ЧАСТЬ 1
На хрен муки жизни личной —
Тут бы прихватить вещички
Кентербери
Книга 1
SOUS LES ТО ITS DE PARIS
Видит Бог, я достаточно прожил в Париже, чтобы ничему уже не удивляться. Здесь не обязательно целенаправленно искать приключений, как в Нью-Йорке, нужно лишь запастись терпением и немного подождать — жизнь сама отыщет вас в каком-нибудь сомнительном месте, вроде бы меньше всего подходящем для такого рода дел, и… закружилась карусель. Хотя ситуация, в которой я оказался сейчас… Представьте сами: на коленях у меня вертится премиленькая тринадцатилетняя голая девчушка, за ширмой в углу торопливо освобождается от брюк ее папаша, а на диване развалилась грудастая молодка… В общем, вы как будто смотрите на жизнь через кривое стекло — образы узнаваемы, но искажены.
Я никогда не относил себя к совратителям малолетних — тем потрепанного вида мужчинам, всегда немного нервным, с дрожащими пальцами, которых иногда можно встретить в парке — их уводят, крепко взяв под руки, а они сбивчиво объясняют, что ребенок перепачкался, что они всего лишь смахивали пыль с платьица… Но сейчас… Должен признаться, эта Марсель, с ее кукольным безволосым тельцем, возбуждает меня не на шутку. И дело не в том, что она ребенок, не имеющий представления о невинности — посмотрите ей в глаза, и вы увидите чудовище знания, тень мудрости, — а в том, что крошка улеглась поперек моих ног и трется голой пизденкой о мои пальцы, а глаза ее смеются над моей нерешительностью.
Я пощипываю длинные ножки, прикрываю ладонью упругую щечку ерзающей взад-вперед попки, еще не так давно по-детски кругленькой и бесформенной — женщина в миниатюре, незавершенная копия. Между ногу нее уже сыро… Ей нравится, когда я еще щекочу ее пальцами… там. Она ощупывает мою взбугрившуюся ширинку… молния скользит вниз… ее пальцы пробираются глубже… и мне становится не по себе. Хватаю ее за руку, но она уже нашла, что искала, влезла в заросли. Вцепляется в пиджак и прижимается так сильно, что и не оторвать. Юная особа начинает играть с моим молодцем, а он… да, тут как тут и всегда готов.
Шлюха на диване качает головой. Что за ребенок, что за ребенок, повторяет она. Такие вещи следует запретить законом. Однако при этом с любопытством наблюдает за каждым движением. В ее профессии эмоции — непозволительная роскошь; шлюхи научены продавать пизды, но не чувства, а эта уже загорелась, голос загустел.
Она зовет Марсель к себе. Малышке не хочется слезать с меня, но я торопливо, спеша избавиться от соблазна, сталкиваю ее с колена. Почему она ведет себя как… да, как плохая девочка, спрашивает гостья. Марсель не отвечает — она становится между ее раздвинутыми коленями, и шлюха дотрагивается до голого тела ребенка. Неужели она занимается этим с папой? Да, следует ответ, каждую ночь, когда они в постели. В словах девчонки вызов, триумф. А когда папа работает, когда он уходит на целый день? Иногда мальчики пытаются заставить ее сделать что-то такое, но нет, с ними никогда… Ни с ними, ни с мужчинами, которые предлагают прогуляться.
Из-за ширмы с недовольным видом выступает папаша. Не будет ли мадемуазель так любезна не приставать к ребенку с расспросами? Он достает бутылку, и мы трое пьем крепкое, обжигающее бренди. Дочке достается глоток белого вина.
Сижу со шлюхой на диване. Она так же благодарна мне за присутствие, как и я ей. Тянусь к ее ноге, и она, забыв, зачем пришла, откидывается на спинку, предоставляя мне возможность пощупать под платьем. Ноги у нее большие и толстые.
Марсель устроилась в кресле, на отцовском колене. Поигрывает с его членом, а он щекочет ее между ног. Она поднимает животик, раскидывает ноги, он целует ее в пупок, и мы видим, как палец проскальзывает в крохотную щелку. Ловушка растягивается, когда к его пальцу присоединяется и ее… Она смеется.
Моя соседка возбуждена, она разводит ноги, и я обнаруживаю, что из нее уже течет. Ее лужайка не уступает размерами моим дебрям, и руке там мягко, как в пуховом гнездышке. Она подтягивает вверх платье, вытаскивает моего приятеля и тычет его носом в пружинистую подстилку. Стонет и просит меня пощипать ее груди и, может быть, если я не против, поцеловать их, даже покусать? Сучка вся горит, и дело уже не в деньгах, которые ей заплатили… она бы, пожалуй, отдала их назад да еще добавила сверху, лишь бы кто-нибудь избавил ее от зуда под хвостом.
Марсель призывает нас посмотреть на нее. Она склонилась над папашей и, держа в одной руке член и жестикулируя другой, громко требует внимания публики. Не хотим ли мы посмотреть, как она отсосет у папочки? Старый хрыч расцветает, будто обкурившийся любитель гашиша, перед которым весь мир предстал в розовом цвете, даже привстает в ожидании момента, когда маленькая сучка возьмет в рот.
Интересно бы знать, доставляет ей это какое-то удовольствие или все только притворство. Что перед нами спектакль, видно сразу — своего воображения ей было бы мало. Девчонка трется сосками об отцовский хрен, прикладывает его туда, где, может быть, вырастут сиськи, поглаживает… Потом наклоняется к папашиному брюху и начинает целовать… живот, курчавые черные волоски, в которых ее язычок кажется красным червяком…
Шлюха хватает мою руку, сует себе между ног и сжимает бедра. Так раззадорилась, что едва не вскрикивает, когда маленькая негодница обхватывает папашин хуй губками и начинает сосать. Такое недопустимо, восклицает она, непозволительно… А Марсель таращится на нее и причмокивает — мол, еще как позволительно.
Марсель хочет, чтобы я ее отымел. Вскакивает на диван, протискивается между мной и девицей… В ней есть что-то настолько завораживающе ужасное, что я не в силах пошевелиться. Она прыгает ко мне на колени, трется о член голым животом, разводит ноги и засовывает его между ними. Спасаясь от нее, я падаю на спину, но Марсель моментально оседлывает меня.
— Отъеби эту чертовку!
Шлюха нависает надо мной с прищуренными, горящими глазами, стягивает платье, обнажая плечи, тычет в меня грудями. Слышу голос папаши:
— Трахни ее! Я должен увидеть, как трахают мою девочку! Марсель растягивает свою крохотную щелку и, удерживая ее открытой, нанизывает себя на мой член. Самое страшное, что у нее это как-то получается. Дырка растягивается едва ли не вдвое. Понятия не имею как, но ее лысая щель будто пожирает меня… втягивает и втягивает. В какой-то момент мной овладевает неодолимое желание бросить ее на диван, раздвинуть эти детские ножки и отыметь ее по полной, взломать и рвать чертову ловушку, закачивая спермой крохотное детское чрево снова и снова, пока не лопнет. Однако пока что она имеет меня, ее сладенькая попка жмется к моим кустищам… она смеется… дурехе нравится…
Я сбрасываю девчонку с себя, сталкиваю с дивана, но она не понимает, что я не хочу ее, а если и понимает, то ей наплевать на мои желания. Она прижимается к моим коленям, лижет яйца, возит по моему члену красными губами — я вдруг замечаю, что они у нее накрашены — и берет его в рот. Сосет, и я уже почти кончаю… урчит, пыхтит и хлюпает…
— Ты, сбрендивший ублюдок! — ору я папаше. — Я не хочу трахать твою чертову дочку! И раз уж тебе так надо, чтоб ее отымели, еби сам! — Засовываю член в штаны. Марсель убегает к отцу. — Я, должно быть, тронулся, что пришел сюда… Вроде и не пьян… А теперь убирайтесь на хер с дороги!
— Папа! — кричит Марсель.
Я подумал, что испугал ее криками, но нет… только не это маленькое чудовище. Она смотрит на меня сияющими янтарными глазками.
— Ну давай же, папа! Дай ей прутик! Пусть она стегает меня, пока он будет меня трахать! О папа, пожалуйста!
Я буквально вылетаю из дому. И вовремя — если бы я оттуда не убрался, то определенно кого-нибудь убил. Меня так колотит, что на улице приходится затормозить и прислониться к забору. Такое чувство, будто я только что вырвался из чего-то жуткого и кровавого, из какого-то кошмара…
— Месье! Месье! — Шлюха последовала моему примеру. Она отчаянно хватается за мою руку. — Я швырнула деньги ему в лицо, этой грязной старой свинье! — Видит, что я тянусь к карману, и поспешно добавляет: — Нет-нет, не нужно…
Тащу ее за забор, там что-то вроде дровяного склада. Шлюха наваливается на меня, задирает платье, оголяя зад и приглашая порезвиться на ее лужайке. Девка так возбудилась, что сок растекся едва ли не до колен. Впрочем, такие дали меня не интересуют… пещера раскрывается… она выхватывает мой член…
Мы валимся на какие-то доски, мокрые и необструганные, и ей наверняка придется провести остаток вечера, выковыривая из задницы занозы, но сейчас это не имеет значения — ради ебли она, если бы пришлось, легла и на гвозди. Раскидывает ноги, упирается каблуками в щель между досками и, приподнявшись, задирает подол до пояса. — Месье… месье…
Если бы ты знала, моя расчудесная блядь, как я благодарен тебе за этот вечер.
Втыкаю прямо в кусты. Мозгов у лысого никаких, но дай волю — и он сам о себе позаботится. Так или иначе у него получается — проскальзывает через заросли и с налету упирается в прямую кишку.
Из шлюхи течет, как при наводнении. Поток уже не остановить; можно затыкать дырку полотенцами, пихать между ног одеяла и матрасы — он вырвется и смоет вас. Я чувствую себя мальчишкой перед рухнувшей плотиной, у которого на вооружении ничего, кроме пальца. Но я остановлю течь, забью пробоину шлангом.
Как оно было? Вот что ей хочется знать, вот о чем она меня спрашивает. Черт, мой воин уже стучится в ворота, а у нее из головы не выходит Та голая, как колено, пизденка. Никак не может забыть, как она растягивалась и смыкалась, как голенькое тельце терлось о меня… ах, мне бы следовало посмотреть на все со стороны! Но что я чувствовал? На что это похоже?
И что я испытал, когда та мерзкая, отвратительная сучка приняла в рот, в этот размалеванный детский ротик, и начала сосать? Какая нехорошая, гадкая, испорченная девчонка! В ее годы о таких вещах и знать-то не положено! И так далее. Однако не приподняться ли мне немного, чтобы жеребчику было легче попасть в стойло… О месье!
