Глава 8

Шофер высадил нас на Вельд Ки, в порту Джорджтауна. Поездка в Куала-Лумпур откладывалась из-за служебных обязанностей Эндо-сана уже больше месяца, и я изнывал от нетерпения. Мы проложили путь в толпе китайских и тамильских грузчиков-кули, которые с криками бегали туда-сюда, толкая тачки, груженные листами копченого каучука, оловянными чушками и мешками с гвоздикой и черным перцем. Спешили рикши, со стуком подскакивая колесами на выбоинах. Во мне кипело возбуждение, обычно возникающее перед тем, как очертя голову броситься в приключения, и лицо само по себе расплывалось в улыбке. Эндо-сан видел мое состояние, и в его глазах плясали чертики.

Он зафрахтовал у капитана-голландца маленький пароход; мы стояли в конце причала, ожидая лодку, которая должна была отвезти нас к месту стоянки «Перанакана». Небольшой сампан-плоскодонка под управлением мальчишки-малайца вонял вяленой рыбой и гниющим деревом. Пароход слегка завалился набок в ожидании прилива, который должен был снять его со стоянки. По сравнению со многими судами, спешившими в открытое море, он отличался очень скромными размерами. Над рубкой было прибито несколько разнокалиберных досок, а над палубой для защиты от солнца натянут тент из выцветшего брезента. Под тентом стояли два деревянных стула. Над почерневшей трубой развевался маленький дымовой флаг.

Пока мы поднимались на борт, солнце набралось решимости и взошло. Словно чья-то рука рассыпала вокруг горсти золотой пудры. Я обернулся на порт. Берег был застроен рядами складов и скреплен линией свай и пешеходных мостков. По мосткам бегали крошечные фигурки, некоторые – в белых фуфайках, некоторые – голые по пояс. Тамилы выделялись тюрбанами из белой ткани, а их голоса звучали словно крики летавших над нами чаек. Низкие горы за портом казались замшелыми валунами, а крошечные домики, прилепившиеся к склону горы Пенанг, сверкали, как капли росы.

Море вокруг посветлело, сменив предрассветную муть на прозрачный изумруд. Стайки крошечных рыбок, настолько прозрачных, что от них даже не оставалось тени на песчаном дне, с нашим приближением юрко расплывались в стороны. В воде парило несколько медуз, щупальца которых развевались в невидимом течении, как девичьи волосы на ветру.

На палубе нас встретил голландец; его лицо было выжжено до палено-коричневого оттенка, глаза – цвета моря, только светлее и ярче. Когда он снял фуражку, под ней оказался выбритый череп, твердый и блестящий, как орех. На вид капитану было за пятьдесят, и казался он довольно крепким – это впечатление усиливал большой твердый живот, который словно влез между нами.

– Рад снова видеть вас, господин Эндо.

Эндо-сан представил меня капитану Альберту ван Добблстину.

Услышав мое имя, он изучающе посмотрел на меня:

– Хаттон, из компании?

– Да, – ответил я, бросая взгляд на Эндо-сана и думая, что капитан наверняка держит камень за пазухой.

Мальчишка-малаец втащил нашу поклажу на борт и привязал сампан к пароходу. Мы зашли под брезент, и деревянная палуба заскрипела. Эндо-сан сел, а я облокотился на леерное ограждение, наслаждаясь ветром и водными брызгами, которыми меня обдало, когда пароход, вздрогнув, вернулся к жизни. Из трубы, словно кулак боксера, вылетело облачко густого черного дыма и развеялось на ветру, сменившись равномерным серым потоком, который хвостом потянулся за нами.

Я надел соломенную шляпу и глупо улыбнулся Эндо-сану. Удержаться было невозможно; возбуждение и предвкушение нового пели у меня в крови и кружили голову.

– Вижу, ты ни разу не ходил на таких судах?

– Никогда в жизни.

