Ночь с Юпитером
Ладно, так куда же меня занесло? Ах да, после разговора с бродячим писателем я побрел по бульвару Кахуенга в сторону гор. Как раз в тот момент, когда за моей спиной автомобиль врезался в фонарный столб, я любовался звездами. Все погибли. «Независимо от этого», как говорится, я продолжал свой путь, и чем дольше я смотрел на звезды, тем яснее понимал, как мне повезло, что меня это происшествие ни капельки не коснулось. Ведь со мною уже так было однажды в Париже — залюбовался звездами и чуть не сломал себе шею. Присел на ступенях церкви, кажется, на Айвор-авеню, и погрузился в задумчивость. Стал вспоминать тот случай на улице Вилла-Сера, когда я был на волосок от гибели.
Время от времени, когда меня возносит на гребне эйфории, я убеждаюсь, что обладаю иммунитетом — против болезни, несчастных случаев, полного обнищания, даже против смерти. Однажды ночью я двигался домой после очаровательного вечера, проведенного с моим другом астрологом Мориканом. Как раз тогда, когда я сворачивал с улицы д'Орлеан на д'Алезиа, мне пришли в голову одновременно две мысли: 1) хорошо бы присесть где-нибудь с кружкой пива; 2) хорошо бы взглянуть в небо и выяснить, где находится Юпитер именно в эту минуту. А в эту минуту я проходил мимо кафе «Букет д'Алезиа»; находилось оно прямо напротив церкви, и до его закрытия еще оставалось кое-какое время. Я вполне резонно решил, что это именно то место, где я смогу посидеть на террасе и порадовать себя мирной кружкой пива. Церковь меня всегда восхищала розовым сиянием, исходившим от ее камней, а кроме того, с места, которое я выбрал, можно было наблюдать благорасположенный ко мне Юпитер. Именно Юпитер, меня никогда не интересовали ни Марс, ни Сатурн. Итак, я сидел там, вполне довольный и собой, и окружающей обстановкой, когда рядом со мной возникла пара, жившая со мной в одном доме. Обменялись рукопожатием, и они спросили, не буду ли я против, если они сядут за мой столик и мы вместе чего-нибудь выпьем. Я был в настолько блаженно-расслабленном состоянии, что, хотя мужчина, эмигрант из Италии, нагонял на меня смертельную тоску, воскликнул: «Ничего лучшего и придумать нельзя!» И тут же принялся объяснять им, как чудесно все вокруг. Итальянец взглянул на меня, словно решил, что я спятил, ведь мир-то весь прогнил, он это особенно чувствует, поскольку пишет об исторических событиях и процессах. Они пристали ко мне, спрашивая, по каким таким причинам мне кажется, что в мире все прекрасно, и, когда я ответил, что без всяких особенных причин, он уставился на меня как на человека, нанесшего ему личное оскорбление. Но я вроде бы и не заметил этого, а просто заказал второй эшелон выпивки. Не для того, чтобы напиться, ведь пиво — напиток безобидный, да, кроме того, я и так уж был пьян без вина. Мне хотелось, чтобы они выглядели чуть-чуть повеселее, как бы отвратительно ни выглядел мир. Выпил я, полагаю, три пива и предложил пойти домой. До улицы Вилла-Сера было рукой подать, и в этот короткий промежуток времени я окончательно превратился в лучезарного идиота. Такого идиота, что поведал им, что в теперешнем состоянии даже сам Создатель, захоти испортить мне настроение, ничего не мог бы со мной поделать. На столь возвышенной ноте я пожал им руки и начал подъем к себе на второй этаж.
Пока я раздевался, мне пришла в голову блестящая идея: вылезти на крышу и бросить последний взгляд на Юпитер. Стояла теплая ночь, и на мне не было ничего, кроме комнатных шлепанцев. Лезть на крышу надо было по вертикальной железной лестнице, идущей от балкона моей мастерской. Юпитера в ту ночь я набрался досыта и уже готов был отправляться на боковую. Электричество не горело, но лунный свет хорошо проникал сквозь стеклянные галереи балконов. Все еще пребывая в трансе, я подошел к лестнице, как-то бессознательно опустил ногу на верхнюю ступеньку, промахнулся и полетел вниз. Только успел порадоваться ощущению полета, как шлепнулся на пол. Постарался встать на ноги и, встряхнувшись, как птичка, попробовал ощутить себя. Ничего из костей я вроде бы не сломал, но в спине словно торчало множество острых ножей. Ощупал себя, вынул здоровенный кусок стекла, вонзившийся в спину, и поспешил отбросить его в сторону. Потом извлек другие стекляшки из ягодиц и лодыжек. И рассмеялся. Я радовался тому, что остался в живых и даже могу по-птичьи двигаться вприпрыжку. Пол был весь в крови, и под ногами похрустывало стекло.