Между этими ногами прошла маршем целая армия, бесчисленная армия безымянных и полузабытых. Но этот вечер запомнится ей надолго. Такое событие, когда отдаются ни за что, забыть нелегко. Я проталкиваю член в раскрывшуюся раковину, и девица, ухватившись за пиджак, тянет меня на себя. Сейчас она уже не шлюха, не блядь, а всего лишь зудящая пизда.
Зуд пройдет. Я избавлю тебя от него, отчешу так, что ты забудешь о тех, других, что были до меня. С кем ты была сегодня? Кто тебя имел? Для тебя это важно? Ты их помнишь? Через день или неделю они присоединятся к тем другим, что прошли раньше. А я нет — такое не забывается. Мой хуй в тебе, и там он пребудет, даже когда меня уже не станет. Я оставлю нечто такое, что ты не забудешь никогда, я одарю тебя радостью, наполню твое чрево неостывающим жаром. Ты ждешь мой дар, ты лежишь подо мной, напрягая бедра, готовая принять его, и твой блядский ротик шепчет слова, которые ты шептала тысячи раз тысячам других мужчин. Не важно. До меня у тебя не было никого, и после меня тоже никого не будет. Не твоя вина, что все хвалы возданы, что других, незаезженных слов для выражения чувств больше нет — достаточно и того, что ты испытываешь.
Я околачиваю ее бедра своим шлангом, выхватываю и снова погружаю его в мягкую разверзнутую рану, каждый раз овладевая ее заново. Они разорили ее, опустошили и оставили, бросили на произвол тех, кто придет потом, сделав легкой добычей прочих ебарей. Они, другие. Но я наполняю ее, и она знает — сейчас ее имеют по полной программе. Стягивает платье с плеч и снова подставляет мне сиськи. Я трусь о них лицом, всасываю и грызу.
Я обхватываю ее за задницу и вжимаю в себя с такой силой, что конец достает до матки. Может, ей и больно, но нам обоим сейчас не до того. Мои яйца покоятся в пушистом горячем гнездышке у нее под хвостом. Доски под нами скрипят и стучат будто кости скелета.
Сперма хлещет, как вода из пожарного шланга. Шлюха вдруг обхватывает меня ногами, сжимает… Боится, что я остановлюсь, а она еще не подоспела. Однако я накачиваю еще целую минуту, изливая последние капли уже после того, как пожар потушен, и ее ноги бессильно падают по обе стороны от меня.
Все кончено, сучка лежит, раскинувшись, на куче досок, даже не пытаясь прикрыться. Оттраханная и пресыщенная, она, похоже, не понимает, где находится. Но я-то знаю, с кем имею дело. Вот-вот она все вспомнит и попытается выманить несколько франков, попросит, чтобы я угостил ее выпивкой, заплатил за такси, начнет рассказывать о хворой мамаше… Вытаскиваю из кармана попавшуюся под руку бумажку, вытираю этой бумажкой член и кладу на голый живот, придавив для верности монетой.
Улицы принимают меня, унылые и чужие, каки раньше…
Танины письма находят меня повсюду, где бы я ни оказался. Сегодня пришли еще два, первое утром и второе последней почтой. Ей одиноко!
…боюсь, что сойду с ума, если проведу еще одну ночь без того, чтобы ты меня не оттрахал. Постоянно думаю о твоем здоровущем члене и всех тех чудесах, которые он вытворяет. Все бы отдала, лишь бы еще раз почувствовать его, взять в руку. Я даже вижу сны о нем! Со мной Питер, мы спим с ним, но этого мало. Иногда едва удерживаюсь, чтобы взять да и приехать, увидеть тебя, хотя ты скорее всего только разозлишься и обойдешься со мной не очень-то ласково.
Думаешь ли ты обо мне хоть иногда, вспоминаешь ли те прекрасные времена, когда мы были вместе? Надеюсь, что да, что порой и тебе меня не хватает, что ты лежишь в кровати, представляя меня рядом с тобой, как я отсасываю, играю твоим членом, как мы трахаемся. Мама тоже по тебе тоскует и мечтает, наверное, о том же, потому что то и дело о тебе говорит. Постоянно спрашивает, чем мы занимались, что происходило в те дни, когда мы спали вместе, даже что мы говорили! Вряд ли у нее кто-то есть, но Питер и ее ебет. Каждую ночь она забирает нас с Питером в свою постель и заставляет меня сосать ее. Мне, в общем-то, наплевать, даже самой приятно, только хотелось бы, чтобы ты тоже был здесь и ебал меня почаще…
И так далее. Первое письмо заканчивается словами «С любовью Таня». Второе длиннее. Таня открыла новое развлечение и спешит рассказать о нем.
…Ну разве не странно? Дело в том, что мне бы хотелось, чтобы это проделывал со мной ты. Все то, что делают другие. Наверное, из-за того, что у тебя такой большой член. Когда я думаю о том, какой он большой, у меня мурашки бегут по всему телу. Я думала о нас даже тогда, когда он делал это со мной!
Я так обрадовалась, что наконец появился мужчина, который меня по-настоящему отымеет (мама следит за мной как ястреб), что стала раздеваться, как только мы вошли в его комнату. Он хотел положить меня на кровать, чтобы поиграть, но я уже не могла терпеть, и ему пришлось ебать меня сразу. Я вела себя как сумасшедшая, он даже испугался, как бы я не выпрыгнула в окно или сделала что-то другое в таком же роде. О, как же прекрасно, когда тебя ебет мужчина! Питер так занят мамашей, тратит на нее столько сил, что на многое его уже не хватает. После того как ты уехал, мне впервые было по-настоящему хорошо. Он таскал меня по всей комнате! А потом, когда уже кончил два раза, сказал, что хочет показать новый трюк, только вот у него маленькая проблема — не стоит. Я взяла в рот и пососала, самую малость, и через минуту он уже был как огурец! Потом положил меня на пол, на какие-то мягкие подушечки, перевернул на живот и начал трахать в задницу.
Это было, конечно, замечательно, хотя и не так замечательно, как тогда, когда то же самое делал ты. Я даже немного расстроилась — что же здесь такого. А потом я почувствовала что-то новенькое и необычное. Сначала показалось, что он кончил в меня, но струя все била и била, и я поняла — он писает! Какое необыкновенное и удивительное ощущение! Его член заполнял меня всю, как затычка, так что ничего не вытекало и все оставалось внутри. Струя была такая жаркая, что казалось, прожжет меня насквозь. Я чувствовала, как она проникает во все уголки.
Он все не останавливался, и я уже чувствовала, что разбухаю точно беременная. Потом он закончил, медленно вытащил член и сказал, что если я захочу, то могу подержать все это в себе. Ты и представить себе не можешь, что я испытывала, лежа на полу как наполненный мочой пузырь, чувствуя, как внутри все переливается.
Потом он отвел меня в ванную, и там я как будто открыла кран и выпустила из себя все эти литры, а он встал передо мной и потребовал, чтобы я пососала его член…
Признаюсь, к концу письма у меня уже встал. Я так хорошо знаю маленькую стерву — можно сказать, заебательски хорошо, — что легко, как будто сам при этом присутствовал, представляю всю картину. Даже закрыв глаза, вижу каждый ее жест, каждое движение. Расхаживаю взад-вперед по комнате с торчащим, как у жеребца, хером. Не знаю почему, но мысль запустить струю в ее гладкую круглую попку не выходит у меня из головы.
Отправляюсь прогуляться, слегка приволакивая ногу. Для всех уличных шлюх я приманка, и они не дают мне проходу… уж профессионалки-то прекрасно видят, в каком мужчина состоянии. Однако сейчас мне нужна не проститутка. Мне нужна другая Таня — только такая, которая не вызывала бы сильной эмоциональной привязанности.
На улицах ее не найти.
У Эрнеста прекрасный вид из окна. Настоящий художественный класс, в котором позируют друг дружке студенты победнее, из тех, кто не в состоянии позволить себе профессионального натурщика. Когда я бываю у него, мы часто садимся и наблюдаем за ними. Мне по вкусу настроение, дух случайных участников этого уличного шоу. Проходя мимо модели, они восторженно свистят, пощипывают ее тугие грудки, щекочут между ног… Девочка хороша — упругая блондиночка с широкими бедрами, — и она вовсе не против. По словам Эрнеста, на днях натурщиком выступал какой-то парень, так девчонки извели его настолько, что на набросках, если только юные художницы остались верны правде жизни, бедняга должен был предстать со стоячим членом.
Как это чудесно, видеть, что искусство входит в жизнь. В Нью-Йорке, бывало, нередко устраивали как бы уроки рисования, на которые заявлялись разного рода типы, околачивающиеся по варьете. Заплатил пятьдесят центов у входа и можешь полчаса глазеть на голую пизду. При этом, конечно, все делают вид, что пришли вовсе не за этим, что их интересует нечто, называемое Искусством. Но юнцов под окном — они все еще дети, даже наставник — не проведешь, они-то знают, что им надо, и для них «модель» — это обнаженная девушка с волосиками вокруг пизды и соком между ног! Она — живое, нечто такое, что можно потрогать руками, во что можно вставить, и если мальчишки трогают ее, пощипывают зад и выполняют задания со стоячими хуями, то от этого и их работа, и весь мир будут только лучше.
Эрнест рассказывает, что ему всегда везло с видами, кроме одного раза. Тогда его окно оказалось напротив квартиры, где обитала парочка гомиков, настоящих, из разряда тех, которых опознала бы — повстречай она их на улице — даже ваша бабушка. Все было не так уж плохо, говорит Эрнест, пока они отсасывали друг у друга или у приходящих дружков, однако время от времени в доме появлялись морячки, которые, проведя ночь в утехах, на следующее утро жестоко поколачивали педиков. К тому же, жалуется он, по утрам в окне постоянно болтались выстиранные шелковые трусы.
Самым удобным было одно местечко, где он жил с проституткой по имени Люсьен. Заведение, в котором она работала, располагалось напротив, и Эрнест даже видел ее служебную кровать. Такая картина, по его словам, всегда действовала на него успокаивающе: глянул в окно и убедился — подружка при деле, трудится, а значит, за квартплату можно не переживать.
Далее дискуссия переходит на тему женщин, с которыми в то или иное время жил Эрнест. Составленный им список поражает, но потом выясняется, что он жульничает, занося в данную категорию каждую, в чьем обществе провел хотя бы десять минут.
— Черт побери! — говорит он, когда я ставлю под сомнение правомерность наличия в списке одной нашей знакомой. — Я же угощал ее обедом, так? И в тот вечер она спала в моей постели, так? Полный пансион. Если ты даешь им квартиру и стол, это уже считается совместным проживанием.
