Шляпа из рыбьей чешуи

Ранним утром, усевшись на припеке, императорский вольноотпущенник Аркадий надвинул на лоб шляпу из рыбьей чешуи и принялся за свой завтрак – маслины с красным вином. Поглощая их, он не спускал глаз с котят, что гонялись за бабочками в тени ближайшего дерева, а также со старика, сидевшего напротив. Старик непрерывно взбадривал себя уксусом и злым красным перцем из висевшей у него на шее связки. Под плащом явственно проступал его огромный член, похожий на свернувшуюся в песке змею. Аркадий напрасно силился вспомнить, как зовут старца.

«Имена людей подобны блохам», – подумал Аркадий и, выплюнув косточку маслины, вернулся к своему занятию. Он учился у старика читать.

«Inter os et offam multa accidere possunt», – читал Аркадий надпись на глиняном светильнике. На светильнике была вылеплена женщина, лежавшая на мужчине. Ноги любовника покоились у нее на плечах, сама же она уткнулась лицом в его живот. Чтобы лучше уразуметь надпись, Аркадий перевел ее на греческий: «Всякое может случиться, пока несешь кусок ко рту».

Юноша давно уже читал по-гречески, а теперь учился читать по-латыни. Плащ на нем был тонкий, словно подбитый водой Наисуса , а сам он был еще настолько молод, что в запасе у него был всего один год тревожных снов, два любовника и только одна любовница, учение давалось ему легко, и он очень скоро научился писать, а уж потом читать. Вначале он перерисовывал буквы, не понимая, что они значат, но теперь мог и читать по складам. Он читал подряд все, что только можно было прочесть. Начав с чтения по складам надписей вроде «Agili», «Atimeti», «Fortis» или «Lucivus», оттиснутых клеймом на масляных светильниках, он, словно вырвавшись в открытое море, продолжал затем складывать надписи, украшавшие каменные пороги и треножники, стены домов и храмов, надгробные камни, подсвечники и мечи, перстни и посохи; он читал написанное на дверных косяках и печатях, на стенах и колоннах, на столах и стульях, в амфитеатрах, на тронах и на щитах, на умывальниках и в купальнях, на подносах, за занавесями и в складках одежды, на стеклянных чашах. На мраморе театральных сидений и на знаменах, на донышках тарелок, на сундуках и под кольчугами, на медальонах и под бюстами именитых граждан, на гребнях и пряжках, внутри ступок и котлов; он прочитывал надписи на шпильках и лезвиях ножей, на солнечных часах, на вазах, поясах и шлемах, на песке и в воде, в птичьем полете и в своих снах. Но особенно – на замках и ключах.

Ибо у Аркадия была тайная страсть: он любил красивые ключи. Попадался ли ключ, отпиравший сундук или городские ворота, старый висячий замок или храм, Аркадий умел потихоньку сделать восковой оттиск, а потом отлить копию ключа в металле. Он вообще любил и умел работать с расплавленным металлом. Ему сразу вспоминалось детство, проведенное в окрестностях большого рудника, где ковали монеты с надписью «Aeliana Pincensia».

Время от времени Аркадию попадались старые, давно вышедшие из употребления ключи – ключи-вдовцы, ключи, отлученные от своих скважин. Для них он отливал или выковывал новые ручки, придавая им форму звездочек, роз или человеческих лиц. Особенно он любил приделывать к своим ключам монетки с изображением императора Филиппа Арабского или еще какого-нибудь правителя, на оборотной стороне которых угадывалось женское лицо с надписью «Abundantia» или «Fortuna».

Поглядев на изделия своего ученика, учитель однажды сказал ему:

– Если идти довольно долго на север, дойдешь до поймы реки, которая называется Данувиос, или Истр . Там ты найдешь Виминациум , а в нем – императорский монетный двор. И ты увидишь, как там в мастерских куют медные деньги.

– Что такое север? – спросил Аркадий.

– Это когда в пути солнце греет сначала одно ухо, а потом другое.

До самого вечера Аркадий ни разу не вспомнил о словах наставника. Тогда старец изрек следующее: «Благо тому, кто приглашен на пир по случаю свадьбы бараньей…»

При этих словах Аркадий ощутил, что время вокруг него расширяется с головокружительной быстротой, и с той же быстротой он начал удаляться от самого себя. Без малейших колебаний он покинул Медиану, где жил до тех пор, оставив на произвол судьбы и свой дом с колодцем, где всегда была осень, и свою обезьянку, которая умела играть в кости и выигрывать.

Уходя, он не успел спросить учителя, как же его все-таки зовут. С собой он взял только связку ключей и шляпу из рыбьей чешуи, подаренную ему старцем.

«В каждом городе властвует свое время года», – думал Аркадий, направляясь на север и ловя солнце ушами. Оказавшись на дороге, ведущей от Фессалоник к пойме Данувиоса, он сразу начал усердно молиться Гекате, покровительнице путей и перепутий. Он шептал:

– В дыму очагов гомон слышится птиц и первые тают снежинки. В глазах моих снег превращается в слезы, и, веки свои смежив, свой взор обращаю к тебе сквозь хладные капли. Ветер дороги чернеет, деревьев стволы один за другим приближаются, точно зловещие звери, что, жаждой томимы, бредут к водопою… И впрямь, по дороге ему то и дело встречались ужасные картины смерти. Деревья были увешаны трупами, как плодами. Каждая из этих смертей могла подстеречь и его, и он пришел к заключению, что ни одна, даже самая счастливая, жизнь не стоит такого страшного и долгого конца. Усталый и перепуганный, он продавал один за другим свои ключи, которые казались ему все тяжелее. Путешествие затягивалось.

Но тут с Аркадием произошло нечто приятное, и он укрепился в своем намерении добраться до монетного двора. Увидев вдали какой-то город, он было обрадовался, но ему сказали, что это Сингидунум , что он слишком сильно отклонился к западу и что ему надо свернуть на восток, чтобы добраться до Виминациума. Выслушав это известие, Аркадий не огорчился. Он как бы его вообще не расслышал. Как зачарованный он рассматривал прекрасный бронзовый бюст, установленный на перекрестке.

Когда же он сначала почуял запах реки, а потом и услышал огромный, свирепый Данувиос, разрывавший ночную тьму своим ревом, на пароме уже не было перевозчика. Говорили, что по вечерам на переправляющихся через реку нападают духи, стоит только удалиться от берега.

