ЭЙФОРИЯ И ГОРДОСТЬ ПО СЛУЧАЮ ОКОНЧАНИЯ книги вскоре уступили место опустошенности, превосходившей даже ту, которую я испытал после ухода из «Treasury Insurance». Все мы люди привычки, поэтому работа над «Ключом к лучшей жизни» стала неотъемлемой частью моего ежедневного времяпрепровождения. Ожидая ответа от редакторов с Пятой авеню, я не представлял, чем себя занять.

Однажды утром, находясь на маяке, постарался отвлечься, развешивая у камина семейные фотографии. Луиза вернула меня к действительности.

– Ну-ка, муженек, отложи свой молоток, – потребовала она. – У нас тут парочка безотлагательных дел, тянуть с решением которых дольше непозволительно.

– Я готов. Что угодно! Все что угодно! Все что пожелаешь!

– Для начала рождественскую елку.

– О господи, просиживая над книгой совсем…

Она взяла меня за руку и подвела к дивану. Когда мы уселись друг напротив друга, Луиза опустила руку в карман фартука и протянула сложенные листки из записной книжки.

– Что такое?

– Это, любовь моя, списки пожеланий наших сыновей. Если за долгие месяцы писательского труда у тебя образовались провалы в памяти, то напоминаю: ты сам когда-то предложил, чтобы ежегодно мальчики составляли списки подарков, которые хотели бы получить на Рождество. А что из них купить, мы выбираем сами.

– Раз так, то я готов. Куда поедем за покупками?

– Ты лучше взгляни на списки, – уныло проговорила она.

На первом развернутом листке, где значилось «Гленн», был всего один пункт, выведенный печатными буквами: «Альбом Би Джиз „Лихорадка субботнего вечера“». На другом листке с именем Тодд также было только одно пожелание – новая бейсбольная перчатка.

Я покачал головой.

– Что за наваждение. Мальчишкам всегда удавалось составить списки из пары дюжин необходимых им вещей. Причем далеко неполные. У нас и проблем не возникало.

Луиза пристально разглядывала свои руки.

– Луиза?

Пришлось податься вперед, чтобы расслышать ее ответ.

– Думаю, дети догадались, что в этом году мы сможем подарить им только по одному подарку. – С трудом сдерживая слезы, она крепко сжала мои руки. – Несколько месяцев назад я стала давать им меньше денег на карманные расходы, сама готовлю бутерброды для ланча. И строже слежу за расходами.

Я застонал, внезапно почувствовав себя жутко тупым, беспечным и беспомощным.

– Почему ты раньше мне об этом не сказала, милая? Конечно, я знал, что мы стеснены в средствах, но так заработался над книгой, что упустил это из вида.

– Поэтому ничего и не говорила, Марк. Не хотела беспокоить, пока ты писал. Тебе и без того хватало забот. И потом, с некоторых пор единственным казначеем в нашей семье была именно я. Помнишь ранние годы совместной жизни, когда, склоняясь над кухонным столом, мы решали, какие счета следует оплатить сразу, а какие подождут? Потом тебя повысили, доходы возросли. Мы все реже сообща обсуждали расходы, затем и вовсе прекратили. Я просто оплачивала все приходящие счета, что давало тебе возможность погрузиться с головой в работу. Привыкла, знаешь ли, теперь нужно отвыкать. Тяжело мне приходится, ведь я – женщина гордая.

Я вздохнул.

– Ладно, казначей, довольно ты тянула эту ношу. Предоставь ее мне.

– На текущем счете у нас чуть больше четырех тысяч долларов. Ровно столько, сколько требуется, чтобы выплатить по ежемесячной закладной, за коммунальные услуги и запастись продуктами на ближайшие три месяца, если не разбрасываться.

– А как же Рождество? Подарки?

Луиза уткнулась лицом мне в плечо.

– Право не знаю, милый. Мы не можем себе позволить…

Я провел по ее волосам, стараясь подобрать нужные слова.

– Луиза, за последние пару лет я не смог заработать гор златых, однако все, что мы намеревались сделать, все же сделали… Да и книга готова. Теперь будем полагаться на веру. Ту самую веру, которая не раз помогала нам преодолевать трудности и выходить из них победителями. Послушай меня. Сейчас мы отправимся по магазинам за подарками для детей, как поступали прежде. Может быть, ты знаешь, что они действительно хотели бы получить, кроме дурацкого альбома и бейсбольной перчатки?

– Им нужно что-нибудь из одежды, Марк. Просто необходимо. Ведь ты знаешь, как быстро мальчишки вырастают из рубашек, брюк и ботинок. Уж и не помню, когда в последний раз что-то для них покупала. Выглядят, словно позабытые сиротки.

