Комната, в которой исчезают шаги

Давайте, я сначала представлюсь. Меня зовут Ингерина.

Я всегда испытывала чувство особой симпатии к Лене, героине этого рассказа, хотя она и относится к тем людям, которым при прощании приходится говорить «до свидания» по меньшей мере два раза. Но все-таки у нее была акустическая душа, в которой эхо откликалось всегда дважды, с долгой тихой паузой между откликами. И, кроме того, обе мы жили в одном и том же рассказе.

– Бывает такой возраст, когда на ладони начинают расти усы. Сначала у мальчиков, а потом и у девочек. Такие усы не видны, однако всем известно и то, что они имеются, и то, почему они имеются. Те, у которых их еще нет, услышав такую новость, смотрят себе на руки и так выдают свою тайну…

Так думала Лена, смеясь и поднимаясь по ступенькам дома номер два по улице Светозара Радича. Вход был со двора, там, где в каменную ограду сада был встроен великолепный камин из вытесанных блоков песчаника. Рядом с ним росла высокая туя, похожая на кипарис. Лена снимала здесь, на первом этаже, квартиру, а точнее, одну довольно большую комнату, наполненную речным ветром с Савы. Полки с книгами какого-то покойника закрывали все стены до потолка, а в углу стояла чья-то кровать с бесчисленными подушками и жесткая, как скамья. Книги были откормленными, как и любые книги, которые никто не читает. На одну из полок, прямо поверх книг, было приделано зеркало с дыркой в углу. Все помещение пропахло кожей и давно выкуренными трубками. Когда-то оно было мужским. Сейчас через одно окно проникал запах паприкаша, а через другое – пригоревшего молока.

Въехав в квартиру, Лена вытащила из одного кармана кошку и спустила ее на пол, а из другого – зубную щетку. Достала из рюкзака компьютер и поставила его на умывальник, в котором и так не было воды, а на окна вместо занавесок повесила два собственных летних платья. С того дня она каждую субботу уходила в зоопарк, он был недалеко от дома, и записывала там птичьи голоса. Начала она с чибиса и потом продолжила по списку, составленному из названий птиц, упоминающихся в произведениях Шекспира. Она хотела получить их общую песню и потом попытаться по ней что-то прочесть. А по четвергам она причесывалась на пробор, приклеивала на него нитку мелких стеклянных бус, которые свисали через лоб до переносицы, пускала на полную мощность музыку из фильма «Парк юрского периода» и собирала в этой комнате нас, своих однокурсников с факультета, где она училась. Эти сборища бывали у нее каждый четверг с одиннадцати вечера и до упора.

Помню первую такую посиделку, когда Павле Борнемиса неосторожно ляпнул, что Лена могла бы поставить нам ту самую запись с голосами птиц или рассказать, что снилось ей прошлой ночью…

Как и обычно, Лена не заставила долго себя упрашивать.

– Мне снился мрак, понимаешь! Вроде как иду я через кладбище, какой-то серый свет, тяжелее воздуха, оседает на крестах, а я словно ищу чью-то могилу, точно не знаю чью, но знаю, как она выглядит. Пробираюсь с трудом, ноги путаются в траве, но все-таки как-то продвигаюсь и уже вижу – в сумерках белеет то, что я ищу, большое мраморное надгробие. На нем нет имени, но есть фотография, даже издалека хорошо видно овальную рамку в золотой каемке, как это обычно бывает на памятниках. Подхожу поближе, чтобы рассмотреть лицо, и просто столбенею на месте. Вместо фотографии в рамку на надгробном памятнике вставлено зеркальце. Чудесное хрустальное зеркальце. Знаю, что если посмотрюсь в него, там будет мрак, полный мрак, понимаешь, но что-то меня словно подталкивает или тянет заглянуть в зеркальце, понимаешь, прямо тянет. К тому же высота памятника ровно в рост человека, так что посмотреться легко, и я не могу удержаться и смотрю. А оттуда на меня глядит вовсе не мое, а чье-то чужое лицо. К тому же мужское. Тогда я улыбаюсь, чтобы проверить, кто все-таки там, в зеркале, я или не я, но эта бородатая физиономия тоже улыбается, и при этом у типа во рту блестит золотой зуб… Просто полный мрак, понимаешь…

Я не любила подобные Ленины истории и, чтобы вдохнуть оживление в нашу вечеринку, сказала:

– Вы не поверите, но Игорь в прошлую пятницу целовался просто феноменально, с привкусом горячей белой шелковицы… Прокопию это по-прежнему лучше всего удается после выкуренной «гаваны», Ида совершенно незабываемо чмокалась, пока была беременна, а сейчас – ничего особенного.