Один-одинешенек он уселся на паром и поплыл сквозь мрак и туман. Примерно на трети пути он почувствовал, что линяет, как собака. Затем ощутил мужское желание, и, наконец, на голове его выросли чьи-то чужие волосы. Явно женские. Когда он перевалил за половину пути, взошла полная луна, и при свете ее появилась желтая бабочка, порхавшая над какой-то темной фигурой в углу парома. Аркадий вскрикнул и столкнул духа в реку. Он услышал плеск воды, кое-как подогнал паром к берегу и бегом пустился в ближайшую корчму, огонек которой светился в ночи.

Аркадий уже грыз пересохшую лепешку в форме шестилистника, когда в корчму вполз кто-то грязный, промокший до костей и перепуганный, и уселся рядом с ним. Под плащом у него тряслась третья грудь, выросшая над левой.

– На меня только что на реке напал дух, он сбросил меня в воду! – воскликнул незнакомец.

– А я тоже встретил духа на пароме, – ответил Аркадий, начиная понимать, что произошло.

И путники расхохотались, узнав друг друга.

– Для духа ты оказался слабоват, приятель, – заметил Аркадий и хотел было в шутку толкнуть своего собеседника, но заметил, что над плечом у того, подобно лучику света, по-прежнему трепещет желтая бабочка.

Аркадий засмотрелся на бабочку и хотел ее поймать, но она не давалась в руки.

– Не трогай ее, она не причинит тебе вреда, – сказал незнакомец. – Говорят, она меня сопровождает уже много лет. Ее видят все, кроме меня.

– Зачем она тебе?

– Кто ее знает. Я думаю, это дух света и любви, тот, кто определяет форму душ, иными словами, мой демон женского рода… Имя его Эрос. У каждого мужчины вьется над плечом демон женского рода, а у каждой женщины – демон мужского рода. Это демоны похоти. Говорят, моя бабочка вьется вокруг меня, даже когда я работаю в мастерской.

– А кто ты такой?

– Я раб. Я принадлежу к сословию, которое называется familia monetalis.

– Что это значит?

– Это значит – работники императорского монетного двора.

– Ты делаешь серебряные сестерции?

– Нет, я выковываю nummi mixti, Это самый противный способ изготовления денег в Виминациуме.

– В Виминациуме?

– Да.

– А на каком берегу реки Виминациум?

– Да на том, с которого мы с тобой переправились на пароме.

– Значит, я приехал не на тот берег?

– Если ты направляешься в Виминациум, тебе придется вернуться по воде. Ждать парома ты будешь до завтрашнего вечера. Ведь его уже угнали обратно. Cras, eras, semper eras…

– Что ты сказал?

– Завтра, завтра, всегда завтра, мой мальчик. Вся жизнь человека сводится к этому «завтра»… Но что до меня, я завтра не поеду в Виминациум.

– А куда?

– Меня отправил с поручением procurator monetae , и я вернусь через двадцать дней…

– Кто такой procurator monetae?

Итак, Аркадий продал свой предпоследний ключ, выспался и вечером следующего дня снова стал переправляться через Данувиос. В костях у него поселился страх, а на голове шевелились женские волосы.

Он был на пароме совершенно один. Насколько хватало глаз, не было никого. Царила мелодичная тишина. Он слышал, как огромные сомы выплескиваются на берег, чтобы попастись на траве, и еще слышал, как свистят его уши – левое басом, а правое тоненьким голоском. Для храбрости он запел. Он уже почти доплыл до противоположного берега, когда заметил, что рядом с его голосом ту же песню почти беззвучно поет еще один голос, совсем близко, у него за спиной. Не решаясь обернуться и перестав чувствовать левой рукой правую, он вдруг вскрикнул и решился напасть первым. Неизвестное существо стало яростно сопротивляться, запутывая его своими длинными волоса-миг, как гладиаторской сеткой. Оба они упали на дно парома, причем Аркадий почувствовал, что под ним бьется демон женского рода.

«Эмпуса» , – в ужасе подумал он. Дьяволица влепила ему пощечину, а он овладел ею со всей мощью своих нерастраченных мужских сил. Потом столкнул ее в мутную прибрежную воду, а сам бросился бежать в корчму, видневшуюся невдалеке от пристани.

Внутренность этой бревенчатой хижины напоминала скотный двор. У очага толпились раскрашенные деревянные поросята, зайцы, гуси, петухи и цыплята: посетитель сразу видел, что ему могут предложить.

Аркадий ел яйца, испеченные в скорлупе, когда вошла девушка, вся промокшая и испачканная. Она села рядом с ним у огня и стала сушить волосы. Девушка произнесла:

– Я встретилась на пароме с духом. Еле жива осталась. Он столкнул меня в воду.

– Знаю, – отвечал ей Аркадий, – я тоже встретился на пароме с дьяволицей. Еле выпутался из ее волос. Она унесла мою шляпу из рыбьей чешуи, ту самую, что сейчас у тебя на голове.

Оба улыбнулись. Она сказала ему:

– Для духа ты оказался слишком слаб. А он ей ответил:

– Зато ты оказалась слишком сильной для женщины.

– Дьявола видит только тот, кто хочет его видеть, – заключила она, возвращая ему шляпу. Уходя, она спросила: – Откуда у тебя шляпа из рыбьей чешуи? Знаешь ли ты, что означает рыба?

– Нет.

Она улыбнулась и добавила:

– Если в ближайшее время пойдешь на базар, купи первую вещь, которую тебе предложат. Остальное – моя забота.

Поутру Аркадий позавтракал вином и маслинами и решил не торопиться в Виминациум. Ему наскучило путешествовать. Хотелось ненадолго остаться там, куда он приплыл, отдохнуть у большой реки. Он шептал про себя:

– Из немытой посуды отхлебывать свет луны в молодых садах, шуршащих босыми тенями, вишнями и листвой…

Прошла весна, когда луга пахнут завтрашним утром, наступило лето, и нивы запахли вчерашним днем. Аркадий отправился на рынок купить дарданского сыра. Не успел он найти сыр, как какой-то торговец предложил ему вещицу, подобной которой Аркадий никогда не видывал. Это была вырезанная из дерева и раскрашенная странная фигура юноши, широко раскинувшего руки.

– Что это у тебя? – спросил Аркадий торговца.

– Да вроде бы ключ, – отвечал тот.