Когда мы ездили в Куала-Лумпур с отцом, мы всегда путешествовали по железной дороге – по затянутым дымкой известняковым холмам, сквозь темно-зеленый лес.

– Тогда тебе точно понравится. Спешить не будем, потому что мне нужно кое-где остановиться.

Я беззаботно махнул рукой. Расстояние от Пенанга до Порт-Светтенхема, где нам предстояло сойти на берег, чтобы доехать до Куала-Лумпура, составляло пятьсот миль. Мы должны были идти вдоль береговой линии, большую часть пути не теряя ее из виду.

– Кажется, капитану я не понравился. – Я кивнул в сторону рубки.

– Альберту? Он служил в компании твоего отца, ходил по реке Янцзы в Китае, пока год назад его не уволили.

– Почему?

– Из-за жалоб команды – он часто распускал руки. И к тому же почти всегда был пьян. Не волнуйся, сейчас он трезвый. А когда он трезвый – таких капитанов, как он, еще поискать. Моряки с Янцзы – самые лучшие.

Я оглянулся на рубку, гадая, лично ли отец его уволил. Когда речь шла о благополучии его предприятий, Ноэль Хаттон был тверд и непоколебим. По сплетням, ходившим в компании, я знал, какой проступок оказался решающим: отец бы никогда не потерпел пьяницу за штурвалом. Мне стало на секунду жаль капитана Альберта, но, судя по всему, тот неплохо устроился.

Мы съели поздний завтрак, приготовленный мальчишкой-малайцем: рис, сваренный в кокосовом молоке со сладко-острой пастой из анчоусов и отлично поджаренным яйцом сверху, – я сказал Эндо-сану, что это называется «наси-лемак». Капитан Альберт присоединился к нам, прихлебывая кофе из эмалированной кружки с оббитыми краями. Он протянул нам маленькую баночку:

– Намажьтесь, когда припечет.

Я открыл ее и понюхал.

– Кокосовый крем.

– На травах и растительном масле. Сам делаю. Защищает от солнечных ожогов.

Крем скоро пошел в дело, потому что мы оказались в настоящем пекле. В небе не было ничего, кроме солнца: облака его покинули. Мы шли по самому знаменитому проливу в мире, повторяя маршрут, по которому уже сотни лет бороздили воды мореплаватели: китайцы, арабы, португальцы, голландцы и англичане. А до них – кто знает?

Я сел рядом с Эндо-саном и довольно вздохнул. Он взглянул на меня поверх книги, которую читал:

– Доволен?

Я кивнул и принялся рассказывать о визите к тете Мэй. Он отложил книгу и откинулся на спинку стула.

– Расскажи про свою мать.

Я рассказал то, что помнил, бродя по отмелям своей памяти.

– А теперь мой дед, которого я никогда не видел и который отказался от матери, когда та вышла за отца замуж, хочет со мной познакомиться.

– Тогда тебе надо с ним встретиться. Семья – это самое важное, что у тебя есть и будет.

– Вы на самом деле считаете, что мне стоит познакомиться с дедом?

– Хай. Возможно, он тебе даже понравится. – И Эндо-сан вернулся к книге.

Я думал о деде, с которым никогда не встречался, гадая, чего ему от меня нужно. Сверившись с собственными чувствами, я обнаружил, что не чувствовал к деду почти ничего, кроме проблесков упрямой неприязни, происходивших больше от чувства отверженности, чем от чего-то еще.

К середине нашего путешествия двигатель застучал с другим ритмом. Было три часа пополудни, и я уснул на палубе. Проснувшись, я почувствовал, что мы слегка изменили курс. Я сложил ладонь козырьком и огляделся.

Мы подходили к прибрежным мангровым болотам. Береговая линия приближалась, волны украшали прибрежные скалы белой пенистой оторочкой. Вместо твердой земли берег представлял собой бесконечные заросли мангровых деревьев, корни которых были обнажены начинавшимся отливом – на вид они были скользкими, блестели от влаги и напоминали искореженные подагрой суставы. Вода вокруг потеряла бирюзовый оттенок, испорченная ржавым корневым настоем, как перестоявший чай.