– А Лиза?

– У Лизы лучше всего получается, когда она попеременно целуется то с мужчиной, то с женщиной. Что касается меня, я больше люблю делать это на глазах у компании, когда мы все в стае, вот как сегодня вечером…

– А у кого самые сладкие поцелуи?

– У Павле Борнемисы. Но он, правда, предпочитает делать это только наедине. Может быть, оттого, что знает французский. Те, кто говорит по-французски, целуются совсем не так, как другие. Впрочем, точно не знаю, например, с русскими я не целовалась, но предполагаю, что они делают это совсем не так, как те, что говорят тебе «добрый вечер!» по-итальянски.

– А я? – спросила меня Лена.

– Ты, Лена, вообще не умеешь целоваться, у тебя слюна соленая, – отрезала я, – и ты никогда не смотрела фильм «Третий мужчина». Ты только всегда и везде рассказываешь свои сны. И эти твои вечеринки ужасно скучные. Всегда одни и те же лица, никого нового.

– А кого ты мне предлагаешь пригласить?

– Ну давай позовем какого-нибудь читателя.

– Какого еще читателя?

– Да хотя бы читателя этого рассказа. Почему бы ему не прийти? Видишь, как он уставился на нас! Слышит нас через три тишины. Вот бы узнать, как он целуется… И умеет ли ездить на велосипеде задом наперед, сидя на руле.

– А как его сюда привести?

– Вот это как раз нетрудно, – вмешался в разговор Павле Борнемиса, – пусть его найдет и пригласит Яуцин, он, как будущий издатель, разбирается в читательской братии. Кому же еще, как не издателю, заниматься поисками читателя?

– Хорошо, только, когда я его приведу, не накидывайтесь на него сразу с вопросами типа как его зовут. И становится ли он правым башмаком на левую штанину, когда стаскивает с себя брюки, или наоборот. Это неприлично. Читатели очень стыдливы. В один момент испаряются. Можете попросить его подписать какую-нибудь книгу, но никаких вопросов.

– Хорошо, а ты приведешь читателя или читательницу?

– Кого найду.

– А что, это редкие звери?

– Зависит от рассказа. Иногда их даже бывает много. Столько, что не поместилось бы в такую комнату, как эта.

– Только смотри, чтобы вместо читателя тебе не попался какой-нибудь сопляк с F. L. U.

– Ну, это-то проверить как раз нетрудно. Пусть, когда я его приведу, Ингерина встанет напротив этого зеркала с дыркой и внимательно проследит, отразится ли читатель в зеркале. Если она не увидит там его лица, значит, он настоящий. Потому что читателя нельзя увидеть в бумажных зеркалах из книг, таких как наше.

Конечно, никто не поверил, что Яуцин выполнит свое обещание, однако в следующий четверг в комнату влетел Павле Борнемиса, вынул изо рта свою крепкую трубку и выпалил:

– Он пришел!

– Кто пришел?

– Читатель!

– Как он выглядит?

– В кожаной куртке, рукава блестят, как сапоги.

– Где ты его нашел?

– Он сам пришел, через камин в саду. Но отказывается войти. Представляете, эту комнату он называет комнатой, в которой исчезают шаги.

– Что он имеет в виду?

– Спросите сами. Он говорит, что уже бывал в ней. И что сделал здесь несколько шагов и потом их потерял.

– Врешь!

– Может быть, хотя, однако, в то время как между тем, должно быть, нет… Конечно вру.

Эти слова Павле вызвали взрыв смеха. И тут, к общему изумлению, вошел Яуцин, за которым действительно следовал гость. Это был какой-то совершенно незнакомый нам чудной тип, немного моложе нас. Пока он по порядку знакомился с присутствующими, Павле шепнул мне:

– Если ты угостишь его сигаретой, то он сначала вытащит из кармана компас, чтобы определить, где юг, и только после этого закурит…

Я рассмеялась и встала рядом с продырявленным зеркалом, чтобы проверить, кто он такой. То есть читатель он или нет. В зеркале никого не было. Там просматривалась только его тень, распростертая по книгам, стоявшим на полке. Тут он рассмеялся, одновременно рассмеялась и его тень.

– В этом зеркале ему не удалось бы побриться, – заключила я. – Значит, он настоящий!

Когда все сели, Яуцин триумфально заявил:

– Вы мне не поверите, но наш гость знает автора этой истории!

После этих слов поднялся невероятный галдеж, а Лена прямо спросила:

– Разве у нашей истории есть автор? – в ответ на что все засмеялись, а читатель сказал, что да, есть, что он видел его один или даже, может быть, два раза и даже с ним вместе, в компании, пил кофе…

– А он что-нибудь сказал?