Его удивляет, что я никогда не спал ни с одной китаянкой. Я и сам удивлен не меньше. В Нью-Йорке столько китайских забегаловок, что уж с одной-то официанткой можно было познакомиться и поближе. Сам собой возникает расовый вопрос, и уж тут Эрнест готов дать профессиональную консультацию. В борделе никогда не бери японок или китаянок, предупреждает он. Да, они все побриты, помыты и надушены, но между ногами у них — череп с костями. Хватают первого попавшегося и — на тебе! СИФИЛИС! Причем не обычный, вялотекущий, а прогрессирующий, который сводит в могилу за шесть месяцев. Это тебе не простуда, так просто не отмахнешься. Особую, смертельную опасность для западной расы, настаивает Эрнест, представляет именно восточная разновидность болезни. На мой взгляд, такие утверждения — полная бредятина, но Эрнест убежден в своей правоте, и ему удается-таки запугать меня вполне достаточно, чтобы навеки отвратить от восточных красоток.
Потом, нагнав страху, он сообщает, что знает одну совершенно безопасную цыпочку. Она не шлюха, а просто его хорошая знакомая, китаянка, и с ней-то уж точно ничего не подхватишь. Ее папаша держит магазинчик, битком набитый разным старинным хламом вроде статуэток Будды, узорчатых ширм и поеденных крысами сундуков, выброшенных из дворцов сотни лет назад. Дочка помогает ему и прислуживает парням, которые заглядывают туда в поисках какой-нибудь нефритовой безделушки.
Эрнест пишет адрес на конверте и вручает его мне. Советует купить что-нибудь для приличия, но уверяет, что если сделать все как надо, то жалеть не придется. Нет, он со мной не пойдет… у него свидание с какой-то художницей-мазилой, и он рассчитывает уговорить ее — понятно, в постели — написать его портрет. Не за так, конечно, но и не за деньги.
— И пожалуйста, Альф, узнай, приторговывают ли они кокаином, ладно? Я обещал этой своей сучке… она еще не пробовала. На старом месте показываться боюсь; немного задолжал там кое-кому, и они были сильно недовольны, когда узнали, что я переехал.
Вооруженный адресом и отсидев в конторе положенные два часа, совершаю прогулку к этому самому магазину. По пути меня одолевают сомнения, и я едва не поддаюсь чарам чернокожей шлюшки, подающей недвусмысленные сигналы с парковой скамейки. В Нью-Йорке я как-то чуть ли не каждую ночь проводил в Гарлеме. Так помешался на одной черной сучке, что несколько недель ни к чему другому не желал и прикасаться. То уже в прошлом, хотя кое-что осталось и шевелится, а девочка на скамейке такая крепенькая и черная… и выглядит вполне здоровой, чтобы отразить приступ микробов. Черт, Эрнест и впрямь запугал меня своими байками насчет опасности подцепить восточную хворь. И я все же прохожу мимо и продолжаю путь.
Сам не знаю, как так получается. Когда я мертвецки пьян и едва стою на ногах, то могу подгрести к любой уличной шлюхе, заговорить, сделать самое оскорбительное предложение и при этом даже глазом не моргнуть, но войти в лавку трезвым как стеклышко и произнести коротенькую речь… нет, на такое у меня не хватает духу. Тем более что, как выясняется, девица из разряда тех невозмутимых, хладнокровных стервоз, которые прекрасно говорят по-французски. Мне представлялось, что проблемы могут возникнуть из-за ее акцента, но вышло наоборот — и я чувствую себя едва ли не американским туристом, с трудом складывающим чужие слова.
Совершенно не представляю, что сказать, с чего начать. Может быть, я хочу что-то купить… но что? Девочка, надо признать, действительно очень даже хороша, да и терпением не обделена. Показывает, что у них есть.
Мне все нравится, особенно ее приплюснутый носик и оттянутая вверх губа. Приличная задница, сиськи… даже не ожидал. Я давно подметил, что у китаянок сисек как будто и нет, а у этой — отличный комплект. Но не с них же разговор начинать.
Упоминаю Эрнеста — не помогает. Объясняю, что меня прислал сюда друг, еще раз называю имя — она его не помнит! Вежливо замечает, что в магазин каждый день заглядывает много покупателей. В конце концов покупаю что-то вроде гобелена на стену — шикарная вещица с драконами. Сучка улыбается и предлагает чашечку чаю. Откуда-то из глубин магазина вылезает ее папаша и утаскивает штуку с драконами прямо у меня из-под носа. Вроде как собирается ее завернуть.
Чаю мне не хочется, о чем я ей и говорю. Продолжаю в том духе, что вот подумываю посидеть в баре за углом, выпить перно… был бы рад, если бы она составила мне компанию. Соглашается! Я просто теряю дар речи… стою с открытым ртом, шевелю, как рыба, губами, а она уже исчезает в задней комнатке.
Через минуту возвращается. В модной шляпке эта китаеза больше похожа на парижанку, чем сами парижанки. Под мышкой какой-то сверток. Ничего умного, пока ее не было, я так и не придумал, так что выходим из магазина молча, а тут еще какой-то сорванец, притаившись в канаве, обстреливает нас конскими лепешками’. Моя спутница, однако, сохраняет поразительное самообладание, делает вид, что ничего такого не происходит, и мы с достоинством шествуем по улице. Я постепенно прихожу в себя.
Вопросы! Ей хочется знать, кто я такой, чем занимаюсь и вообще все-все. Как-то незаметно всплывает и тема моих доходов. Сначала я не понимаю, к чему она клонит, но тут речь заходит о нефрите. У них есть, доверительно сообщает моя новая знакомая, одна маленькая безделушка, настоящее сокровище из императорского дворца, завезена контрабандой и продается за жалкую часть настоящей стоимости… тут она называет размер моего месячного заработка с точностью до су.
Интересно. Во всем явно чувствуется что-то сомнительное. К тому же меня не оставляет впечатление, что и она сама дает понять — это только игра. И где же можно взглянуть на камешек, спрашиваю я. И вот тут — ах! — все проясняется! Хранить такую дорогую вещь в магазине небезопасно, говорит она, поэтому камень приходится носить на шелковом шнурочке, повязанном вокруг талии, где прохлада прикосновений свидетельствует о сохранности драгоценности. Вопрос покупки можно обсудить в каком-нибудь уединенном месте, вдали от магазина…
Чудесная игра — надо только понять, как в нее играют. В чем ей не откажешь, так это в умении продаваться с воображением. Но запрошенная цена!.. Я начинаю торговаться, и за третьим перно договариваемся, что нефритовая штучка обойдется мне в недельную зарплату. Придется какое-то время пожить в кредит. Я еще никогда не платил столько ни одной бляди, но сучка уверяет, что оно того стоит.
Ожидаю услышать, что она называет себя на французский манер, Мари или Жанной, однако в такси по дороге ко мне домой пташка щебечет что-то, напоминающее звучанием игру на флейте. Бутон Лотоса, переводит она. Ладно, буду называть Лотосом. Какое милое жульничество…
Решаю не оставаться в стороне и, отведя гостью в комнату, бегу вниз купить вина у консьержки. Потом разливаю его в маленькие зеленые стаканчики, которые купила мне Александра. И наконец, когда Лотос уже готова показать камень, расстилаю перед ней старинный гобелен с драконами.
Судя по сеансу стриптиза, какой она устраивает, сучка, должно быть, не меньше года провела в варьете. После того как все сброшено на пол, на ней остаются чулки и туфли. И, конечно, красный шнурок вокруг талии с болтающимся внизу кусочком жадеита. Гладкий зеленый камушек смотрится очень даже неплохо, уютно устроившись на густой черной подстилке. Лотос отодвигает ногой кучку одежды и предлагает драгоценность для более детального изучения.
Камень, понятное дело, оказывается дешевкой, но меня больше интересует не он сам, а то, что под ним. Хоть я и не проявляю внимания к нефриту, его хозяйку, похоже, это не обижает. Она даже улыбается, когда я провожу пальцем у нее между ног. Ее запах напоминает мне запах ароматизированных сигареток, которые, бывало, покуривала Таня. Сидя на краешке стула, просовываю палец в щель… Она снова улыбается, глядя на меня сверху вниз, и говорит что-то по-китайски. Что бы оно ни значило, звучит чарующе грязно.
К этому времени все предостережения Эрнеста уже забыты. Я бы, наверное, оттрахал ее, даже если бы у нее была гонорея, с надеждой на быстрое исцеление, но она такая благоухающая, такая розовая, что никаких сомнений быть не может — все в порядке. Мне даже позволено раздвинуть складки и принюхаться. Потом Лотос снова делает шаг назад, развязывает шнурок… и камень падает мне в ладонь.
Ебу ее на полу, прямо на моем новом гобелене, засунув ей под голову подушку. Чулки и даже туфли остаются на ней. К дьяволу вышитых драконов… если она повыкалывает им шпильками глаза, если останутся невыводимые пятна-пусть, даже и лучше. Устраиваю ей жесткий прогон… Французская шлюха уже заявила бы протест против такого насилия, против всех этих щипков и укусов, но Лотос только улыбается и исполняет любые мои прихоти.
Может быть, мне доставит удовольствие посильнее потискать ее груди? Очень хорошо, она сама их приподнимет. А если на них останутся синяки от моих укусов? Ее соски в моем полном распоряжении. Я кладу ее руку на хуй и смотрю, как длинные миндального цвета пальчики сжимаются вокруг него. Она постоянно что-то щебечет… по-своему, по-китайски. О да, свое дело она знает хорошо. Клиенты готовы щедро платить за горячее дыхание Востока, и Лотос умеет подать товар.
Живот и ноги у нее совершенно голые, только в одном месте оставлена ухоженная, похожая на козлиную бородку полоска. Почувствовав прикосновение, она раскидывает ноги. Бедра жаркие на ощупь и скользкие ближе к пизде. Щелка такая же маленькая, как у Тани, но мягче, податливее и раскрывается легче и шире.
Мой дружок вызывает у нее живой интерес. Она легонько пощипывает его за шейку, потягивает за усики. Я опускаю руки, и она усаживается, поджав под себя ноги, между моими коленями и начинает играть с ним. Пизда раскрывается будто сочный, созревший фрукт, бедра прижимают мои колени. Чулки и туфли придают этим прикосновениям особенную прелесть.
Глядя на нее, трудно сказать, возбуждена она или нет. Единственное, что ее выдает, это влага вокруг шелковистых складок. Мокрое пятно расширяется, блестит, и сквозь аромат духов все отчетливее проступает запах пизды. Лотос треплет моего приятеля по головке, щекочет яйца. Потом вытягивается в полный рост, тычется носом то в член, то в кусты… у нее иссиня-черные волосы, прямые и блестящие.
