Книга: Мудрость сердца
На главную: Предисловие
Дальше: Примечания

Генри Миллер
Мудрость сердца

Никогда не забуду тот вечер, когда мне в руки попал «Воинственный танец». Я сидел в кафе («Букет Алезии»), когда вошел мой хороший приятель Дейвид Эдгар и навязал мне эту книгу. Я тогда жил, можно сказать, по соседству, на «Вилла Сера». Вскоре после этого я отправился в Лондон и там встретился с д-ром Хоу — в его кабинете на Харли стрит.
Приблизительно в то же время я познакомился с двумя другими выдающимися психоаналитиками: д-ром Отто Ранком и д-ром Рене Альенди, чьи работы произвели на меня глубокое впечатление. И примерно тогда же мне попалась первая книга Алана Уоттса «Дух дзен-буддизма».
И где-то в ту же пору я, в поисках места, откуда был былучшевиден Юпитер, моя счастливая звезда, забрался на крышу своей студии, пришел в неописуемый восторг и, спускаясь по лестнице, оступился и рухнул вниз, вышибив дверь зеркального стекла. На другой день мой друг Морикан, о котором я написал в «Дьяволе в раю», принес мне подробное астрологическое объяснение случившегося.
Без преувеличения, интересное было время.

 

Каждая книга психиатра, в дополнение к философской основе его лечебной методики, в некоторой степени раскрывает суть проблемы, лицом к лицу с которой его ставит жизнь. Действительно, самый факт написания подобной книги есть с его стороны признание ложности ситуации, в которой находятся пациент и психоаналитик. В попытке посредством просвещения публики расширить сферу своего воздействия, психоаналитик косвенно сообщает нам о желании отказаться от ненужной роли целителя, которую ему навязали. Хотя фактически каждый день он повторяет пациентам ту истину, что они сами должны исцелить себя, на практике количество пациентов растет с угрожающей быстротой, так что порой целитель бывает вынужден искать другого целителя — для себя. Некоторые психиатры всего лишь такие же жалкие, такие же измученные страхом человеческие создания, как их пациенты, которые обращаются к ним в поисках облегчения. Многие из них перепутали оправданное принятие на себя роли с самопожертвованием, с напрасным принесением себя в жертву. Вместо того, чтобы, к примеру, раскрывать тайну физического и душевного здоровья, они избирают более легкий путь, обычно имеющий разрушительные последствия, оставляя эту тайну своим пациентам. Вместо того, чтобы просто оставаться людьми, они пытаются исцелять и обращать в свою веру, стать дарующими жизнь спасателями для того только, чтобы в конце обнаружить, что распяли самих себя. Если Христос умер на кресте, дабы проповедать идею самопожертвования, то это было сделано ради того, чтобы указать на важность этого сущностного закона жизни, а не для того, чтобы люди следовали Его примеру. «Распятие — закон жизни», — говорит Хоу, и так оно и есть, но это должно понимать символически, а не буквально.
Повсюду в своих книгах он обращается к созерцательному, или Восточному образу жизни и, можно так же сказать, к такого же рода искусству. Искусство жизни основано на ритме: удача-неудача, прилив-отлив, свет-тьма, жизнь-смерть. С принятием жизни — хорошей и плохой, праведной и неправедной твоей и моей — во всех ее проявлениях, застывшая оборонительная жизнь, которую клянет большинство людей, превращается в танец, «танец жизни», по выражению Хевлока Эллиса. Истинное назначение танца — метаморфоза. Человек может танцевать с горя и от радости; он может танцевать просто так, безо всякой причины, как это доказала Элба Гуара. Но суть в том, что простой акт танца преображает элементы, его составляющие; танец, точно так же, как жизнь, несет в себе свой конец. Приятие этого обстоятельства, любого обстоятельства, рождает подъем, ритмический импульс к самовыражению. Умение расслабляться, конечно, первая вещь которой должен научиться танцовщик. Это так же первое, чем должен овладеть пациент, когда он оказывается один на один с психоаналитиком. Это первое, чему должен научиться любой человек, чтобы жить. Это чрезвычайно трудно, ибо означает самоотвержение, полное самоотвержение. Вся концепция Хоу основана на этой простой, но революционной идее полного и безусловного самоотвержения. Это религиозное мироощущение: приятие боли страдания, несчастья и так далее. Это окружная дорога, которая, в конце концов, всегда оказывается самой короткой. Подобное миропонимание подразумевает усвоение жизненного опыта, самоосуществление, послушание и дисциплину: кривая временной дуги естественного развития предпочтительней быстрой, гибельной прямой. Это — путь мудрости, путь, который должен, в конечном счете, быть выбран, потому что все другие пути только подводят к нему.
