Везти ее к Андреасу он поначалу отказался наотрез, но часом позже ему позвонили по телефону, и он пробормотал в трубку: «Да, понял… да». Взглянул на Нику. Она вопросительно подняла брови.

– Одевайся.

– Попроще или понаряднее?

– Поедем на мотоцикле.

– Ясно.

Она ушла в спальню и через некоторое время вернулась в узких синих джинсах и белой блузке с расстегнутым воротничком. Сидящий на стуле Деметриос внимательно оглядел ее с головы до ног. Аккуратно подкрашенные бледно-розовой помадой губы – в первую очередь чтобы защитить их от ветра, а уж потом для красоты. Маленькие сережки из серебра с лазуритом. Еще только причесаться, надеть кожаные сапожки на каблуке, толстый шерстяной свитер, меховой жилет…

Губы Деметриоса дрогнули, он торопливо поднес к ним сигарету, затянулся, тщетно пытаясь не улыбнуться, выпустил дым тонкой струйкой и… улыбнулся до ушей.

– Я нормально выгляжу? – подозрительно спросила Ника.

– Блестяще!

Сам он предсказуемо облачился во все черное, побрызгал на себя туалетной водой, и они тронулись в путь.

Позже, возвращаясь мысленно к событиям этого дня, она пыталась понять, отследить, где и когда Деметриос допустил ошибку. Или угодил в ловушку. В какой степени Андреас Галани был ответственен (и был ли вообще) за то, что в половине пятого вечера они оказались на дороге между Араховой и Каливией, преследуемые знакомым «Опелем» и не менее знакомым «Фордом Транзит».

Было пасмурно. Над вершиной Парнаса висели свинцово-серые тучи. Деметриос гнал мотоцикл на максимальной скорости, какую допускали дорожные условия, а Ника крепко держалась за него обеими руками и молила бога, чтобы из идущих позади машин не начали стрелять. У нее уже не возникало подозрения, что она попала в кошмарный сон или фантастический боевик. Она точно знала, что находится именно там.

На одном из отрезков пути «Опель» приблизился настолько, что едва не коснулся бампером номерного знака и задних габаритов «Харлея». Судорожно стиснув пальцами плотную непромокаемую ткань куртки Деметриоса – человека, от мужества и хладнокровия которого сейчас зависели их жизни, – Ника зажмурилась. Ей было страшно, очень страшно. Страшнее, чем в тот день, когда они познакомились в Афинах. Страшнее, чем в ту минуту, когда он предложил ей роль приманки.

«Харлей» ревел, как разъяренный дракон. Еще поворот… еще…

Наконец он оторвался от наседающего «Опеля» и – не успела Ника перевести дух и мысленно возблагодарить небеса – рухнул прямо под откос. Ей уже было известно, как это выглядит со стороны. Крушение, падение. На самом же деле мотоцикл ушел с асфальтированной дороги на почти невидимую тропу и устремился вниз по склону сквозь чащу леса под совершенно невероятным, головокружительным углом. Ника опять зажмурилась, уткнулась лбом в спину Деметриоса, чтобы уберечь глаза от встречных ветвей. Грудью она чувствовала, как перекатываются под одеждой напряженные мускулы его спины, и старалась не сжимать объятия сверх необходимого, чтобы не стеснять его движений.

Она потеряла счет времени, но заметила, что сначала они ехали вниз, потом повернули направо, налево, а после этих маневров еще долго петляли по лесу без всякой, как ей казалось, системы. Ориентировался ли Деметриос среди медленно погружающихся во тьму холмов, полян, чащоб, лощин?.. Вскоре выяснилось, что да.

Затормозив в густом ельнике, он выключил двигатель, повернул голову и тихо сказал:

– Слезай. Дальше пойдем пешком.

– Куда пойдем? – испугалась Ника.

Оказавшись на твердой земле, вернее, на усыпанной мокрыми еловыми иглами и потому не очень твердой, но очень холодной земле, она обнаружила, что вся дрожит мелкой дрожью.

– Домой.

– В Арахову?

– Нет.

Она поняла, что речь идет о доме Отшельника.

– До Араховы слишком далеко. – Деметриос слез с мотоцикла, поставил его на подножку. – Слишком далеко для пешего перехода. Особенно в зимнее время. – Он посмотрел на Нику. – Чувствуешь, как похолодало? – Шагнул к ней, обнял, крепко прижал к себе. – Прыгать на мотоцикле по кочкам и ямам в темноте я не рискну, а выбираться на дорогу… в общем, предлагаю переночевать под крышей, а там видно будет.

– Ты не хочешь позвонить Филимону?

Он промолчал, но Ника догадалась, о чем он думает. Звать Филимона с автомобилем, когда в то же самое время по тем же самым дорогам шастают люди Яворского на двух машинах как минимум… Возможно, добраться до дома, о котором преследователям ничего не известно, и отсидеться там до утра – не самая плохая идея.