– Деревянный ключ?! – изумился Аркадий и стал пристально разглядывать статуэтку.

Распростертые руки человека служили ручкой, а скрещенные ноги – «перышком», то есть той частью ключа, которая вставляется в скважину. Фигурка имела четыре отверстия: по одному в каждой ладони, одно – в скрещенных ступнях и еще одно – между ребрами.

– Кто этот человек? – продолжал допытываться Аркадий.

– Сын Юпитера. А мать его – еврейка.

– К какому же замку он подходит?

– Замок этот надо еще найти. Мне говорили, что он открывает все замки, но я не пробовал.

Аркадий улыбнулся и купил ключ. «Еще один ключ-вдовец», – подумал он и пошел дальше, держа ключ под мышкой. Однако вскоре он

почувствовал, что идет не один. Кто-то шел за ним, ступая точно по его следам. Он оглянулся и увидел девушку с волосами цвета воронова крыла, уложенными на голове в некое подобие храма. В руке она держала птичью клетку. Клетка была пуста, но ее прутья звенели, как струны лиры.

– Что тебе надо? – спросил он. Запах ее пота показался ему знакомым.

– Ничего.

– А почему ты идешь за мной?

– Я иду не за тобой. Ты купил меня вместе с деревянным ключом. Я следую повсюду за деревянным ключом и не смею от него отделиться. Меня зовут Микаина. Не бойся меня. Я не стану тебе мешать.

Аркадий вспомнил, что ни разу не кинул кости с тех пор, как оставил свою обезьянку в Медиане, и решил взять с собой девушку: авось сгодится, может, как-нибудь сыграем в кости.

Он повесил деревянный ключ на стену в снятой на последние деньги тесной землянке. Туда же он привел и Микаину. Землянка была такой глубины, что миска с водой могла в ней простоять три дня, не высыхая, а мысли вообще не забывались. В эти первые дни совместной жизни он заметил, что если с Микаиной разговаривать по-хорошему, то она становится просто красавицей; если же ее бранить, то она дурнеет. Едва успев повесить свою клетку над входом в землянку, девушка запела. Быстро и без дрожи в голосе переходила она с самых тихих звуков на самые громкие, со скорых на медленные, с высоких нот – на басовые. И еще его поразило, что она умела готовить, как никто другой. Когда он ей об этом сказал, она отвечала:

– Этот никто другой был Одиссей… Каждая женщина должна уметь готовить одно блюдо – одно-единственное, «ее» блюдо. А к каждому блюду есть своя песня. Вот подлива из вина с укропом и икрой, которая тебе так понравилась, любит песню о рыбе. Под эту песню она получается лучше всего.

И она научила его петь песню о рыбе. Она часто будила его поцелуем и утверждала, что у каждого человека есть своя ночь:

– Не только у женщин, но и у мужчин каждый месяц бывают свои ночи. Это означает, что не все ночи – твои, но ты должен сам угадать среди всех ночей свою. После этого нужно догадаться, как ее лучше использовать: для любви или для ненависти, чтобы украсть или чтобы смотреть на звезды, для мести или для исцеления во сне, для дальней дороги или для рыбной ловли. Одну и ту же ночь можно употребить на что угодно, но только две ночи каждого месяца принадлежат тебе, и ты можешь ими правильно воспользоваться только однажды. Если ошибешься, можешь этого и не заметить, но потом непременно заболеешь…

– Зачем мне гадать, какие ночи мои?

– Чтобы очиститься. Ты можешь очиститься только в эти ночи.

Как-то вечером, когда он вошел в землянку, все углы комнатки были наполнены волосами цвета воронова крыла, а Микаина стояла на коленях под шатром своих расплетенных и расчесанных кос, протянув сложенные руки к висевшему на стене деревянному ключу.

– В сложенных ладонях – забытые нами слова.

Не успела она это произнести, как он окончательно узнал ее волосы. Она поднесла к его уху сомкнутые раковиной ладони, и он услышал из них фразы на греческом, кельтские стихи и синагогальное пение.

Разомкнув ее ладони, он увидел в них поющую морскую раковину. Он прикоснулся своей горячей кожей к ее прохладным пальцам и уже не мог от нее оторваться.

– Cras, eras, semper eras… – шептала она, умоляя его научить ее одеваться в мужскую одежду. Они раздели друг друга и снова одели, он ее – в свою мужскую одежду, а она его – в свою женскую. Потом она закинула его ноги к себе на плечи и уткнулась лицом в его живот.

«Всякое может случиться, пока несешь кусок ко рту», – вспомнил Аркадий, вытягивая губами из ее сосков две крошечные пробочки, подобные зернам песка. Так он понял, что она давно не знала любви. Он упал на нее, и Микаина почувствовала, как растет и дышит у нее под сердцем продолжение его тела. Он выбросил семя, напоенное маслинами и вином, и произнес, опрокинувшись на спину:

– Вечная и грязная душа поглощает тело.

Она окинула его взглядом. На животе у него белела большая влажная форель с раздутыми жабрами.

– Что есть душа? – спросил он.

– Ты слышал о лабиринте на острове Крит? Душа и тело – лабиринт, – тихо ответила она, – ибо и у лабиринта есть душа и тело. Тело – это стены лабиринта, а душа – дорожки, ведущие или не ведущие к центру. Войти – значит родиться, выйти – умереть. Когда стены рухнут, остаются только дорожки, ведущие или не ведущие к центру…

Они умолкли, лежа под деревянным ключом. В мыслях Аркадий удалился от нее на 1356 морских миль. Он купался у острова Патмос с юношей, чьи волосы напоминали белые перья.

– Так ты и есть та самая дьяволица с парома? – наконец произнес он. – Говорят, такие, как ты, видят во сне будущее. Что такое будущее?

– Cras, cras, semper cras, – услышал он в ответ.

Микаина долго не отвечала на его вопросы о пророческих снах и о будущем. Ее ответы звучали загадочно, как, например: «Пойди и прислушайся, что доносится из моей клетки».

