя хорошо — как любое другое демократическое государство. На самом деле даже слишком хорошо. Когда все закончится, хотелось бы, чтобы она держалась благоразумно. Смотри, Сталин, никаких сомнительных штучек! Да, когда наступит час передела мира, вести себя надо предельно осторожно. Небольшие страны, вроде Боснии или Хорватии, — мы их зовем «анклавами», — могут принести нам много хлопот. И потом не забывайте, есть еще Франция. Сейчас она наполовину вишистская, а наполовину ушла в подполье. Нам надо объединить, слить воедино несовместимое и сделать это тонко и искусно. Если понадобится, при помощи ацетиленовой сварки. Нельзя позволить Франции снова скатиться в монархию. Это будет несчастьем. Монархия хороша для Норвегии, Бельгии, Голландии и подобных стран или для Англии. Но не для Франции. Почему? Ну, потому что...

Как видно, небольшие проблемы будут. Мы должны быть терпеливы и готовы к сотрудничеству. То есть это они должны, все остальные. Ведь не стали бы мы жертвовать жизнью и счастьем наших честных граждан, если бы не знали, чего хотим. Мы как могли долго избегали прямого столкновения, разве не так? Как только Гитлер начал выкидывать свои номера, мы сразу же забеспокоились о судьбах мира, о его будущем. Однако пока на нас не напали, унизив наше достоинство, — и кто? — желтопузый недоумок, — мы не вмешивались в события. Последнее, однако, переполнило чашу нашего терпения. И все же, не плюнь он нам в лицо, кто знает, может, мы и не возложили бы на себя трудную задачу привести мир в порядок. От этого конфликта мы ничего не выиграли. Надеюсь, это понятно каждому. Все, чего мы добивались, — это восстановления прежнего статус-кво. У нас есть старые карты, мы знаем, что кому принадлежало, и проследим, чтобы каждый получил что положено. И на этот раз, дорогие собратья-европейцы, дорогие китайцы, дорогие индусы, дорогие патагонцы, дорогие эскимосы, дорогие зулусы, дорогие зомби, мы хотели бы избежать унижения и не схлопотать поддых за все наши труды. Пусть нам пришлось ждать, пока на нас не напал вероломно этот дегенеративный сын Солнца, теперь мы не намерены прекращать военных действий, пока не прогоним захватчика с наших колониальных земель. Нам влепили пощечину, но это только нам на пользу: мы должным образом отреагировали на беду, постигшую мир. Когда про нас говорят «мировой арсенал», мы понимаем это как политическую пропаганду: ведь в основе своей мы ненавидим войну и испытываем к ней глубокое отвращение; однако теперь, когда сами взялись за оружие, положение изменилось. Взирать на войну со стороны — ужасно, но когда сам ввязываешься в нее, появляются совсем другие чувства. Если хочешь увидеть настоящую войну, парень, не спускай с нас глаз! Мы зажарим их живьем — каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка — всех, кто выступит против нас. Да уж, сэр, если мы закусим удила, нас не остановить. Когда мы займемся Нагасаки, город будет похож на пылающий омлет с ромом. И Берлин тоже, поверьте. И если бы в Риме не было Папы и его дорогого Ватикана, то же самое было бы и с Римом. Ватикан — камень преткновения. Не хочется, чтобы Его Святейшество случайно взлетел на воздух. Это понятно? Папа выступает за мир — мир любой ценой. Откровенно говоря, мы все за мир — только в цене расходимся. Даже крестоносцы были миролюбивыми людьми. Они всего лишь хотели, чтобы останки Христа лежали неприкосновенными в христианской земле. И потому сражались не на жизнь, а на смерть с неверными. Некоторые вернулись, награбив редкостные сокровища, но это уже другая история. Я чуть не сказал, что европейская цивилизация началась с победоносного возвращения крестоносцев — сам понимаешь, Шартр, Амьен, Бове, Нотр-Дам. Было бы странно, не правда ли, если б наши современные крестоносцы вернулись из Москвы и Ленинграда после подписания мирного договора и обнаружили, что прониклись духом коллективного правления. Это придало бы особую пикантность