– Тогда идем, – сказала она. – А то у меня уже зуб на зуб не попадает.

Приподняв ее голову за подбородок, Деметриос нагнулся, прижался губами к ее губам. Чуть отстранился. Заглянул ей в глаза.

Его слова прозвучали, как клятва:

– Я не позволю ему добраться до тебя. Никогда.

– Я верю тебе, – прошептала Ника.

На глаза навернулись слезы. Шмыгнув носом, она повторила:

– Идем.

Она не знала, да и не особо стремилась узнать, каким образом он ориентируется в этом хаосе стволов, веток, кочек, ям, коряг и камней. Она просто шла, переставляла ноги, которых почти не чувствовала от холода и усталости. Изредка спотыкалась и тихонько хныкала, как маленький ребенок. Крепко держа за руку, Деметриос вел или лучше сказать тащил ее вперед. Неумолимо, упорно. Сквозь ветер, стужу и страх. За все это время в ее голову забрело не больше двух мыслей, на редкость дурацких: переживут ли поход по горам новые сапоги и есть ли в доме Отшельника хотя бы печенье. Невероятно, но она проголодалась.

Дом возник перед ними неожиданно, по крайней мере для нее, точно вырос из-под земли. Держа наготове пистолет, Деметриос несколько минут стоял неподвижно, прислушиваясь к звукам ночного леса. Ника молча стояла рядом, ожидая распоряжений. Наконец он кивнул и направился по тропинке к двери.

В этом доме они впервые занимались любовью, здесь же проводили своеобразный эксперимент по «обретению тела». Летом. В прошлом веке. В прошлой жизни.

Промерзшая до костей, Ника вознамерилась было вскипятить воду в чайнике, но Деметриос ее остановил.

– Нет. Не включай ни свет, ни газ.

– Свет понятно, но газ… ты думаешь… – Она вздохнула. – Ладно. В чайнике по крайней мере есть вода? Умираю от жажды.

В темноте он открыл дверцу буфета, пошарил на полке, вернулся к Нике и вложил ей в руку небольшую пластиковую бутылку. Полную, судя по весу.

– Минеральная вода. Пей.

Ощупью, разыскав табуретку, Ника уселась, повернула пластмассовую крышечку и с наслаждением глотнула прохладной воды. Еще бы снять сапоги, прилечь на кровать…

– Давай перебираться в комнату, – предложил Деметриос, читая ее мысли. – Тебе надо отдохнуть.

– А тебе?

– Мне тоже.

В комнате он распахнул ставни, задернул шторы и занял место слева от окна, наблюдая за улицей через щель между краем шторы и краем проема. «Что он надеется там увидеть? – недоумевала Ника. – Ведь снаружи немногим светлее, чем внутри. За последний час тучи разошлись, на небе показалась луна, но ведь люди, желающие остаться незамеченными, не станут… люди, которые не знают здешних мест, – мысленно возразила она самой себе, – будут просто вынуждены передвигаться с фонарями. Иначе костей не соберут. Окажись она в горах Фокиды не с Деметриосом, а с кем-нибудь другим, тоже села бы на землю и не сдвинулась до тех пор, пока ей не включили бы солнце».

– Дим…

– Мм?..

– Ты так и будешь там стоять?

– Сейчас приду. Ложись.

Ника сбросила сапоги, ощупала гудящие ноги. Носки не промокли, уже хорошо. Потом сняла жилет и свернулась калачиком на кровати, натянув до ушей одеяло. Деметриос мельком глянул на нее и вернулся к сканированию ночного пейзажа за оконным стеклом. Ей хотелось невозможного, чтобы он лежал с ней рядом и оставался на своем посту. Пока он охранял ее сон, она могла спать спокойно…

…и уснула. Не чувствуя уже ни ноющих ступней, ни мечтающего о пище желудка.

 

Из глубокого и тяжелого сна без сновидений, похожего на обморок, ее выхватил голос. Мужской голос. Знакомый. Деметриос?..

– Вероника, проснись. Вероника! Вставай, вставай.

И руки, бережно, но ощутимо встряхивающие ее за плечи.

– Что такое? – пробормотала она, силясь открыть глаза.

– Молчи. Просто вставай и одевайся.

Вообще говоря, она была одета. Еще только сапоги… вот здесь, у изножья кровати… и на спинке – жилет…

– Объясни хотя бы в двух словах, – шепотом попросила она, застегивая «молнию» сначала на одном сапоге, потом на другом. – Что случилось?

– Дом окружен.

– Что? – Ее парализовало от страха. – Ты уверен?

– Нет. Но я не собираюсь в этом убеждаться. Идем!

– Куда?

– В погреб, конечно, – отозвался он, уже с некоторым раздражением.

Стараясь двигаться бесшумно и быстро, они миновали коридор, вошли в кухню. Деметриос откинул крышку люка. На мгновение Ника замерла, глядя широко раскрытыми глазами в сторону окна.