Немного есть книг о мудрости — или лучше сказать, об искусствежить? - которые подверглись бы столь тщательному изучению, как эти три книги. Профессиональный философ склонен смотреть на них с недоверием из-за откровенной простоты авторских умозаключений. В отличие от психоаналитика, философ-профессионал редко получает радостную возможность видеть свои теории подвергнутыми испытанию. Что касается психоаналитика, то его мысль всегда насущна, как повседневные дела. Он подвергается испытанию в каждый момент своей жизни. В данном случае мы имеем дело с человеком, для которого писать это тайное наслаждение, факт, могущий быть в высшей степени поучительным для многих писателей, тратящих часы, чтобы выдавить из себя мыслишку.
Хоу глядит на мир, который есть здесь и сейчас. Он видит его во многом таким, каким этот мир предстает пациенту, приходящему к нему за помощью. "Истина состоит в том, что мы больны, — говорит он, и добавляет: — причина болезни в нас самих". Если с нами что-то не так, заключает он, то это что-то не такого рода, чтобы можно было его излечить палкой или штыком. Исцеление достигается метафизическим путем, а не терапевтическим: дело не в том, чтобы обнаружить и удалить источник боли. «Это как если бы мы изменили карту самой жизни посредством изменения нашего отношения к ней», — поясняет Хоу. Это извечная умственная гимнастика, известная всем мудрецам, которая лежит в самой основе метафизики.
Жизнь, как все мы знаем, — битва, и человек, будучи частью жизни, сам есть воплощение битвы. Если он видит факт и приемлет его, он способен, невзирая на битву, изведать мир души и радоваться ему. Но чтобы прийти к такому концу, который есть начало (ибо мы еще не начинали жить!), человек должен усвоить доктрину приятия, или, что то же самое, безусловного самоотвержения, которое есть любовь. И тут я должен сказать, что, по моему мнению, автор идет дальше любых теорий жизни, какие до сих пор излагали психоаналитики; он показывает себя чем-то большим, нежели врачеватель — художником жизни, человеком, способным избрать самый рискованный курс лечения: неколебимой верой. Верой в жизнь, позвольте тут же добавить, верой свободной и гибкой, равной всякой неотложной помощи и достаточно широкой, чтобы включить в себя смерть, так же как другие так называемые беды. Ибо при таком широком и взвешенном взгляде на жизнь, смерть уже не «последний враг» и не «конец»; если, как он подчеркивает, врачевателю и отведена роль, то это роль «повитухи» смерти. (Читатель, желающий продлить удовольствие, может заглянуть в тибетскую «Книгу мертвых».)
