27 октября 1505 года умер Иоанн III, на 67-м году от рождения, на 4-м – княжения, пережив вторую супругу, знаменитую Софию, только двумя годами и несколькими месяцами. В завещании своем Иоанн, подобно предшественникам, поделил волости между пятью сыновьями: Василием, Юрием, Димитрием, Семеном и Андреем; но старшему, Василию, дано 66 городов, и в том числе самые значительные: Москва, Новгород, Псков, Тверь, Владимир, Коломна, Переяславль, Ростов, Нижний, Суздаль, Муром, кроме того, волости князей Мезецкого, Новосильских, Одоевских, Белевских, Щетинина, Заозерье, Заволочье, Югра, Печора, Пермь Великая, князья Мордовские, вся Вятская земля с арскими князьями, жалованная вотчина князя Бельского (Лух и проч.), Корельская земля с Лопью, лешею (лесною) и дикою, Поонежье и Двинская земля, тогда как всем остальным четверым сыновьям вместе дано менее половины городов, именно только 30. Касательно отношений старшего брата к младшим повторяется обычное выражение: «Приказываю детей своих меньших, Юрия с братьею), сыну своему Василию, а их брату старшему: вы, дети мои, – Юрий, Димитрий, Семен и Андрей, держите моего сына Василия, а своего брата старшего вместо меня, своего отца, и слушайте его во всем; а ты, сын мой Василий, держи своих братьев младших в чести, без обиды». Но касательно определения отношений по владениям находим перемены против распоряжений прежних князей: Василий Темный благословил старшего сына только третью в Москве; Иоанн благословляет старшего сына двумя третями: «Сын мой Василий держит на Москве большого своего наместника по старине и как было при мне, а другого своего наместника держит на Москве, на трети князя Владимира Андреевича, которая была за братьями моими, Юрием и Андреем»; но и в остальной трети, которую прежние удельные князья ведали по годам, теперь старший брат получил также часть: «Благословляю сына своего Василия и детей меньших – Юрия, Димитрия, Семена, Андрея – в Москве годом князя Константина Димитриевича, что был дан брату моему Юрию, да годом князя Петра Димитриевича, что был дан брату моему Андрею Меньшому, да годом князя Михаила Андреевича: держит сын мой Василий и мои дети меньшие на тех годах своих наместников, переменяя пять лет, по годам; а что дан был брату моему Борису в Москве год князя Ивана Андреевича, и тот год приходилось брата моего Бориса детям держать на шестой год вместе; но племянник мой Иван Борисович отдал свои полгода мне, а я отдаю их сыну своему Василию, пусть он держит шестой год вместе с племянником моим Федором Борисовичем». Так распорядился завещатель относительно судных пошлин московских; относительно же тамги и других пошлин старший брат обязан был из них давать младшим только по сту рублей каждому. Потом видим ограничение прав удельных князей в их собственных владениях: «Сын мой Юрий с братьями по своим уделам в Московской земле и в Тверской денег делать не велят; деньги велит делать сын мой Василий в Москве и Твери, как было при мне. Откуп знает сын мой Василий, в откуп у него мои дети Юрий с братьми не вступаются. Что я дал детям своим сельца у Москвы с дворами городскими на посадах; и дети мои на тех дворах торгов не держат, житом не велят торговать, лавок не ставят, купцов с товаром иноземных из Московской земли и из своих уделов на этих дворах не велят ставить: ставятся купцы с товаром на гостиных дворах, как было при мне, и меньшие дети мои в те дворы гостиные и в те пошлины не вступаются. Если в сельцах детей моих меньших и на их дворах городских кто станет торговать съестным товаром, то сын мой Василий этих торгов не велит сводить, но прикащик его берет с них полавочную пошлину. Если случится душегубство в сельцах и городских дворах меньших сыновей моих, то судит большой наместник сына моего Василия; суд и дань над селами в станах московских принадлежат меньшим сыновьям моим, которые ими владеют, но душегубством и поличным эти села тянут к Москве, кроме поличного, которое случится между их крестьянами таком случае судят их прикащики, но докладывают большого наместника московского. Грамоты полные и докладные пишет только ямской дьяк сына моего Василия. Города и волости, доставшиеся в уделы меньшим сыновьям моим, но прежде тянувшие душегубством к городу Москве, и теперь тянут туда же по старине». В ордынские выходы: в Крым, Казань, Астрахань, Царевичев городок (Касимов), для других царей и царевичей, которые будут в Московской земле, на послов татарских назначена тысяча рублей в год; из этой суммы 717 рублей платит великий князь, остальное доплачивают удельные. Иоанн III в своей духовной окончательно решает вопрос о выморочных уделах: «Если кто-нибудь из сыновей моих умрет, не оставив ни сына, ни внука, то удел его весь к Московской земле и Тверской сыну моему Василию; меньшие братья у него в этот удел не вступаются; если же останутся у покойного дочери, то сын мой Василий, наделив, выдает их замуж, а что покойный даст своей жене – волости, села и казну, в это сын мой Василий не вступается до ее смерти».

Новый порядок престолонаследия, по которому дядья должны были отказываться от прав на старшинство в пользу племянников от старшего брата, был подтвержден тем, что Иоанн еще при жизни своей велел старшему сыну Василию заключить договор с следующим за ним братом, Юрием; по этому договору последний обязался держать великого князя господином и братом старшим, держать честно и грозно без обиды; здесь выражение держать господином употреблено в первый раз; в первый раз в договоре между родными братьями младший обязывается держать княжение старшего честно и грозно. Относительно главного условия Василий говорит Юрию: «Придет воля божия, возьмет бог меня, великого князя, и останутся после меня дети, то сына моего, которого я благословлю великими княжествами, тебе держать в мое место своего господина и брата старшего, великих княжеств под ним, под моею великою княгинею и под нашими детьми блюсти и не обидеть, ни вступаться, ни подыскиваться никаким способом». Любопытно, что здесь отец выговаривает себе право благословлять великими княжествами сына, которого хочет, не упоминая ни слова о старшинстве; это право, как мы видели, было ясно высказано Иоанном III в ответе его псковичам: «Разве я не волен в своем внуке и в своих детях? Кому хочу, тому и дам княжество». Хотя в княжение Иоанна III некоторые слабые удельные князья, как, например, Михаил Андреевич Верейский и сын Бориса Васильевича Волоцкого, и решились в духовных грамотах своих назвать великого князя государем, однако сам Иоанн не решился еще заставить младшего сына, Юрия, назвать государем старшего брата, Василия: так еще сильны были понятия о родовом равенстве между князьями! И хотя на деле это равенство уже исчезло, но на словах трудно было еще выразить это исчезновение; отца своего князь Юрий называет государем, но старшего брата назвать так не хочет, хотя и повторяет старинное родовое выражение, что старший брат ему вместо отца.

В грамотах Иоанна Калиты, сколько нам известно, впервые встречаем название великого князя всея Руси. Но это название не употреблялось в сношениях с литовским двором до времен Иоанна III, который после смерти Казимира впервые употребил в сношениях с Александром литовским выражение: «Иоанн (вместо прежнего Иван), божьею милостию государь всея Руси и великий князь владимирский, и московский, и новгородский, и псковский, и тверской, и югорский, и пермский, и болгарский, и иных». Против титула отца своего Иоанн прибавил название великого князя владимирского, псковского, тверского, вятского и болгарского, выключив название ростовского. В сношениях с Ливониею и мелкими владениями немецкими Иоанн принимает название царя всея Руси; потом на подписи грамоты эрцгерцога Филиппа, сына Максимилианова, Иоанн и сын его Василий названы царями Владимира, Москвы и проч.; то же название видим и в списке речей посла Гартингера; в грамоте датского короля Иоанн назван императором; в грамотах к крымскому жиду Захарии Иоанн называет себя царем всея Руси, также великим государем Русской земли. Митрополит в речи своей во время венчания внука Димитрия называет Иоанна царем и самодержцем; летописец говорит, что Иоанн благословил сына своего Василия самодержцем всея Руси. Царем и самодержцем называет Иоанна митрополит Симон в послании к пермичам. Бояре и другие служилые люди в отписках своих к великому князю употребляли такое обращение: «Государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси холоп твой такой-то челом бьет». Знатнейшие люди называются в этих отписках обыкновенными именами, другие – уменьшительными; встречаем – Алексеец, Феодорец, Васюк, но не Алешка, Федька, Васька, как после. Любопытно, что служилые люди из греков употребляют более распространенные обращения в отписках к великому князю; так, Димитрий Ларев Палеолог пишет: «Наияснейшему и вышнейшему господу, господу Ивану Васильевичу, царю всея Руси и великому князю» (следует титул).

К договорной грамоте тверского князя Михаила Борисовича с Иоанном III, заключенной в начале княжения последнего, привешены печати: на печати великого князя московского на одной стороне изображение льва, раздирающего змею, на другой – изображение двух людей: один, с крыльями, держит венок, другой, без крыльев, держит поднятый кверху меч; на печати же тверского князя изображен всадник, скачущий с поднятым кверху мечом и попирающий дракона, что является здесь впервые. К другим грамотам Иоанна III до 1497 года привешены печати с разными изображениями, между которыми нет изображения всадника, попирающего дракона: к меновой грамоте Иоанна с племянниками, сыновьями Бориса Васильевича Волоцкого, написанной в 1497 году, привешена большая печать, на которой с одной стороны впервые видим изображение двуглавого коронованного орла с распростертыми крыльями и когтями, а на другой – изображение всадника, попирающего дракона и копьем прободающего ему горло; подпись вокруг: «Иоанн, божьею милостию господарь всея Руси и великий князь владимирский, и московский, и новгородский, и псковский, и тверской, и угорский, и вятский, и пермский, и болгарский». Мы видели, что Иоанн первый ввел обряд царского венчания, совершенного им над внуком Димитрием.