– Вперед, – сквозь зубы проговорил Деметриос.

И вот они уже под лестницей. Поворот ключа… Деметриос распахнул дверь, передал ей электрический фонарь, повторил вполголоса «вперед!» и втолкнул ее вместе с фонарем в мрачное ледяное чрево горы.

С бешено колотящимся сердцем Ника шла так быстро, как только могла. Деметриос молча следовал за ней. Наконец он скомандовал «стоп!» и, взяв ее за плечо, развернул на сто восемьдесят градусов. При свете фонаря она увидела его лицо и ужаснулась. Выступающие кости черепа, мрачно горящие глаза… В его внешности не было ничего человеческого. Демон из ада.

– Сегодня ты пойдешь не тем путем, каким ходила летом. Сейчас тебе сюда. – Он указал на прямоугольный проем, еще более темный, чем стена, слева по ходу их движения. – Затем два раза направо и один раз налево. Запомнила? Как выйдешь наружу, позвонишь Филимону и скажешь, что ты в гнезде сойки. Он поймет. Два раза направо и один раз налево. Ничего не бойся. Просто иди и все.

– Я не смогу, – сказала она, задыхаясь.

Все ее внутренности пульсировали от страха.

– Сможешь, – тихо и веско произнес он, глядя ей в глаза. – В тебе моя кровь, женщина. И кровь моего бога. Вперед!

Не подчиниться этому голосу было невозможно.

– Почему ты не можешь пойти со мной?

– Если я пойду с тобой, эти люди кинутся за нами вслед и, возможно, догонят. Внутри или снаружи, но раньше, чем приедет Филимон. Здесь не слишком запутанный участок лабиринта. Если же я останусь и сумею их напугать, они не сунутся сюда без проводника и…

– …и попробуют заставить тебя привести их ко мне. Терпеть не могу героев! – в отчаянии простонала Ника и нырнула в проем.

Губы Деметриоса растянула жутковатая улыбка. Не теряя ни секунды, он повернулся и побежал назад.

 

Ворвался в погреб. Чисто.

Вверх по лестнице на кухню. Чисто.

По коридору к выходу… Есть.

Дверь была распахнута, и с улицы в дом, сопровождаемые ветром и снегом, уже заходили серьезные мальчики в камуфляже, с мощными фонарями в руках. Несмотря на специфику ситуации, Деметриос ухмыльнулся. Камуфляж? Жаль, что без эластичных масок. Стараясь не выпускать оккупантов из поля зрения, он попятился в гостиную.

– Окно снаружи контролируют мои люди, – доброжелательно произнес Максим Яворский, вошедший последним. – Так что не делай резких движений, Стефанидес. Положи пушку на пол и отойди к стене. Медленно.

Не последним… он вошел не последним. Деметриос ошибся.

Последней вошла Иокаста.

– Удивлен?

Своей неподражаемой походкой охотницы и танцовщицы она прошествовала мимо труппы Яворского и остановилась в трех шагах от Деметриоса, не забыв по пути небрежным нажатием на клавишу включить верхний свет. Щеки ее раскраснелись на морозе, ярко накрашенные губы блестели, точно присыпанные бриллиантовой пудрой. Лак на ногтях был подобран в тон губной помаде.

– Да, – ответил он, мысленно прикидывая, сколько времени потребуется Нике для того, чтобы пройти через подземный коридор, сообщить о своем местонахождении Филимону и дождаться его прибытия.

– Пушку на пол, – повторил Яворский. – Если не хочешь, чтобы тебе прострелили колено.

Деметриос обвел глазами ряженых, которые по очереди прошмыгнули в гостиную, расположились полукругом и теперь внимательно следили за каждым его движением. Пятеро, включая босса. У троих было огнестрельное оружие.

Без разговоров он поставил пистолет на предохранитель, присев на корточки, положил его перед собой, выпрямился и отступил на два шага. Подобрала пистолет Иокаста. Яворский потянулся было, но она, сжав губы, покачала головой: «Нет».

Если бы Деметриос знал, что она явится с этой компанией, то засел бы в погребе и отстреливал врагов по одному, потому что, имея на своей стороне Иокасту, в нем как в проводнике они уже не нуждались. Единственное, чем он мог бы помочь в такой ситуации Нике, – не допустить погони за ней. Но он этого не знал, вообще не рассматривал как вариант, и теперь был вынужден корректировать план по ходу дела.

– Собственно, у меня к тебе только один вопрос. – Яворский уселся на диван и закинул ногу на ногу. Почти дружелюбно взглянул на Деметриоса, вероятно, предвкушая забаву. – Где она?

– Ее здесь нет.

– Дорогой мой, ты ответил совсем не на тот вопрос, который был задан. Если это повторится, мой человек причинит тебе боль.

– Полагаю, в настоящий момент она уже достаточно далеко отсюда.

– Она была в этом доме полчаса назад?