Не знаю, чему там, на Востоке, учат женщин. Возможно, такой предмет, как сосание хуя, и не входит в обязательную программу, но Лотос получила настоящее французское образование. Ее язычок то забирается в мои джунгли, то скользит по яйцам. Она облизывает мой член, целует живот своими плоскими, как будто приплюснутыми губами… ее косые брови сходятся, когда она открывает ротик и наклоняется, чтобы позволить моему орлу просунуть головку. Ее глаза похожи на узкие щели бойниц. Руки проскальзывают под меня, теплые соски трутся о яйца… она начинает сосать…
Я приподнимаюсь. Она продолжает сидеть, держа член во рту и продолжая сосать, но я толкаю ее, распластываю на коврике и отползаю назад, ниже, к развилке. Трусь о ее кустик щекой, подбородком, щекочу ее губки языком. Облизываю бедра и даже плоскую, словно отутюженную складку между ними. Мне хочется почувствовать, как сжимаются ее бедра, как они втягивают мой рот в ту глубокую расщелину. Хватаю ее за талию, пощипываю упругие ягодицы и слизываю, слизываю соке ее кожи, с отверзшихся, предлагающих себя уст. Она не выдерживает и набрасывается на меня. Ее ноги расслаблены и раскрыты, ее персик прижат к моим губам, ее сок капает мне в рот, а я все сосу и сосу.
Она начинает дрожать, почувствовав, как мой язык проникает все глубже. Не зная, что бы еще сделать с членом, она покусывает его, лижет яйца, в общем, старается как может, только что не заглатывает все мое хозяйство. Даже разводит края пошире, пока мой язык не вылизывает уже матку. И вдруг — извержение. Кончила. И притом едва не перекусила мой член пополам. Я раскрываю рот пошире — пусть трахает его этой своей сочной штучкой…
Я хочу видеть ее, хочу посмотреть, что она станет делать, когда мой шомпол уткнется ей в зубы. Снова откидываюсь на спину и наблюдаю, как она его обрабатывает. Голова поднимается и медленно опускается. В глазах — удивление… Обнаружила во рту что-то теплое. Раскосые глазки закрываются. Она сглатывает и сосет, сглатывает и сосет…
Китайцы — так мне говорили или я сам где-то читал — измеряют совокупление даже не часами, а днями. Спрашиваю об этом Лотос, и она смеется. Если мне так хочется, она может остаться на всю ночь. И нельзя ли хотя бы сейчас — пожалуйста! — снять чулки?
Чувствуя, что проголодался, предлагаю сходить куда-нибудь перекусить, однако Лотос тут же меня поправляет. Когда мужчина покупает китаянку, говорит она, он покупает женщину, а не что-то вроде козы, которую можно только трахать. Она приносит ему все свои таланты, а Лотос умеет готовить. Такие речи мне по вкусу. Мы одеваемся и идем за продуктами.
Вернувшись с покупками домой, раздеваемся, и Лотос приступает к готовке. Вокруг талии она повязывает полотенце, которое прикрывает ее спереди, но оставляет голым зад. Я лежу на диване, и она, проходя мимо, каждый раз наклоняется и целует моего малыша. Такая милая… и не ворчит, если на плите, пока я ее тискаю, что-то подгорает.
Поев, испытываем кровать. Лотос совсем не против заняться повторением, но я хочу именно ебать ее. Прыгаю на кровать вслед за ней и без промедления направляю ствол в дырку. Едва почувствовав, на что способен мой молоток, она перестает трепаться о том, как все было замечательно в прошлый раз.
Ему безразлично, какого она цвета. Достаточно того, что там тепло, сыро и кустики по краям; ничего другого и не требуется. А уж попав внутрь, он как будто расширяется. Заполняет все трещинки и расщелины; надо лишь расправить ему усики, прикрыть уголки. Немного повозил туда-сюда, и девочка уже сияет, как выдраенная шваброй палуба… вертится, крутит желтой задницей, умоляет почесать еще… еще… И не важно, что бормочет она по-китайски, — понимаем мы друг друга прекрасно. Ее маленькие ножки переплелись у меня за спиной. Оказывается, в этих мягких гладких бедрах куда больше силы, чем можно подумать.
Мне становится легко и весело! Вспоминаю Таню, вспоминаю старичка-бухгалтера с его полувзрослой дочкой и смеюсь. Мир белых перевернулся вверх тормашками — для такого простого дела, как спокойный, нормальный трах, приходится употреблять китаезу. Лотос смеется вместе со мной, не зная, почему мы смеемся… хотя если бы узнала, то, наверное, смеялась бы надо мной. Она молодец. Я берусь за нее по-настояшему. Это же отлично — пороть сучку, которая при этом способна еще и смеяться.
И потом… она ведь не шлюха! Скорее содержанка или любовница: Лотос несет не только страсть, но и кулинарный талант. Деньги здесь вмешались почти случайно. Они нужны лишь для того, чтобы купить нефритовую безделушку. Если она пыхтит вам в ухо — это настоящее. Если тихонько постанывает, можете не сомневаться — это потому что она чувствует. В ее теле жизнь и сок для смазки — тем и другим она делится охотно, с желанием.
Я играю ее грудями, и она снова просит пососать их. Только теперь замечаю, что соски окружены желто-лимонными кружками, похожими на китайскую луну. Ах, Лотос, сейчас, сейчас в твоей пизде начнется фейерверк… я опалю твои трубы римскими свечами, и ракеты озарят твое чрево. Искра уже вспыхнула…
Может, Лотос трахается и по-китайски, но кончает определенно по-французски.
Позже, уже ночью, мы пьем вино и веселимся напропалую. Лотос обучает меня самым грязным китайским ругательствам; впрочем, стоит запомнить одно, как другое уже вылетает из головы, так что в итоге там так ничего не задерживается. Я ебу ее снова и снова, а утром обнаруживаю, что она ушла, повесив на моего уставшего солдата шелковый шнурок с дешевой нефритовой безделушкой.
* * *
У нас гости! Двое. Сид, которого я не видел с той ночи, когда мы завалили к Мэриону и устроили там небольшой переполох, и какая-то пизда. Или женщина. Они чинно сидят на стульях, и мы вежливо беседуем о погоде, литературе и чем-то еще, столь же безопасном. Она — мисс Кавендиш. Именно так, мисс Кавендиш, без имени. Стоит только услышать ее напыщенное «здравствуйте», и уже понятно, что перед вами нечто такое, что навсегда останется Англией.
Мисс Кавендиш, объясняет Сид, подруга его сестры, которая живет в Лондоне. Объяснение принимается нами к сведению, не более того, и сам визит, похоже, иначе как визитом вежливости назвать трудно. Но тут Сид сообщает, что мисс Кавендиш собирается преподавать в Лионе, атак какдо начала учебного года остается еще два месяца, то она планирует провести некоторое время в Париже, познакомиться с городом.
Делать нечего, приходится быть вежливым, даже с женщиной, которая носит твид и хлопчатобумажные чулки. Я задаю бодрые вопросы, зная, что завтра о ней уже и не вспомню. И где же мисс Кавендиш собирается остановиться?
Сверкнув стеклами очков, она поворачивается ко мне.
— В этом и заключается одна из моих проблем. Сид предлагает снять квартиру здесь. — Она оглядывает комнату, как будто только теперь ее увидела. — По-моему, очень мило… и недорого?
— Да-да, конечно, — уверяет ее Сид. — Альф, ты ведь все устроишь, верно?
Я ему устрою! Сверну к чертям шею! Но ничего уже не поделаешь… Мисс Кавендиш бродит по квартире. Что ж, ножки вроде бы ничего, может быть, она еще на что и сгодится. Но Сид! Друг хренов!.. Посмотреть бы на нее без очков…
Когда она устроится, говорит мисс Кавендиш, мы не должны ее забывать, ведь если девушка одна, ей может быть одиноко даже в Париже.
* * *
Вечером тоже гости. Анна, вернувшаяся из небытия, и минут через десять после нее Александра. Вспоминая недавнюю вечеринку, Анна смеется вместе с нами, хотя в ее смехе звучит смущение. О том, что случилось после того, как она выбежала из дома в чем мать родила, стыдливо умалчивает. Я и не настаиваю. Едва появляется Александра, как Анна вспоминает о якобы назначенной встрече и уходит. На сей раз я не забываю взять у нее адрес.
Александра изливает на меня свои бесконечные проблемы. Ей надо уехать, отправиться в путешествие куда-нибудь подальше от Питера и Тани. Она называет это перенастройкой. Сидит на диване, демонстрируя мне свои бедра, и при этом перечисляет список великих грешников, предавших себя в конце концов в руки Иисуса. Возможно… кто знает?., может быть, когда-нибудь и она вернется в лоно церкви.
Одно не дает ей покоя.
— Так ли обязательно каяться во всех грехах, с подробностями? — спрашивает она. — Нужно ли церкви знать все?
Вообще-то я не в курсе, но не надо быть мудрецом, чтобы понять, что именно ей хочется услышать. Я высказываюсь в том смысле, что Иисус, вероятно, пожелает знать детали. Это повергает Александру в дрожь. Она соблазнительно ежится. Все бы устроилось, если бы только не дети. Но они… они держат ее цепкой хваткой, не дают ей порвать со злом. А Таня… побывав в постели с матерью, она стала даже хуже Питера. Ничуть не стесняясь, является в комнату голышом, от нее просто некуда деться.
— Уж и не знаю, чем все это кончится, — вздыхает Александра. Она умолкает, бросает на меня взгляд и торопливо отводит глаза. — Прошлым вечером случилось нечто совершенно непотребное… об этом и говорить-то неприлично… Если я рассказываю вам, то лишь потому, что знаю — вы поймете. Таня заставила Питера… помочиться мне в лицо. А сама прижалась ртом к моему… к моей… — Она в отчаянии ломает пальцы. — Так бывает… ну, вы понимаете. В момент страсти мозг затуманен… Может быть, я что-то сказала… ну, наверное, сказала, что… что мне это нравится. Она назвала меня таким гадким словом… и укусила за бедро. След еще остался. Посмотрите сами.
И при этом ни слова о том, как сама ссала Тане в лицо. Та непотребность осталась в прошлом и забыта. Александра задирает юбку и показывает пострадавшее бедро. Белая плоть колышется, перетянутая тугой подвязкой. Отметина действительно сохранилась: круглый, четкий отпечаток Таниных зубов в верхней части и на внутренней стороне бедра в нескольких дюймах от пизды. Александра поднимает колено и расставляет ноги, предлагая мне посмотреть получше. Изучаю, потом тискаю ногу и продвигаюсь выше.
Разумеется, она не имела в виду ничего такого! Нисколечко! Просто устроила небольшую лекцию с демонстрацией, раздухарилась сама и меня разогрела… знает, сучка, что ей надо и как это получить. Что ж, если захотелось отведать острого… Мой малыш уже навострился и готов услужить. Задираю ей юбку и стаскиваю трусики.