Птицы гонялись за собственным отражением в воде и то вылетали из джунглей, то залетали обратно, поднимаясь высоко над деревьями.

Двигатель заглох, и я вдруг услышал тишину болот, пронизанную птичьими трелями и жужжанием насекомых. Плеск воды у корней звучал уныло. Пока мы покачивались на прибрежных волнах, мальчишка-малаец бросил якорь. В разрыве мангровых зарослей показалась причальная платформа. По ней бегала дворняга, которая облаивала нас, кидаясь из стороны в сторону так бессмысленно и глупо, как могут только собаки.

– Где мы? – поинтересовался я у Эндо-сана, когда тот вылез из рубки.

– В двадцати милях к югу от острова Пангкор. Ты так крепко спал, что я не стал тебя будить, когда мы проплывали мимо. Мы сойдем здесь, в Кампунг-Пангкоре.

– А что мы будем здесь делать?

– Навестим друга.

Мальчишка-малаец загрузил сампан ящиками из трюма. Мы спустились в лодку по веревочной лестнице, и капитан Альберт повез нас к пристани. Эндо-сан держал длинный ящик, который я помогал ему загрузить на корабль. Ящик был на удивление тяжелый, но я удержался от вопросов о его содержимом.

К тому времени, когда мы добрались до пристани, там собралась маленькая толпа. Она состояла сплошь из малайцев, темнокожих и широкоглазых, которые пялились на нас и громко горланили.

Едва мы успели подняться на платформу, как сквозь толпу протиснулся низенький японец и поклонился Эндо-сану.

Они пошли вперед, говоря между собой по-японски. Я шел следом на некотором расстоянии, слыша, как капитан Альберт кричит собравшимся, чтобы те позаботились о ящиках. За мангровым болотом оказалась оживленная деревня. Узкие улочки покрывала скользкая грязь. По маленьким огородам, разбитым перед деревянными хижинами на сваях, бегали куры. Деревню окружало изогнутое устье реки, по берегам которой протянулся ряд привязанных к шестам рыбацких лодок, с бортов которых комками пушистой плесени свисали рыболовные сети.

Вместе с низеньким японцем мы вошли в продовольственный магазин, владельцем которого он оказался. Он закрыл дверь и сгреб в сторону лежавшую на прилавке соленую рыбу. Магазин весь пропах старым луком, перцем-чили и мышами. Хозяин раскурил трубку, увидел на лице Эндо-сана выражение недовольства и тут же торопливо ее загасил.

– Каназава-сан, – представил его Эндо-сан.

– Конитива, Каназава-сан, – поприветствовал его я, поклонившись.

Он удивился, но вежливо ответил на приветствие.

Эндо-сан открыл ящик и вынул из него винтовку. Душный воздух наполнился запахом оружейной смазки и пороха, и меня замутило.

Эндо-сан повел меня по тропинке в зарослях папоротника, и я впервые в жизни попал в настоящие малайские джунгли. По стволам деревьев ползали жуки, царапая по коре клешнями, точь-в-точь как крабы. Когда мы задевали кустарник, из него выпархивали, разлетаясь прочь, бабочки размером с ладонь. Деревня осталась позади, и я знал, что не нашел бы дороги обратно. Мы шли уже полчаса, перелезая через поваленные деревья и высохшее русло реки, покрытое гладкими булыжниками. Наконец вышли на прогалину, и Эндо-сан снял винтовку с плеча.

Из кармана он достал маленькую коробочку с пулями и зарядил винтовку.

– Почему я должен учиться стрелять? – Изабель была чемпионкой по стрельбе в Пенангском стрелковом клубе, но меня этот спорт никогда не привлекал.

– Я твой сэнсэй, и мои обязанности не ограничены додзё.