Если выходы в Большую Орду начали уменьшаться и даже совсем прекращаться еще в княжение Василия Димитриевича и Василия Темного, то усобицы в княжение последнего и тяжкий окуп казанский должны были истощать казну великокняжескую. В других обстоятельствах находился Иоанн III. Нельзя думать, чтоб во время мирных сношений с Ахматом он посылал ему значительные выходы, ибо в противном случае хану не для чего было бы находиться в почти постоянно враждебных отношениях к Москве; расходы на Крым, Казань, Астрахань, на содержание служилых царевичей татарских, оцененные в 1000 рублей, не могли равняться с прежними выходами в пять и семь тысяч; при этом сомнительно, что вся эта тысяча выходила на татарские издержки, и если б даже выходила, то не должно забывать, какие обширные земельные приобретения сделаны были при Иоанне III. Таким образом, в княжение последнего главные расходы прежнего времени, расходы ордынские, уменьшились, а доходы вследствие приобретения обширных и богатых областей увеличились не в меру против прежнего. Отсюда понятно, что Иоанн располагал большими денежными средствами, что казна его была велика, особенно при уменье взять семьсот вместо семидесяти, при расчетливости, которая заставляла при выдаче баранов послам требовать от них шкуры назад. Иоанн в духовной своей отказывает каждому из четырех младших сыновей ларцы с казною, с какою – неизвестно, причем говорит: «А кроме того, что ни есть моей казны у казначея моего и дьяков, лалов, яхонтов, других каменьев, жемчугу, саженья всякого, поясов, цепей золотых, сосудов золотых, серебряных и каменных, золота, серебра, соболей и шелковой рухляди; также что ни есть в моей казне постельной, икон, крестов золотых, золота и серебра, платья и другой рухляди, что ни есть у моего дворецкого и у дьяков дворцовых моих сосудов серебряных, денег и иной рухляди; что ни есть у моего конюшего, ясельничих, дьяков, приказчиков моих денег и рухляди; что ни есть у моего дворецкого тверского и дьяков тверских и приказчиков в Новгороде Великом, у дворецкого, казначеев, у дьяков и приказчиков моих денег и рухляди; да на Белоозере и на Вологде моя казна и где ни есть моих казен – то все сыну моему Василию». Дорогие каменья, жемчуг, золото, серебро и вещи, из этих металлов сделанные, считались предметами, преимущественно и почти исключительно заслуживающими приобретения. Узнавши, что жена Менгли-Гиреева достала дорогую Тохтамышеву жемчужину, Иоанн не успокоился до тех пор, пока не получил ее от ханши; отправляя послом в Крым боярина Семена Борисовича, великий князь наказал ему: «Никак не забудь сказать от меня Хозе-Асану, что если будут у него лалы, яхонты дорогие и жемчуг добрый, то чтоб непременно приехал ко мне сам и привез их с собою». Знаем также, что для Иоанна покупались ковры на Востоке.

Из духовных грамот удельных князей узнаем также, в чем состояло княжеское богатство: оно состояло в венцах царских, челках, ожерельях, украшенных дорогими каменьями и жемчугом, сорочках изукрашенных, перстнях, жиковинах, крестах, иконах, постелях, шитых шелками по камке, взголовьях, подушках, шитых золотом, ларцах – красных, желтых, дубовых, золотых, украшенных костяною работою, колпаках, пуговицах, серьгах, монистах, обручах, напалках (наперстках), мускусницах (где хранился мускус), шубах, кожухах, опашнях, летниках, кортелях, каптурах, накапках, вошвах, поясах, кружевах, одеялах, гривах, спорках с разного платья, подкладках (подволоках) из-под него же, сосудах разного рода – мисах, уксусницах, перешницах, солонках, чарках, ложках, ковшах, кубках, рогах, достоканах, мамаях, сковородах серебряных. Но если богатство великого князя сильно увеличилось по известным причинам, то не было причин, по которым должно было увеличиваться богатство князей удельных; из их духовных видим, что все они оставили после себя долги: князь Юрий Васильевич оставил 752 рубля долгу, самая значительная часть которого была занята под залог разных движимых вещей; занимал он у частных лиц и у монастырей. Гораздо больше долгу оставил князь Андрей Васильевич Меньшой, задолжавший одному великому князю 30000 рублей за ордынские выходы кроме долгов частным людям; князь Михаил Верейский оставил долгу 267 рублей. Впрочем, должно заметить, что князь Юрий и князь Андрей Меньшой Васильевичи были бездетные, у Михаила Верейского сын был в изгнании, а дочери мимо великого князя не смел он отказать своей отчины; вот почему у них не было побуждений жить бережно; князь Андрей, например, проживал все свои доходы и не платил старшему брату выходов в зачет своего удела, который должен был достаться последнему; князь Борис Васильевич, оставляя отчину сыновьям, долгу не оставил; но сын его, умирая бездетным и завещая вотчину великому князю, оставил долгу более 600 рублей. Относительно взимания дани мы знаем, что Иоанн брал со всех волостей новгородских по полугривне с сохи со всякого, кто пашет землю, и с ключников, со старост, и с одерноватых; в 1491 году Тверская земля была описана по-московски в сохи. От времени Иоанна III дошла до нас древнейшая переписная окладная книга именно Вотской пятины Новгородской области, имеющая такое заглавие: «Книги Воцкие пятины писма Дмитрея Васильевича Китаева да Никиты Губы Семенова сына Моклокова лета семь тысяч осмаго (1499 – 1500). А в них писаны пригороды и волости и ряды и погосты и села и деревни великого князя и за бояры и за детми боярскими и за служылыми людми за поместщыки и своеземцовы и купецкие деревни и владычни и монастырские деревни и сохи по новгородцкому. А в сохе по три обжи, А на пригороды, на посады и на великого князя волости, и на села, и на деревни кладено великого князя оброка рубли и полтинами, и гривнами, и денгами новгородскими в новгородцкое число». За этим заглавием следует название уезда, и потом начинается описание погостов. В каждом погосте описывается прежде всего церковь погоста вместе со дворами священно – и церковнослужителей ее и с ее землею или замечается, в какой местности находится церковь погоста и где описана. Потом описываются оброчные волости, села и деревни великого князя, которые во время составления писцовой книги не были ни за кем в поместье. В начале описания каждого селения или каждой группы селений замечается, чьи были прежде эти селения; если прежде они были уже за кем в поместье, то об этом также замечается. Далее описываются волости, села и деревни великого князя, бывшие во время составления описания за разными лицами в поместье, причем замечается, чьи они были прежде. Земли каждого помещика составляют в описании особую группу. Если у какого-нибудь помещика есть земли еще в другом погосте, то об этом замечается. Затем описываются земли: 1) своеземцев и купцов; 2) владыки новгородского; 3) монастырские и церковные; 4) к описанию земель церковных присоединяется и описание земель, составляющих непосредственную собственность священно – и церковнослужителей. Замечается, в каких других погостах Вотской пятины есть еще земли владычни или земли того же монастыря и церкви. При описании каждого селения означается название его (погост, село, сельцо, деревня), собственное его имя, дворы, в нем находящиеся, с поименованием хозяев, количество коробей высеваемого жителями хлеба и количество скашиваемых копен сена, а затем число обж, в которое положена пахотная земля, доход в пользу землевладельца, старый и новый, а равно в пользу посольского или ключника, иногда корм, следующий наместнику, наконец, угодья, существующие при селении. Если жители селения занимаются не хлебопашеством, а другим промыслом, то описание сообразно этому изменяется. По описании известной группы селений, образующих одно целое, приводится итог, в котором показывается: сколько во всей этой группе по старому письму было селений, дворов, людей, обж, сох и какой по старому письму шел доход в пользу землевладельца, а равно посольского или ключника; сколько в сравнении с старым письмом прибыло или убыло по новому письму деревень, дворов, людей, обж; сколько именно по новому письму значится селений различного наименования, дворов, людей, обж и сох; какой будет идти новый доход и по каким статьям и в каком количестве он увеличился или уменьшился в сравнении с прежним временем, какие, наконец, есть угодья. Подобный итог приводится и по описании одного селения, если оно само по себе составляет особенное целое. Но по описании всех земель известного отдела, т. е. великокняжеских или монастырских и церковных, не приводится общего итога за каждый такой отдел; равно не приводится общего итога по целому погосту и по целому уезду.