– Да.

– Каким же образом она покинула его?

Деметриос молчал.

– Мы видели, что из дома никто не выходил.

Молчание.

Яворский нетерпеливо побарабанил пальцами по колену.

– Снимай куртку.

Это сказал Квадратный. Лицо его, как всегда, не выражало ровным счетом ничего. Голос был таким же тусклым, как лицо. Деметриос снял куртку и бросил на пол, оставшись в черной рубашке, заправленной в черные джинсы. Пока он занимался этим, двое ряженых, которых он никогда раньше не видел, отодвинули к стенам журнальный столик и два кресла, освободив середину комнаты.

– Рубашку тоже, – велел Квадратный.

Под рубашкой обнаружилась черная майка, ее разрешили оставить. Благодаря этой любезности Деметриос почувствовал себя значительно лучше, ибо уже начал готовиться к тому, что его разденут донага. К счастью, у людей, услугами которых пользовался интеллигент Яворский, тюремные обычаи были не в чести.

В полной тишине Квадратный подошел к стоящему неподвижно Деметриосу, окинул его равнодушным взглядом и нанес прямой удар… вернее, намеревался нанести. Деметриос контратаковал, и его более тяжелый противник оказался на полу раньше, чем сообразил, что случилось.

Разумеется, остальные тут же активизировались и, угрожая оружием, сбили его с ног. Но он сделал главное – дал им понять, что виктимного поведения они от него не дождутся.

– Это было глупо, – протянул Яворский с нескрываемым разочарованием.

Но Квадратный, поднимаясь и растирая ушибленный бок, ему возразил.

– Нет, босс. Он все правильно сделал. Я должен был это предвидеть, но…

– Он – Альфа?

Присев на корточки, Яворский с любопытством разглядывал лежащего ничком Деметриоса.

– Думаю, да, – отозвался Квадратный. – В крайнем случае, Бета. Тоже высокий ранг.

– И как нам его пробить?

Квадратный почесал в затылке.

– Если это Альфа, пробить будет трудно. Если Бета – невозможно.

– Вот как?

– Да. Беты не так амбициозны и высокомерны, как Альфы, не брезгуют контактировать с массами, способны исполнять обязанности лидера, если местная Альфа оказалась так себе, и хранить верность тем, кого выбрали. К тому же обладатели этого ранга отличаются повышенной стрессоустойчивостью.

– Какие молодцы. И все же они существа из плоти и крови, не так ли? Которые помимо всех своих достоинств имеют совершенно конкретный порог болевой чувствительности и совершенно конкретный интервал болевой переносимости.

– С этим трудно спорить.

– Ну, так не мудрите особо. Самые простые средства – они, как правило, самые эффективные.

– Переломать ему пальцы на руках? Или вырезать на спине признание в любви?

– Признание в любви я ему вырежу сам, – ласково промолвил Яворский.

Деметриос лежал тихо. Он знал, что подобное циничное обсуждение его дальнейшей участи является частью психологической обработки. Но и Квадратный с Яворским знали, что он это знает.

– Я повторяю вопрос. Каким образом Вероника покинула дом?

Вместо Деметриоса ответила Иокаста, решив, по всей видимости, придать ситуации большую остроту.

– Покинула через подземный ход. Один из подземных ходов, о существовании которых известно всем представителям жреческого сословия.

– Один из?.. – повернулся к ней Яворский.

– Да. Этот склон Парнаса представляет собой обширную многоуровневую систему тоннелей под поверхностью земли – лабиринт, ориентироваться в котором обучены только избранные. Попасть туда можно из всех святилищ и из некоторых частных домов. Увидев, что дом окружен, Деметриос отвел женщину к двери, ведущей в лабиринт, и рассказал как добраться до нужного места. – Она пожала плечами. – Это же очевидно.

Несколько секунд все переваривали услышанное.

– Из Каливии они ушли точно так же, – с досадой произнес наконец Яворский, пришел к неизбежному выводу. – Почему же сейчас Стефанидес остался в доме?

– Не почему, а зачем. Чтобы задержать вас. Обнаружив, что дом пуст, вы начали бы осматривать его, спустились в погреб, наткнулись на запертую дверь… и что дальше?

Иокаста ободряюще улыбнулась Яворскому, точно маленькому ребенку.

– Взломали бы замок и пустились в погоню.

– Правильно. Из этого дома на поверхность можно выйти тремя различными путями…

– И попасть в три разные точки наверху?

– Да. Разные дороги ведут в разные точки на склоне священного Парнаса. Вдруг вы случайно выбрали бы верное направление? Деметриос не хотел рисковать. Он рассказал женщине, как добраться туда, где ее встретят… скорее всего, встретят… и отвезут в безопасное место, а сам остался играть с вами в войну.

– Что же это за три точки на склоне Парнаса? Ты можешь нам их показать?

– Конечно, могу, – усмехнулась Иокаста. – Вы желаете обойти их поочередно?