– Да.

– Может быть, сказал что-то в связи с какой-нибудь своей историей?

– Вот именно. Дело было так.

– Знаете, когда человек бывает самым умным? – спросил нас писатель в тот вечер за кофе. – Не знаете? Ну так я вам скажу. Нужно взять с килограмм медовой ракии, той самой, от которой и на третий день валишься со стула, немного очищенных яблок сорта «петровача» и соленых огурцов. Пить нужно из самых маленьких, крошечных, рюмочек, медленно, в обществе одного, самое большее – двух настоящих друзей. И обязательно с хлебом. Выпить все, лечь спать, и, когда во сне с тебя сойдет похмелье, проснешься умнее, чем когда бы то ни было. Но имейте в виду, длится это недолго. Постоянно быть самым умным не может никто… И вот вчера взяли мы с Алексой медовой ракии, выпили, и уже под утро я отправился домой проспаться. Заснул, во сне освободился от похмелья, как это и должно быть, но проснуться никак не мог. Сплю, сплю, во сне разгоняю хлопушками для фейерверков каких-то лошадей, как тут из мрака возникает женская рука и будит меня из сна. Я в ужасе вскакиваю и спрашиваю:

– Кто ты такая?

– Какая еще моя история?

– Не зажигай!

– Но я хочу тебя увидеть, – отвечаю я и чувствую через темноту, как чудесно пахнет эта рука, которая меня теребит.

– Если ты не видишь меня в темноте, то не увидишь никогда.

– Вот уж глупый вопрос! Включай компьютер, а не то я уйду к кому-нибудь другому.

– Расскажи!

– Не могу. Ее больше нет.

– Что, улизнула?

– Нет. Напротив. Она прекрасно удалась, словно кто-то вел мою руку. Когда я ее закончил, уже рассвело, но я, усталый и довольный, прилег еще немного подремать, однако вскоре меня разбудило поросячье верещание холодильника, у которого включился мотор. Тут я, полусонный и все еще валяясь в кровати, услышал, что в полумраке комнаты кто-то жует. Встал, осмотрел комнату – ничего. Снова лег, и снова кто-то зажевал, – кажется, возле стола. Слышно было прекрасно, даже кости на зубах трещали. Разозлившись, я вскочил и зажег свет. И увидел, что компьютер пожирает мою историю…

«Что это ты делаешь?» – спросил я его потрясенно, а он ответил: «Писатель, который умнее своих историй, ошибся в выборе профессии».

– Это означает, что рассказа больше нет? – спросили в один голос все, кто слушал писателя.

После этих слов общий интерес резко пошел на убыль. Напрасно читатель пытался рассказывать, что, услышав от писателя этот рассказ, он тут же взялся читать ту историю, о которой шла речь, напрасно Лена предлагала гостям виноград, хлеб и ракию – разочарования было уже не рассеять. Обнаружилось, что Яуцин умнее читателя, что я в эротическом смысле опытнее его, а апофеозом стал тот момент, когда мы начали кормить у окна галок, которые прилетели в сад с берега реки. Читателя они совершенно не боялись, оказалось, что они его просто не замечают. Птицы вели себя так, словно он не существует, а он схватил одну из них за ногу. Галка улетела, даже не почувствовав, что он ее держит. После этого читатель развалился в кресле, усевшись прямо на Ленину кошку, которая этого не заметила, и начал делиться своими воспоминаниями.

И тут возникло ощущение волшебства. Читатель не только умел складно говорить, ему просто необходимо было высказаться, потому что в противном случае он, казалось, просто лопнул бы по швам. Напряжение нарастало, мы просили его продолжать дальше, некоторые из девушек прослезились, потому что история была о любви, но тут вдруг прямо посреди фразы Павле Борнемиса перебил его, торжественным тоном заявив:

– Да он просто пересказывает нам фильмы. Это вовсе не его воспоминания, а фильм «Касабланка». А то, что он рассказывал до этого, сначала был «Рублев», а потом Бергман, «Фанни и Александр»…

– Довольно лежалый товар для того, кто так хорошо целуется, – сказала я.

На этом вечеринка закончилась. Тем не менее читателя пригласили прийти в следующий раз, а я, провожая его до двери, скромно подумала: «Кто знает, может, лучшая пища – это вода, а лучшее питье – воздух…» Лучшие, вероятно, отправились к лучшим, а нам и такой-то едва достался.