Все представление о четырехмерной реальности, которое составляет метафизику Хоу, покоится на осмыслении приятия. Четвертый элемент — это Время, или говоря иначе, о чем прекрасно знал Гете, — развитие. Подобно тому, как семя развивается, растет в естественном ходе времени, так и мир растет, и так же умирает, и так же возрождается вновь. Это полная противоположность ходячему представлению о «прогрессе», запрягшем вместе дьявольских драконов воли, решимости, цели и борьбы — или скорее напротив, спустившем их с цепи. Прогресс, в его западном варианте, это путь напрямик, через непреодолимые препятствия, это создание себе трудностей и помех на всем протяжении пути, а в итоге — саморазрушение Идея Хоу — это восточная идея, пришедшая к нам с искусством джиу-джитсу, где само препятствие используется для его преодоления. Этот метод столь же пригоден для одоления того, что мы называем болезнью, или смертью, или злом, как и для одоления противника. Секрет состоит в знании, что силой можно управлять , так же, как бояться ее — больше, чем что-либо другое, ее можно обращать во благо или зло, на пользу или во вред в соответствии с желанием. Человек в его настоящем полном страхов состоянии, похоже, имеет лишь единственное желание — бежать куда глаза глядят, и в этом состоянии он пребывает неизбывно как в кошмаре. Он не только отказывается признать свои страхи, хуже того, он боится своих страхов. Все кажется бесконечно хуже, чем есть на самом деле, говорит Хоу, "просто потому, что мы пытаемся убежать". Это настоящий Рай Невроза, смола страха и тревоги, в которой, пока не сделаем усилия освободиться, мы можем увязнуть навсегда. Воображать, что кто-то посторонний в образе ли психоаналитика, диктатора, Спасителя, или даже Бога, придет освободить нас — чистое безумие. На всех спасательных шлюпок не хватит, и в любом случае, как указывает автор, нужнее спасательных шлюпок — маяки. Более полное, более ясное понимание, а не большее количество спасательных средств.
У этой философии жизни, в отличие от большинства философий, берущей свои положения из жизни , а не какой-либо теории, множество поразительно разнообразных источников. Позиция автора охватывает противоположные взгляды на мир; она достаточно широка, чтобы вместить всего Уитмена, Эмерсона, Торо, так же как даосизм, дзен-буддизм, астрологию, оккультизм и так далее. Это глубоко религиозный взгляд на жизнь, признающий «верховенство незримого». Особое место здесь отводится темной стороне жизни, всему тому, что принято считать отрицательным, пассивным, недобрым, женским, таинственным, непостигаемым. «Воинственный танец» заканчивается следующим замечанием: "в любом случае приятие лучше, даже если мы имеем дело с враждебностью нашего противника. Нет иного прогресса, нежели тот, который был бы, если б мы могли примириться с ним… " Эта идея примирения, невмешательства, идея жизни в настоящем моменте, с полной отдачей, с безоговорочной верой в ход ее развития, который должен в основном всегда оставаться неведомым для нас, есть главный аспект его философии. Она за эволюцию, а равно и инволюцию, и против революции. Она обращает внимание на душевную болезнь, так же как на сон, грезу и смерть. Она не пытается устранить страх и тревогу, но стремится включить их в единое целое эмоционального бытия человека. Она не предлагает ни панацеи от наших болезней, ни блаженства на небесах: она видит, что проблемы жизни в корне неразрешимы, и милостиво приемлет этот факт. Именно в этом полном признании и приятии конфликта и парадокса мудрость Хоу совпадает со здравым смыслом. В основе тут лежат юмор, веселье, чувство игры — не мораль, но реальность. Это успокаивающая, очистительная, целительная доктрина — скорее раскрытой ладони, нежели стиснутого кулака, скорее самоотвержения, самопожертвования, нежели борьбы, завоевания, идеализма. Медленное, ритмичное движение роста она ставит выше прямого действия, коим добивались бы мнимой нереальной цели, используя скорость и напор. (Не цель ли всегда связана со средствами?) Она пытается избавиться как от врага, так и от пациента, скорее приемля болезнь, нежели медицину или ее проводника; она ставит семя выше бомбы, преображение — выше решения и уникальность — выше нормы.