Соха изменялась по соображению с различными условиями: в краях, где земледелие составляло главный промысл жителей, объем сох расширялся; в краях ремесленных или торговых сокращался; потом соха соразмерялась с качеством почвы: в этом отношении земли обыкновенно делились на добрые, средние и худые; если в соху доброй земли полагалось 800 четвертей, то средней – 1000, а худой – 1200 четвертей. Относительно посадских и слободских тяглых земель сохи измерялись не четвертями, а дворами; и здесь в одном месте в соху шло столько-то дворов, а в другом – более или менее; здесь принималось также в расчет различие средств владельцев дворов, почему сохи разделялись на сохи лучших торговых людей, на сохи средних людей (где число дворов увеличивалось вдвое против торговых) и на сохи младших людей (где число дворов было вчетверо больше против числа дворов в сохе лучших людей). Из пошлин в Иоанново время встречаются названия: померное, роговое, искунное, венцы новоженные, скатертная пошлина. От того же времени дошел до нас устав откупщикам тамги и пятна на Белоозере. Если городской человек – белозерец, или житель подгородных мест (окологородец), или житель какой-нибудь из волостей белозерских привезет товар свой, то таможенники берут со всякого товара по полуденьге с рубля да по полуденьге с саней за церковную пошлину, что берут в Москве. Если белозерец – городской человек купит себе в лавку мед, икру, рыбу, то брать у него с рубля по полуденьге порядного, если же он купит себе в лавку мех, или рогозину, или пошев соли, или бочку, кадь рыбы, или бочку сельдей, то со всего этого поодиначке (с одного) брать по полуденьге с стяга; по стольку же брать с живой коровы, с десяти полотей, с двадцати гусей, с тридцати поросят, с тридцати утят, с десяти баранов, с тридцати сыров, с двадцати зайцев. Здесь любопытно также, что упоминаются зайцы, которых следовательно употребляли в пищу в XV веке. Со льну, луку, чесноку, орехов, яблок, маку, золы, дегтю брать по деньге с воза. С вывозной из Белоозера бочки, или кади, рыбы, меха, или рогожи, или пошева соли брать со всякой по полуденьге. С служилого человека, идущего без товара, пошлины не брать; если же служилый человек станет торговать, то брать с него тамгу и все пошлины, как и с торгового человека. Кто покупает человека в полное холопство (в полницу), тот дает по алтыну с головы наместнику да по алтыну с головы дьяку, который пишет полные грамоты, да по стольку же таможенникам. Кто купит лошадь в рубль или меньше рубля, у того брать от пятна по деньге с лошади, столько же брать и у того, кто продаст. Все торговцы, как белозерцы, так и москвичи, тверичи и новгородцы, должны показывать свой товар таможенникам, не складывая с воза или с судна; если же кто сложит товар прежде явки таможенникам, тот протамжил, товар ему назад, и если этот товар будет стоить два рубля или больше, то взять с него протамги два рубля – рубль наместнику да рубль таможенникам; если товар стоит рубль, то брать тридцать алтын без гривны; если товар стоит больше одного рубля, но меньше двух или меньше одного рубля, то брать по расчету. Если кто купит лошадь без явки, то брать с него пропятенья два рубля – рубль наместнику и рубль пятенщикам. Если белозерец – городской человек купит что или продаст в своем городе, то с того тамги не брать; если же продаст или купит судно, то брать по полуденьге с рубля. С москвича, тверича, новгородца, жителя уделов московских брать тамгу по старине, с рубля по алтыну, да с саней по полуденьге за церковную пошлину и за гостиное. Придет кто с товаром на судне из Московской, Тверской или Новгородской земли, то, сколько у них будет людей на судне, брать со всех по деньге с головы. Кто приедет из Московской, Тверской или Новгородской земли, также из монастырей этих земель, равно как из белозерских монастырей, – всем им торговать всяким товаром и житом в городе на Белоозере, а за озеро не ездить, по монастырям и по волостям не торговать, кроме одной белозерской волости – Углы: здесь быть торгу по старине, а тамгу брать, как берут на Белоозере. Кто ослушается этого запрета, с тех брать с купца два рубля да с продавца два рубля, товар описывать на великого князя, самих виновных отдавать на поруки и ставить перед великим князем; городским же людям – белозерцам и посадским – за озеро ездить торговать по старине. По свидетельству Иосафата Барбаро, при Иоанне III право варить мед и пиво, употреблять хмель сделалось исключительной собственностью казны.

В образе жизни Иоанна мы не видим больших перемен против образа жизни его предшественников. Мы видели, что сам он имел два имени, оба взятые из греческих святцев, – Иоанн Тимофей: Тимофеем он назван был в честь апостола Тимофея, которого память празднуется 22 генваря, день рождения Иоанна, последнее же имя он получил на шестой день, когда празднуется перенесение мощей св. Иоанна Златоустого. Сын его, родившийся 25 марта, в день Благовещения, получил имя Гавриила, которого память празднуется на другой день; но потом получил имя Василия, под которым и известен в истории; он был крещен через 10 дней архиепископом ростовским Вассианом и троицким игуменом Паисием в Троицком монастыре; потом Паисий крестил второго сына Иоаннова, Георгия. В княжение Иоанна III при утверждении единовластия должно было оказаться большое затруднение относительно княжеских браков; сам Иоанн в первый раз был женат на княжне тверской, но при нем же Тверь пала, и князья ее пошли в изгнание; оставались князья рязанские, зависимые на деле, равные по праву князьям московским, но они находились уже в таком близком родстве с последними, которое не допускало новых браков. Таким образом, великий князь должен был заботиться о приискании невест сыновьям и женихов дочерям среди иностранных владетельных домов; но здесь, как справедливо заметила отцу королева Елена, главное затруднение состояло в иноверии. Относительно своего второго брака и брака старшего сына Иоанна великий князь успел избежать этого затруднения, женившись сам на царевне греческой и женив сына на дочери православного воеводы молдавского; но мы знаем, какие следствия имел брак старшей дочери Иоанновой Елены, долженствовавшей оставаться православною в Литве и Польше; понятно, почему Иоанн старался отыскать в Венгрии семейство владетельных князей сербских, православных; старания его на этот счет остались безуспешны, равно как искание женихов и невест в Дании, в Германии; он принужден был уже в последний год жизни женить старшего двадцатипятилетнего сына Василия на Соломониде Сабуровой, выбранной из 1500 девиц, представленных для этого ко двору; отец Соломониды, Юрий, потомок ордынского выходца Мурзы Чета, не был даже боярином; но еще прежде великий князь выдал вторую дочь свою, Феодосию, за боярина, князя Василия Даниловича Холмского; понятно, как неприятно было Иоанну выдавать дочь за одного из служивых князей – бояр, которые уже назывались холопами великокняжескими. Неуспех Иоанна в искании невесты для сына среди княжен иностранных имел важное следствие: иностранная княжна на престоле московском необходимо сближала бы и мужа и подданных с прежним отечеством своим и вообще с Западною Европою, содействовала бы сильнейшему усвоению плодов цивилизации, введению новых обычаев и как в этом, так и в других отношениях имела бы более значения, более влияния по самому высокому происхождению своему. Значение Софии Витовтовны и Софии Палеолог кроме личного характера их много объясняется их происхождением; София Палеолог принимала иностранных послов; после нее, при великих княгинях и царицах из подданных, этого обычая не видим. Воспитанная в тереме, дочь московского боярина или менее значительного служилого человека переносила и во дворец свою теремную жизнь; великий князь, как великий князь, оставался одинок на своем престоле.

В ответе послам императорским Иоанн объявил, что в Русской земле нет обычая показывать дочерей женихам или сватам прежде окончательного решения дела. Тем же послам он отказался объявить о приданом своих дочерей, отозвавшись, что неприлично великим государям вести об этом переговоры, но прежде приказывал своему послу разведать, на сколько тысяч золотых манкупский князь давал приданого за дочерью, которую предлагал в невесты князю Иоанну Иоанновичу. При описании свадьбы дочери великокняжеской Феодосии, выходившей за князя Холмского, говорится о тысяцком, дружке, дружке поддатном, о двух лицах, державших ковер княжой, о конюшем, при котором находились 15 человек детей боярских, о поезжанах жениховых, о священнике со крестом при постели, о лицах, находившихся у саней великой княгини Софии, с которой вместе ехала и невестка, великая княгиня Елена, о свещниках, коровайниках, фонарниках и проч.

Из иностранных источников узнаем, что вследствие известных изменений в отношениях великого князя к дружине и вообще к подданным изменилось и обращение его с ними. Венецианский посол Контарини говорит, что Иоанн имел обыкновение ежегодно объезжать разные области своих владений, и в особенности посещать одного татарина, которого содержал на жалованье на татарской границе для ее охранения.

В то время как Русь Северо-Восточная – государство Московское увеличивалось областями, соединение которых было прочно по единоплеменности и единоверию народонаселения, на западе, по недостатку нравственных и физических сил к сопротивлению на востоке, в то время владетели Руси Юго-Западной, великие князья литовские и короли польские, ослабляемые внутреннею борьбою между составными частями своих владений, не препятствовали образованию на востоке могущественного и враждебного владения, которого государь уже принял титул государя всея Руси и прямо объявил, что Русская земля, находящаяся за Литвою и Польшею искони его отчина и что он хочет ее добывать. В это решительное для всей Восточной Европы время, когда московский князь, освобождаясь окончательно от страха перед Азиею, начинал на нее наступательное движение и усиливался приобретением обширных владений, вырванных из-под рук великого князя литовского, все внимание последнего было обращено не на усиление своего государства прочными приобретениями, но на приобретение соседних престолов для своих сыновей. Иоанн приобретал Новгород, Тверь, Вятку, Пермь, часть Рязани, подчинял себе Казань; Казимир также приобретал орденские земли для Польши и целые королевства для сыновей своих – Богемию, Венгрию; но Иоанн отдал все свои приобретения одному сыну, который через это получил средства к новым приобретениям, тогда как занятие престолов Польши, Литвы, Богемии и Венгрии внуками Ягайла покрыло только мгновенным величием династию князей литовских, не принеся никакой пользы родной стране их, историческое движение которой прекратилось со времени соединения ее с Польшею.

В то время как великий князь московский, становясь единовластителем обширной страны, становился вместе с тем и самовластителем ее, власть великого князя литовского и короля польского никла все более и более; в то время как московский государь самовластно располагал средствами своей страны, соперник его при исполнении своих намерений нуждался в помощи и согласии сеймов, у которых должен был выкупать эту помощь и согласие уступками, должен был постоянно опасаться и гордого прелата, который не преминет в торжественном собрании укорить короля за какую-нибудь меру, невыгодную для материального благосостояния духовенства и могущественного вельможи, который не преминет поднять знамя восстания при первом неудовольствии, и, наконец, собственного войска, которое своевольством своим не преминет испортить поход.

Иоанн московский объявил, что он волен в своих великих княжествах: кому хочет, тому их и отдаст; по смерти Казимира литовского сын его Александр писал князьям и панам Волынской земли, что паны Рада Великого княжества Литовского заблагорассудили оставить его, Александра, в Литве и на Руси для защиты от неприятеля на то время, пока не выберут великого князя. Приглашая волынцев на это избрание, Александр пишет им: «Вспомните, что вы поклялись отцу моему в случае его смерти признать господарем того из сыновей его, которого ваша милость изберете вместе с панами Радою Великого княжества Литовского». Об отношениях литовского великого князя к панам своим радным всего лучше может свидетельствовать письмо его к ним от 21 октября 1503 года касательно отпуска ногайских послов. «Нам кажется, – пишет Александр, – что послов должно отпустить; но мы отдаем дело на рассуждение и решение вашей милости: как признаете за лучшее – отпустить их или задержать, так и сделаете, потому что мы без совета вашей милости ничего в земских делах не делаем».