– Нет. – Яворский вздохнул. – Надо выяснить, куда направляется Вероника, и затем либо преследовать ее под землей, либо встречать наверху. Хотя… мы ведь можем разделиться.

– Вы можете, но я не могу. Без меня никто из вас не найдет точек выхода подземных тоннелей на поверхность. – Она выдержала роскошную паузу и закончила с победной улыбкой: – А без Деметриоса никто не пройдет через лабиринт, не рискуя заблудиться или угодить в ловушку.

– В какую еще ловушку? – напрягся Яворский.

– В какую-нибудь. Их в подземелье немало.

– Но Вероника отправилась туда без него.

– Он указал ей правильный путь. Кто может гарантировать, что и вам он укажет правильный? Если вы убедите его идти первым, ему придется обходить ловушки. Но если поверите на слово и сунетесь в лабиринт без проводника, только боги знают, где вы в конце концов окажетесь.

Деметриос слушал с большим интересом. Во-первых: из этого дома на поверхность вели всего два пути, о чем Иокаста отлично знала. Во-вторых: в зимнее время пригодным для той цели, с какой Деметриос отослал Нику прочь, было одно место из двух – небольшой грот среди зарослей над дорогой, которую они с Филимоном окрестили гнездом сойки. Иокаста могла возглавить экспедицию прямо сейчас, но предпочитала морочить Яворскому голову.

Она ни в чем передо мной не виновата, но ты… ты виноват.

Поставить бывшего любовника в такое положение, при котором безопасность соперницы зависела бы только от него… неплохо придумано.

И когда его подхватили под руки и усадили на принесенную из кухни табуретку, так ей и сказал:

– Неплохо, дорогая.

Квадратный наотмашь ударил его по лицу. Подсохшая болячка на правой скуле треснула, по щеке опять заструилась кровь.

– Я могу превратить твою смазливую мордашку в кровавое месиво, – доброжелательно произнес Квадратный.

– Не сомневаюсь.

– Зубы не выбивай, – проворчал Яворский. – Он должен быть в состоянии отвечать на вопросы.

Один из ряженых, подпиравших стены в ожидании распоряжений, подошел и остановился у Деметриоса за спиной.

– С выбитыми зубами он не будет в состоянии отвечать на вопросы, – закивал Квадратный, – с простреленным или сломанным коленом не будет в состоянии вести нас через лабиринт… Может, сразу отпустим его, босс?

– Я плачу тебе не за то, чтобы ты рассказывал мне анекдоты.

– А за то, чтобы я показывал фокусы. Понятно. Разговорить, не травмируя, боевого офицера. Чтобы я показывал фокусы и творил чудеса.

Из внутреннего кармана куртки Яворский извлек алюминиевую тубу, вытряхнул из нее сигару, обрезал каттером запечатанный кончик, чиркнул обычной деревянной спичкой, как положено настоящему гурману, и принялся раскуривать. Наблюдая за плавным вращением кончика сигары в пламени, Деметриос примерно представлял, что будет дальше.

Стоящий позади человек четко и жестко заломил ему руки за спину, так что хрустнули плечевые суставы. Спросил по-русски:

– Нравится?

– Да, ты молодец, – после короткой паузы отозвался Деметриос.

Яворский слегка подул на кончик сигары и, убедившись, что она горит равномерно, поднес к его лицу.

– Посмотрим, понравится ли тебе это…

Сигара ужалила в челюсть с левой стороны. Затем чуть выше, в щеку около уха. Деметриос резко выдохнул сквозь сжатые зубы, закрыл глаза, открыл и уставился на Яворского с такой холодной яростью, что тот покрылся мурашками с головы до ног. Разозлившись на себя за эту позорную реакцию от беззащитного и все-таки умудрившегося унизить его человека, он наотмашь ударил его по лицу.

От удара Деметриоса мотнуло. Это движение отозвалось сильнейшей болью в вывернутых плечах. Перетерпев ее, он осторожно потянул носом, из которого сочилась кровь, провел языком по разбитой нижней губе и вновь устремил взгляд на холеного блондина с аккуратными усиками, чуть было не ставшего мужем Вероники.

– Да, ты этому обучен, – с неохотой признал Яворский. – Не опускать голову. Смотреть в глаза палачам.

Повернулся к невозмутимо созерцающей сцену расправы Иокасте.

– Как думаешь, она еще не добралась до места?

– Трудно сказать. Я не знаю, насколько извилисты пути, проложенные под землей.

– По логике вещей, подземный путь должен занимать меньше времени, чем наземный. Тем более в такую погоду.

– По логике вещей – да.

– Будь ты на моем месте, жрица, каким путем повела бы своих людей?

– Я повела бы через подземный лабиринт, – все так же спокойно ответила Иокаста. – Но для этого тебе нужен Деметриос. Способный ходить и говорить, как справедливо заметил твой человек.