Он обвел вокруг широким жестом, указывая на лес, на колонны деревьев, убегавшие вверх под изумрудный навес.

– Твой додзё – это весь мир.

Он вручил мне винтовку и ножом вырезал на дереве маленький кружок. До дерева было слишком далеко.

– Используй принципы айки-дзюцу. Сосредоточься, целься мыслями, своей ки. Дыши свободно и расслабься.

Я колебался. Впервые с момента нашей встречи мне не хотелось следовать его указаниям. Увидев мои сомнения, он показал движение, получившееся у него плавно и уверенно. Глаз прильнул к прицелу, тело встало в позицию. Я услышал вдох и звук выстрела. Раздался маленький взрыв, кора разлетелась в щепки, и раскатившееся эхо запустило в полет тысячи захлопавших крыльев.

– Делай так, как я тебе показал.

Ослушаться его голоса было невозможно.

Я снова взял винтовку и повторил его движения с такой аккуратностью, на какую только был способен. Ружье оказалось тяжелым, и первый выстрел пролетел по дуге высоко в листву, а я, пошатнувшись, отступил назад.

– Вытяни руку, не сгибай ее, и отдача тебя не сдвинет.

У меня звенело в ушах, но я вернулся в устойчивое положение. Постепенно мне удалось сделать все как надо, хотя к тому времени дерево было совсем изуродовано. По стволу, словно кровь из пробитой артерии, тек сок, а вокруг корней валялись щепки.

Мы закончили, когда я настрелялся до дрожи в руках и онемевших плеч.

– Мне же не придется этого делать, верно?

– Нет. Но навык может оказаться полезным. Когда в нашу страну пришли американцы, мой дед научил моего отца стрелять. Заполучить иностранное оружие было практически невозможно, но деду удалось. А меня – на похожем оружии – научил отец.

– Зачем Каназаве-сану эти винтовки? – спросил я, когда Эндо-сан дал мне секунду передышки.

Я попытался получить ответ на мучивший меня вопрос, зайдя с другой стороны. Эндо-сан много раз повторял: «Веди разум, а все остальное последует». Учиться обращению с винтовкой в джунглях было совсем не то же самое, что в легкой атмосфере Пенангского стрелкового клуба, где тренировалась Изабель. Все наше путешествие, начавшись на радостной ноте, теперь наполнилось неизвестностью. Возможно, из-за того что мы находились в сердце диких джунглей, где всякое могло случиться. Стремясь к чему-то, выходившему за узкие рамки привычной жизни, я заплыл слишком далеко от берега; внезапно единственным моим желанием стало вернуться домой.

Меня не переставало удивлять, как Эндо-сану удавалось чувствовать любое мое настроение и распознавать неуверенность. Он забрал винтовку и произнес:

– Умение стрелять не означает, что ты должен применять оружие на практике. Я бы очень хотел, чтобы тебе никогда не пришлось его применять. Я никогда не применял оружие против кого бы то ни было, особенно такое грубое, как огнестрельное. Если будешь силен здесь, – он легко коснулся моей головы, – никто не сможет заставить тебя им воспользоваться.

Он сел на корень фигового дерева.

– Понимаешь?

– Сопротивление. Чтобы укрепить разум, необходимо сопротивление, что-то достаточно прочное, чтобы с ним сражаться.

Эндо-сан кивнул.

– Ты же видел, Каназава-сан держит продовольственный магазин. Иногда ему приходится заказывать особые товары. Он заботится о японских скупщиках каучука в этом районе. На его деревню стали нападать пираты. Он вынужден иметь средства самообороны.

– Пираты? Откуда?

Он пожал плечами:

– С Суматры, с Явы. Рыбаки боятся ходить в море, страдает рыбный промысел.

– А как Каназава-сан здесь оказался?

Эндо-сан не ответил. Он встал и поклонился.

– Урок окончен. Уже темнеет. Нам пора возвращаться в деревню.