Это его смешило: ведь клетка была пуста. Но время от времени действительно из нее доносились то вопли, то смех, смешивающийся со звоном железа, то любовные стоны, вой ветра или шум воды. В этих звуках не было, однако, ответа на его вопрос о будущем. Наконец Микаина произнесла следующее:

– На дне каждого сна, глубоко-глубоко, прячется смерть того, кому он приснился. Вот потому-то мы, едва проснувшись, забываем самые глубокие сны. Ибо и прошлое человека, и его будущее живут только в тайнах. Во всем остальном они мертвы. Наше будущее – неизвестный нам чужой язык. Будущее – огромный континент, который нам предстоит открыть. Может быть, Атлантида. Там не имеют хождения наши монеты. И наши взгляды там не имеют цены. Будущее видит нас, когда мы смеемся или плачем. Иначе оно нас не узнает… Но не забудь: если я вижу будущее, это не значит, что я его строю! Скажу тебе по секрету, будущее не менее противно, чем прошлое, и, хотя я постоянно с ним общаюсь, я не всегда на его стороне… Сказано: «Горе живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что не много ему остается времени» .

– Так сегодняшняя ночь – твоя? – догадался Аркадий, вдруг перестав слышать, что говорит Микаина.

На другой день он достал свои игральные кости и начал их бросать. Микаина не угадала ни одного числа и не выиграла ни одного кона. В утешение он подарил ей большое бронзовое кольцо с самым красивым из своих ключей. Она надела его на шею и принялась за шитье.

Не переставая шить, она наставляла его:

– Если хочешь быть ясновидящим, смотри не только свои мужские сны. Кто хочет получить ключ к будущему, должен научиться видеть сны и женские, и мужские. Научись также видеть разницу между ними.

– Какие бывают женские сны? – спрашивал он.

– Думаю, это тебе неинтересно. Твое дело – мастерить и ковать ключи или монеты, чей век длится до завтра или до воцарения нового императора. Лучше я тебя научу другому. Тебе необязательно самому видеть будущее. Не стоит ради этого втирать в глаза отвары укропа, петрушки и других трав. Что будет завтра, ты прочтешь в чужом сне.

– Cras, eras, semper eras, – повторял он. – Сон, как и будущее другого человека, можно похитить и украсть. Я тебя научу воровать чужие сны. Даже мои, если захочешь. Сны следует красть во время болезни, и лучше всего, если нездоров и вор, и тот, кого обворовывают. Сядь подле спящего и жди, пока его сон наберет силу. Тут сразу разбуди его поцелуем в губы и утащи вместе с поцелуем недосмотренную половинку его сна, как лиса уносит в зубах украденную курицу. Похищенные сны я запираю в клетку. Когда у меня хорошее настроение, я отпускаю их на волю, как птиц. Среди них есть сны и мужские, и женские. Их можно расслышать… Но твои сны я не держу в клетке. Их я храню в раковине…

– Что такое ты шьешь? – вдруг спросил Аркадий. На полу были расстелены великолепные одежды

самих разных оттенков. Тут были плащи, расшитые красной шерстью, и платья цвета влажной корицы, другие – цвета молодого мха, третьи – раскаленного опала или остывшей крови. Платья, очевидно, не предназначались для самой Микаины. Все они были огромных размеров.

– Это одеяния для нашего дома, – пояснила она. – Я хочу сшить самое дорогое и роскошное убранство для нашего дома… Я знаю, ты меня скоро оставишь. Пока ты еще здесь, пусть наш дом будет лучше всех…

Она смотрела на него в упор и чувствовала, как пробуждается и множится в нем семя от ее взгляда, от движений ее ног, от аромата ее волос. Потом она почувствовала, как его семя бурлит в ней, чтобы зачать дитя женского пола. Он упрекнул ее:

– Не оставляй последний кусок в тарелке, это к бедности!

– А я и хочу быть бедной, – отвечала она. Аркадий бросил взгляд на бронзовое кольцо с

ключом на шее Микаины. Бронза потемнела.

– Что с тобой? Ты больна? – встревожился он.

– Ты разве не видишь? Вот уже две ночи я вижу во сне, как что-то перебегает через мою подушку? А ты?

– Да я уже три дня как умер.

Она улыбнулась и стала расчесывать волосы.

Пока она заплетала и укладывала косы, он с помощью шила и кусочка угля рисовал на глиняном черепке ее изображение. Волосы у нее на портрете были туго уложены шлемом.

– Я тебя не люблю, Аркадий, – сказала ему она, играя масличной веткой, – я люблю другого.

– Кого же?

– Сама не знаю. Я его еще не видела. Только слышала. Он кричит в твоем сне странным, не твоим голосом, и этот голос пугает меня. Несколько ночей тому назад этот голос раздался в час нашей любви. По ночам он призывает меня к себе из твоего тела. Я люблю его, а не тебя. Но ты, если расстанешься со мной, скорее утратишь себя, чем меня.

В ответ Аркадий стал рисовать ее на другой стороне черепка во весь рост, с масличной веткой в руке.

Она опечалилась. Заметив это, он посадил ее к себе на колени и стал развлекать, показывая монеты. На одном серебряном сестерции был отчеканен лев, и это означало, что такие деньги имеют хождение близ Сингидунума, где расквартирован четвертый легион Флавия. Он объяснял, в каком месте на монетах обозначается год выпуска, как можно узнать, где сделана монета и какой монетный двор ее пустил в обращение – Siscia , Stobi или Viminacium.

Разглядывая быка, оттиснутого на медной денежке, – а это был знак принадлежности к седьмому легиону Клавдия, – Микаина задумалась о том, что лев есть вместилище Солнца, а бык – жилище Венеры, и уснула.

Аркадий подождал, пока целая стая ее разогнавшихся снов не свернула на запад, и вырвал один недосмотренный сон поцелуем. Вся в слезах, она проснулась, но он уже успел захватить добычу и теперь ясно видел все.

Во сне Микаины плыли по небу две дивные звучащие нити. Потом появился маленький сундучок. Он открылся, и Аркадий прочел, но не понял оттиснутые золотом на его крышке слова и цифры:

Наутро Микаина спросила его, что он увидел в ее сне, но для него этот сон ничего не значил. Так он и сказал. Затем открыл дверцы ее клетки и выпустил на волю все сны. И ее сон тоже.

Как только наступила осень, Аркадий объявил:

– Мы жили быстро, и время для нас текло медленно, потому что мы его обгоняли. А теперь мы живем не спеша и наше время плывет все скорее… Хватит бездельничать, Микаина! Собирайся, завтра мы идем в Виминациум.