Ну и задница же у нее! В зарослях между щечками вполне могут обосноваться с десяток белых мышей, и никто их там даже не заметит; жили бы себе в полном комфорте и поплевывали на весь свет. Перебираю волосики и чувствую — она начинает разогреваться. Ее пальцы устремляются к ширинке, молния летит вниз, и мой молодец выпрыгивает наружу.
Пока мы лежим, предаваясь невинным забавам, Александра рассказывает кое-что еще о своих долбанутых детишках. По мере того как возбуждение нарастает, речь ее льется все более свободно. Питер, оказывается, убедил себя в том, что сосать член полезно для укрепления потенции. Но ведь это опасно! Это может войти в привычку!.. Я тихо радуюсь, что сбежал из чертова дурдома, но слушать, что там творится без меня, все равно приятно.
Знаю ли я, спрашивает Александра, почему Таня взяла над ней такую власть? Дело в том, что она очень любит, когда ей лижут, а Таня… у Тани это получается просто потрясающе. Ее ничто не останавливает. Если бы не это, она, может быть, сумела бы вырваться. Ведя такие речи, Александра трется о мою руку. Приглашение. Ожидает, что я сейчас встану в позицию и угощу ее тем самым блюдом, которое она только что описала. Если так, то ее ждет разочарование.
Просовываю моего змея ей между ног и кончиком поглаживаю пизду. Она перекидывает через меня ногу, и щель раскрывается. Александра шарит рукой у себя под задницей, пристраивает петушка туда, где он, по ее мнению, и должен находиться, и даже пытается протолкнуть дальше. Так разошлась, что не хочет даже раздеваться. Я говорю, что в одежде ебать ее не стану.
Мы приходим к компромиссному решению. Таня так много ей рассказывала… да, она даже знает, что накануне моего отъезда ее драгоценный Питер отсасывал у меня и… как насчет того, чтобы я выебал ее так же, как Таню? Она хочет полного повторения… полного повторения всего, что я делал с ее дочерью.
Александра садится, чтобы снять одежду, и как только мы оба предстаем друг перед другом голыми, я тащу ее к дивану и ставлю перед собой на колени. Вытираю хуй о ее волосы и предлагаю ей поцеловать. Есть… Тычу ее лицом в мои заросли… даю полизать… Еще пара секунд, и он уже у нее во рту, прочищает глотку. Такая работа хорошо идет под словесное сопровождение. Она бессвязно кулдычет, когда я называю ее сучкой и добавляю несколько цветистых синонимов.
Мусолит мой член, как ребенок фруктовый леденец. На беднягу жалко смотреть, но по крайней мере головка в пене. Не вынимая хуй изо рта, она пытается причесать еще и кустики, но преуспевает только в том, что едва не задыхается. Наконец, когда малыш обработан, когда на нем уже не осталось живого места, я отнимаю у нее игрушку.
Александра слишком велика и тяжела, чтобы кувыркаться с ней, как с Таней; я толкаю ее на диван и заставляю поднять ноги. Все, что между ними, дерзко выпирает, выступая на передний план. Она дико вскрикивает, когда я неожиданно втыкаю палец ей в задницу. Приказываю успокоиться и вести себя потише, пока за пальцем не последовал весь кулак. Заполучив туда же еще два, она уже ничего не соображает и только стонет, но, как говорится, сама напросилась. Так или иначе, я твердо намерен выполнить программу целиком.
Александра не возражает, когда я поворачиваюсь к ней задом и заставляю приложиться к этой своей части. Она даже, не поднимая шума, облизывает щечки. Но когда я велю раздвинуть их и пройтись язычком по анусу… ах, это уж слишком! Нет-нет, она не станет, не будет, не хочет, даже если ее дочь… Что ж, я опускаю зад прямо на ее рот и заставляю замолчать.
Черт, на свете нет ничего такого, что они бы не сделали, надо только подать все должным образом. Примерно через три секунды ее горячий язычок пробирается сквозь кусты и начинает полировать мою прямую кишку. Игру придумала Таня, и я должен научить этой маленькой забаве ее мать. Войдя во вкус, она осваивает все новые высоты… то есть глубины. И притом раскочегаривает себя все сильнее… мертвой хваткой вцепляется в конец, как будто боится, что его отберут. Наверное, если бы такая опасность возникла, она бы разнесла квартиру вдребезги, свалила стены и рыла бы землю ногтями.
Александра наверняка знает, что будет дальше, но принимает невинный вид и качает головой. Ладно, пусть так. Попробуй угадать, говорю я. Она называет несколько вариантов и наконец бьет в точку, однако произносит это как-то нерешительно, притворяясь, что была бы рада ошибиться.
Я же не собираюсь трахнуть ее в задницу?.. В качестве награды за сметливость и в знак особой милости позволяю ей полакомиться моим измочаленным приятелем.
О нет, нет, умоляет она. Забыла, что я уже поступал так с ее дочерью. Напоминаю, и память у нее резко улучшается. Конечно, помнит… помнит, как малышка едва не лопнула, когда… Ох-хо! Но как… как… это же невероятно… мой член слишком велик…
Притворяется, дрянь. И все-таки я выбиваю из нее признание. Ну — с сомнением, — она вот только что решила… после того что я делал с ее дочерью, будет трудно не думать… Да, она бы, может, даже хотела, чтобы я сделал то же самое и с ней. Щипаю за задницу. Мне нужен четкий ответ. Прямо сейчас. ХОЧЕТ? Или нет? Да, ей кажется, что хочет.
Ловлю на слове. Разворачиваю ее и направляю своего молодца к задней двери. Пока я занимаю позицию, она становится на колени, раздвигает ноги и опускает голову. Теперь уже никаких возражений, как было, когда я вставил ей в задницу палец. В этом отношении Александра вся в дочку. Просто ждет, когда все свершится.
Не так уж там и туго, как я ожидал. Либо сует туда свечи, либо играла в эту игру раньше. Не скажу, что мой змей проваливается в пустоту, но тех проблем, что были с Таней, нет. Получается довольно легко и быстро.
— Ты уже этим занималась, — говорю я.
Она шокирована. Как я могу даже думать о таком? Это же неприлично! Противоестественно! Вы только послушайте!..
Кто бы говорил! Противоестественно… Сучка.
Ладно, пусть будет противоестественно. Я трахаю ее так, потому что мне так нравится. И потому что ей так нравится. Устраиваю проверочку — извлекаю ствол и… Она тут же оборачивается и тянется за ним, требуя вставить на место.
— Пожалуйста!
Всего одно только слово, но мне вполне достаточно. Ответ получен. Решаю немного помучить — вставляю и выдергиваю. Вставляю и выдергиваю. Пусть попросит, поклянчит. Заставляю ее обзывать себя самыми грязными словами: хуесоска, подстилка подзаборная, шлюха, ебущаяся с кобелями в канаве.
— Пожалуйста, верни его на место! Я говорила неправду… Мне нравится то, что ты делаешь… Питер делал со мной тоже… Таня видела… Питер… о… мой собственный сын осквернил меня. Вставь и еби… Твой член такой большой… намного больше, чем у моего сына… а-ах, как чудесно! У тебя чудесный хуй… мы все его сосали… мой сын, моя дочь и я…
Вспоминаю Танино письмо. Девочка хочет, чтобы я навестил ее и опробовал новый трюк, который она только что выучила. Что ж, Тани здесь нет, но ничто не мешает испытать его на матери…
Почувствовав удар обжигающей струи, Александра вскрикивает. Не знаю, как ей, а мне нравится. Ощущение самое приятное. Втыкаю на всю длину и открываю кран. Она умоляет прекратить, остановиться, но я уже не могу, даже если бы и хотел. Накачиваю до тех пор, пока у нее не раздувается живот. Она стонет… кончает…
Оттаскиваю ее от дивана, и она извивается, корчится передо мной, стоя на коленях. Хнычет, что внутри у нее пожар, что так она еще не кончала…
— Подними голову.
Хватается за мои колени, поворачивается, смотрит на меня.
— Я знаю, что ты собираешься сделать… быстрее, ну… пока я кончаю… пожалуйста!
Целует конец, прижимается к нему губами, а я выпускаю остатки… кое-что попадает и в раскрытый рот. Потом, когда все заканчивается, она продолжает стоять на коленях и сосать, сосать, пока старый вкус не сменяется новым…
* * *
Мисс Кавендиш — ебаная зануда. Точнее, неебаная зануда. Проще говоря, динамщица. Дразнит обещаниями, но как доходит до дела — так в кусты. Прожила здесь всего три дня, а уже изобрела триста предлогов для трехсот визитов. Ну или около того. Если не течет кран, то остановились часы. Или что-нибудь еще. Однако вместо того чтобы бежать к консьержке, она стучится в мою дверь. И i что вы думаете? Разумеется, кран надо всего лишь закрутить до конца, а часы не идут, потому что их не завели. Но какая разница… в любом случае она изыщет повод прийти и покрутиться перед вами.
Очки исчезли, и вообще мисс Кавендиш очень даже ничего. Твид и хлопчатобумажные чулки тоже, похоже, улеглись на дно чемодана; наша соседка прямо-таки цветет в органзе и шелке. А еще выяснилось, что у нее есть бедра…
Бедра я обнаружил в первый же раз, когда она ко мне заявилась. Как все-таки легко, на мой взгляд, показать многое, но не больше, свести мужчину с ума, позволив ему увидеть — но не рассмотреть — всего лишь дополнительные четыре дюйма. Гораздо сложнее не дать ему понять, что вы делаете это сознательно. Вот в последнем мисс Кавендиш не очень сильна.
Поначалу я думал, что она напрашивается, однако запущенные в этом отношении пробные шары вернулись обратно. Мисс Кавендиш не продемонстрировала ни малейшего желания спускать трусики ради мужчины, по крайней мере ради меня. Тем не менее пытки продолжаются, и во мне зреет желание дать ей под зад коленом.
Причем свои маленькие игры она ведет не только со мной. Сид настолько уверился в положительном исходе спектакля, что, рассказывая о полученных авансах, щедро предложил дать мне самые лучшие рекомендации. И вот теперь он приходит с новостью, что спринцовка, которую наша соседка держит в ванной, нужна ей, по-видимому, лишь для того, чтобы промывать уши.
Женщины, подобные мисс Кавендиш, вполне способны довести вас до нервного расстройства, если только принимать их серьезно. Попробуйте пару часов походить с готовым выпрыгнуть из штанов членом, и вы уже готовы вернуться к старой доброй мастурбации. А не принимать мисс Кавендиш всерьез невозможно — она постоянно вертится под ногами. Я уже ногти искусал до мяса…
Боже, она даже дотронуться до себя не позволяет, зато без конца говорит о ебле. Не в открытую, конечно. Моя бабушка назвала бы ее кокеткой, а то, что она вытворяет, — флиртом. Мисс Кавендиш знает массу сомнительных историй о маленьких мальчиках и девочках, но попробуйте прикоснуться к ее заднице! Принесет новенькие, только что купленные панталоны и попросит вас полюбоваться ими, даже поднимет юбку, чтобы вы сравнили их с теми, что на ней, но руки прочь от тех, что надеты!