Мы говорили уже о том, какая перемена в отношениях великого князя к дружине произошла в Московском государстве в княжение Иоанна III. Замечено было также, что в два предшествовавших княжения, Василия Димитриевича и Василия Темного, вступили в службу великих князей московских многие князья, Рюриковичи и Гедиминовичи, которые сохраняли на службе первенствующее положение, именуясь прежде бояр; таким образом, старые московские боярские роды были оттеснены от первых мест княжескими родами. При Василии Темном три из последних занимали самое видное место: Патрикеевы, Ряполовские и Оболенские; то же значение сохраняют две первые фамилии и в княжение Иоанна III; к ним с самого начала присоединяется еще княжеская фамилия Холмских, тверских удельных, вступивших в службу московскую. Князь Иван Юрьевич Патрикеев, большой наместник, наивысший воевода московский, и зять его, князь Ряполовский, пали в борьбе с Софиею; но племянник Ивана Юрьевича, знаменитый ведрошский победитель, князь Даниил Васильевич Щеня, не подвергся опале вместе с дядею. После падения князя Ивана Юрьевича его место, место воеводы московского, занял князь Василий Данилович Холмской, сын знаменитого воеводы Даниила и зять великого князя; а второе по нем место занимал Даниил Васильевич Щеня. Таким образом, князья продолжают первенствовать, и только третье место занимает потомок старой знаменитой боярской фамилии Яков Захарович Кошкин, воевода коломенский, которого брата, Юрия Захаровича, наместника новгородского, мы уже видели в сношениях с Яном Заберезским и в местническом споре с князем Щенею-Патрикеевым перед Ведрошскою битвою. Этот спор и его решение важны для нас опять как доказательство первенствующего положения княжеских фамилий перед боярскими: великий князь, решая спор в пользу князя Щени, велел напомнить Кошкину, что прежде боярин Федор Давыдович уступал также первое место князьям. Какое множество служилых князей было во время Иоанна III, видно из того, что между воеводами, участвовавшими в Ведрошской битве, упоминается одиннадцать князей и только пять имен без княжеского титула. Князья, вступивши в службу к великому князю московскому или его удельным, вошли в состав старшей дружины, боярства, и потому называются боярами. «Пожаловал я своего боярина, князя Василия Ромодановского», – говорит удельный князь Михаил Верейский в своей духовной; под духовною Иоанна III читаем: «Тут были бояре мои: князь Василий Данилович да князь Данило Васильевич». Несмотря на то, однако, князья стоят выше бояр; грамота бояр московских к панам литовским начинается так: «От князя Василия Даниловича, воеводы московского, и от князя Даниила Васильевича, воеводы Великого Новгорода, и от Якова Захарьича, воеводы коломенского, и от всех князей, и от бояр, и от окольничих, рады (думы, совета) Иоанна, божьею милостью государя всея Руси, братии и приятелям нашим, Войтеху, бискупу виленскому, и Николаю Радзивилловичу, воеводе виленскому» и проч. Из членов древних боярских родов московских кроме Кобылиных – Кошкиных в княжение Иоанна III находились на виду: из рода Акинфовых – упомянутый выше боярин Федор Давыдович, потом боярин Петр Федорович Челяднин, оба двоюродные внуки знаменитого Федора Свибла от двоих братьев – Ивана Хромого и Михаила Челядни; линия же самого Свибла прекратилась по смерти бездетного сына его, Семена. Из фамилий, особенно выдавшихся при Василии Темном, продолжают иметь значение Басенок и Ощера, преимущественно последний, пользовавшийся большою доверенностью великого князя и употреблявший, по свидетельству летописца, во зло эту доверенность; одинаковому нареканию подвергается Григорий Андреевич Мамон, которого отец был можайским боярином; наконец, с важным значением являются Ховрины, потомки греческого князя Стефана, выехавшего из Тавриды, боярин Владимир Григорьевич и сыновья его – Иван Голова и Дмитрий Владимирович, казначей великокняжеский. Мы видели, что паны литовские, предполагая или желая предполагать в Москве такие же отношения, какие существовали у них, стали пересылаться о государственных делах с боярами московскими; Иоанн допустил эту пересылку, ибо видел, что иногда она может быть полезна, когда, например, нужно было, по его выражению, задрать литовское правительство насчет какого-нибудь дела; но как он смотрел на эту форму, видно из речи посла, отправленного им в стан к сыну Димитрию: «Отец твой, господин, велел тебе сказать: прислала Рада литовская к нашим боярам грамоту, и я, против той грамоты, от своих бояр написал к литовской Раде грамоту, а какову я грамоту к ним писал, и я с нее послал к тебе список, чтобы тебе та грамота была ведома».

Мы видели, как Иоанн III обошелся с князем-боярином, который решился оставить его службу и перейти к брату его, удельному князю; несмотря на то, в договоре, заключенном по его приказанию между сыновьями его, старшим Василием и вторым Юрием, внесено обычное условие: «А боярам и детям боярским и слугам между нас вольным воля». Но еще в 1474 году употреблено было средство заставлять бояр отказываться от своего права отъезда; это средство испытано было впервые, сколько нам известно, на одном из самых знаменитых бояр-князей, Даниле Дмитриевиче Холмском, который уличен был в какой-то нам неизвестной вине (быть может, в покушении отъехать), отдан под стражу, потом прощен и принужден дать на себя крестоцеловальную запись вроде проклятых грамот, которые давались князьями во времена Темного. «Я, Данило Димитриевич Холмской, – говорится в записи, – бил челом своему господину и господарю, великому князю Ивану Васильевичу, за свою вину через своего господина Геронтия, митрополита всея Руси, и его детей и сослужебников епископов (следуют имена). Господарь мой меня, своего слугу, пожаловал, нелюбье свое отдал. А мне, князю Данилу, своему господарю и его детям служить до смерти, не отъехать ни к кому другому. Добра мне ему и его детям хотеть везде во всем, а лиха не мыслить, не хотеть никакого. А где от кого услышу о добре или о лихе государя своего и его детей, и мне то сказать вправду, по этой укрепленной грамоте, бесхитростно. А в том во всем взялся (поручился) по мне господин мой, Геронтий митрополит, с своими детьми и сослужебниками. А стану я что думать и начинать вопреки этой моей грамоте или явится какое мое лихо перед моим господарем великим князем и перед его детьми, то не будь на мне милости божьей, пречистой его матери и св. чудотворцев Петра митрополита и Леонтия, епископа Ростовского, и всех святых, также господина моего, Геронтия митрополита, и его детей, владык и архимандритов тех, которые за меня били челом, не будь на мне их благословения ни в сей век, ни в будущий, а господарь мой и его дети надо мною по моей вине в казни вольны. А для крепости я целовал крест и дал на себя эту грамоту за подписью и печатью господина своего, Геронтия, митрополита всея Руси». Но одних духовных обязательств и ручательств было недостаточно; Иван Никитич Воронцов обязался: если князь Данило отъедет или сбежит за его порукою, то он платит 250 рублей; пять свидетелей стояли при этом поручительстве; когда поручная кабала была написана и запечатана печатью Ивана Никитича, то последний, ставши перед князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, объявил ему об этом, и Патрикеев приложил к кабале свою печать.

Название бояр введенных и путных сохраняется. От времен Иоанна III дошла до нас любопытная жалованная грамота: «Се яз, великий князь Иван Васильевич, пожаловал семь Василья Остафьевича Ознобишу санничим в путь, и вы, бояре, и слуги, и все люди того пути, чтите его и слушайте». Это известие показывает нам, какое широкое и потому так теперь сбивчивое для нас значение имело слово боярин. Известие об этих мелких боярах саннича пути показывает, что и на севере были бояре, подобные западнорусским путным боярам, хотя здесь слово путный, кажется, означает дорожный, гонца, как после и на севере путные ключники, например, значили просто: дорожные ключники; употребление слова путный в разных значениях еще более затемняет дело. О западнорусских путных боярах говорится в уставах об управлении королевских волостей 1557 – 1558 годов: «Бояре путные стародавные должны владеть двумя волоками, с которых должны платить все повинности, а на службу тяглую и в подводы ходить не обязаны; но если по приказанию нашему поедут на дорогу, то в этот год ничего не платят, а без нашей воли и указа урядники наши на дорогу их никуда не посылают». Кроме названий придворных чинов, известных в прежнее время, встречаем названия: постельничего, сокольничего, ясельничего, дьяка постельного. После присоединения княжеств и уделов дворы прежних князей их не сливались с двором великого князя московского, и потому видим разделение служилых людей на двор великого князя и на детей боярских городовых. Великая княгиня, мать Иоанна III, имела свой двор, который во время похода присоединялся к двору великокняжескому под особым своим воеводою.

О богатстве князей-бояр во время Иоанна III можем судить только по завещанию главного из них, князя Ивана Юрьевича Патрикеева: завещатель делит между женою и двумя сыновьями недвижимое имущество, состоящее из двух слобод, 29 сел и 13 селец главных кроме селец и деревень, приписанных к селам; кроме того, луга и места городские; некоторых крепостных людей отпускает на волю, других делит между женою и сыновьями; между этими людьми находим названия: стрелка, трубника, дьяка, поваров, хлебников, портных мастеров, бронников, садовников, псарей, рыболовов, мельников, утятника, сокольника, огородника, плотника, серебряного мастера, истопника, страдников. Завещатель упоминает о своих куплях и об отцовском благословении. Относительно кормлений до нас дошли любопытные жалованные грамоты, данные Иоанном литовскому выходцу, пану Ивану Судимонту Кондратьевичу, получившему в Москве звание боярина введенного; в первой грамоте говорится: «Бил мне челом Яков Захарьевич, что вам обоим на Костроме сытым быть не с чего; и я, князь великий, Якова пожаловал городом Владимиром, а тебе придал другую половину Костромы, с правдою (с судом)». Потом Судимонт был пожалован городом Владимиром под князем Данилом Димитриевичем Холмским. О даче поместий упоминается под 1500 годом в летописи, где сказано, что великий князь по благословению Симона митрополита взял за себя в Новгороде Великом церковные земли владычни и монастырские и роздал детям боярским в поместья; но в одной разрядной книге находим любопытное известие, что по взятии Новгорода по государеву изволению распущены были из княжеских и боярских дворов служилые люди, послужильцы, и помещены в Вотской пятине; здесь насчитывается таких новых помещиков 47 родов. В известии об окончательном покорении Вятки говорится, что великий князь земских людей – вятчан посадил в Боровске и Кременце и поместья им дал.