Он снял со стены деревянный ключ и пошел его продавать на базар. Вернувшись, он застал все одеяния для дома, сшитые Микаиной, натянутыми сверху на их крохотную землянку. Он окликнул ее, но никто не отозвался. Аркадий рванул ткань и шагнул внутрь, но и там никого не было. Он нашел только кольцо с ключом, брошенное на постель. Почуяв беду, Аркадий бросился обратно на рынок, но не мог там найти человека, которому продал деревянный ключ.

Два дня он понапрасну расспрашивал всех и каждого. На третий день кто-то сказал, что человек, купивший деревянный ключ, садился на паром. И что с ним была девушка. Аркадий направился было к реке, но остановился при виде людей, опрометью бежавших ему навстречу. На той стороне Данувиоса толпы варваров спускались к реке, намереваясь ее переплыть. Можно было рассмотреть их лица, их лошадей, собак и захваченных в плен женщин. О варварах было известно, что они не знают, что такое вести войну. Они понемножку грабили и жгли, понемножку охотились, понемножку убивали, понемножку спали с женщинами, которых хватали по дороге. Каждый занимался всем этим где попало и когда попало. Воевать против них было бессмысленно. Они врывались всюду, как воды разлившейся реки, и от них можно было только укрыться и переждать, пока они сами уйдут.

Аркадий задержался на берегу еще на один день, сам не зная ради чего. Затем он все-таки решился переправиться на другую сторону и попытаться разыскать Микаину, пусть даже среди варваров. Хотя было известно, что четвертый легион Флавия не станет оборонять эту часть поймы, он все-таки купил себе меч на деньги, вырученные за деревянный ключ. Потом он спустился на берег, чтобы перебраться через реку. Но паром оказался на противоположной стороне. Не успевшие убежать путники стояли рядом с ним по колено в грязи. Все смотрели на север.

Тут они увидели, как на том берегу какой-то всадник погнал своего жеребца к воде и вместе с ним взлетел на стоявший паром. Не сходя с коня, он повел паром вниз по течению прямо к тому месту, где, сжимая в руках меч, стоял Аркадий. Было ясно видно, как течение несет паром с одиноким всадником. Потом стала видна обнаженная сабля, которую варвар держал плашмя над головой своей лошади. Аркадий понял, что всадник переправляет через реку огонь: на поверхности сабли горели семь огоньков. Едва причалив к римскому берегу, варвар не спеша съехал с парома и, пришпорив коня, повел его прямо на собравшихся людей, по-прежнему держа на сабле семь светильников, от которых распространялся сильный запах свиного сала. Подъехав к Аркадию, державшему наготове свой меч, варвар с криком «хоп!» в мгновение ока выдернул саблю из-под свечей, перерубил каждую из них в воздухе пополам и ловко подхватил на саблю, не погасив ни одной.

Увидев это, Аркадий и все, кто был на берегу, бросились бежать без оглядки и бежали три дня, пока не достигли Виминациума.

– Такого доблестного воина, как я, этот не то что саблей – и коркой хлеба перерубит, – шептал про себя на бегу Аркадий.

По пути он услышал от какого-то юноши, что неподалеку живет известный ментор, чья школа располагается рядом с сукновальней, где прядут также и коврики для постелей. Любопытства ради он отправился туда и увидел учителя, окруженного многочисленными учениками, пришедшими из самых разных мест. Они с восторгом внимали ментору, и Аркадий решил к ним присоединиться. Школа располагалась под открытым небом, а обучение происходило во время прогулок. Это были уроки поэтики, риторики и метафизики. Все ученики были очарованы наставником. Но при всем при том Аркадий, к своему удивлению, заметил, что число их периодически уменьшается. Чтобы заработать себе на жизнь, молодые люди нанимались к суконщику. Время от времени приходилось так поступать и самому Аркадию. Иногда он тайком от всех доставал из узелка со своими вещами глиняный черепок с нацарапанным на нем изображением Микаины и подолгу смотрел на него. Как-то раз несколько учеников, из тех, что постарше, отлично успевавших, вдруг прервали уже почти законченное обучение и перешли на постоянную работу в сукновальню. Видя это, Аркадий спросил учителя, почему он не попытался остановить их.

«Остановить? – отвечал ему ментор. – Да ведь это суконщик нанял меня и велел открыть школу, чтобы он мог набирать сколько ему нужно рабочих из учеников».

Тогда и Аркадий покинул школу и направился в Виминациум.

В Виминациуме он встретил своего давнего знакомца с парома, раба, над плечом у которого по-прежнему вилась желтая бабочка.

– Cras, eras, semper eras, – повторил он опять, не переставая улыбаться. Он отвел Аркадия к мастеру монетного двора, которому показал изготовленный юношей ключ. Новичка приняли и поручили ему отмеривать пластинки для медных монет.

Работа Аркадию нравилась, и он выполнял ее с прилежанием. Когда его друг скончался, Аркадию доверили вместо него изготавливать посеребренные бронзовые монеты. Такие деньги назывались nummi mixti.

Но как только выкраивалось свободное время, Аркадий ходил по базарам, слушал, что говорят люди, и расспрашивал всех и каждого, не видел ли кто деревянный ключ, не встречал ли девушку с длинными волосами цвета воронова крыла. В поисках Микаины он наслушался на улицах и площадях самых разнообразных рассказчиков. Один придумывал прекрасные сюжеты, но не умел рассказывать. Другой, напротив, не умел ничего сочинять, но прекрасно пересказывал услышанное. Третий не владел искусством ни первого, ни второго, но был героем россказней, которые передавались из уст в уста. На одном из тех, кто не владел даром красноречия, но являл собой живую притчу во языцех, была шляпа из рыбьей чешуи. Он-то и поведал Аркадию, что видел большой деревянный ключ на стене одного храма, что на берегу Понта. К тому времени Аркадий был женат и имел дочь Флациллу. Вышло это случайно. Однажды вечером на тесной улице какая-то девушка, торопясь по своим делам и проходя мимо, вильнула перед ним бедрами. Он ее, по греческому обычаю, ущипнул. Девица выронила бывшую у нее в руках подушечку для хранения душ и дала обидчику пощечину. Аркадию померещилась памятная пощечина Микаины на пароме, и он, за неимением времени на проверку, повалил девушку и сделал ей Флациллу. С тех пор они стали жить в Виминациуме втроем.

В его жизни после этого почти ничего не изменилось. Но, живя с женой и маленькой дочерью, он понял, что во сне и наяву у него два разных дня рождения. Во сне дата его рождения с головокружительной быстротой удалялась в прошлое, отодвигаясь на тысячи лет назад.