Однажды осенним вечером, снова ожидая гостей, Лена смотрела, как на речной берег слетаются галки, тяжелые и пузатые, словно они беременны. Когда стемнело, она принялась раскладывать пасьянс и рассматривать, что говорят ей карты, которые смотрят влево и видят прошлое. Лена, так же как и мы, плохо знала свое прошлое. Поэтому она и гадала о нем. Было уже поздно, и Лена удивлялась, что никого из нас нет. Тут кто-то позвонил в дверь и появился читатель. Он держал в руках бутылку пива и бумажный стаканчик.

– Удивительно, что не пришли, как обычно, и остальные, ведь сегодня четверг, – сказала Лена.

– Потому что сегодня среда, – заметил читатель, развалился в кресле, опять прямо на кошке, и налил себе в стаканчик пива. Лену удивило, что он пьет один, а ей даже не предлагает, и она спросила его, почему он пришел в среду.

– Не дочитал рассказ, ну и решил, ладно, пойду-ка сегодня. Я хорошо помню день, когда начал читать его. Здесь еще никого не было, только ты и эта комната. Я помню, как здесь были расположены все вещи в тот момент, когда я читал. Помню, как из одного окна пахло паприкашем, а из другого несло пригоревшим молоком, помню, как прервали мое чтение и мне пришлось спуститься в подвал. А читать было так хорошо. Ладно, не будем больше об этом…

– Мне кажется, – перебила его Лена, – в прошлый раз у тебя были черные глаза, а не желтые.

– Вполне возможно, – ответил он и добавил: – Скажи, что тебе снилось этой ночью? Я знаю, ты любишь рассказывать сны.

– Откуда ты знаешь, что я люблю рассказывать сны?

– Так я же об этом прочитал.

– Где?

– Как «где»? В этом рассказе.

– Все это Ингерина наврала. Дело, к сожалению, обстоит совсем не так. Я вообще не умею видеть сны. Каждую ночь кто-то идет впереди меня и открывает двери моих снов, но я не умею в них войти. Не умею оттого, что я такой создана. Я никогда не видела ни одного сна. К сожалению. Потому что Бог заглядывает не в наши мысли, а в наши сны. Он сидит там и ждет, когда мы появимся, и Он будет любить нас. А я этого лишена… Наверное, именно поэтому я и люблю рассказывать сны. Но так как своих у меня нет, мне приходится их выдумывать или пересказывать чужие. Но ведь тебя интересует мой, а не чей-то чужой сон, правда?

– Это действительно неприятно. А я могу тебе как-то помочь?

– Можешь. Мои друзья все время упоминают один фильм, который смотрели все, кроме меня. Вот бы ты мне его рассказал!

– Какой? – нетерпеливо спросил читатель.

– «Третий мужчина». Ты его смотрел?

– А как же, конечно смотрел. Два раза. Это мой самый любимый фильм.

– Всего два раза? – спросила Лена.

– Два раза в день. В Кинотеке. Сначала на дневном сеансе, а потом на вечернем. И так целый месяц. Потом его больше не показывали.

И тут читатель начал пересказывать Лене фильм «Третий мужчина».

Где-то в середине рассказа Лена прервала его вопросом. Так что он не успел познакомить ее с той частью фильма, где Орсон Уэллс и Джозеф Коттон встречаются на огромном колесе обозрения посреди венского Пратера. Вопрос Лены был таким:

– А этот Орсон Уэллс, он что, был против детей?

– Ну не он лично, а этот образ из фильма.

– Что это за «образ из фильма»?

– Что-то вроде тебя в этом рассказе.

– Правда? А расскажи, как там у вас, снаружи? Как в фильме? Или как здесь, в книге?

– Как тебе сказать… Времена года у нас не такие, как здесь. У вас здесь сейчас осень, птицы летят через дождь, паутина мокрая, а у нас, там, весна.

Он смотрел сквозь нее, как сквозь воду.

– Я не это имела в виду. Как вы там живете? – спросила Лена.

– Жизнь болезненна. Каждое мое движение – ошибка, каждое мое слово – ошибка. И за каждую из этих ошибок приходится дорого платить… Будущее у нас похоже на какую-то бескрайнюю бессонницу, а человек на улитку, его слизистое прошлое тянется за ним, как прозрачный след, а будущее ему приходится взваливать себе на плечи, как домик, в который он скрючившись забирается каждый вечер, чтобы переночевать…

– Ух ты, блин, здорово у тебя получилось… Но я вовсе не про это спрашивала. Правда ли, что у вас там сейчас война, падают бомбы и нет больше телебашни на Авале и мостов в Нови-Саде?

– Да. Это правда.

– А погибнуть кто-нибудь может?