Таково было средство, употребленное для увеличения числа ратных людей. Кроме так называемых служилых людей, или старой дружины, бояр, детей боярских и дворян Иоанн III послал в казанский поход 1470 года московских сурожан, суконников, купчих людей и прочих всех москвичей, которых пригоже, по их силе, и поставил над ними особого воеводу, князя Оболенского. При осаде Смоленска сыном великокняжеским Димитрием видим в московской рати посошных людей, собранных с сох. Псковской летописец сообщает нам известие о наборе войска в его родной области; в 1480 году по случаю войны с ливонскими немцами выставлено было с четырех сох по коню и человеку; в 1495 году по требованию великим князем вспомогательного войска для шведской войны псковичи собрали (срубили) с десяти сох по конному человеку; в 1500 году для войны литовской они брали с 10 сох коня, с сорока рублей – коня и человека в доспехе, а бобыли составляли пеший отряд; в псковской летописи упоминается кованая рать, из иностранных известий узнаем только, что так назывались лучшие конные полки. Мы видели, что в войнах псковитян с немцами участвовали также охочие люди (нерубленые люди, охочий человек) из Псковской волости и потом прихожие люди, приходцы из других областей. В московской рати упоминаются козаки, наконец, в состав русской рати обыкновенно входят полки татарские: кроме полков, приводимых служилыми царевичами, татары были, как видно, поселены в разных московских волостях; так, в распоряжениях об отправке посла в Крым читаем: «Ехать с Дмитрием Шеиным татарам, провожать им Дмитрия в Перекопь, в Орду, из Ростунова, Щитова, Коломны, Левичина, Сурожика, Берендеева, Ижва». Одних из этих татар посол должен был отпустить, дать им волю, других оставить с собою «в Перекопи на лежанье» для вестей.

По свидетельству псковского летописца, число московского войска, загородившего дорогу Ахмату в первое его нашествие, простиралось до 180000, растянутых на полутораста верстах; число войска, посланного на защиту Пскова от немцев в 1481 году, простиралось до 20000; новгородской силы во время Шелонского боя было 40000; столько же было московского войска на Ведрошской битве, если верить Стрыйковскому. Войска ходили по-прежнему сухим путем и по рекам: так, в 1470 году войска, назначенные в поход на Казань, плыли из разных мест к Нижнему реками Москвою, Клязьмою, Окою и Волгою; под 1467 годом встречаем известие, что войска отправились на Черемис из Галича 6 декабря и пошли лесами, без пути в жестокие морозы. Относительно продовольствия войск во время похода встречаем следующие известия: при описании похода на Казань князя Стриги-Оболенского в 1467 году говорится, что войска возвратились без успеха, истомленные, потому что осень была холодная и дождливая, корму начало недоставать, так что многие ратные люди в постные дни ели мясо, лошади мерли с голоду; во время второго похода Иоанна III на Новгород великий князь тверской присылал сына боярского отдавать кормы по отчине своей; потом уже, находясь под Новгородом, Иоанн велел всем воеводам посылать за кормом половину людей, а другую половину оставлять у себя; наконец, до нас дошли грамоты Иоанна III, по которым запрещалось полкам, идущим в поход, останавливаться брать кормы, подводы и проводников по волостям, принадлежащим Троицкому Сергиеву монастырю. Из всего этого видим, что войска брали съестные припасы по местам, по которым проходили. Из оружия упоминается огнестрельное – пушки, тюфяки и пищали. При описании войн псковичей с немцами мы уже видели, что немцы брали верх своим нарядом или артиллериею; при осаде городов псковские пушки действовали не очень удачно: так, при осаде Нейгаузена псковичи били городок пушками, пустили в него большою пушкою, но колода у нее вся изломалась, и железа около разорвались, что заставило снять осаду. Войска по-прежнему состояли из пяти частей: большого полка, правой и левой руки, передового и сторожевого полков. Еще сохранялся старый обычай браниться перед битвою: пред началом Шелонского сражения «новгородцы по оной стране реки Шелони ездяще, и гордящеся, и словеса хулные износяще на воевод великого князя, еще же окаяннии и на самого государя великого князя словеса некая хулная глаголаху, яко пси лаяху». Мы видели, что казанский поход 1469 года не удался от недостатка единства в движениях, от недостатка подчиненности. Для введения последней великий князь должен был прибегнуть к строгим мерам: когда сын его, князь Димитрий, возвратясь из Смоленского похода, пожаловался отцу, что многие дети боярские без его ведома отъезжали в волости на грабеж, его не слушались, то Иоанн велел этих ослушников схватить, бить кнутом на торгу и многих в тюрьму бросить. Уже встречаем известие и о местничестве как явлении, препятствовавшем успеху военных действий; при описании Казанского похода архангельская летопись говорит: «А воеводы судовой рати нелюбье держали между собою, друг под другом идти не хотели». Привыкши защищаться от немцев в крепких стенах своего города и потом, после ухода неприятеля, мстить ему вторжением в его землю немногочисленными отрядами для опустошения, псковичи, как видно, не любили или не умели сражаться правильным строем; об этом можно заключить из следующего летописного рассказа: «Погнались воеводы великого князя и псковичи и нагнали немцев в Очеровах на Могильнике; немцы обоз (кош) свой поставили поодаль от себя и сказали: „Когда Русь ударится на кош, то мы воспользуемся этим и выйдем из Псковской земли; если же ударится на нас, то тут нам сложить свои головы“». Псковичи первые ударились на кош, за ними москвичи и начали между собою драться за немецкое добро, чудь, находившуюся при обозе, всю перебили; немцы в это время напали на москвичей и псковичей, и была с ними сеча, но небольшая. Князь псковский Иван Горбатый начал загонять псковичей, чтоб не ехали по одиначке, и они все по закустовью, и начали ему псковичи прозвища давать – опремом и кормихном. При осаде городов били пушками, стреляли стрелами, приметывали примет; первым делом осажденных было сжечь этот примет.

Ахмат в оба нашествия свои не заставал Иоанна врасплох, что, вероятно, было следствием бдительности русских сторожевых отрядов, высылаемых в степи; Иоанн жаловался Казимиру, что русские люди ездили на поле оберегать христианство от бусурманства, а литовские люди напали на них из Мценска, Брянска и других мест; потом жаловался, что литовцы перебили московских сторожей на Донце, сторожей-алексинцев, сторожей на Шате.

Относительно состояния дружины, или военного служилого сословия, в Руси Юго-Западной мы узнаем, что здесь в описываемое время название дворянин, уже получает важное значение, какого в Московской Руси не имеет: так, в жалованной грамоте великого князя Александра 1499 года дворянином называется знаменитый князь Василий Глинский. От описываемого времени дошел до нас большой ряд жалованных великокняжеских грамот князьям, панам, боярам на временные владения, или на хлебокормления, и на вечные владения городскими местами и селениями; в грамотах обыкновенно говорится, что имения эти даются самому пожалованному, его жене, детям, будущим потомкам, вечно и непорушно, с пашенными землями, бортными, подлазными, с сеножатьми, с озерами и реками, с бобровыми гонами, езами, перевесьями, болоньями, ловами, с данями грошовыми и медовыми, со всякими входами, приходами и платами (уплатами), с землями пустовскими, с млынами (мельницами) и с их вымалками, ставами и ставищами, с рыбниками, с речками и потоками их, с колодезями, с борами, лесами, гаями (рощами), дубравами и хворостниками, с лядами и лядищами, с данями куничными илисичными, со всяким правом и панством, с мытами, явками, капыцинами, со всеми боярами и их имениями, с слугами путными и даньниками, с слободичами, что на воле сидят, с людьми тяглыми, с куничниками, лейтами, конокормцами. В Киевской области княжата и панята, хотевшие ехать в чужие края, должны были сказаться королю или его наместнику и, когда устроят в своем имении службу так, как бы она была при них самих, тогда могут ехать, если только земской службы не будет; но в неприятельскую землю ехать не могут. Киевлянин, по королевским грамотам, пользовался тою же честью, как литвин, ничем перед последним не понижался; волости киевские держали только киевляне, но киевлянам король раздавал городки, кому хотел; князья, паны и бояре литовские, владевшие имениями в Киевской земле, обязаны были служить с этих имений вместе с киевлянами сами, своими головами. Урядники коронные не имели права судить слуг и людей княжеских, панских и боярских. В уставной Волынской грамоте говорится, что староста не смел срамить злыми словами князей, панов и земян, не смел казнить их и сажать в башню; но если кто из них провинится, то староста извещает короля и поступает с преступником по королевскому наказу; если обвиненный потребует суда королевского, то староста отпускает его к королю, назначивши срок, когда он обязан стать перед последним; князя, пана и земянина староста или наместник один не судит, но имеет при себе князей, панов и земян.

Думают, что относительно управления при Иоанне III последовал переход от прежнего управления посредством только известных лиц к управлению посредством известных присутственных мест, или приказов; думают, что при Иоанне III несомненно должны были существовать приказы: Разрядный, Холопий, Житный, Новгородский. Но ни в одном памятнике, дошедшем до нас от княжения Иоанна III, не упоминается о приказах; и если некоторые приказы должны были явиться непременно при Иоанне III, то не понимаем, почему некоторые из них не могли явиться ранее, если уже не хотим обращать внимания на молчание источников; не знаем, почему, например, Разрядный, Холопий приказы не могли явиться ранее? По некоторым известиям, Иоанну приписывается разделение России на три части: Владимирскую, Новгородскую и Рязанскую – и образование для каждой из них отдельного приказа под названием трети. Но с этим известием мы не можем согласиться, ибо Рязанское Великое княжество не было присоединено еще при Иоанне.