Пока он вел меня к выходу из джунглей, я понял, что, несмотря на мои попытки направить его мысли туда, куда мне хотелось, он без усилия оторвал меня от земли и крутанул в воздухе. С одной стороны, мне очень хотелось узнать то, о чем он промолчал, но с другой – я получил очередное напоминание, какой замечательный учитель меня избрал, и это было для меня очень важно.

Каназава-сан устроил нас у себя дома. За ужином вокруг нас хлопотала его жена, подливая чай и саке. Вместе с нами ели несколько скупщиков каучука. Все они были довольно молоды, говорили по-малайски, и внутри каждого чувствовалась неизъяснимая стойкость. Я не умел распознавать это качество, пока не начал тренироваться с работниками консульства, – и только тогда до меня дошло, что встреченные мною скупщики напоминали хорошо обученных солдат.

Разговор шел про недавнее нападение пиратов.

– Новое оружие очень кстати, – заявил один из них. – Теперь мы от них избавимся.

– Мы и так многих порешили, – заявил другой, поднимая чашечку с саке.

Скупщики хором засмеялись, но с количеством выпитого их настроение ухудшалось.

– Эндо-сан, откуда вы родом?

– Из деревни Ториидзима, Тоси-сан.

– Там так красиво! Однажды я видел святилище на восходе солнца. Хотелось бы еще разок на него взглянуть. Скучаете по дому?

Тоси обвел взглядом собравшихся за столом. Вопрос не предназначался никому конкретно, но все скупщики каучука посмотрели на Эндо-сана.

– Скучаю. Как и мы все. Уверен, что вы скучаете по семьям и женщинам, которые вас ждут, – сказал Эндо-сан, и в его голосе послышалась грусть. – Но у нас есть долг. Если мы изменим долгу, мы изменим и своей стране, и семье.

С этими словами он решительно посмотрел на меня, словно надеясь, что когда-нибудь я его пойму.

Следующее утро Эндо-сан провел в совещаниях с Каназавой-саном, а мне оставалось только бродить вдоль реки, не сводя глаз с берега, потому что в манграх прятались крокодилы. Я вспомнил малайскую народную сказку про оленька, который, придя к реке на водопой, угодил ногой в пасть крокодила. И он избежал верной смерти, заставив хищника поверить, что его нога – это просто коряга мангрового дерева.

На ржавом мелководье неподвижно стояли аисты и наблюдали за мной. Ветру было под силу шуршать только макушками джунглей, а в пространстве под навесом листвы царил полный покой.

Аисты услышали самолеты раньше меня. Под неистовое хлопанье крыльев над холмами и вдоль устья реки на бреющем полете пролетели два истребителя «Буффало» королевских военно-воздушных сил Австралии. Самолеты, сверкая солнечными бликами на кабинах пилотов, направились к морю, а аисты, расправив крылья, взмыли над рекой и исчезли в кронах деревьев. Не замеченный мной крокодил рванул к реке, чтобы зарыться в ил.

Эндо-сан вышел из магазина Каназавы-сана, и я отправился ему навстречу.

– Готовься к отъезду. У нас будет еще пассажир.

Двое японцев, которых я видел накануне вечером в доме Каназавы-сана, вывели из деревянной лачуги человека со связанными руками и повели его на причал.

– Но он же японец.

– Это усугубляет его преступление.

Я ждал объяснений.

– Ясуаки поймали за кражей из магазина Каназавы-сана. Он занимался этим несколько недель подряд.

– Зачем он это делал?

– Готовил побег, чтобы избежать выполнения долга. Его прислали сюда закупать для родины каучук. А вместо этого он развлекался с местными женщинами и влюбился в одну из них. Кража провианта и боеприпасов должна была помочь ему сбежать с этой женщиной.

– И за это его надо наказывать?

– Ты хорошо усвоил свои уроки, но еще не до конца понял, насколько важно для нас понятие долга.

– Долг превыше любви?