Кажется, все умные, и даже не умные, люди согласны с тем, что мы сейчас переживаем один из самых мрачных моментов истории. (Однако не очень осознается, что человек пережил немало подобных периодов в прошлом — и уцелел!) Есть такие, кто для собственного успокоения возлагают вину за наше положение на «врагов», кого только не причисляя к ним: церковь, образование, правительство, фашизм, коммунизм, нищету, обстоятельства и так далее. Они тщатся доказать, что «правы», а кто-то другой «не прав». Для них общество состоит в основном из тех, кто отвергает их идеи. Но общество состоит из душевнобольных и преступников, так же как из праведников и нечестивцев. Общество — это все мы «со всеми нашими достоинствами и пороками, и представлениями о жизни», как говорит Хоу. Общество больно, едва ли кто-нибудь станет отрицать это, и в этом больном обществе существуют врачи, которые «плохо представляют себе, зачем прописывают нам лекарства, мало во что верят, кроме героической хирургии и совершенно необъяснимой способности больного выздоравливать». Служителям медицины не интересно заниматься нашим здоровьем, они ведут сражение с недугом и болезнью. Их деятельность негативна, как и деятельность других членов общества. Подобным образом не видно, чтобы политические деятели были расположены иметь дело с диктаторами-неудачниками, весьма возможно потому, что они сами диктаторы в душе… Такова картина нашего так называемого «нормального» мира, подчиняющегося закону «бесконечного регресса», по определению Хоу.
"Наука подробнейше изучает видимое, но ни во что не ставит незримое. Церковь раздирают внутренние распри, она переживает одну бесплодную ересь за другой, следуя дорогой бесконечного регресса, пока энергично служит алтарям эффективных институтов. Искусство эксплуатирует воспроизводство точных имитаций; его величайшая новация — «сюрреализм», гордящийся своей способностью избегать всяческих ограничений, налагаемых действительностью на здоровую психику. По сравнению с остальным образование более или менее свободно, но оригинальность индивидуальности здесь страдает от методов массового производства специалистов, и высшей награды удостаивается напористый талант. Несовершенное законодательство упорно требует агрессивного отношения к агрессивному поведению, тем самым ради установления справедливости нарушая права правонарушителей. Наши развлечения механизированы, чтобы мы не могли развлекаться самостоятельно. Кто сам не умеет играть в футбол, те в болельщицком раже поощряют воплями и освистывают доблестные, но хорошо оплаченные усилия других. Кто не может ни скакать, ни рисковать, те ставят на лошадь. Кто не в силах выносить тишину, те без всяких усилий услаждают свой слух или идут в кинотеатр получить удовольствие от псевдопреимуществ синтетической киноверсии культуры нашего века. Такую систему мы называем нормальной и растим своих детей, что обходится нам так дорого, для жизни в этом безумном мире. Система грозит катастрофой, а мы ни о чем другом не думаем, как лишь бы поддержать ее, и шумно требуем мира, чтобы жить и радоваться ей. Потому что мы живем внутри этой системы, она кажется нам такой же святыней, как мы сами. Этот образ жизни беглецов от реализма, этот хваленый дворец прогресса и культуры — их никогда не должны потрясти перемены. И это нормально! Кто так скзал? И что это значит — нормально? "
«Нормальность, — говорит Хоу, — это рай для беглецов от реальности, ибо это концепция неизменности, ясная и простая». «Лучше, если мы сможем, — утверждает он, — оставаться одни и относиться вполне нормально к своей ненормальности, ничегошеньки не предпринимая, кроме того, что необходимо, чтобы быть самими собой».
Как раз этой способности оставаться в одиночестве и не чувствовать вины или беспокойства по этому поводу, лишена средняя, нормальная личность. В ней преобладает стремление к внешней безопасности, обнаруживая себя бесконечной погоней за здоровьем, за счастьем, собственностью и тому подобным, и все же реальная безопасность невозможна, потому что никто не может защитить то, что защитить нельзя. Защитить возможно лишь воображаемое, иллюзорное, то, куда прячется душа. Кто, например, мог испытывать чувство жалости к св. Франциску оттого, что он отбросил богатые одежды и дал обет нищеты? Он, я думаю, был первым, кто просил не хлеба, но камней. Питаясь тем, что собирал нищенством, он обрел силу вершить чудеса, дарить радость, какую мало кто дарил миру, и — не последнее из проявлений его мощи — написал самый возвышенный и простой, самый яркий благодарственный гимн «Песнь солнцу». Приемли и радуйся! — внушает Хоу. Бытие это горение, в самом прямом смысле, и если должен быть на земле мир, он наступит тогда, когда главным станет быть, а не иметь.