Длинным смуглым пальцем, украшенным массивным кольцом из серебра с рубином, она указала на Квадратного.

– Неужели ты не обучена обходить ловушки? Ты принадлежишь к жреческому сословию…

– Да, принадлежу. Но я – женщина из свиты бога, одна из тех, что сопровождают его на земле. А Деметриос – мужчина, один из тех, что сходят под землю, подобно самому богу, и невредимыми возвращаются назад.

– Я не совсем понял. Ты не умеешь ходить по лабиринту или не имеешь права по нему ходить?

– Я не умею ходить по лабиринту, – без запинки солгала Иокаста, глядя Яворскому прямо в глаза. – Мне просто известно о его существовании.

– Кто же умеет? Кроме Стефанидеса.

– Жрецы Аполлона, жрецы Диониса и трое «чистых». Мужчины.

– Подобно самому богу, – повторил с отвращением Яворский, разглядывая обожженное, окровавленное лицо Деметриоса. – Ты производишь впечатление разумной женщины, жрица. И веришь во все эти… – он поискал слово, – абсолютно иррациональные вещи? Ну, допустим. Тогда почему же ваш бог не явил себя в силе и славе, так сказать, и не избавил своего верного слугу от мучений?

Иокаста тоже посмотрела на «верного слугу». Знакомое до мельчайшей черточки лицо, искаженное гримасой боли. Темные волосы, прилипшие к мокрому от пота лбу. Но этот непреклонный взгляд!

– Страдающие и умирающие боги никого не избавляют ни от страданий, ни от смерти. Они даруют новую жизнь…

– Жизнь вечную? – иронически приподнял брови Яворский.

Она не обратила на это никакого внимания. Она не спускала глаз с Деметриоса. Он отвечал ей тем же.

– …но даруют лишь тому, кто проходит…

– …через «нулевую точку», – шепотом закончил Деметориос, – и соглашается потерять все.

– Фанатики. – Яворский выругался по-русски. – Проклятые фанатики.

– И еще, – добавила Иокаста, улыбаясь холодной и безжалостной улыбкой королевы вампиров, – пролитие крови верных слуг такие боги никогда не оставляют без отмщения.

В гостиной воцарилась тишина. Мужчины в камуфляже ошеломленно взирали на преобразившуюся жрицу. Она и правда казалась сошедшим со страниц готического романа прекрасным и опасным, чрезвычайно опасным сверхъестественным существом. Гладкое, без единой морщинки, лицо. Пурпурные губы и ногти. Блестящие черные волосы, шелковым водопадом стекающие по плечам. Потусторонняя красота.

– Мне нужна информация, – сказал Яворский, словно оправдываясь. – Ничего, кроме информации. Ты ложилась с ним в постель. Подскажи, чего он боится?

Глаза Иокасты вдруг наполнились нежностью и печалью.

– Какая разница? Он может выдержать то, чего боится, и может не выдержать то, чего не боится. Страх здесь ни при чем, глупый русский мальчик. И вовсе не информация тебе нужна. Прибереги эту ложь для своих людей, которым платишь. Тебе нужна месть. Ты хочешь восторжествовать над мужчиной, который увел твою женщину. Лишить его человеческого достоинства, чтобы через это вернуть достоинство себе… или обрести? Вернуть мы желаем то, что имели, но позже утратили, обрести же – то, чего не имели никогда.

– А ты? Чего хочешь ты?

Деметриос, внимательно прислушивающийся к беседе, по тону Яворского понял, что тот, несмотря на раздражение, не забывает, на чьей территории находится, и, вяло огрызаясь, все же старается не переступать грань.

– У меня своя цель, тоже не очень благородная. Но я, по крайней мере, отдаю себе в этом отчет.

– Наказать унижением мужчину, который предпочел тебе другую?

– Увы, да.

Покачав головой, Яворский перевел взгляд на объект ее желания.

– Она всегда была честной, – заметил Деметриос. – Теперь, наконец, мы можем покончить с этой мелодрамой и перейти к делу? Вы оба решили, что я заслуживаю предельной ситуации – пытки. Так давайте, помещайте меня в эту ситуацию. Я знаю правила и готов играть.

В доме было не душно, даже прохладно, но физиономия Яворского, усыпанная крошечными веснушками, побагровела и отекла, как будто это ему, а не Деметриосу, надавали пощечин. Родимое пятно на лбу казалось лакированным.

– Знаешь правила, да? И ты, знаток, тоже считаешь, что мне нужна не информация?

– Конечно, тебе нужна не информация. Ты меняешь местами цель и средство, пытаясь таким образом переложить ответственность за твои поступки на меня.

– Смотри. – Яворский показал ему горящий кончик повторно раскуренной сигары. – Я причиняю тебе боль, чтобы ты согласился сотрудничать. Цель – твое согласие. Средство – боль. Если дашь согласие добром, подвергать тебя пыткам никто не станет.

Деметриос кивнул.