– Может.

– И ты?

– Любой может.

– Не возвращайся туда. Оставайся у меня ночевать. Здесь, в моем рассказе, ты в безопасности.

Он улыбнулся. Она сжала его руку… И тут же почувствовала, как от ее прикосновения его рука начала расти. Она росла все больше и больше. Потом она почувствовала, что на ее ладони, той, которой она касалась его руки, начали прорастать усы. Читатель поцеловал ее, и, когда он в нее проник, она почувствовала, как там, в ней, глубоко внутри, бьется его огромное сердце.

Потом они оба заснули. Во сне он постоянно старался прижаться к ней, так что под конец Лена оказалась на самом краю постели. Чтобы не упасть, она встала, обошла кровать и легла с другой стороны, за спиной читателя.

Когда она проснулась, его не было. В ближайший четверг он не пришел. Он не пришел больше никогда. – Почему не заходит твой любимый читатель? – спросила Ида у Лены в один из четвергов.

– А зачем ему приходить? – вмешалась я, потому что всегда могу прочитать по лицу, кто с кем целовался. – Он отлично целуется, – добавила я, – а Лена целоваться не умеет. Что ему здесь делать? Давайте теперь позовем какую-нибудь читательницу и подсунем ей Павле Борнемису. Он ей наверняка понравится, и она не улизнет, как Ленин кавалер…

– Может, наш читатель погиб, поэтому его и нет, – задумчиво сказал Павле Борнемиса, и Лена при этих словах вздрогнула. По вечерам она иногда вспоминала недорассказанный фильм и вкус поцелуя, который читатель оставил в ней. Она вспоминала его взгляд, который долго добирался до нее, по пути меняя цвет: желтый, голубой, зеленый, сине-зеленый, белесый, красный, черный, и – хоп! – останавливался на Лене. И читатель тогда казался волшебным драгоценным камнем, который сияет ей… Иногда она шептала:

– Когда приходит время ужина, будь добр и думай обо мне. Это станет для меня пищей. А утром, на завтрак, улыбнись мне…

Зима состарилась, Лениной беременности шел уже седьмой месяц, она чувствовала, как под сердцем у нее шевелится маленькое новое существо. Она была счастлива, и ей казалось, что она стала похожа на стрелку компаса, которая показывает правильное направление пути. И тут с ней произошло нечто неслыханное. Впервые в жизни она увидела сон. Ей снилась ночь и в ночи огромное колесо со множеством светящихся кабинок. Оно вращалось, как карусель… Полный мрак, понимаешь! Проснувшись, она была сама не своя от счастья. «Счастье – это единственная бесплатная вещь на свете», – подумала Лена. Тут проснулся и шевельнулся в ней ее ребенок. От этого чудесного, едва ощутимого движения Лену пронзила мысль, что сон приснился не ей, потому что она не умеет видеть сны, – колесо во сне видел ее ребенок.

Так как читатель не до конца рассказал ей фильм, Лена не могла знать, что ребенок, спавший в ней, видел во сне одну из заключительных сцен фильма «Третий мужчина». Тот самый, недорассказанный, фрагмент, который читатель унес, оставив в ней свое семя…

Сербский писатель и генерал при Екатерине Великой, Симеон Пишчевич, арестовал графов Ржевуских, отца и сына, принадлежавших к этому же роду, в Варшаве в 1767 г. и отправил их в заключение из-за того, что они выступили против присоединения, которое, между прочим, сам Пишчевич тоже не одобрял.

См. переписку Бальзака с графинями Ржевускими, которая была опубликована в 1969 г. в Париже.

Сделанный Пушкиным рисунок, на котором изображена Амалия Ризнич, можно увидеть в музее Царскосельского лицея в нынешнем городе Пушкине, неподалеку от Санкт-Петербурга. Рисунок сделан в рукописи романа в стихах «Евгений Онегин».

Hаисус – древнее название реки Нишавы, протекающей через современный югославский город Ниш. (Здесь и далее – прим, автора.)

Дунай.

Римский город при впадении реки Млавы в Дунай, близ современного югославского городка Костолац. Впервые упоминается и 86 г. до н. э.

Римский город, бывший на месте теперешней столицы Югославии Белграда. Найденные при раскопках предметы быта и искусства хранятся в Национальном музее Белграда.

Завтра, завтра, всегда завтра… (лат.)

Управляющий монетным двором (лат.).

В древнегреческой мифологии чудовище в виде девы, увлекающее за собой свои жертвы.

Библия. Откр. 12:12.

Древнее название города Сисак в современной Хорватии.

Античный город на реке Вардар (современная Македония).