Всем нам знакомо выражение: «жизнь начинается в сорок лет». Для большинства людей это справедливо, поскольку в среднем возрасте приходят ощущение и понимание того, какой срок жизни нам отпускает смерть. Смысл самоотречения, как объясняет автор, не просто в вынужденном согласии, в унизительной капитуляции перед неотвратимыми силами смерти, но напротив, в изменении ориентиров, переоценке ценностей. Именно в этот критический момент в жизни личности мужское начало уступает женскому. Это обычный процесс, о котором, похоже, заботится сама Природа. Для пробудившегося индивида, однако, жизнь начинается теперь, в любой и каждый миг;
она начинается тогда, когда он понимает, что является частью грандиозного целого, и через это понимание сам обретает цельность. В познании пределов и взаимосвязей он открывает свое вечное "я", дабы с этих пор идти по жизни усмиряя душу и плоть и будучи полностью свободным. Душевноеравновесие, дисциплина, озарение - вот ключевые слова учения Хоу о цельности, или святости, что то же самое, ибо смысл этих слов един. Здесь нет ничего существенно нового, но всем и каждому необходимо открыть это для себя наново. Как я уже говорил, с подобными мыслями встречаешься у таких поэтов и мыслителей, как Эмерсон, Торо, Уитмен, если называть только некоторые ближайшие к нам имена. В этой философии жизни китайцы воспитывались в течение тысячи лет, но, к сожалению, утратили эту философию под влиянием Запада.
То, что эта древняя философия жизни должна была быть подтверждена практикующим психоаналитиком, «врачевателем», кажется мне одновременно логичным и справедливым. Что может быть большим искушением для врачевателя, чем сыграть роль Бога — и кто лучше его знает природу и мудрость Бога? И. Грэм Хоу человек в расцвете сил, не жалующийся на здоровье, нормальный с ненормальной точки зрения, удачливый в том смысле, какой вкладывается в это слово, и более всего желающий жить своим умом. Он знает, что врачеватель прежде всего художник, а не маг или бог. Выражая публично свои взгляды, он пытается освободить людей от зависимости, которая сама есть выражение болезни. Его интересует не врачевание, но бытие . Он пытается не лечить, но возвращать способность радоваться жизни. Его усилия направлены не на уничтожение болезни, но на то, чтобы приять ее и, усвоив, сделать одним целым со светом и здоровьем, которые есть истинное наследие человека. В нем не чувствуется усталости, потому что его философия здоровья не позволила бы ему браться за непосильную задачу. Он все делает легко, соблюдая чувство меры, взвешенно, беря от жизненного опыта ровно столько, сколько способен усвоить. Если он очень толковый психоаналитик, что признают все, даже его недоброжелатели, то это не потому, что он такой знаток, а потому, что он такой человек. Он постоянно освобождается от лишнего груза, будь это пациенты, друзья, поклонники или собственность. У него, по замечательному китайскому выражению, «живой-и-ненасытный» ум. Он удерживается против течения, не тонет и не делает напрасных усилий перегородить поток. Он очень мудрый человек, живущий в мире с собой и всем светом. Это становится ясно сразу, достаточно просто пожать ему руку.