В городовом быте Северо-Восточной Руси произошло важное явление: главный представитель быта старых русских городов, Новгород Великий, приравнялся своим бытом к городам Низовой земли. Мы видели, как скудны были наши известия о быте Великого Новгорода, как трудно было по этим известиям составить о нем ясное, определенное понятие; посмотрим, нельзя ли будет теперь, при последнем столкновении Новгорода с великим князем, дополнить несколько наши сведения о различии между бытом Новгорода и бытом городов низовых. Иоанн III потребовал от новгородцев, чтоб государство его было такое же в Великом Новгороде, какое оно в Низовой земле, на Москве; тогда новгородцы просили, чтоб великий князь объявил, как его государству быть в Великом Новгороде, потому что Великий Новгород низовского обычая не знает, не знает, как государь держит свое государство в Низовой земле. На это Иоанн отвечал: «Наше государство таково: вечевому колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все нам держать». Итак, быт Новгорода рознился от быта низовых городов тем, что в Новгороде был вечевой колокол, было вече, чего в низовых городах не было; следовательно, если мы встретим в источниках, что в том или другом низовом городе, даже в самой Москве, было вече, то это слово, означающее неопределенно всякое совещание, хотя бы даже между немногими лицами, потом означающее исключительно на северо-востоке народное восстание, мятеж, – это слово не должно вводить нас в заблуждение, заставлять предполагать, что в низовых городах могло быть что-нибудь похожее на быт старых городов, уцелевший и, вероятно, сильнее развившийся в Новгороде. Требование Иоанна, чтоб в Новгороде вечевого колокола не было, и потом известие, что вечевой колокол действительно был взят из Новгорода и отвезен в Москву, очень важны; существование одного вечевого колокола предполагает существование одного правильного, обычного веча, созывавшегося по звону этого колокола лицами правительственными, князем, посадником, следовательно, другие веча, созываемые противниками князя или посадника по звону других колоколов, не на обычном месте, не были собственно вечами, хотя по неопределенности, обширности значения слова и называются так; в некоторых списках сказания о Тохтамышевом нашествии говорится, что и в Москве по отъезде великого князя «сотвориша вече, позвониша во все колоколы, и сташа суймом народы мятежницы, крамольницы». Ясно, следовательно, что вечей, или восстаний, в Москве на людей, хотевших бежать от татар, в Ростове на татар, в Костроме, Нижнем, Торжке на бояр, вечей, созываемых всеми колоколами, не должно, по одному тождеству названия, смешивать с вечами Новгорода и других старых городов: Смоленска, Киева, Полоцка, Ростова, где жители, по словам летописца, как на думу, на веча сходились и, что старшие решали, на то пригороды соглашались. В известиях о последних минутах вечевого быта в Новгороде мы встречаем другое, еще более важное известие о большом вече; при исчислении неисправлений новгородских к великому князю летописец говорит: «А на двор великого князя, на Городище, с большого веча присылали многих людей, а наместником его да и послу великого князя лаяли и бесчествовали» Если было большое вече, то было и малое – совет, заседание правительственных лиц в противоположность большому, всенародному вечу.

В Новгороде вечевой быт исчез; но он остался еще до времени во Пскове. И в псковской летописи вследствие частых столкновений веча с усилившейся властью великокняжескою находим в описываемое время большее число известий о вечевом быте, чем прежде. Мы видим распоряжение веча в 1463 году во время отсутствия князя-наместника; пришла весть о нападении немцев, и вот Зиновий посадник и псковичи, услыхавши эту весть, поставили вече и дали на вече воеводство Максиму посаднику и двум другим лицам; немцы ушли; тогда посадники псковские и псковичи начали думать, куда идти за ними? Приехал князь-наместник, и опять встречаем известие, что псковичи дали на вече воеводство посаднику Дорофею; но, как видно, князь-наместник в это время находился в походе, ибо прежде было сказано, что он и посадники псковские начали собирать пригорожан и волостных людей, и, собравшись, псковичи с пригорожанами и со всеми людьми выступили в поход. Немцы прислали бить челом о мире воеводе великого князя, который приходил на помощь псковичам, князю-наместнику псковскому и всему Пскову; воевода, князь-наместник, посадники и весь Псков, подумавши, заключили мир, после чего немецкие послы целовали крест на вече пред воеводою великого князя и перед всем Псковом. Послы, отправленные Псковом в Москву к великому князю, по возвращении отдавали отчет в своем посольстве на вече; так, посадник Максим, возвратясь в 1464 году из Москвы, начал править на вече посольство: «Князь великий Иван Васильевич всея Руси тебе, своему наместнику, псковскому князю Ивану Александровичу, посаднику степенному старому Юрию Тимофеевичу, и старым посадникам, и всему Пскову, отчине своей, повествует» и проч. Также на вече отдавали отчет на своем посольстве и послы, возвращавшиеся из Литвы. Мы видели, что еще Василий Темный отнял у новгородского веча право давать грамоты без участия князя, т. е. его наместника; во Пскове при Иоанне мы видим, что вече распоряжается землями в пользу той или другой церкви или монастыря, причем о князе-наместнике не говорится, хотя он находился в это время в городе; под 1471 годом читаем: «Посадники и весь Псков даша им на вече тую землю и воду, и в тыя часы бысть всему Пскову, еще и вече не поспело разойтися, скорбь и туга велика». Но в 1476 году слобожане Кокшинской волости били челом князю-наместнику Ярославу, посадникам псковским и всему Пскову, чтоб позволили им поставить город, и Псков на вече позволил и грамоту дал. Когда в 1501 году явились во Псков московские воеводы, но не хотели идти в Немецкую землю без государева приказания, то князь-наместник, посоветовавшись с посадниками, боярами и псковичами на вече, послал трех гонцов в Москву.

Таким образом, князь-наместник, посадники и вече являются во Пскове тремя нераздельными властями, к которым обращались в делах внешних и внутренних и которые решали эти дела по общему совету. Если вече избирало воевод, то князь-наместник вместе с посадниками собирал войска из пригородов и волостей. Нового князя-наместника принимали честно: духовенство со крестами, посадники и весь Псков выходили к нему навстречу и сажали на княжение в Троицком соборе, после чего он целовал на вече крест ко Пскову на суду, на пошлинных грамотах и на всех старинах псковских; не желая более оставаться во Пскове, князь-наместник выходил на вече и слагал с себя крестное целование. Касательно посадников во Пскове иногда встречаем известия об одном степенном посаднике, иногда о многих: так, под 1462 годом говорится, что заложили псковичи новый Городец при князе псковском Владимире Андреевиче и при посаднике степенном Максиме Ларионовиче; потом читаем, что в 1463 году приехал во Псков на княжение князь Иван Александрович звенигородский при посаднике степенном Зиновии Михайловиче; под следующим годом говорится, что посол, возвратившись из Москвы, правил посольство так: «Князь великий Иван Васильевич всея Руси тебе, своему наместнику, князю Ивану Александровичу, посаднику степенному старому Юрию Тимофеевичу, и старым посадникам и всему Пскову, отчине своей, повествует». Здесь, не предполагая ошибки переписчика, выражение степенному старому можно понимать так, что Юрий не в первый уже раз отправлял должность степенного посадника. Но под 1465 годом говорится, что князь-наместник и посадники степенные Леонтий Макарович и Тимофей Васильевич заложили деревянную стену, после чего постоянно говорится о посадниках степенных, обыкновенно двоих, и говорится так, что не оставляет никакого сомнения, например: «И посадники псковские и со псковичи, а в степени тогда был посадник Яков Афанасьевич Брюхатый да Василий Епимахович, и учали сильно деяти над священники». Так же ясно говорится о двоих посадниках степенных в правой грамоте Снетогорскому монастырю и в некоторых других актах. О тысяцком во Пскове не упоминается, но упоминается о соцких после посадников, например, под 1464 годом: «И целовал крест посадник Максим Ларионович, посадник Игнатий Логинович и соцкие»; или под 1472 годом, где говорится о мире Пскова с Новгородом: «А во Пскове посадник псковской Афанасий Юрьевич, и бояре псковские, и соцкие, и судьи тогда же и льняную грамоту подрали, вынувши из ларя, и была всем христианам радость большая». Здесь между посадниками и соцкими видим бояр; кто мог достигать во Пскове боярского звания, видно из известия под 1477 годом: «Псков послал к великому князю двух посадников, а с ними два боярина, Опимаха Гладкого да Андрея Иванова, сына попова, раздьякона (т. е. расстриженного дьякона)». Встречаем известие о губских старостах, которые упоминаются после соцких. Касательно правительственного значения городских концов, отношения их к пригородам находим важное известие под 1468 годом: «Той же весне весь Псков поделиша по два пригорода на все концы, коему же концу к старым пригородом новые жеребьем делили, а имал жеребей князь Василий, князя Федора Юрьевича сын, с престола».