– Ты так говоришь. Но на деле все наоборот. Боль – это цель, а не средство. Мое согласие сотрудничать – это мотив, а не цель. Мотив, придающий боли чисто инструментальную функцию и логически открывающий именно такой путь к нужной тебе информации – путь через боль. Ты утверждаешь, что тебе требуется мое согласие идти с тобой через лабиринт, но при этом осознаешь бессмысленность подобного мероприятия – тебе не нужна женщина, ты потерял ее навсегда и уже не вернешь, тебе не нужны деньги, их ты тоже потерял, к тому же они, насколько мне удалось разобраться с вопросом, никогда тебе не принадлежали, – стало быть, за твоим требованием стоит нечто иное. Что же?

Подавшись вперед, Яворский приложил раскаленный кончик сигары к его плечу. Приложил еще – задыхаясь, потея, дрожа от болезненного возбуждения. На коже Деметриоса налились пурпурной чернотой дымящиеся, воспаляющиеся пятна ожогов, по комнате пополз тошнотворный запах горелой плоти.

– Где сейчас Вероника? Куда и каким путем она ушла?

Мужчины стояли вокруг с каменными лицами. Единственная женщина, глядя на них, вспомнила сказанное однажды матерью: «Мужской мир жесток». И плотно сжала губы. Она знала способ прекратить истязания, но говорила себе, что ведь Деметриос тоже принадлежит к миру мужчин, поэтому должен либо сдаться, либо устоять.

Вокруг начали кашлять и морщиться с нескрываемым отвращением, тогда только Яворский решил отставить игры с огнем и перейти к следующему номеру программы. Деметриос воспользовался короткой передышкой, чтобы продолжить свою речь. Он действительно был хорошо обучен и, обращаясь к инициатору мероприятия – вроде бы только к нему, – постепенно разрушал защитную оболочку из презрения и превосходства, которая позволяла рядовым исполнителям сохранять психологическую дистанцию между собой и жертвой.

– Причинение боли, совмещенное с допросом, делает пытку обоснованной и справедливой… точнее, создает иллюзию справедливости. – Речь его оставалась связной и внятной, но голос охрип, обрел металлическую жесткость. – Ты стараешься добиться от меня признания, которое – если я его сделаю – неминуемо обретет статус предательства. В силу того, что в нем будет фигурировать близкий мне человек. Его благополучие ставится в зависимость от моей стойкости. Что говорят впоследствии о таких случаях? «Он сломался через пять минут», или «он держался, сколько мог, но в конце концов не выдержал», или «он с честью перенес все испытания» и так далее. Все эти фразы отнюдь не нейтральны. Они содержат этическую оценку.

– Пусти его, – приказал Яворский своему человеку.

Почувствовав себя свободным, Деметриос осторожно выпрямился, отдышался, скосил глаза на горящее от боли, многократно заклейменное плечо. На висках его блестели влажные дорожки пота.

Яворский протянул ему карманную фляжку из нержавеющей стали.

– Пей.

– Спасибо, нет.

– Там вода, не бойся.

– Я не стану делить с тобой воду.

– Ах, вот оно что.

Глубоко уязвленный, Яворский убрал фляжку обратно в карман. Он не сомневался в том, что Деметриоса мучит жажда, и решил проявить великодушие, предложив ему напиться. Но получил отказ… Это было неприятно.

– Итак, мы приближаемся к сути дела. – Деметриос говорил и следил глазами за Квадратным, который медленно пропускал сквозь пальцы гибкий кожаный хвост плети, сплетенный из четырех ремешков метровой приблизительно длины. – Зачем ты задаешь мне вопросы, ответы на которые тебе не нужны? Чтобы возложить на меня моральную ответственность за происходящее. Я могу проявить силу или слабость, могу вытерпеть довольно сильную боль или не вытерпеть совсем ничего, могу пожертвовать собой ради того, чтобы моей женщине не причинили вреда, или капитулировать из страха за свою шкуру…

Яворский попятился, уступая место наемнику. Тот шагнул вперед, переложил плеть из левой руки в правую.

– Как бы я себя ни повел, наблюдатели будут оценивать (и уже оценивают) именно мое поведение и именно меня, Деметриоса Стефанидеса, либо как «стойкого» и «мужественного», либо как «слабовольного» и «малодушного», превращая таким образом из жертвы произвола в участника событий, который своими действиями, согласием или отказом, сам определяет меру и степень причиняемой ему боли. Ты же будешь чувствовать (и уже чувствуешь) себя свободным от какой бы то ни было ответственности. Конечно, ведь ты «всего лишь» делаешь свое дело, выполняешь свою работу и не обязан вовлекаться в мою боль, испытывать по отношению ко мне простое человеческое сочувствие. Вот что сейчас происходит. Функция деятеля переносится с Максима на Деметриоса, с палача на жертву.