Потом, когда вы уже сыты по горло и готовы с негодованием удалиться, она вдруг становится другой. Правила меняются, и мисс Кавендиш подходит и усаживается вам на колени. Вам позволено ущипнуть ее за зад или поиграть с подвязками, однако как только у вас встал — хлоп, все становится на место, и она смотрит на вас так, будто хочет сказать: «За кого вы меня, черт возьми, принимаете?»
Прошлым вечером мы с Сидом попытались ее напоить. Не вышло. Да, она, конечно, малость расслабилась, много и громко смеялась и даже позволила нам заглянуть пару раз под юбку, как бы случайно, пустив в ход свои обычные хитрости. На том все и закончилось. В тот момент, когда напряжение стало уже невыносимым, она встала и отправилась к себе.
Я бы плюнул и забыл, но сучка не дает. Сегодня утром появилась у меня в комнате, завернувшись в банное полотенце. Попросила посмотреть задвижку в ванной.
* * *
Захожу к Эрнесту. Лежит в постели. Говорит, что ждал от меня новостей, рад, что с Анной все обошлось, что она цела и невредима. Ему, разумеется, больше хочется послушать мой рассказ о китаяночке, к которой он меня направил. Решаю не упоминать, что Лотос обошлась в недельную зарплату.
Я забыл спросить о кокаине — не важно. Все равно он от той сучки уже отстал. Оказывается, она его не хочет. Ей нужна юная испанка, с которой она видела его пару раз. Эрнест презрительно фыркает. Чертовы лесбиянки скоро завладеют всем миром. У нас под носом. Именно так, настаивает он, под самым нашим носом. У него даже эпиграмма есть на этот счет… тол ько что сочинил. Про то, чего именно они нас лишают.
Эрнест ведет себя как-то беспокойно, и я уже думаю, что, наверное, он ожидает какую-нибудь шлюху. Лежит с подтянутыми к груди коленями, покрывало и простыни сбиты в кучу, и такое впечатление, что вставать он совсем не собирается. Спрашиваю, не болит ли что. Нет-нет, все в порядке, просто немного устал… Эрнест притворно зевает. Что ж, говорю я, тогда, пожалуй, двинусь дальше… И тут под простыней, у его коленей, что-то начинает шевелиться.
Я еще не видел, чтобы мужчина так смущался. Обнаружив, что именно он от меня прячет, смеюсь.
— И какого ж это пола? — спрашиваю я.
Эрнест откидывает простыни, и из-под них выбирается девчонка лет десяти-одиннадцати.
— Еще пара минут, и ты бы ни 6 чем не догадался, — говорит он. — Но уж раз так получилось… Послушай, Альф, ради бога, не распространяйся об этом, ладно? Ну, ты же сам понимаешь.
Девчонка откидывает назад прямые черные волосы и вытирает простыней лоб. Жалуется, что там было слишком жарко и душно, что она едва не умерла. Потом садится на край кровати и смотрит на меня.
— Черт возьми, и давно ты ее скрываешь? И что ты с ней делаешь? Наверное, приманиваешь мятными конфетками?
Эрнест рассказывает, что она дочь той парочки, что держит бар неподалеку. К тому же, словно оправдываясь, добавляет он, девчонка посещает не только его одного… здесь, в нашем квартале, о ней все знают.
— Ты не думай, что я просто взял да и снял ее на улице, — говорит он. — Черт, мне ее и научить-то нечему… сама все умеет. Вот попробуй, задай ей пару вопросов и увидишь, что я не вру. Теперь уже ничего не поделаешь. Она просто научилась ебаться раньше, чем другие.
Юная гостья раскидывает ноги и демонстрирует то, что с натяжкой можно назвать пиздой. Даже разводит края, чтобы я рассмотрел все как следует.
— Можешь меня поиметь, если хочешь, — тоненьким голоском говорит она. — Только сначала я должна дать мистеру Эрнесту.
И что, спрашиваю я, мистер Эрнест часто тебя имеет? Нет, она здесь всего лишь третий или четвертый раз. Он как раз собирался, когда я пришел…
— Ладно, продолжай, — говорю я. — Не хочу портить вечер.
Девчонка уже начала играть сама с собой, не забывая встряхивать и Эрнеста. Ему все еще кажется, что я чего-то не понял. Он не делает ничего такого, что не делали бы другие, и так далее, и так далее. Уверяю, что все понял. Даже сам едва не занялся тем же…
В общем, Эрнесту становится легче.
— Ради бога, Альф, тебе обязательно надо ее попробовать. Хотя бы разок. Я сам никогда не думал, что доживу до такого дня, когда признаюсь в этом, но знаешь, кайф есть. — Он отшвыривает ногой простыню и садится. Щиплет девчонку за задницу, расправляет ей плечи. — Посмотри на нее. Ну разве не хороша, а? Та еще блядь будет, когда подрастет. А уж порочна… Ты бы послушал, какие словечки из нее вылетают, когда что-то не по ней. А какие рассказывает истории! Я, конечно, в половину из них не верю, но и второй половины вполне достаточно… Кстати, ты знал, что запах есть даже у вот таких вот малышек? Хочешь убедиться сам — наклонись и понюхай.
Девчонке надоело играть соло, и она обеими руками сжимает его член. О членах малышка знает достаточно, чтобы понимать, отчего они делаются большими. Наклонятся, щекочет его волосами, поглаживает пальчиками… вверх-вниз…
— Ты не думай, я вовсе на нее не запал, — продолжает Эрнест. — Нет, черт возьми! Просто иногда хочется перемен. К тому же она достаточно большая… ей не больно… вообще никакого вреда… Господи, Альф, не я — ее бы трахнул кто-то другой. А раз так, то почему бы и не попробовать? Зато теперь я уже знаю, что и как.
Еще минута, и Эрнест запел бы национальный гимн, но девчонка довела его до такого состояния, что он уже дрожит от возбуждения. Она легонько трогает губами набухший конец и тут же отстраняется. Затем повторяет… и еще раз…
— Отсосет у тебя за дополнительную плату, — говорит Эрнест и, подмигнув, добавляет: — Не беспокойся, обычно про премию она потом забывает.
— За дополнительную плату! — восклицаю я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что они уже в этом возрасте ебутся за деньги? Боже, когда я был ребенком…
— Конечно, за деньги. Но хуже-то от этого не становится.
Девчонка оставляет в покое его член и снова начинает забавляться с собой.
— Видишь? — говорит Эрнест. — Помешалась на своей пизде. Для нее главное — удовольствие, новые ощущения. Деньги никакой роли не играют. Скорее всего какой-то придурок дал ей однажды пару монет, и она поняла, что помимо всего прочего может еще зарабатывать на конфеты. Скажу тебе так, Альф: когда засаживаешь в эту крохотную щелку, когда девчонка начинает извиваться и тереться о тебя животиком… Поверь, такого у меня еще в жизни не было.
— Довольно разговоров, — недовольно бормочет она. — Хочу, чтобы меня ебали.
— Вот так-то, Альф, вот так-то. Ты только послушай, что она говорит. А теперь понаблюдай за ней повнимательнее. Знаешь, мне и самому в первый раз страшно стало… за нее. Но, оказывается, там, внутри, места вполне хватает. Это со стороны все кажется таким… ненадежным. И она ведь не принимает его в пизду, а как будто нанизывает себя на него…
Эрнест уже изготовился. Девчонка хватает егоза густую поросль, приподнимается на добрых шесть дюймов и как будто ныряет. Удивительно, за один прием ей удается принять в себя едва ли не половину его члена.
— Когда она сделала это в первый раз, я решил, что у нее с головой не все в порядке, — делится впечатлениями Эрнест, — но ей, похоже, нравится… видишь? Я иногда даже ставлю зеркало, чтобы понаблюдать за процессом. Тем более волос у нее нет и все видно будто на ладони. Как говорится, жизнь, какая она есть. Тебе обязательно надо познакомиться с делом поближе и понять…
Что именно мне надо понять, Эрнест не сообщает, потому что ему становится не до того. Девчонка начинает вертеться, крутить задом, и при каждом повороте член уходит чуть глубже, словно ввинчивается в нее. Эрнест при раздаче стоял, как видно, не последним, прибор ему достался внушительный, и, глядя со стороны, трудно избавиться от мысли, что для юной шлюшки такое упражнение не пройдет бесследно, что без подстежки потом не обойтись.
Пизда растягивается и растягивается, увеличиваясь едва ли не вдвое по сравнению с исходным размером, но мышка даже не пикнет… знай себе крутит задом да сжимает ноги вокруг Эрнеста. Прямо-таки ветеран. Поршень наконец останавливается. Однако не потому что там не осталось свободного места, а потому что она втянула в себя все, за исключением самого Эрнеста, клочка волос да пары яиц.
— Посмотри, Альф, — просит он, — посмотри хорошенько, сделай одолжение. Загляни и скажи, как такое возможно. Боже, меня уже преследуют кошмары, но отказаться от нее я не могу. А-а-ах, вот так, сучка, так… Повертись еще… Господи, все равно что ебать змею.
— Послушай, а что ты будешь делать, если она забеременеет? — спрашиваю я.
— Что? Что ты сказал? Забеременеет? — Эрнест волнуется, даже краснеет. — Перестань… что ты несешь… Она еще слишком мала для этого, верно? А ты как думаешь, Альф? В каком возрасте с ними такое случается? У этой и волос-то еще нет. Ну, разве я не прав?
— Какие к черту волосы! Им не требуются для этого никакие волосы, главное — чтоб дырка была. А ты что же, выходит, ничем не пользуешься?
— Эй, Альф, перестань так шутить. К тому же не я один ее трахаю. Никто ничего не докажет… а? Черт, если дело дойдет до суда, я притащу кучу свидетелей… здесь ее чуть ли не каждый… Слушай, Альф, если не веришь, я могу назвать парней, которые с ней развлекаются. Она сама мне про них говорила. И даже женщины, ей-богу! Не шлюхи какие-нибудь, нет, просто местные…
Как вам? Воткнул член в девчонку и ведет разговор о том, может он ее обрюхатить или нет. Впрочем, ей эта тема быстро надоедает. Хочу, чтобы меня ебали, говорит она Эрнесту; а если не будешь, я к тебе больше не приду. Он спохватывается и берется за дело по-настоящему, прочищает трубы так, что у нее только что зубы не вылетают.