«Не нужно, — говорит он в конце „Воинственного танца“, — болезненно воспринимать трудности, с которыми мы сталкиваемся, поскольку не так сложно понять, если попытаемся, что сами создаем их себе тем, что пытаемся изменить неизменяемое. „Ограниченный“ человек так боится всего чрезмерного, но „Личность“ жаждет этого; „Ограниченному“ человеку не по вкусу очень многое, с чем он сталкивается в жизни, он считает это вредным, но для „Личности“ все в жизни — хлеб насущный, у него и дверь нараспашку для всех своих врагов; „Ограниченный“ человек до ужаса боится, как бы не соскользнуть из света — во тьму, из видимого в невидимое, но „Личность“ понимает, что это всего лишь сон или смерть, а они-то есть настоящее отдохновение; „Ограниченному“ человеку необходимы „блага“ или гольф, чтобы чувствовать себя хорошо, врачи или иные спасители, но „Личность“ нутром понимает, истина парадоксальна, и что он в большей безопасности, когда наименее защищен… Война жизни — это одно; война человека — другое, это война с войной, война против войны, нескончаемый регресс наступательного и оборонительного аргумента».
По цитатам может показаться, что «Воинственный танец» я предпочитаю двум другим книгам, но дело не в этом. Может быть, ежедневное столкновение с войной заставило меня ссылаться на эту книгу, в которой по-настоящему говорится о мире. Все три книги одинаково ценны и являют собой разные грани одной и той же безыскусной философии, которая, повторюсь, есть не учение, кое автор блестяще излагает и отстаивает, но жизненная мудрость, возвеличивающая жизнь. У нее нет иной цели, как делать жизнь более похожей на жизнь, как ни странно это может прозвучать.
Всякий, кто углублялся в эзотерические доктрины Востока, непременно увидит, что взгляд на жизнь, изложенный в книгах Хоу, всего лишь повторение древней «Доктрины сердца». Элемент Времени, основополагающий в философии Хоу, — это новая, наукообразная, формулировка следующего эзотерического постулата: нельзя следовать Путем, пока сам не станешь этим Путем. Может, никогда еще за всю свою историю человек не был дальше от Пути, чем в наше время. Век тьмы, как он был назван, — это переходный период, чреватый катастрофой и прозрением. Хоу не одинок в такой характеристике нашей эпохи: такого же мнения придерживаются честные люди повсюду. Это как точка равноденствия души, крайняя точка, которой мы можем достичь без того, чтобы кончить полным крахом. Это тот миг, когда земля, если пользоваться иной аналогией, словно замирает, как маятник, перед тем, как качнуться назад. В этом есть иллюзия «конца», стаза, по виду напоминающего смерть. Но это лишь иллюзия. Все в этой критической точке зависит от того, как мы воспринимаем этот момент. Если приемлем его как смерть, то можем возродиться и продолжить наше циклическое странствие. Если относиться к нему как к «концу», то мы обречены. Не случайно, что в это время должны были возникнуть известные нам разнообразные философии смерти. Мы находимся на распутье и можем смотреть вперед и оглядываться назад с бесконечной надеждой или отчаянием. Не удивительно и то, что в наше время должно было появиться столь много разнообразных концепций четвертого измерения. Негативный взгляд на жизнь, который на деле есть мертвый взгляд на вещи и который Хоу оценивает как «бесконечный регресс», постепенно уступает позитивному взгляду, которому доступно множество измерений. (Стоит уверовать в четвертое измерение, как открывается множество других измерений. Четвертое измерение — символичное, распахивающее горизонт бесконечного «выхода». С ним время-пространство приобретает всецело иной характер: каждое явление жизни отныне выглядит иначе.)