Об устройстве низовых городов в княжение Иоанна III мы имеем очень мало известий; упоминается о городском сотнике как чиновнике, распоряжающем городовыми постройками, имеющем право тянуть окружных крестьян во все пошлины; в Судебнике упоминается староста, глава посадских людей, который вместе с лучшими горожанами присутствовал в суде. Но довольно много известий дошло до нас от описываемого времени о быте городов юго-западной Литовской Руси. В мае 1494 года великий князь Александр подтвердил киевским мещанам уставную грамоту отца своего Казимира по этой грамоте мещане не поднимали ничем послов польских, московских, валахских, молдавских, но поднимали только послов литовских и ордынских; не стерегли казны великокняжеской и воеводской, только в случае прибытия самого великого князя в Киев обязаны были содержать при нем стражу; не топили бани, не возили дров; коней, животины, овец и свиней по киевским дворам не сгоняли, сена за рекою не косили, косили только один день под борком, скошенное должны были убрать, но в город сена не возили ниоткуда; плотов не сгоняли, на берег не волочили; плотин не сыпали, кроме одной плотинки под городом; в облаву не ходили, города не рубили, не мостили городского моста, не платя, однако, слугам воеводским посекирщины; пленников не стерегли, не ездили на сторожу в поле; вольно им было ездить в бор по дрова во все стороны, также на болоньи и на островах за Днепром сено косить, чем место кормилось; если воевода поедет за две мили от замка или на охоту, то подвод ему не давали, давали только по снопу сена сокольникам воеводским; мещане и слуги городовые с послами в Орду не ходили, вышегородского, чернобыльского, белогородского и глевацкого мыта не платили по всей земле Киевской. Кто из мещан захочет выселиться в другой город или место, тот должен продать недвижимое имущество, а с движимым может выехать в какие хочет области Великого княжества Литовского, только не за границу. Для торговли вольно им ездить, кроме служилых неданных (неясачных) людей; если придет весть о приближении татар, то им с места не ехать, если же поедут, то должны оставлять на свое место людей добрых, которые могут за них отправить великокняжескую службу. Кто возьмет за себя мещанку с домом, тот обязан отправлять такую же службу, которая прежде отправлялась с того дому. Кто из мещан одолжает, тому вольно продать свой дом для уплаты долга, но, кто купит дом, тот обязан отправлять с него такую же службу, какая отправлялась и прежде. На войну данные (ясачные) люди не ходили. Прежде воевода брал пеню с тех, кто по ночам с огнем сиживал; но теперь эти дела были отданы в ведение войта, который должен отвечать, если по его несмотрению сделается в городе пожар. В 1497 году киевский войт, бурмистры, радцы и все мещане били челом великому князю Александру, чтоб освободил их навсегда от мыта по всей вотчине своей, Литве, Руси и Жмуди, потому что они разорены от ежегодных нападений татарских; великий князь исполнил их просьбу. В 1499 году киевский воевода Димитрий Путятич жаловался великому князю, что мещане киевские как скоро получили немецкое право, то отняли у воевод все уряды и пошлины городские. Вследствие этой жалобы дана была киевскому войту и мещанам уставная грамота о воеводских доходах, в которой говорится: если купцы или козаки приедут в Киев и станут на подворье у какого-нибудь мещанина, то последний обязан объявить о них воеводе или наместнику, по старому обычаю; если же не объявит, то платит воеводе пеню. Если осмник, выбираемый воеводою из слуг своих, застанет христианина, мещанина или козака в безнравственном деле с женщиною, то наместнику митрополичьему идет с виновного урочная пеня, а воеводе – копа грошей; если же осмник застанет в таком деле турка, татарина или армянина, то воеводе с виноватого идет двенадцать коп грошей. Козаки, ходящие вниз по Днепру до Черкас и дальше, должны со всякой своей добычи давать воеводе десятину. Если привезут в Киев рыбу, просольную и вялую, то осмник воеводин осматривает ее и обмычивает и берет на город от бочки рыбы по шести грошей, а от вялых и свежих рыб – десятину; если же привезут осетров, то не смеют их продавать целиком, пока осмник не возьмет от каждого осетра по хребтине или от десяти осетров десятого. Перекупщики, которые сидят в рядах и торгуют хлебом и другими припасами, обязаны давать осмнику каждую субботу от товара по деньге; а который человек новый захочет сесть в рядах и торговать съестными припасами, такой должен дать осмнику куницу, двенадцать грошей. Если случится покража на берегу на реке на таком расстоянии, что можно от берега палкой докинуть, то эту покражу судит осмник; также если кто украдет белье или женщина с женщиною подерется, то такие дела судит осмник вместе с наместником митрополичьим. Если купеческий воз, выезжающий из Киева и нагруженный товаром, обломится с одной стороны по Золотые ворота, а с другой – по реку Почайну, то брать его на воеводу, потому что купцы нарочно нагружают тяжело возы свои, чтоб было их меньше и, следовательно, чтобы меньше платить пошлины. Лучники, кузнецы и сапожники должны давать воеводе луки, топоры и сапоги на Светлое воскресенье и на Рождество Христово. Из этой грамоты объясняется для нас должность осмника, которая, по всем вероятностям, была та же самая и в старину, ибо осмник упоминается и в Русской Правде, и в летописи между событиями XII века; объясняется и пошлина осмничее, которую уже мы встречали в Северо-Восточной Руси. Несмотря на то что еще в уставной грамоте 1494 года киевские мещане были освобождены от подъема послов московских и волошских, в 1503 году они подали великому князю Александру жалобу, что послов и гонцов московских, волошских, турецких, перекопских, заволжских и других ордынских поднимают, подводы под них дают, коней и казну посольскую стерегут, в Орду с великокняжескими послами ходят, под воеводских гонцов подводы дают; также от тиунов киевских терпят великие притеснения; жаловались, что в Киеве живут епископские, митрополичьи, воеводские, архимандричьи, княжеские, панские, землянские, милославчане и другие прихожие люди, также разные ремесленники, перекупщики, рыболовы, в Киеве и поселяне торгуют, а служб городских с мещанами не служат и податей не платят. Вследствие этой жалобы великий князь писал к киевскому воеводе, чтобы мещане были освобождены от посольского подъема и вынуты из тиунских рук; также, чтоб пришлые люди участвовали во всех городских повинностях, в противном случае мещане могут их грабить.

В 1498 году Полоцк получил магдебургское право с определением войтовских доходов, а именно третьего пенязя от всех судных пошлин, половины мясных лавок, отдачи в его ведомство винных промышленников и торговцев; с освобождением мещан от подвод, сторож, от мыта по всему княжеству Литовскому; с правом построить всенародные бани и ратушу; в городе должно быть всегда двадцать радцев, которых избирает войт, половину закона римского и половину греческого; эти радцы вместе с войтом ежегодно выбирают двух бурмистров, одного закону римского, а другого греческого; бурмистры вместе с войтом управляют общиною: перенос дел от бурмистров и радцев допускается к войту, но от войта перенос дела может быть только к великому князю; войт может решить дело без бурмистров и радцев, но бурмистры и радцы без войта или лент-войта не могут ничего решить. Полоцк обязан платить ежегодно 400 коп грошей в казну великокняжескую. И в Полоцке, как в Киеве, после получения магдебургского права не обошлось без столкновения между властью войта и властью наместника королевского, так что в 1499 году великий князь Александр должен был особою грамотою точнее определить отношения этих властей; по этой грамоте тяжбы о земле между боярином, мещанином или путником судит наместник с старшими боярами полоцкими, по старому обычаю; в случае спора о границах земельных должен ехать наместник или бояр послать; если приедут послы из Новгорода, Пскова, из Лук Великих или от немцев ливонских для решения обидных дел земских, то наместник с старшими боярами, призвавши к себе войта и старших мещан (если дело будет касаться города), послов принимает и отправляет, как было в старину. Бояре имеют право спускать в Ригу по Двине собственное жито, крупу, золу и смолу, не перекупая ни у кого; золу и смолу они должны добывать в своих пущах, а не в великокняжеских и не в городских. Если мещанину или путнику будет дело до боярина или до его человека, то судит наместник в городе с боярами городским правом, а войт и мещане должны быть при суде; если же боярину, или великокняжескому человеку, или боярскому человеку будет дело до мещанина или до путников, кроме споров о земле, то судит войт в ратуше правом немецким, а наместник с великокняжеским человеком посылает судью; если великокняжеский или боярский человек будет виноват, то пеня с него идет его господарю. Люди боярские, живущие в городе и на посаде (на месте) на своих землях и занимающиеся торговлей, должны вместе с мещанами платить все подати, но войт и мещане не должны их судить и в право немецкое писать; также войт и мещане не должны принимать к себе крепостных людей боярских и судить их немецким правом: судит их наместник городским правом. В следующем году Александр почел за нужное исключить из магдебургского права сельских путников и отдать их в ведение наместника, потому что уменьшение числа пригонных людей оказалось вредным для полоцкого замка; но тут же было подтверждено, что люди, принадлежащие духовенству и боярам, также ремесленники и люди, заложившиеся за наместника, духовных лиц и бояр, принадлежат к магдебургскому праву.

В 1499 году получил и Минск магдебургское право с обязанностью платить ежегодно в казну великокняжескую по шестидесяти коп грошей; сравнив эту сумму с суммою, платимою Полоцком (400 коп), увидим всю разницу в богатстве двух городов. В 1503 году князья, бояре и слуги, войт и мещане и земля Витебская били челом великому князю Александру и объявили ему, что приходили злодеи из Великого Новгорода, покрали у них церковь Богородицы и вместе с другими вещами украли и жалованную грамоту (привилей), полученную ими от короля Казимира. Александр дал им новую жалованную грамоту, подобную прежней; по ней Александр обязался не вступаться в домы церковные, купли, безадщины и отмерщины витебские; жен силою замуж не выдавать; в духовные завещания не вступаться; на подводы коней у городских людей и у сельских путников не брать; холопу и рабе не верить; судов предков своих не посуживать; без исследования дела видблянина не казнить; своих судных приговоров не переменять; казнить по вине; челобитья у видблян принимать, не сажая их через поруку в железа и не подвергая их никакой муке; отчин у них не отнимать, в села купленные и поля не вступаться; заочному обвинению не верить; кто станет на них доносить, того имя объявить, а в заставу нигде видблян не сажать; на войну быть всем видблянам готовыми; по волости Витебской воеводе великокняжескому не ездить; поедет на охоту, то его по станам не дарить; сябров городских в пригон великокняжеский не гнать, ни в подводы, ни на охоту; в весы витебские и локоть великому князю не вступаться, а кто провинится на весах или на локте, того видблянам самим казнить по своему праву; у кого из видблян забракуют (загудят) воск в Риге и приедет он в Витебск, то видблянам самим казнить виноватого; великому князю видблян не дарить никому; они освобождаются от мыта по всем владениям литовским; воеводу давать им по старине, по их воле: который воевода будет им нелюб и обвинят они его перед великим князем, то последний дает им другого воеводу по их воле; в первый день приезда своего в Витебск воевода целует крест видблянам, что без суда не будет казнить их ни за что по наговорам. Видбляне живут в Витебске добровольно, пока хотят, а кто не захочет, того силою не удерживать, путь ему чист, куда хочет; поедет прочь в великокняжескую отчину, в Литву, не тайно, св. Благовещенью челом ударивши, объявившись воеводе и своим братьям, мужам видблянам, будучи волен во всем своем имуществе: может продать его пли отказать; если видблянин, приехавши в Литву к великому князю, пожалуется на видблянина, то великий князь без истца децкого из Литвы на обвиненного не шлет, хотя бы дело шло о смертном убийстве, но дает жалобщику лист к воеводе, который судит по крестному целованию, рассмотревши дело с князьями, боярами и мещанами, а, осудивши, казнит в Витебске по тамошнему праву. Великий князь не отнимает выслуженного имущества у князей, бояр, слуг и мещан, местичей витебских из города не выводит вон. Кто из литовцев или поляков был крещен в Витебске в русскую веру и оставил потомков, тех не трогать, права их христианского ни в чем не нарушать. – Сравнивши эту грамоту с грамотами новгородскими, увидим общие черты быта городов старой Руси. При Александре же получил магдебургское право Волковыйск, Высокий, Бельск в земле Дрогочинской; войтовство в последнем городе отдано было в потомственное владение данцигскому мещанину Гоппену.