– Во сне человек старше, чем наяву, – заключил тогда Аркадий. – Во сне я несу на себе опыт всего рода человеческого, а наяву – только личный опыт одного существа, императорского вольноотпущенника Аркадия. Сны прошлого века отличаются от снов нашего столетия потому, что на наших висит еще ровно сто лет прошедшей жизни. Сны, что снятся сегодня ночью императору Траяну Децию, несут на себе тяжесть на триста лет большую по сравнению с теми, которые видел Юлий Цезарь.

И вот до чего додумался Аркадий:

«Во сне мы старше, чем наяву. Во сне мы по сути дела бессмертны. Во сне мы обретаем вечную жизнь. Только во сне бессмертие движется против течения, оно начинается еще до рождения и расширяется, убегая в прошлое. Во сне человек становится бессмертен задним числом».

И снова Аркадий вспомнил Микаину, которая все твердила, что вечная жизнь нам обещана в будущем, что бессмертие человека начинается после смерти и что вечность перед нами, а вовсе не где-то у нас за спиной. Эта мысль постоянно его тревожила. Микаина по-прежнему не оставляла его в покое.

Аркадий был приписан к мастерской, где отливали монеты в формах. Было это не бог весть какое увлекательное ремесло, ибо тем же способом часто пользовались и фальшивомонетчики. К тому же изображение на монетках получалось нечетким. Эта работа Аркадию не нравилась… Поэтому он, не раздумывая, простился с семьей и отправился вниз по реке к Понту Эвксинскому искать Микаину.

Он плыл на корабле о двух кормах, напевая песню о рыбе, когда к нему приблизилась незнакомая девушка в шляпе из рыбьей чешуи. Казалось, ее привлекла песня. Он увидел, что груди у нее с огромными сосками, на которые, точно на пальцы, были нанизаны перстни. Сквозь перстни голубыми слезами капало молоко. Он попытался ее обнять, но девушка оттолкнула его, сообщив, что она зареклась, ибо ей не позволяет кровь. Он понял ее в прямом смысле, но девушка объяснила, что она – весталка и что в ней – кровь Бога.

– Sangreal, – добавила она, вынимая изо рта крохотный красноватый камешек.

– Что это?! – изумился он.

И весталка поведала ему притчу о камешке. Такие «королевские камни» – капельки крови Бога. Весталки наследуют эти камни из поколения в поколение вот уже триста лет. Во время обрядов в храмах эти камешки держат во рту, произнося через них молитвы. Поэтому одни камешки сильно обтесанные и маленькие, а другие, которые использовались реже, – побольше. Превыше других ценится крохотный красный камешек, хранимый ныне в одном из храмов Палестины. Легенда гласит, что он принадлежал весталке по имени Магдалина. Магдалина давно уже скончалась в Галилее, но, прежде чем отправиться в заморские края, она завещала соотечественникам свой камень, через который читала молитвы…

Выслушав эту притчу, Аркадий спросил девушку о храме, где на стене висит деревянный ключ, и она ответила, что знает такой храм и что корабль плывет как раз по направлению к нему.

Когда они высадились, спутница Аркадия показала ему скалу, под которой можно заснуть во сне.

– Заснуть во сне, – сказала она, – это значит проснуться в другой жизни.

Затем они напились из источника кипящей воды – воды познания, увидели врата, пройдя через которые человек спустя сорок дней умирает, а также медное гумно, на котором молотили зерно десять лошадей. Он простился со своей спутницей под скалой, вот уже тысячу лет висящей в воздухе над водой. Ибо царь Соломон повелел злым духам ее держать. Еще одна такая же скала на берегу источала воду и будет вечно источать. Даже если ее перенести в другое место.

Однако по данному ему описанию Аркадий не нашел храма, который искал. Прохожие объяснили, что храм находится под землей. Сойдя в него, он тут же увидел висящий на стене храма деревянный ключ. Ключ был гораздо больше того, который Аркадий продал перед уходом в Виминациум. Он спрашивал еще встречных по дороге, а потом служительниц храма, нет ли среди них девушки по имени Микаина. Они отвечали, что ее здесь нет и что он напрасно ищет девушку, если она дала священный обет. А еще сказали, что дадут ему поесть.

Усталый и отчаявшийся, он принес в храме жертвы огню вместе с другими путниками, уселся за деревянный стол и стал ждать обеда. Сначала вынесли тетрапод с горящим фитильком. Потом – мисочку пшеницы, в которую воткнули семь палочек, обернутых шерстью. И наконец, внесли сосуд и налили в него подливу из вина с укропом и икрой. Он сразу узнал ее по запаху.

Поистине всякое может случиться, пока несешь кусок ко рту, осенило его. Ведь это было блюдо, которое умела готовить Микаина.

Как безумный он бросился обратно к служительнице храма, которая раньше сказала, будто Микаины нет в храме, и стал умолять допустить его к той, кого искал. Поняв, что его мольбы напрасны, он стал кричать, призывая Микаину, петь песню о рыбе и наконец, истощив свои силы, упал на землю в тени дерева, не выпуская из рук сосуда с подливой.

Посетители храма смотрели на него с удивлением. Он заметил среди них мужчину и девочку, похожую на Микаину. Ему вдруг подумалось, что и они, возможно, пришли повидать Микаину.

«А что если это муж Микаины и ее дочка?» – спрашивал он себя. Девочка смотрела на него, и ее улыбка казалась гораздо старше ее самой. Аркадий хотел обратиться к ним, но в это мгновение незнакомец воскликнул: «Смотри-ка!» – нагнулся и достал из песка у ног Аркадия перстень с большим зеленым камнем.

– Этот добрый человек и я вместе нашли перстень! – пояснил незнакомец, обращаясь к девочке, а затем, обернувшись к Аркадию, добавил: – Давай поделим находку. Ты возьми себе перстень, ибо я нашел его у твоих ног, а мне дай серебряную монету.

Аркадий смутился. Зная толк в металлических изделиях, он сразу определил, что перстень – не имеющая ценности подделка, которую незнакомец носит, зажав в горсти, а затем якобы находит в песке и выманивает деньги у легковерных людей. Это его огорчило: ведь от такого проходимца, даже если он и вправду муж Микаины, ничего достоверного не узнаешь.