Умирая, зерно вновь испытывает чудо жизни, но в такой форме, какая непостижима для отдельного живого существа. Ужас смерти более чем вознаграждается неизведанными радостями рождения. Именно в этом, по-моему, различие между учениями о Глазе и Сердце. Ибо, как всем известно, расширяя область знания, мы лишь яснее видим горизонт нашего неведения. «Жизнь — не в форме, но — в огне», — говорит Хоу. Две тысячи лет, несмотря на явленную нам истинную мудрость учения Христа, мы норовили жить по шаблону, старались оторвать мудрость от знания, вместо того, чтобы почитать ее, старались победить Природу, вместо того, чтобы принять ее законы и жить, повинуясь им. Так что вовсе не удивительно, что психотерапевт, в чьи руки ныне отдает себя, как овцу на заклание, больной и труждающийся, находит необходимым восстанавливать в правах метафизический взгляд на жизнь. (Метафизики не существовало со времен Фомы Аквинского.) Лечение — дело пациента, а не психоаналитика. Мы связаны невидимыми нитями, и сила обнаруживается или отмечается в слабейшем из нас. «Поэзию должны творить все», — сказал Лотреамон, и то же самое должно быть в отношении к реальному прогрессу. Мы должны умнеть вместе, иначе все тщета и иллюзия. Если мы оказываемся перед дилеммой, лучше остановиться и пристально вглядеться в нее, нежели пытаться поспешно и геройски преодолеть ее. «Истинная жизнь дается не просто, — замечает Хоу, — это приключение, рост, неуверенность, риск и опасность. Но в сегодняшней жизни мало возможностей испытать приключение, кроме как на войне». Это значит, что день за днем уходя от реальных проблем, мы порождаем ересь, где с одной стороны — иллюзорная жизнь с комфортом безопасности и отсутствием боли, а с другой — болезнь, катастрофа, война и так далее. Мы сейчас проходим сквозь Ад, и было бы прекрасно, если б это был настоящий ад и мы действительно прошли через него. Мы, вероятно, не сможем надеяться, пока не станем окончательными невротиками, избежать последствий нашего глупого поведения в прошлом. Те, кто пытается возложить ответственность за опасности, которые нам угрожают, на плечи «диктаторов», могли бы с тем же успехом заглянуть в себя и спросить, когда они действительно «свободны», когда лояльны существующей власти, или когда всего-навсего преданы какой-нибудь другой форме власти, возможно, еще не распознанной. «Преданность любой из систем, психологическая или какая-нибудь иная, — говорит Хоу, — предполагает паническое бегство от жизни». Те, кто проповедуют революцию, тоже защитники статус-кво — своего собственного статус-кво. Всякое решение относительно болезней мира должно охватывать все человечество. Мы обязаны отказаться от своих излюбленных теорий, подпорок и поддержек, ничего не говорить о том, что нас защитит и чем мы владеем. Мы должны стать более инклюзивными, то есть открытыми, отказавшись от эксклюзивности, то есть закрытое™. Что нельзя познать и усвоить посредством опыта, накапливается в форме вины и создает сущий Ад, буквальное значение которого — место, где должно сгореть несгоревшее! Учение о реинкарнации включает в себя эту жизненную истину; мы на Западе насмехаемся над этой идеей, но, тем не менее, мы — жертвы единого закона. В самом деле, если кто-нибудь захотел бы попытаться изобразить это место-состояние, что могло бы послужить более точной его иллюстрацией, чем картина мира, который сегодня "у нас на руках? " Реализм Запада, не отвергнут ли он реальностью? Само это слово превратилось в свою противоположность, и подобное случилось со столь многими нашими словами. Мы пытаемся жить только при свете, а в результате нас объяла тьма. Мы постоянно сражаемся за справедливость и добро, но повсюду видим зло и несправедливость. По верному замечанию Хоу, «если мы непременно желаем достичь идеалов и радоваться достигнутому, то это вовсе не идеалы, а фантазии». Нам необходимо раскрыться, расслабиться, дать себе волю, повиноваться глубинным законам своего существа, чтобы подойти к подлинной дисциплине.