Надо было позвать снизу итальянца. Пусть придет, осмотрит меня, забинтует раны и вообще окажет помощь. Я открыл дверь, а он уже поднимается по ступеням. Он услышал страшный треск и шел поинтересоваться, что тут у меня стряслось. Тем более что на днях, когда мы сидели за столом, с крыши свалился кролик, и прямо нам на стол. Но на этот раз он понимал, что тут что-то потяжелее кролика.
«Лучше бы позвонить доктору, — сказал он. — Вы весь в порезах и синяках».
Я сказал, что, пожалуй, обойдусь без доктора, просто понадобится вата и немного спирта — промыть порезы. А потом пойду спать, ничего серьезного не случилось.
«Не случилось, — повторил он. — Да вы весь в крови, как свинья резаная».
В отчаянии всплеснув руками, он побежал через холл к моему соседу и попросил его позвонить врачу. Ничего не вышло. Один врач сказал: «Везите его в больницу»; другой врач сказал: «Сейчас очень поздно, я уже спать лег, позвоните Такому-то».
«Да ну их к черту, всех этих французских докторов, — сказал я. — Найдите спирта и ваты, перевяжите порезы, и все будет в порядке».
В конце концов они нашли и спирт, и рулон абсорбирующей ваты; я встал в ванну, и они стали осторожно водить губкой.
«Ой, да из вас все еще кровь течет», — ахнул итальянец; он почему-то не переносил вида крови.
«Возьмите клейкую ленту и затампонируйте порезы ватой», — сказан я. А кровь все текла по моим ногам, и мне не нравилось, что ее так много.
Ну ладно, все они сделан и наилучшим образом и уложили меня на кровать. Коснувшись постели, я сразу же почувствовал, что весь изрезан. Пошевелиться было невозможно. Все-таки я сумел заснуть, спал, думаю, час или чуть побольше и вдруг проснулся от ощущения чего — то липкого под собой. Провел рукой по простыне — она была мокрой от крови. Тут уж я испугался, присел в кровати, зажег свет, откинул одеяло и пришел в ужас: лужа крови, и я в ней лежал. Боже праведный! Моя собственная кровь хлещет из меня, как из дырявой трубы. Это привело меня окончательно в чувство. Допрыгал до соседской двери, постучал и завопил: «Вставайте скорее! Я сейчас кровью весь изойду!»
По счастью, у парня была машина. Ничего на себя надеть я был не в состоянии. Я окоченел, дрожал, все у меня саднило, и я начал волноваться. Накинул на себя купальный халат, и поехали мы с соседом в Нейи, в Американский госпиталь. Рассвет только-только начинался, и все, вероятно, еще спали. Казалось, прошли часы, пока к нам снизошел интерн и удостоил своим вниманием мои раны.
Пока он их зашивал, щупал мои кости и связки, у нас завязался довольно любопытный разговор о сюрреализме. Мальчик был из Джорджии и, конечно, ничего не слышал об этой штуковине, пока не приехал в Париж, и теперь хотел знать о ней все. Да, довольно трудно объяснять принципы сюрреализма и в обычных условиях, а тут, когда ты потерял ведро крови, когда тебе вкололи противостолбнячную сыворотку и один пытается наложить тебе швы где-то в районе прямой кишки, а другой смотрит на тебя и удивляется, почему ты не орешь от боли и не падаешь в обморок, почти невозможно проявить свой педагогический дар. Попробовал я сформулировать несколько сюрреалистических постулатов, но сразу увидел, что для юного доктора они пустой звук, сомкнул веки и продремал до тех пор, пока медицина не закончила свою работу.
Но с сюрреализмом пришлось снова встретиться, когда мы двинулись в обратный путь. Мой молодой доброжелатель, который был швейцарцем, и очень нервным швейцарцем, внезапно почувствовал, что ему пора завтракать. Он пожелал отвезти меня в какое-то кафе на Елисейских полях, где подавали великолепные круассаны, отличный кофе и можно было выпить капельку коньяку.