Тут рядом оказалась служительница храма, с которой он уже дважды разговаривал. На голове у нее была шляпа из рыбьей чешуи. Она сказала ему:

– Смотри не засни под этим деревом. Кто под ним заснет, семьдесят лет не проснется. И не тревожься больше о своей Микаине. Если она пошла за сыном Божьим, то она счастлива, ибо стала его невестой, – и указала на деревянный ключ, висевший в подземном храме. – Его знак – Рыба, и потому теперь Микаина носит на голове шляпу из рыбьей чешуи, как и все мы. Она никогда больше не будет Микаиной и не может быть твоей невестой. Теперь ее жених – Бог, он и царь, и ключ к будущему… Я не знаю, где сейчас твоя Микаина, – добавила она, – но наверняка она слышит не то, что ты слышишь… И видит гораздо скорее, как всякая женщина, скорее вас, мужчин. Она видит будущее. И потому думай о своей Микаине как о смоковнице из притчи – когда ее ветви покроются листвой. Знай, что впереди лето.

– А я? Что же будет со мной?

– Покройся и ты шляпой из рыбьей чешуи и посвяти себя богу Микаины.

– Но я ищу Микаину, а не бога! Что такое бог?

– Бог – это любовь!

– С каких это пор Венера стала мужчиной? – бросил ей сердито Аркадий и отправился на поиски корабля, чтобы вернуться домой.

На корабле оказался тот самый мужчина с девочкой, которого он заметил у храма. Аркадий придумал, как узнать от них вести о Микаине, ни о чем не спрашивая. Он погладил девочку по голове и хотел незаметно принюхаться к ее ладони – не почувствуются ли в ее запахе пот и душистое масло Микаины. Тут его подстерегала полная неожиданность: девочка нащупала под плащом его орудие и ловко выпрямила.

– А теперь, – шепнула она, – иди к моему отцу, только потом не забудь про меня, а то все хотят с ним, а про меня забывают…

В эту минуту Аркадий ощутил на плече железную лапу незнакомца, который спрашивал, зачем он пристает к его дочери. Совершенно растерявшийся Аркадий все же пролепетал в ответ:

– Добрый человек, не знал ли ты Микаину? Тот усмехнулся, растянув рот до ушей, и сказал:

– Может, и знал, но кому это известно? Будь со мной поласковее и как следует меня выдои. Может, и скажу!

И его рука тоже потянулась под плащ Аркадия. Шаря там, он бормотал:

– У меня две ноги, и обе левые… Я укрощаю пространство, как укрощают диких коней…

И пока незнакомец хрюкал от удовольствия, лежа под ним, Аркадий пытался учуять в его волосах и одежде запах Микаины. Он твердо решил вернуться на Понт или куда угодно, если появится хотя бы намек на то, что он сможет встретиться с ней. Но все было напрасно. На незнакомце не оказалось никаких следов Микаины. И пахло от него кем угодно, только не Микаиной. Аркадий не нашел то, чего искал, в то время как незнакомец требовал продолжить начатое. После того как Аркадий его оттолкнул, он укоряюще заныл:

– Неужели ты меня не узнал? Я же и есть Микаина! Моему мужу Ибику, отцу той девочки, варвары отрубили голову. Я тогда сошла в подземное царство здесь, у устья Истра, – смотри, наш корабль, как раз проплывает мимо этого места. Я стала просить у бога Ада голову своего мужа… И он мне ее дал. Вместо моей. Я вернулась на этот свет к своей дочке с головой моего любимого на плечах. Это у меня на плечах голова Ибика. А моя голова, Микаинина, осталась в подземном царстве…

Незнакомец опять пытался его надуть.

Была глубокая ночь, с берега доносился глухой лай, – собаки лаяли во сне, не разжимая зубов. Аркадий был погружен в свою боль, как в корабль, а в корабль – как в проказу. Он подумал о том, что души людей, как и блюда на столе, бывают разные – холодные и горячие, одни – с перцем, да еще и жидкие, как фасолевая похлебка, другие – как зайчатина с капустой, а третьи – как капли меда… Его собственная душа в эту минуту казалась ему больше всего похожей на помои. И вот в эту самую минуту Ми-каина приснилась ему, обняла, сделала снова мужчиной и отняла у него немного мужского семени.

«Кто знает, т– подумал он с облегчением поутру, – а вдруг она сейчас где-то далеко отсюда из этого семени делает наших детей».

Вернувшись домой, в Виминациум, Аркадий нашел монетный двор закрытым. Монетный двор перестал работать. Его закрыл римский император Галлиен на втором году своего правления. Поскольку и через год монетный двор по-прежнему был закрыт, Аркадий со своей семьей переселился в Стоби, где чеканили свою монету. Теперь он работал с клещами. Нижняя часть клещей имела отпечаток лицевой стороны монеты, а верхняя часть – оборотной. Заранее заготовив и промерив медные пластинки, Аркадий разогревал их, пока они не становились ковкими. Тогда он закладывал пластину в клещи, закрывал их и ударял по ним. Так получалась медная денежка.

Казалось, что он доволен жизнью. Но жена его замечала, что иногда во сне ее муж становится на мгновение совершенно седым, а через одну-две минуты волосы его снова приобретают свой обычный цвет. Это были краткие приливы старости, преходящих ночных страхов, которым не удавалось пробиться на поверхность.

Однажды ночью он проснулся в ужасе. На этот раз Микаина явилась к нему во сне, чтобы спросить:

– А сколько нам с тобой вместе лет?

Он подсчитал, что им вдвоем ровно сто лет, но его испугало не это. Он вдруг осознал, что давно уже живет не в Виминациуме, а в Стоби и что если сейчас Микаина вдруг захочет его найти, то не сможет. Она ведь теперь не знает, где он.

И Аркадий решил немедленно что-то предпринять. Он попросился изготовлять формы для чеканки монет.

Перед собой он положил глиняный черепок, на котором когда-то шилом и углем изобразил Микаину, и начал переносить свой рисунок на образцы. С изготовленными в Стоби медными денежками стало расходиться по всей империи лицо Микаины на женских фигурках, олицетворяющих Согласие (Concordia), Счастье (Fortuna) или Изобилие (Abundantia).

Прослышав, что в Виминациуме снова открылся монетный двор, Аркадий вместе с семьей вернулся туда. Ему сразу же поручили изготовить сестерций с изображением супруги императора Траяна. Herenia Etruscilla обрела черты Микаины и ее прическу.