Дисциплину Хоу определяет как «искусство приятия негативного». Оно основано на понимании дуалистичности жизни, на отделении относительного от абсолютного. Дисциплина высвобождает поток энергии; она дает абсолютную свободу внутри относительных ограничений. Человек развивается вопреки обстоятельствам, а не благодаря им. Эта жизненная мудрость, известная на Востоке, дошла до нас во множестве обличий, не последнее из которых важная наука символов, известная как астрология. Здесь время и развитие — насущные элементы понимания реальности. По сути, нет хороших или плохих гороскопов, ни хорошего или плохого «расположения звезд»; нет испытания людей или положений моралью или этикой, есть лишь желание постичь значение внутренних и внешних сил и их взаимодействие. Попытка, коротко говоря, приблизиться к целостной картине мира и таким образом обрести устойчивость в движущемся потоке жизни, обнимающем познанное и не познанное. Каждый миг, в соответствии с этой точкой зрения, следовательно, хорош или надлежащ, он — лучший для всякого человека, ибо бесполезность его или плодотворность определяется отношением к нему. В самом подлинном смысле слова мы сегодня можем видеть, как человек вырвал себя из жизненного процесса; он находится где-то на периферии его, крутится, как волчок, все быстрей и быстрей, все меньше способный различать что-нибудь вокруг. Пока он не будет способен на жест приятия, не расстанется с железной волей, которая есть просто выражение его отрицания жизни, он никогда не станет вновь в ее центре и не найдет себя истинного. Не только у «диктаторов» нездоровая психика, но у всего этого мира людей; мы находимся во власти демонических сил, сотворенных нашим страхом и невежеством. Мы инстинктивно всему говорим «нет». Сами наши инстинкты извращены, так что слово «инстинкт» теряет всякий смысл. Цельный человек действует не по инстинкту, а по интуиции, потому что «его желания находятся в согласии с законом, как и сам он». Но чтобы поступать интуитивно, человек должен повиноваться глубинному закону любви, который основан на абсолютной терпимости, закону, который позволяет вещам быть самими собой. Настоящая любовь никогда не усложняет, никогда не оценивает, не отвергает, не требует. Она возвращает жизнь милостью возрождаемого «бесконечного круговорота». Она сжигает, потому что ей ведом истинный смысл самопожертвования. Это — жизнь озаренная.
Идея «бесконечного круговорота», не только того, без чего жизнь не существует, но всего на свете, привносит, если такое возможно, магию в философию Хоу. Это наиболее практичный способ бития, хотя и кажущийся непрактичным. Согласимся мы с этим или нет, есть иерархия бытия, так же как иерархия роли. Лучшие представители рода человеческого всегда были сторонниками «бесконечного круговорота». Они были сравнительно бесстрашны и не искали иного богатства и безопасности, кроме как внутри себя. Отказываясь от всего самого для себя дорогого, они находили путь к высшей ступени жизни. Их пример все еще вдохновляет нас, хотя мы следуем за ними больше из подражания, чем по велению сердца, ежели следуем вообще. Они никогда не пытались руководить, но только водительствовать. Настоящему лидеру нет надобности руководить — он согласен указывать путь. До тех пор, пока мы не станем сами себе лидерами, довольствующимися тем, какие мы есть сейчас, в процессе становления, мы всегда будем слугами и идолопоклонниками. Мы имеем только то, что заслуживаем; мы достигнем бесконечно большего, если умерим желания. Весь секрет спасения заключается в том, чтобы от слова перейти к делу, совершив переворот в самом себе. Вот этот поворот к целостности и вере, переворот, в духовном смысле, есть мистическая движущая сила идеи четвертого измерения. Чуть выше я прибегал к слову «спасение», но спасение, как страх или смерть, когда в него поверили и когда его пережили, уже не «спасение». На самом деле спасения не существует, есть лишь безграничные области опыта, подвергающие все большим и большим испытаниям, требующие все больше и больше веры. Волей-неволей мы движемся к Непознанному, и чем скорее и полнее отдадимся новому опыту, тем будет лучше для нас. Само слово, которое сегодня у всех нас на языке, — переход - указывает на растущее осознание, как и на предчувствие этого. А осознавать — значит крепко спать, перестать трястись и дергаться. Лишь тогда, когда мы преодолеем фантазии, желания и грезы, произойдет подлинное превращение, и мы проснемся возрожденными, мечта вновь станет реальностью. Ибо реальность и есть наша цель, как бы мы это ни отрицали. И мы можем достичь ее, лишь все больше раздвигая пределы сознания, пылая все ярче и ярче, пока даже сама память не исчезнет в огне.

notes

Дальше: Примечания