– Убедила, садимся в машину и как в лучшие времена двигаем за покупками.

– Нет, Марк, – воскликнула она, покачав головой. – Не так! Не можем мы себе этого позволить.

– Ладно, давай условимся, что не превысим оговоренную сумму. По сотне долларов тратим на каждого ребенка и торжественно клянемся, что друг на друга не более пятидесяти. Принято?

– Принято, – сказала она и улыбнулась, но не больно весело.

– Есть еще одно условие.

– Какое?

– Подарки пакупаешь сама.

Объявив маяк запретной зоной для сыновей, мы превратили его в склад рождественских подарков, которыми отоваривались в течение следующих двух недель. Покупки делали в основном в Кине и Питерборо, но однажды, не удержавшись в погоне за скидками, махнули в свой любимый бостонский «Jordan Marsh». Толпы снующих людей, заезженные рождественские гимны, смех, сияющие лица детворы, церковные хоры на улицах – все это было прекрасным лекарством от собственной хандры. Казалось, живи да радуйся, но огорчало то, что часто в шумных переполненных ресторанах приходилось принимать непростые решения: как поровну поделить между мальчиками ограниченные средства.

В предрождественскую субботу по просьбе Тодда я отвез его в магазин «Sears» в Кине на встречу с Санта-Клаусом. Мне не забыть его удивленную и восхищенную мордашку, когда, устроившись на коленях Санты, он, запинаясь, повторял, что весь год был паинькой. Но особенно врезалось в память случившееся позже. Мы вышли из магазина, и внезапно, отпустив мою руку, Тодд бросился к витрине, где сидел большущий плюшевый медведь. Прежде мне таких видеть не доводилось.

– Папочка, – закричал сын, показывая на игрушку, – можно я подарю его маме на Рождество?

– Плюшевого медведя маме?

– Пожалуйста, папочка, пожалуйста. Мама говорила, что в детстве у нее был мишка, но у него отвалилась лапа, и он умер. Она тогда горько плакала. А сейчас она станет играть с новым другом. Пожалуйста! Я тебе заплачу, только дома. У меня в копилке есть денежки.

В бумажнике оставалось всего двенадцать долларов. Решение пришло почти мгновенно. Нарушив строгий наказ моего казначея, я расплатился за огромного медведя кредитной карточкой. Презент, завернутый в огромный подарочный полиэтиленовый пакет, нам удалось незаметно пронести в сарай и спрятать там от Луизы.

В канун Рождества, сразу после обеда, Луиза, извинившись и прихватив две сумки с оберточной бумагой и ленточками, направилась к маяку, чтобы посвятить себя ежегодному ритуалу упаковки подарков.

Рано поутру мальчики развесили на камине свои носки, причем Гленн, давно утративший безоговорочную веру в Святого Николая, никоим образом не хотел пошатнуть ее у младшего брата. А когда они отправились спать, я прошел в нашу спальню, извлек подарки для Луизы, припрятанные в шкафу за одеждой, и принялся возиться, упаковывая их. И как всегда провалил это простое дело. Нагруженный подарками, я тихонечко пересек коридор и по пути заглянул в комнату к Гленну. Кровать была пуста! Только тут припомнил традицию, которой мальчишки придерживались с тех пор, как Тодду стукнуло три года: в рождественскую ночь спать вместе в постели Тодда.

Подойдя к комнате Тодда, приоткрыл дверь и вошел. Вскоре в мягком свете коридорного ночника различил детские лица. Из радио на кухне еле слышно лились звуки рождественских гимнов. Внезапно, даже не осознав почему, плюхнулся на колени и тихонько принялся читать «Отче наш». Во время молитвы вспомнил о другом малыше, новорожденном, спавшем в такую же ночь почти две тысячи лет тому назад. Его бедные отец с матерью в незнакомой деревне были напуганы и одиноки, а ему вряд ли было теплее, чем моим мальчикам, да и спал он не в такой уютной постели.

Глядя на своих сыновей, я понял, что не стоял бы сейчас на коленях, охваченный любовью и благодарностью за благословение божье, не будь того малыша… а о чем думал его отец, всматриваясь в личико спящего сына, не ведал. Наконец, склонившись над постелью, нежно поцеловал Тодда и Гленна. Спустившись вниз, положил два подарка поменьше для Луизы под рождественскую елку, прихватив один с собой. Когда шел к маяку, падал легкий снег.

Луиза оказалась именно там, где я и ожидал ее найти: сидела посреди комнаты, окруженная оберточной бумагой всевозможных цветов и размеров, деловито отрезала ленточки и мастерски завязывала банты на красиво упакованных подарках.

– Позволишь войти?

– Заходи, Санта, твои подарки, все, какие есть, уже почти готовы. И раз уж ты все равно пока стоишь, не подкинешь ли полено в камин?