Воспользовавшись тем, что его никто не держит, Деметриос вскочил на ноги, подхватил табуретку и с силой швырнул ее в наступающего врага. Отбил атаку справа… атаку сзади… Звук выстрела и пуля, вырвавшая клок из низа левой штанины, его укротили.

– На колени. – Ему показалось, что заговорил наведенный на него ствол.

Он кивнул:

– Я понял.

– Надо было сделать это еще на первом нашем свидании в Фивах, – процедил Квадратный.

И взмахнул рукой.

Плеть вспорола черную майку стоящего на одном колене Деметриоса и кожу под ней. Он дрогнул, застонал, но уйти от следующего удара не смог. Тот же человек, который держал его раньше за обе руки, теперь взял за одну. Сначала вывернул ее назад, а затем вздернул вверх, причем настолько мастерски, что у него замерло сердце. Невидяще глядя в пол, он чувствовал себя парализованным болью.

– Где сейчас Вероника? – прозвучало над головой. – Куда и каким путем она ушла?

По спине и плечам танцевал огонь, кожу срывало клочьями.

– Где она? Где Вероника?

Мир. Не терять контакт с внешним миром.

– Говори!

И он заговорил.

– Главная уловка палача заключается в том, что он превращает тело жертвы в ее злейшего врага, в самый эффективный инструмент подавления и обезличивания. – Поднял голову, усилием воли растянул губы в ужасающей улыбке. – Боль вытесняет из сознания все остальное, потому что тело разрушается, выживание оказывается под угрозой. С возрастанием боли возрастает и власть палача, позволяющая ему задавать параметры мира жертвы. Как я уже сказал, обычно пытке приписывают мотив – раздобыть так называемую «ценную информацию» или «согласие сотрудничать». Однако такое согласие имеет совсем другое значение: в момент, когда жертва сдается, она отказывается от всего своего психического содержания, от своих жизненных ценностей, от своей самобытной ментальности.

Последние слова перешли в стон. Подскочивший Яворский с перекошенной от ярости физиономией ткнул его кулаком в зубы. Не ударил, а именно ткнул костяшками. Зубы остались на месте, но рот наполнился кровавой слюной. Деметриос сплюнул на пол, уже без того забрызганный кровью, и для устойчивости выдвинул вперед левую ногу, уперся в пол каблуком сапога, чтобы его не поставили на другое колено тоже.

– Отвечай на вопрос! На мой вопрос отвечай, сука! – пролаял Яворский, теряя контроль над собой. – Отвечай, падла!

Он начал как строгий и неподкупный судья, а закончил как малолетняя шпана из подворотни. Визгливый, с подвыванием, голос плохо вязался с камуфляжем, заставляя неловко отворачиваться даже пришедших с ним людей.

– Хорошенькое дельце ты предлагаешь мне, Максим. Вернее, не предлагаешь. Предлагают не так. Ты стараешься меня заставить, хотя вряд ли представляешь себе мои ощущения. Я прав? – Справившись с накатившей дурнотой, Деметриос в очередной раз поднял голову и уставился Яворскому прямо в глаза. – Вероника говорила, ты боишься боли. Тебя когда-нибудь ласкали плеткой, Макс? Нет? Когда ты делаешь это с другими людьми, нужно знать, парнишка, ЧТО ты делаешь…

Вскоре он умолк, потому что на монологи уже не хватало дыхания. Во рту стоял соленый привкус крови, смешанный с горьким привкусом желчи, кровь запекалась на губах, кровь стучала в висках… Умолк, но смотреть не перестал. Он знал эту силу – силу взгляда жертвы. Сейчас он сам был жертвой для Яворского и для каждого из собравшихся в доме мужчин. И смотрел, смотрел на них, на всех по очереди.

Квадратный работал без устали, как машина. Его стараниями Деметриос уже не мог представить себе мир без боли, не помнил, как это было, и не верил, что такое может быть. Ему позволили упасть на пол, и, прижимаясь щекой к паркетной доске, он не то рычал, не то хрипел, не то стонал, не делая только одного – не отвечая на заданные вопросы. Тело его корчилось и выгибалось под плетью. Черная майка превратилась в кровавые лохмотья, облепившие исполосованный торс.

Время, которое в мирной, будничной жизни он воспринимал как непрерывно движущийся поток, сначала сгустилось до состояния киселя, а потом застыло, затвердело, замерзло. Он оказался впечатан в лед момента.

Не закрывай глаза.

Стал пленником айсберга, ледяной горы.

Зацепись взглядом за что-нибудь совсем простое и держись изо всех сил.

Присутствующие хранили молчание. Наконец один из ряженых как-то странно дернулся и, прижав ладони ко рту, метнулся из комнаты вон. На улице его, судя по звукам, вырвало в свежевыпавший снег.

– Возможно, ты останешься в живых, – прошептал ему вслед Деметриос.

Потряс головой, разгоняя туман. Встретил взгляд Иокасты и увидел, что она понимает.