— Получи, стерва!.. Видишь? — Это уже мне. — Когда у нее зад так дергается, значит, она кончает. Как по-твоему, такое возможно? Ты ей веришь? — Он ускоряет темп. — Боже, когда я в нее кончаю…
Эрнест хватает ее за зад и отрывает от кровати. Поршень уходит в глубину… кровать стонет… или это он сам? Девчонка раскидывает ноги, облегчая ему полный доступ, и мне кажется, что живот ее начинает набухать…
— Боже, — хрипит Эрнест, — в нее вмещаются галлоны…
К концу шоу меня уже трясет. Я в еще худшем, чем Эрнест, состоянии, хотя и он напоминает выжатый лимон. Зато девчонке хоть бы что, как с гуся вода. Безразлично смотрит на Эрнеста, потом на меня.
— Давай, Альф, — звучит голос с кровати. — Нигде больше ты такого не испытаешь. Только на кровать не рассчитывай… устраивайтесь на полу или еще где… я просто не в состоянии пошевелиться.
Говорю девчонке, что в настоящий момент трахать ее не хочу… может быть, как-нибудь на днях. Она слезает с кровати, подходит и начинает тереться о мое колено. Говорит, что если я ее пощупаю, то захочу…
— Так всегда бывает, — сообщает малолетняя шлюха, — со всеми. Потрогай между ног… потрогай, из меня еще течет…
Стою на своем. Я не хочу ее трахать и щупать тоже не хочу. Что там из нее течет, меня не интересует. Не против ли я, чтобы у меня отсосали? Нет! То есть против! Поиграть? Или, может, я хочу чего-то особенного? Она проскальзывает между моих колен, прижимается… Конечно, там уже шевелится, и она это чувствует, а потому никак не возьмет в толк, почему я не желаю ее поиметь. Спрашивает, уж не педик ли я. Педик! А вдруг у меня нет денег? Ничего, в первый раз можно и в кредит.
В первый раз!.. Черт побери! Но даже соблазн кредита не в состоянии поколебать мою твердость. Видя, что я настроен серьезно, девчонка пожимает плечами. Что ж, может быть, как-нибудь в другой раз… Мистер Эрнест знает, где ее найти… она будет ждать.
Мисс Кавендиш!.. Такой стервы я еще не видел. Утром нарисовалась передо мной, как говорится, без ничего, в костюме Евы. Что теперь? Какая-то проблема с туалетом — она не может остановить воду и шум сводит ее с ума. Почему он вдруг сводит ее с ума как раз в тот момент, когда ей вздумалось одеться, я не знаю, такие вещи недоступны моему пониманию. Так или иначе, вода шумит, и тут подвернулся я, мальчишка, который всегда под рукой.
Понадобилось ровным счетом пятнадцать секунд, чтобы поднять крышку сливного бачка, поправить поплавок и поставить крышку на место. За это время мисс Кавендиш ухитряется избавиться от той одежды, что была на ней в момент моего появления, и преспокойно выплывает из спальни, когда я выхожу из ванной. О, конечно, она ужасно смущена. Даже не подумала, что с такой серьезной поломкой я управлюсь так быстро… ей и в голову не пришло, что кто-то может ее увидеть… в собственной квартире… так неловко получилось. В руке у нее тоненький белый платочек, и она изысканно им прикрывается.
Вот же сучка! Стоит передо мной и мнет в руках чертов платок, демонстрируя поочередно то груди, то живот, то все, что ниже… короче, весь набор. И, должен признать, посмотреть есть на что. У Анны, пожалуй, сиськи получше, но Анна — исключение, ее арбузы нельзя и сравнивать с тем, чем природа наградила большинство женщин. Замечаю я и то, что пупок у моей соседки большой и глубокий, из такого и каштан не выкатится. Что там у нее между ног, рассмотреть как следует не удается, потому что она стоит, однако ножки все-таки раздвинуты, свет между ними проникает, и в просвете виднеются свисающие рыжевато-бурые космы.
Мисс Кавендиш переступает с ноги на ногу, позволяя мне оценить картину с разных углов, а потом, когда все уже скопировано, медленно поворачивается — в таком деле спешка ни к чему, будьте уверены! — представляет себя в профиль и, сделав паузу — специально, чтобы я ничего не упустил, — удаляется в ванную. А я стою с поднятой стрелой, на которую и повесить-то нечего.
Я бы отдал коренной зуб, чтобы вставить этой вертихвостке! Не потому что считаю ее такой уж несравненной трахальщицей, а потому что она бесит меня, сводит с ума. Я бы загнал ей по самую рукоятку, только чтобы услышать, как она принесет извинение моему молодцу, только чтобы сбить с нее спесь, щелкнуть по носу, насыпать соли под хвост.
Прекрасную идею предлагает Артур. Мы втроем, Сид, Артур и я, сидим в баре, уже малость косые, и Сид рассказывает Артуру печальную историю мисс Кавендиш, к которой я время от времени добавляю вполне уместные комментарии. Артур, разумеется, уверен, что мы действовали слишком прямолинейно, без выдумки. Вот если бы за нее взялся он, все получилось бы совсем по-другому. Впрочем, раз уж мы рассказали ему, он готов нам помочь, потрудиться ради общего блага. Его прекрасная идея заключается в том, что мы заваливаем к мисс Кавендиш и трахаем ее втроем. В том, что все получится, он уверен на сто процентов и готов дать любые гарантии, потому как мы имеем над ней численное превосходство.
— Зайдем, поговорим с вашей соседкой, — объясняет Артур, — и постараемся убедить ее уладить вопрос мирно. Ну а если уж не захочет — возьмем штурмом!
Сид восторженно аплодирует. Удивляется, почему сам до такого не додумался. Но что делать, у него голова работает иначе, он никогда не видит простых, очевидных решений. Итак, мы идем с визитом к мисс Кавендиш.
Она впускает нас, говорит, что всегда рада гостям… правда, сегодня никого не ждала. Поправляет халат, позволяя нам полюбоваться ножками, ведет в комнату и тут же предлагает выпить. Пока ее нет, Артур шепчет, что все будет легко, что нам даже не придется ее насиловать… заметили, как она на него пялилась? Он громко ржет.
Начинаются разговоры. Матисс… Гертруда Стайн… у меня нет сил слушать всю эту интеллектуальную чушь, и я просто называю имена, все равно никто не слушает. Сосредоточиваю внимание на мисс Кавендиш. Она обрабатывает Артура — то покажет колено, то повернется бедром, с которого постоянно сползает неглиже. Несчастный остолоп пожирает ее глазами, все ждет, когда сучка раскроется и позволит ему увидеть то самое, ради чего он и пришел. Я снисходительно усмехаюсь, зная, что под халатиком у нее еще пара панталон, и снимать их никак не входит в ее планы.
Артуру понадобился час, чтобы оказаться на диване одновременно с мисс Кавендиш. Что ж, сейчас он поймет, с кем имеет дело. Она разрешает потрепать себя по колену, запустить щупальца чуть выше, ущипнуть за бедро у края неглиже, но не выше. Хозяйка поднимается с дивана, расхаживает по комнате, и Артур бегает за ней как собачонка, почуявшая запах свеженького мяса. Мы с Сидом, чтобы не мешать, затеваем бессмысленный спор. Что ни говори, любопытно смотреть, как кто-то другой колет пальцы о шипы.
Мисс Кавендиш заводит одну из своих двусмысленных историй, иллюстрируя рассказ случаями из собственной жизни. Расчет ясен — хочет показать гостю, что она и сама способна на маленькие шалости. Когда мы остаемся втроем, Артур сообщает, что мы с Сидом — пара недотеп.
— Она ж просто умирает, как хочет. Да что с вами такое, кретины? Откройте глаза — плод созрел, надо только подставить руки, и он сам упадет. Она же делает для этого абсолютно все, только что вслух не говорит.
Тут нашу беседу прерывает голос мисс Кавендиш. Что-то с лампочкой в спальне. Не будет ли кто-нибудь так добр?.. Она боится электричества.
Артур проводит в спальне не более минуты, затем оттуда вырывается вскрик, за ним следует мисс Кавендиш, а позади плетется наш друг. Халат едва держится на плечах, а под ним, как я и ожидал, красуется пара панталон. Она бежит под защиту Сида, прижимаясь к нему голым животом, и, задыхаясь, бормочет, что там, в темноте, Артур пытался сделать нечто такое… такое…
Сид поворачивается и грозно произносит:
— Какой же ты противный!
Артур стоит высунув язык и, похоже, не видит в случившемся ничего смешного.
— Отдайте мне эту чертову суку, — говорит он. — Я покажу ей кое-что неприличное! Посмотрите на мою ширинку! Кто, по-вашему, ее расстегнул? Она! Дрянь, выставляет меня посреди комнаты как мальчишку, с этим торчащим рогом, а потом, видите ли, заявляет, что ей не хочется. Передайте ее мне, я ее выебу.
— Эй, мы так не договаривались, — возражает Сид. — Предполагалось, что ебать будем втроем, а не ты один. Вопрос — где, здесь или в спальне?
Мисс Кавендиш не верит собственным ушам. Смотрит вопросительно на Сида, пытается отстраниться и обнаруживает, что держат ее крепко и отпускать, похоже, не собираются. Заявляет протест, но Сид лишь тискает ей груди и советует быть послушной девочкой.
Поняв, что никто с ней не шутит, мисс Кавендиш начинает с того, что громко приказывает нам немедленно удалиться, а заканчивает мольбами и уверениями, что она вовсе не хотела, что все было только невинной шуткой…
— Тогда как насчет перепихнуться? — спрашиваю я. — Милый невинный трах… вроде как в шутку, а?
Мы не имеем права так с ней разговаривать! Если не отпустим, она закричит! Вызовет полицию! Она позаботится о том, чтобы о нашем недостойном поведении стало известно властям!
— Послушай, Сид, — говорит Артур, — такие разговоры на меня плохо действуют… меня от них тошнит. А когда женщина орет, начинают болеть уши. Давай сделаем что-нибудь, чтобы она не шумела так.
Сид дает ей еще один шанс уладить дело миром. Нет, взвизгивает она, нет! За кого мы ее принимаем? Неужели думаем, что она позволит трем мужчинам надругаться над ней?
Артур затыкает ей рот платком и завязывает концы на затылке.
— Скажи что-нибудь, — говорит он мисс Кавендиш, и та произносит нечто вроде «гу» с явно выраженным британским акцентом. — Отлично. А теперь, дрянь, тебе предстоит узнать, что такое настоящая дрючка. Раз уж по-другому не хочешь, мы оттрахаем тебя на твоей же собственной кровати.
Она царапается и брыкается, но нас трое, и у нее нет против нас ни единого шанса. Переносим ее в спальню и швыряем на кровать. Сид и Артур держат, я связываю.
Вообще-то я еще ни разу в жизни никого не насиловал. Это всегда казалось мне полной глупостью, но теперь, после встречи с мисс Кавендиш, мое мнение изменилось. Я двумя руками «за». Стаскивая с чертовки одежду, испытываю огромное удовольствие: щупаю, тискаю, пощипываю… И чем активнее она вертится, чем пронзительнее пищит под кляпом, тем выше поднимается мой таран.