Я подумал о словах Эндо-сана, сказанных накануне за ужином: «Если мы изменим долгу, мы изменим и своей стране, и своей семье». Я и раньше слышал, что японцы высоко почитают долг, но, увидев собственными глазами, как самая вечная из человеческих потребностей сгибается его неумолимым бременем, усомнился в его ценности.

Уловив мою интонацию, он смягчил сказанное:

– Такова наша традиция. Это невозможно изменить.

– Что с ним сделают?

– Это будет зависеть от решения властей в Куала-Лумпуре. Скорее всего, отправят обратно в Японию.

– А он еще увидится с той женщиной?

Эндо-сан покачал головой и спустился в сампан.

Мы прошли мимо нескольких рыбацких лодок, отважившихся бросить вызов пиратам и теперь возвращавшихся домой после ночного лова. Люди на борту явно узнали «Перанакам», потому что принялись дудеть в рожки и звать капитана Альберта. Когда мы подошли к Порт-Светтенхему, из моря выпорхнул косяк летучих рыб и парил бок о бок с нами, пока не плюхнулся обратно в воду. Я стоял на корме, дожидаясь, когда рыбы появятся снова, потеряют связь с морем и на несколько секунд обретут новое воплощение, вдыхая не воду, а ветер.

Ясуаки, японский скупщик каучука, поставивший любовь выше долга, наблюдал за мной. На борту Эндо-сан попросил меня развязать ему руки, и теперь он оперся на фальшборт со словами:

– Мне тебя жаль.

– Почему? – Я сложил ладонь козырьком в надежде снова увидеть летучих рыб.

– Дружба с нами не доведет тебя до добра.

Я отвернулся от моря и посмотрел на него повнимательнее. На вид ему было столько же лет, сколько Эдварду, может, немного больше. До сих пор он хранил молчание, наверное, думал о женщине, с которой его разлучили.

– Как ее зовут?

– Ты первый, кто спросил, как ее зовут. Но какое это имеет значение? – Несмотря ни на что, вопрос явно был ему приятен.

– Мне бы хотелось узнать.

Он задержал на мне взгляд.

– Ее зовут Аслина.

– Она из той деревни?

Он покачал головой:

– Ее отец заведовал столовой на аэродроме рядом с деревней. Ты видел самолеты. Они летают там каждый день.

Накануне я нашел в магазине Каназавы карту и внимательно ее изучил. Деревня, где мы ночевали, находилась в часе пути от Ипоха. Взлетную полосу для военной авиации в получасе пешего хода на восток от деревни японский торговец пометил красным карандашом.

– И она стоила того, чтобы ради нее изменить долгу?

– Я не хотел оказаться в положении, когда был бы вынужден причинить вред ей или ее родным.

– Вред? Но как?

Но он с тоской на лице отвернулся смотреть на летучих рыб.

– Наверное, ты по-настоящему ее любишь.

Мне вдруг стало грустно. Я никогда не испытывал таких чувств. Изабель часто распространялась на эту тему, но мы над ней подшучивали. Я привык думать, что любовь – это то, что волнует молоденьких девушек, но вот передо мной стоял умный с виду мужчина, который испытал это чувство и которому предстояло дорого за него заплатить: его репутация была погублена, а любимая девушка навсегда потеряна.

– Ты когда-нибудь встречал того, кто настолько тебе близок, настолько тебе подходит, что все остальное теряет важность? Того, кто без слов понимает каждый твой взгляд?

Я взглянул на него, сомневаясь, верно ли понял то, что он пытался сказать.

– С Аслиной все было именно так. А долг? – В его голосе прозвучала горечь. – Долг – это идея, придуманная императорами и генералами, чтобы заставить нас выполнять приказы. Будь осторожен, когда в тебе говорит долг, потому что за ним часто прячутся голоса других. Тех, кому безразличны твои интересы.

У меня оставались еще вопросы, но к нам подошел Эндо-сан.

– Собирайся. Порт-Светтенхем уже скоро.