«Но как же я появлюсь в кафе в этом халате?» — поинтересовался я. На мне не было даже пижамных штанов — их разрезали напополам, как всегда поступают медики, не могу понять зачем. Разрезали и швырнули в большую корзину, хотя можно было просто вытащить их оттуда, вернуть мне и спасти для прачечной.
Арно, мой спутник, не видел ничего странного в том, что человек завтракает в одном халате в кафе на Елисейских полях. «Они ж поймут, что это несчастный случай, — сказал он. — Ведь халат весь в крови».
«И с ними будет все в порядке, так, что ли?» — спросил я.
«Все в порядке будет со мной, — сказал он. — А на них je m'en fous!»
«Если вы не против, — я был слаб, но настойчив, — я бы подождал, пока мы окажемся в наших краях».
«Но ведь именно здесь самые хорошие круассаны», — он произнес это с интонацией избалованного ребенка, которому отказывают в любимом лакомстве.
«Да пропади они пропадом, эти круассаны. — Я не мог сдержаться. — Мне плохо, мне надо скорее в постель».
Он неохотно согласился. Но попробовал ударить на жалость. «Ведь у них такой изысканный вкус, у круассанов. А я просто умираю с голоду».
Мы затормозили возле бистро на улице де ля Томб — Иссуар. Сидеть я не мог, так что мы завтракали, стоя у бара. Я проглотил половинку круассана и почувствовал, что вот-вот рухну. На нас поглядывали заскочившие в бистро рабочие, думая, что мы, наверное, после лихой пьянки. Один дюжий верзила приготовился уж дружески хлопнуть меня по спине, но передумал, слава Богу, а то я непременно бы хлопнулся в обморок. Арно поглощал круассан за круассаном. Они здесь, оказывается, вовсе не плохи, известил он меня. Я подумал, что тут-то мы и отправимся домой, но он попросил еще чашку кофе. И пока он неспешно прихлебывал кофе — слишком горячий, чтобы проглотить его одним махом, — я стоял рядом и медленно агонизировал.
Наконец мы добрались до дому. Я сбросил окровавленные простыни на пол и примостился на голом матраце. Ушибы мои жутко болели, и я с удовольствием позволил себе негромко стонать и кряхтеть. Стонал, пока не провалился в глубокий сон. В кому.
Очнулся и увидел у моей постели Морикана. Оказывается, Арно позвонил ему. Морикан удивился, когда выяснил, что я могу говорить.
«Это произошло между половиной второго и двумя, так ведь?» — спросил он.
Да, примерно в это время. Но почему — вот что мне хотелось узнать. Как он это вычислил?
С серьезным лицом и с некоей торжественностью он извлек из внутреннего кармана лист бумаги.
«Это, — произнес он, помахивая листом перед моим носом, — астрологическая картина происшествия. Ты показался мне в такой эйфории, когда уходил от меня. Ну вот, здесь…» — И он склонился над листом, объясняя мне значение черных и красных линий, имевших для него глубокий смысл.
«Тебе очень повезло, что ты остался в живых, — начал он. — Когда я пришел сюда и увидел повсюду кровь, я испугался, что ты уже мертв. Все складывалось против тебя в эту ночь. Если б ты сразу лег спать, с тобой могло и не случиться ничего. А так… Другой на твоем месте непременно бы загнулся. Но я уже говорил тебе, ты счастливчик. У тебя два рулевых весла: когда обессиливает одно, другое вступает в игру. Тебя спас Юпитер. Эго единственная планета в твоем гороскопе, которая никогда не принесет тебе вреда». Он изложил мне ситуацию во всех деталях. Я был словно огорожен стеной. Если бы все двери захлопнулись, я бы окочурился. Он показал мне картину смерти Бальзака, потрясающую диаграмму фатума, изящную и неопровержимую, как шахматная задача.
«А можешь ты показать мне карту смерти Гитлера?» — слабо улыбнулся я ему.
«Моп vieux, - живо откликнулся Морикан. — Я был бы так рад, если б мог ее составить. К несчастью, я не вижу перед ним ничего катастрофического пока. Но когда придет ему время падать, он, запомни мои слова, погаснет сразу же, как выключателем щелкнут. Сейчас он все еще лезет вверх, когда доберется до высшей точки, побудет там немного, а потом — бам, и все кончено. Но впереди нас ждут тяжелые дни. Надо готовиться к великим бедствиям. Хотел бы я, чтобы у меня был Юпитер, как у тебя. Но у меня этот сатанинский Сатурн. Так что я надежд не питаю…»