ситуации. Но будем надеяться, что наша демократическая натура справится со всеми искушениями. В конце концов, мы ведь спасаем христианский мир, не так ли? Завтра Рождество, и христиане всей земли сольются в единой молитве, как делается почти две тысячи лет. Немного обескураживает то, что спустя две тысячи лет мы молимся в военной форме, но это не наша вина. Если бы не Гитлер и не желтолицый нехристь Хирохито, мы молились бы в гражданской одежде, ведь правда? Прямо на пороге нового тысячелетия вперед выступают поджигатели войны и нарушают равновесие сил. К счастью, у нас есть наша собственная диалектика. Она учит нас, как построить прочный мир и в то же время, оставаясь реалистами, быть всегда начеку и при первой необходимости объявлять войну. Мы знаем свою цель, чего нельзя сказать про Гитлера и его приспешников. Наша цель — мир, но, чтобы его обрести, надо не быть дураком, а держать револьвер или хотя бы ручную гранату наготове в заднем кармане. В мире всегда было два типа людей: те, кто хочет мира, и те, кто хочет войны. Логически рассуждая, именно миролюбивые люди должны истребить воинственных. Другими словами, если любишь мир, то должен быть лучшим воином, чем тот, кто любит войну. Это звучит абсурдно, но история человечества подтверждает эту простую истину. Войны теперь случаются все реже. За мою жизнь их было шесть или восемь, но по сравнению с прошлым это немного. До Наполеона в сражениях участвовали только армии, состоящие из профессионалов. Сегодня воюют все, кому не лень, — во имя мира. Я не сомневаюсь, что последняя битва будет величественным зрелищем. Как говорится, мы только входим во вкус. Чем мы миролюбивее — тем лучше воюем. Если воевать только ради войны, может упасть дисциплина: ведь даже война, если нет других целей, способна превратиться в скучное и однообразное занятие. Но воевать ради мира — чудесно. Это дает дополнительные силы. К наступлению нового тысячелетия все мы будем крепки, как сталь. Мы узнаем, что такое — наслаждение миром: это похоже на то, как убийца приучается любить электрический стул. В ненасытном стремлении убивать убийца забывает про электрический стул, но тот всегда неподалеку и ждет его. Он и есть его счастье, и когда убийца с шипением поджаривается на стуле, то прозревает это и возносит хвалу Создателю за то, что тот сотворил его убийцей. Так и мы. В нашем стремлении уничтожить врагов мирной жизни мы забываем, что война приносит с собой смерть и разрушение всего человечного и святого. Да, конечно, после войны нас ждет мир и покой, но это могильный покой. Похоже, мы только и способны понять мир в смерти. Мы совершаем поход за походом, чтобы освободить гроб Христа из рук неверных, сохраняя мертвого, а не живого Христа. Счастливого Рождества, говорю я, и да пребудет мир на земле! Я не пойду в собор Св. Патрика и не стану возносить молитвы. Я не буду просить у бессильного Бога прекратить кровавую бойню. Я не уподоблюсь дикарю, стоящему перед жертвенником с копьем в руке и бормочущему заклинания. Я не буду просить Создателя благословить только Америку, исключив из молитвы Японию, Германию, Италию, Румынию, Болгарию, Венгрию и другие страны мира. Я не могу считать себя невиновным, а всех других виноватыми. Я не лицемер и не невежда, хотя общество, которое меня растило, сделало все, чтобы я стал и тем и другим. Утверждаю, что мир может воцариться на земле в любой момент — стоит этого только захотеть! У нас хватило смекалки и изобретательности для создания чудовищных орудий разрушения. Мы преуспели в военном искусстве, как никто до нас. Войну — вот чего мы хотим, а вовсе не мира! И сейчас, когда мы получили ее, я еще раз провозглашаю: «Счастливого Рождества! С Новым годом!»

Сняв написанное с машинки, я отправился на ленч (сегодня рождественский сочельник), купив по дороге «Нью-Йорк пост». В итальянском ресторане, где обычно ем, я раскрыл газету и — вдруг! На глаза мне попалась статья...