Я сделал, как меня просили, и опустился рядом.

– Мальчики крепко спят.

– Отлично, я почти закончила, – произнесла она с гордостью.

– Это что-то новенькое. Обычно они не спали до трех, а то и четырех утра.

Жена усмехнулась.

– С бюджетом в двести долларов число упаковок, требующих моего художественного оформления, значительно сократилось.

– Счастливого Рождества, – произнес я, вручая ей подарок, принесенный из дома.

Прежде чем осторожно снять зеленую оберточную бумагу, она, отодвинувшись, прилегла ко мне на колени.

– Книга? – Луиза полистала страницы. Они были девственно чистыми. – Пустая книга?

– Не совсем. На первой странице есть посвящение.

Луиза раскрыла книгу и прочла сначала про себя, затем вслух то, что я написал.

– Даме моего сердца. Пускай здесь не напечатано ни единого слова, обещаю, следующий автограф поставлю в книге, изобилующей мудрыми мыслями. С любовью к тебе. Марк.

Она положила руки мне на плечи и отклонилась назад.

– Спасибо, милый. Люблю тебя сильно-сильно и горжусь, потому как жена. Не думай о том, что можешь нас подвести. Этому не бывать. Знаешь, Марк, сидя здесь, в окружении книг, совсем неожиданно придумала прекрасное название для нашего маяка.

– Название?

– Ну да. Почему бы и нет? Будь Ирвин Уоллес или Уильям Бакли владельцами этого уникального местечка, спорим, снаружи уже давно висела бы огромная медная табличка с названием.

– Понятно. И несмотря на то что я не продал издателям ни единого слова, ты уже причислила меня к Уоллесу и Бакли?

Оттолкнув меня, она вскочила.

– Так все же желаешь ты услышать название или нет?

– Выкладывай!

Луиза направилась к полкам с книгами, посвященных успеху, пробежалась пальцами по корешкам. Затем, вскинув руки высоко над головой, указывая на взмывающие вверх ряды полок, воскликнула:

– Впредь, мистер Кристофер, маяк будет называться Башней Успеха! Окруженный этими прекрасными стенами, наполненными знанием и мудростью, ты будешь ваять предложения и абзацы настолько впечатляющие, что они, будто луч маяка, укажут путь всему миру. Обещаю!

Из небольшого холодильника Луиза достала бутылку вина «Chablis», мы чокнулись. Маяк был официально окрещен.

– Остается надеяться, – вздохнул я под звон бокалов, – что мне достанется хотя бы десятая часть успеха предшественника. Знаешь, бывает, когда завывает ветер и поскрипывает винтовая лестница, кажется, словно Джошуа Кройдон спускается по ступенькам, чтобы предъявить права на свой маяк.

– Кстати, я кое-что вспомнила! – воскликнула Луиза. – Не сходи с места!

Она подбежала к старому столу и вернулась с небольшим свертком в золотой фольге.

– Счастливого Рождества, писатель!

Прежде чем разорвать упаковку, я несколько минут вертел подарок в руках. Там была книга. Не с пустыми страницами, а старое потрепанное издание «Известных изречений» Джона Бартлетта. Луиза внимательно наблюдала за мной, а я, открыв фолиант, онемел от удивления. На внутренней стороне обложки зелеными чернилами было выведено: «Джошуа Кройдон, 1947».

– Откуда это?

– Нашла в старом столе, на второй день после переезда. Миссис Кройдон оставила тебе стол и печатную машинку. Уверена, она знала и о книге, лежавшей в одном из выдвижных ящиков, не иначе, хотела подарить тебе. Почти два года я хранила ее в своем шкафу. Надеялась, что она станет особенным подарком к первому Рождеству после окончания работы над твоей книгой.

– Истинное сокровище, – произнес я, поглаживая выцветшую обложку.

– И это еще не все. Видишь закладку? Она была в книге на той же самой странице, что и теперь. Открой и посмотри.

Страница 926. Теми же зелеными чернилами, что и надпись на обложке, было обведено четверостишие из стихотворения Джеймса Элроя Флеккера, английского поэта начала двадцатого века, как я узнал позднее.

Луиза взяла у меня книгу. Ее голос всего на малость превышал шепот.

– Хочешь услышать слова, выделенные мистером Кройдоном?

Я кивнул.

– Хорошо, закрой глаза.

Закрыл. Ожидание продлилось с минуту.

– Готов? – уточнила она.

Эхо разнесло слова по всему маяку. Я открыл глаза. Луиза стояла, опираясь на перила винтовой лестницы где-то на середине пути до вершины маяка!

– Ты что там делаешь? – воскликнул я.

– Просто закрой глаза и слушай, тогда узнаешь!