Так как держать ее приходится двоим, решаем, что действовать будем по очереди, в порядке знакомства. Первым оказывается Сид, у него самый большой стаж и он в отличной форме. Едва увидев его со спущенными брюками, мисс Кавендиш отворачивается и крепко закрывает глаза. Я уже чувствую, как она дрожит. Мне, может, и было бы ее жалко, да уж больно досадила своими фокусами.
Сид, как всегда, не спешит и даже к изнасилованию подходит со всей основательностью. Просовывает руку между ног, щекочет, осваивается, потом неспешно поглаживает живот, поигрывает грудями и наконец разводит ей ноги и с видом знатока заглядывает в дырку. Объявляет, что она не девственница.
Ей, конечно, страшно. Наверное, думает, что у нас уже есть план, как избавиться от тела, как только все закончится… Однако она сдаваться не желает и дерется как кошка. В общем, не облегчает Сиду жизнь, а ему ведь надо улучить спокойный момент. Мы с Артуром пристально наблюдаем за всем происходящим. Сид раздвигает створки и трется концом о подрагивающие от напряжения бедра. Мисс Кавендиш немо таращится на нас, переводит взгляд с одного на другого. Ей удается сдвинуть платок, но страх лишил ее голоса. Она не кричит, не зовет на помощь и не угрожает, а лишь испуганно шепчет, умоляет отпустить…
— Пожалуйста, не надо! Не делайте этого со мной. Я больше никогда, никогда в жизни не буду никого дразнить… клянусь! О, пожалуйста… пожалуйста! Мне очень жаль… я вела себя непозволительно… такое больше не повторится! Не надо… не позорьте меня…
Но поздно, время, благих намерений прошло. Потом, когда-нибудь, мы, может, и поговорим с ней с позиций здравого смысла, однако, как справедливо указывает Артур, сначала она должна усвоить урок. Сид прицеливается… ее бедра застывают в напряжении… Мы с Артуром оставляем в покое ее груди и даем Сиду полную свободу действий. Путь открыт! Живот у нее подрагивает, соски затвердели и напряглись. Большие и темные, они напоминают зрачки в центре глаз.
— НЕТ!.. Нет… нет… нет… Нет…
Сид проталкивает конец в щель… загоняет его дальше… дальше… яйца задевают ее гладкие ноги. Не давая им сомкнуться, он медленно вводит его на всю длину и, упершись, начинает трахать сучку. Она стонет… мычит. — Не хочет никого из нас видеть… не хочет, чтобы мы видели ее лицо… Но Сид не дает ей отвернуться и заставляет открыть глаза.
— Ну как, сука? Как оно? Тебе ведь этого хотелось. Ты с самого начала на это напрашивалась. Что же не улыбаешься? Разве ты не счастлива, ты, грязная шлюха? Почувствуй, как он ходит в тебе! Черт возьми! Я хочу, чтобы ты все почувствовала! Может, тебе это поможет… пойдет на пользу… — Он дрючит ее с такой силой, что уже невозможно понять, отчего она так прыгает и дергается. — Я тебя раскрою… проложу колею… теперь ты уже не сожмешь, как раньше, ножки, когда какой-нибудь бедолага вздумает тебя отыметь…
Первые несколько минут стерва еще сопротивляется. Но нет такой силы, которая заставила бы Сида вытащить шланг, пока он не кончит. Постепенно до нее доходит, что сопротивление бесполезно, что ей не столкнуть его с себя… что она разбита… остается только ждать, пока все завершится. Она затихает.
— Ага, так-то лучше, уразумела… — говорит Сид. — Может, даже поймет, как это приятно, когда тебя ебут. Когда-то же ей это нравилось… кто-то ж ее уже отымел… Надо было отдрючить ее еще на прошлой неделе… По-моему, ей такое по вкусу! Запомни, блядь, завтра твои игры уже не пройдут! Нас здесь трое. Усекла? Трое… Три хуя, и каждый оттянет тебя от и до… Слишком долго ты нам ебала мозги. Пришла пора посчитаться… Не жди, что сейчас все кончится… мы будем ебать тебя, пока сами не заебемся. Устроим тебе ночку, которую ты запомнишь надолго… Может, даже позовем парней с улицы и организуем аукцион… может, тебе еще понравится быть блядью. Но ты уже никогда больше не станешь так шалить… это тебе не цветочки на лугу собирать…
К этому времени из нее течет так, что сок хоть ложками собирай, а в дырку и кулак пройдет. Чем ближе к финишу, тем сильнее трясется кровать, и я уже боюсь, как бы деревянное сооружение не рухнуло под кем-то из нас.
— На еще… погрей пизду! — кричит Сид. — Может, я тебя еще не до краев залил — не беспокойся, добавим…
Держите, парни, сейчас ее так проберет, аж до потолка подскочит.
— Не надо, — снова умоляет мисс Кавендиш. — Не поступайте со мной так! — Похоже, перспектива заполучить семенной материал пугает ее даже больше, чем наши с Артуром голодные глаза. — Нет! Вы не можете…
Сид не обращает внимания на протесты и продолжает наяривать, доказывая, что очень даже может. Потом вытаскивает измочаленный конец и презрительным жестом стряхивает ей на живот последние капли. Мисс Кавендиш прячет голову под сбившуюся простыню и жалобно стонет.
Сид свое дело сделал, протоптал тропку, так что когда я залезаю на нее, двери уже не просто открыты, но распахнуты, да и сама мисс Кавендиш практически не сопротивляется. Нет, она не обвивает мою шею ногами и не просить поторопиться, но и не бьется, как в случае с моим предшественником. Не надо больше, бормочет она… мы же не подвергнем ее еще одному такому истязанию? Разве нам недостаточно? Разве мы не утолили жажду мести?
Слушать такие стенания, не скрою, приятно, особенно после всего, что она вытворяла со мной в последние дни, поэтому прежде чем начать, решаю немного ее помучить. Я едва не свихнулся, мечтая о том, как бы ее выебать, и теперь, когда время пришло, намерен получить полное удовольствие. Вожу концом по влажным волоскам, трогаю раскрывшиеся губы…
— Эй, Сид! Из нее что-то течет! По-моему, это твое… Все ноги залило… Что мне с этим делать?
Сид смотрит и авторитетно заявляет, что его там только половина, остальное — ее сок.
— Вставь и запихни назад, — советует он. — Нельзя потерять ни капли. Нужно сохранить этот замечательный сок… отличная смазка для следующего захода. Да и ребятам, если решим разыграть ее в лотерею, будет приятно.
— Боже, Альф, хватит трепаться, приступай! — подгоняет меня Артур. — Не могу же я только дергать ее за соски… черт возьми, вот кончу прямо в лицо… Ей-богу, если ты не дашь мне сунуть хотя бы разок, я загоню ей в рот… А мы же не собираемся трахать труп… по крайней мере пока.
Сучка совсем запуталась в простынях, и я, прежде чем начинать, сдергиваю с нее все лишнее. Хочу видеть ее всю, чувствовать все и видеть, кого и что я трахаю. Выпускаю молодца порезвиться на лужайке, принюхаться…
У порога все хлюпает. То ли Сид вывернул целое ведерко, то ли из нее натекло. Так и утонуть недолго. Моего орла определенно ждет опасный заплыв. Впрочем, такие приключения ему всегда по вкусу.
— Ты ведь еще заглянешь ко мне завтра, да? — обращаюсь я к мисс Кавендиш. — Только не забудь постучать три раза. Буду ждать. — Просовываю член поглубже и чувствую — обмякла. — Что у тебя там… часы остановились? Кран течет? Или пизда раззуделась? Никаких проблем, просто позови меня, постучи три раза, и я все устрою, все починю, все налажу…
Шлепаю ее по заднице… Какое удовольствие! Тискаю груди… облизываю соски… Ну и пусть ее сейчас держат — Я МОГУ ДЕЛАТЬ ВСЕ ЧТО ХОЧУ! Растягиваю края, направляю член…
Комната плывет у меня перед глазами. Это что-то вроде морской болезни. Из пизды несет запахом моря, мир раскачивается, словно лодка. Все расплывается… Я ничего не вижу… Сперма хлещет во все стороны, как из шланга…
Артур уже не может ждать. Он отталкивает меня и занимает площадку между бедер. У нее просто нет сил как-то помешать ему. Ноги безвольно раскинуты, и она даже не пытается их свести.
Один толчок — и он там. Воткнул, а теперь пытается забраться сам. Мисс Кавендиш даже не отворачивается, просто лежит неподвижно, словно говоря: делайте со мной что хотите.
Сид вкладывает ей в руку свой прибор и приказывает поиграть с ним. Она сжимает пальцы. Я кладу свой на другую… он еще мокрый…
— Не надо больше… пожалуйста, не надо больше… Сил у нее хватает только на шепот.
Артур останавливается.
— Может, хватит с нее? Не хотелось бы заебать бедняжку до смерти, даже если она и сука.
Сид наклоняется и смотрит в дырку. Ничего с ней не случилось, говорит он, все в порядке. Никаких повреждений… свеженькая, как будто только что начали… нормально раскрылась…
— Продолжай. Было б больно, она бы уже сказала. — Он поворачивается к мисс Кавендиш. — Слушай, ты, блядь. Да, ТЫ! Отвечай намой вопрос… только правду: тебе больно или нет?
Вид у него такой грозный, что она просто не решается соврать. Нет, ей нисколько не больно. Ни чуточки. Но она больше не вынесет… пожалуйста… она никогда больше не будет нас дразнить… ни нас, ни кого другого…
Разумеется, Артур уже узнал все, что нужно. Вставляет инструмент и начинает расширять пещеру. При этом он стонет, как измученный переходом через пустыню верблюд, и обильно орошает уже мокрые бедра.
— Посмотри. — Артур показывает на полоску спермы на простыне. — Завтра, когда зачешется, понюхай эти пятна и поиграй с собой… или можешь пожевать простыню… даже съесть ее.
Сид возит рукой между ее ног, потом размазывает сперму по ее губам.
— Оближи, черт бы тебя побрал, — командует он. — Попробуй вкус. Может, мы дадим тебе пососать, если попросишь… а не попросишь, все равно дадим!
— Я бы не стал рисковать, — говорит Артур. — Сунь член ей в рот, и она откусит половинку вместе с яйцом. Ради бога, Сид, не сходи с ума. Ты же не хочешь испытать на себе, насколько острые у нее зубы. Меня бляди кусали, так что я знаю, как это бывает.
Сид наклоняется к миссис Кавендиш и шепчет ей на ухо:
— Так что, сучка? Держу пари, ты уже принимала в рот, верно? Ох, не надо смущаться, ты ведь среди друзей… самых близких друзей. Ну, ты когда-нибудь держала хуй во рту?