По краю монеты, как было принято, Аркадий обозначал место, где она изготовлена. Таким образом, Микаина, узнав свое лицо на монете, могла понять, что ее отчеканил Аркадий, а если бы она вдруг надумала к нему вернуться, то всегда было ясно, где его можно найти.

Но его послания, казалось, не достигали цели. Монетки с изображениями Микаины расходились сначала из Стоби, а потом из Виминациума по всей империи, но все было напрасно. Проходили годы и годы, а о Микаине не было ни слуху ни духу.

Аркадий давно уже выглядел на десять лет старше, чем был, однако с тех пор больше не менялся, он словно стоял в будущем, ожидая самого себя и годы, которые должны были его нагнать. Он носил на шее связку злого красного перца для специально придуманного упражнения. Он пытался убить на корню любую свою мысль, едва она появлялась. Одной только что родившейся мыслью он убивал другую, которая была чуть постарше, точно камни разбивал друг о друга. Постепенно он остался безоружным перед своими органами чувств. И теперь запахи, образы, звуки и прикосновения убивали его мысли.

– Мысли – всего лишь приправа к душе, – заключил он и снова, как в молодости, начал читать все надписи подряд. Будто что-то искал. И нашел. В одной купальне он прочел следующие слова, выложенные мозаикой: «Sic ego non sine te, nec tecum vivere possum».

Он понял их только к вечеру, когда перевел на греческий: «Так я не в силах жить ни без тебя, ни с тобой». Он был потрясен. Слова с мозаики были обращены прямо к нему и говорили о его судьбе.

И тут с Аркадием приключилось нечто, чего он сам видеть не мог. Над его левым плечом появилась маленькая красная бабочка. Она не хотела с ним расставаться. Бабочка следовала за ним, как собака, но Аркадий не замечал ее: ведь именно он не мог видеть бабочку. Зато бабочку заметила его дочь Флацилла.

Вскоре после этого к ним зашел какой-то человек и передал Аркадию клубок красной шерсти. Дело было весной, ночью, и слышно было, как где-то неподалеку рабыня обучает говорящую птицу. Птица оказалась не очень одаренной и заданные ей слова повторяла с трудом, то и дело ошибаясь.

– Вот клубок шерсти, его посылает тебе Микаина, – сказал пришелец, – это единственное, что от нее осталось. Десять дней тому назад она умерла.

– Где? – спросил Аркадий. Но ответа не получил.

Посланец и сам ничего не знал. Он только выполнял поручение своего приятеля, который попросил об этой услуге, узнав, что он направляется в Виминациум…

Таким образом, поиски Аркадия прекратились сами собой. Он отправился на берег Данувиоса, в корчму, где когда-то встретил Микаину после приключения на пароме. Он смотрел и смотрел на выставленные там деревянные изображения уток, кур и зайцев, разглядывал деревянные яйца, деревянных куропаток и поросят, расставленных там, чтобы показать, чем можно закусить, и не мог утешиться. Тоска преследовала его долго и упорно, как болезнь, и Аркадий забросил дела на монетном дворе.

– Cras, eras, semper eras! – шептал он про себя.

Вернувшись вместе с семьей в Медиану, он ощутил, что душа его утратила весомость, что она не может ни упасть выпущенным из руки камнем, ни взлететь взметнувшимся в небо копьем. Он не знал, что с ней делать. Иногда он уходил к реке, что течет близ города Наисуса, и ждал, когда в четвертом часу пополудни ветер на мгновение остановит воду. Здесь он грустил, пока не начинала болеть голова незадолго до того, как от заводей и болот распространялся запах умерших трав. Он взял одну монетку с изображением Микаины и переломил ее надвое, чтобы Микаина могла ею воспользоваться на том свете, ибо то, что на этом свете сломано, на том свете станет целым. Таким образом, Микаина и после смерти могла знать, что Аркадий ее по-прежнему ждет.

Изгрызенный и почти разбитый отчаянием, однажды вечером он почувствовал, что наступает «его ночь», как сказала бы Микаина. Ночь его очищения. Он сразу понял, как использует эту ночь. Была осень. Он смотрел, как падают перед ним листья, и слушал, как те самые листья, падая, шуршат у него за спиной. Он снова был на перекрестке дорог и снова молился Гекате, богине Луны.

– Пустых садов я боюсь, потерянных в сердце моем, не зная путей, что могут к ним привести. Не я выбираю птиц, что туда слетятся, и память моя все старше, все дальше в прошлом томится она, и власти нет у меня, чтоб ее удержать…

Тогда ему открылось, что в человеке скорее всего стареет пот, а медленнее всего стареет душа. Его душа была по крайней мере на десять лет моложе его тела. Ему исполнилось пятьдесят, а душе по-прежнему было около сорока лет. Для нее все еще были живы те, кто для него давно умер. Да ведь его душа все еще «не знает», что Микаины больше нет! И тут Аркадий вдруг начал относиться к Микаине так, словно она была жива. Он ее всеми силами возненавидел. За свою несчастную жизнь, за то, что он бросил работу, за свой разоренный очаг. Благодаря этой ненависти однажды утром он вдруг очнулся от своей тоски, как от болезни, воспрянул, как от зимнего сна. Окрепший, почти веселый, он вдруг заметил окружающих, обратил внимание на жену, которую он нашел переменившейся почти до неузнаваемости, и бросился взглянуть на дочь.

Войдя в ее светелку, он окаменел. Вся комната была заполнена волосами цвета воронова крыла. Под шатром этих волос он увидел коленопреклоненную женскую фигурку, державшую перед собой сложенные раковиной ладони. На голове у нее была шляпа из рыбьей чешуи, а на стене перед ней висел деревянный ключ. Аркадий ахнул, раздвинул волосы и увидел под ними свою дочь Флациллу.

– В сложенных ладонях – забытые нами слова, – сказала она с улыбкой. Не отрываясь смотрела она на бабочку, трепетавшую над плечом Аркадия подобно лучику света.

Отец разомкнул сложенные ладони дочери. В них лежал клубочек красной шерсти. Под его взглядом Флацилла стала потихоньку разматывать клубок и наконец, когда вся шерсть была размотана, показала Аркадию семь денежек, которые Микаина спрятала в свой клубок. Тех самых денежек, изготовляя которые он чеканил лик своей возлюбленной на монете Римской империи.

Всего было шесть медных монет и одна серебряная. С оттисками названий городов, где они были изготовлены.