В 1500 году по просьбе старосты смоленского и всех мещан Александр освободил их от мыта на пятнадцать лет; а в 1502 освободил их на шесть лет от серебщизны, ордынщины и других податей вследствие разорения мещан от гарнизона; встречаем разные льготные грамоты, данные и другим городам. Мы видели, как псковичи редко уживались с наместниками великого князя московского; видим и жалобы западных русских городов, имевших формы быта, подобные псковским, на наместников и других урядников великого князя литовского; так, жители Витебска жаловались на своего наместника, что когда кто-нибудь из них, купивши мед пресный, жито и рыбу, привезет в Витебск в свой дом, то слуги наместничьи, отбивая замки, силою берут эти товары на наместника и денег за них не дают, а которые хозяева брать не позволяют, тем наместник запрещает продавать эти товары на месте и таким образом разоряет их; от каждого струга, отправляющегося в Ригу, берет по десяти грошей; когда шлет свою золу в Ригу и велит там менять ее на соль, то на каждый мещанский струг накладывает по меху своей соли, а кто из мещан не захочет брать этой соли, с того берет по десяти рублей грошей. Издавна мостили мостовую – каждый человек перед своим двором с пяти топорищ; так хотя бы мостовая была и нова, слуги наместничьи, ходя ночью, вздирают мостницы и за то с каждого двора берут по грошу. Колоду новую наместник устроил, и слуги его за малые вины сажают жителей в эту колоду, а на поруки не отпускают. Мещане содержат стражу в городе: слуги наместничьи заставляют этих сторожей вместо крепости сторожить свои домы. Наместник полоцкий Станислав Глебович стал нарушать магдебургское право, данное полочанам, на том основании, что при этом праве ему нечем поживиться: присуды с мещан все отошли; великий князь запретил ему нарушать магдебургское право, но дал ему для поживы сельскигх путников в городской присуд.

Относительно внешнего вида русские города вообще (кроме столицы Москвы) не изменились; встречаем известие о постройке деревянных и каменных укреплений; деревянные города, или крепости, получили Владимир, Великие Луки; мы упоминали уже о построении каменной крепости Иван-города на ливонской границе; Новгород после падения своего старого быта не потерял важного значения для московского правительства, оставался вторым городом в государстве, и к 1491 году был построен в нем каменный детинец. Для псковичей опасность со стороны ливонских немцев не прекратилась, потому не прекратились и старания их укреплять границы постройкою новых городков и укреплять самый Псков постройкою новых стен, возобновлением, расширением старых. В 1462 году они заложили на спорном месте над Великим озером Новый Городец, в том же году и окончили его, строили мастера псковские с волостными людьми (волощанами) и взяли за труды 90 рублей; в том же году заложили другой город – Володимерец. Значительнее была постройка укреплений в самом Пскове: так, в 1465 году 80 человек наймитов начали строить укрепления в Кромном городе и строили три года за 175 рублей; под 1473 годом встречаем известие, что псковичи «около буя св. Николы, в Опочковском конце, камнем сделав и врата каменные изрядив, садом яблонями насадили». Благодаря дошедшей до нас переписной окладной книге мы можем иметь довольно ясное понятие о состоянии двух городов – Орешка и Корелы – и по ним судить о других. В Орешке видим дворы на посаде лучших людей своеземцев, где они живут сами; дворы городских людей лучших; дворы молодых людей городчан; всех дворов внутри города и на посаде своеземцевых и городчан лучших людей и молодых, тяглых – 139, людей в них – 189 тяглых; великокняжеского оброка положено на них 8 рублей денег; потом перечисляются на посаде и внутри города дворы своеземцевы, в которых живут дворники: таких дворов 17, а дворников в них 18 человек, тянут дворники с горожанами; далее перечисляются дворы великокняжеские поземные; дворы нетяглые, где живут священники, дьяки и сторожа церковные; дворы, где живут великого князя холопи – пищальники и воротники; наконец, дворы пустые. В Кореле на посаде дворов своеземцевых, и рядовых людей, и рыболовлих лучших, и молодых тяглых – 188 дворов, а людей в них – 232 человека; оброка на них положено 10 1/2 рублей; потом перечисляются дворы детей боярских и служилых людей, помещиков, дворы духовенства, пищальников, воротников. Относительно мер общественной безопасности встречаем под 1494 годом известие об устроении в Москве по улицам решеток. В Псковской летописи под 1487 годом встречаем следующее любопытное известие: «Бысть в Пскове град велик над градом, как садовое яблоко, из тучи молнии блистания, а взялись тучи с озера; да на Крому костер загорелся, против Лубянского всхода, что снедь блюли собакам на ядь». Можно подумать, что собаки содержались от города для общественной безопасности?

Сохранение русскими городами прежнего вида должно было вести по-прежнему к частым и опустошительным пожарам. В 1468 году погорели в Москве на посаде восемь улиц, Кремль уцелел, хотя и тяжко было внутри его; но через год погорел весь Кремль, остались целы только четыре двора. Через год после этого погорел посад, пожар начался в третьем часу ночи и длился на другой день до обеда, одних церквей сгорело 25; сам великий князь ездил с детьми боярскими, гася и разметывая. В следующем году погорел весь Кремль, едва отстояли большой двор великокняжеский, но митрополичий двор сгорел; в сентябре 1475 года погорел в Москве посад, в октябре – Кремль; загорелось в четвертый час дня; великий князь сам приехал со множеством людей, погасил пожар и поехал к себе на двор обедать, как вдруг в половину стола пожар вспыхнул снова, и сгорел чуть не весь город, едва уняли огонь в третьем часу ночи; сам великий князь являлся всюду, где было нужно, со многими людьми; в 1488 году сгорело 42 церкви на посаде; в 1493 году весною погорел весь Кремль, а летом 28 июля был страшный пожар: и в Кремле, и на посаде сгорело более 200 человек. «Летописец и старые люди сказывают, как Москва стала, такого пожара в ней не было», – записано в дошедшей до нас летописи; потом упоминается о большом пожаре в 1500 году. Мы не упоминаем о менее значительных пожарах в Москве. В 1472 и 1482 годах были большие пожары в Новгороде. В 1491 году погорел Владимир весь, и крепость и посады; и в том же году сгорело в Угличе более 500 дворов с 15 церквами; в 1493 погорели Кострома и Рязань. Псковский летописец упоминает об осьми больших пожарах в своем городе и один только раз говорит о причине пожара: поджег чухонец, подосланный немцами. В 1471 году был сильный пожар в Вильне: сгорело 400 дворов, король Казимир со всем двором и казною выбежал в поле; но Русский конец и русские церкви остались целы.

Относительно сельского народонаселения видим, что правительство заботится о строгом соблюдении срока для перехода сельчан, именно Юрьева дня осеннего: крестьян, оставивших земли ранее этого срока, переселяют назад, на прежние жилища. В договорной грамоте между рязанскими князьями переход сельчан подтверждается вместе с переходом дружины, чего не встречаем в других грамотах. В статье Судебника Иоаннова «О крестьянском отказе» говорится: «Крестьянам отказываться из волости, из села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дня осеннего и неделя после Юрьева дня осеннего. За пожилые дворы платят: в полях за двор – рубль, в лесах – полтина. Если крестьянин поживет за кем год и пойдет прочь, то платит четверть двора; за два года платит полдвора; за три года – три четверти; за четыре – весь двор. По-прежнему даются льготы землевладельцам, населявшим пустые земли; землевладельцам, населившим свои пустые земли, дается право суда над поселившимися у них людьми, выключая обыкновенно суда уголовного, сами же землевладельцы подчиняются только суду князя или боярина веденого». Из переписной окладной книги Вотской пятины можно получить понятие о размещении сельского народонаселения и его отношении к землевладельцам. Сел и селец с народонаселением от 15 до 120 душ встречаем очень мало; деревень с народонаселением от 7 до 15и свыше душ также очень мало; обыкновенно деревни состоят из 1, 2, 3, 4 дворов с 1, 2, 3, 4 душами. Как мы видели уже, при каждом селении после перечисления крестьян в переписной книге показывается, что с них идет землевладельцу и его ключнику, напр.: «Деревня Вахоницы, Микулка Семенов, сын его Иванко; сеют ржи четыре коробьи, а сена косят двадцать копен, обжа; доходу одна гривна и десять денег, а хлеба треть, а ключнику две лопатки бараньи, четверка ржи, четверка овса, четверка ячменя, деньга, овчина, сыр, горсть льну». Сельское народонаселение разделялось на крестьян и поземщиков: крестьянами назывались занимавшиеся земледелием, а поземщиками – занимавшиеся другими промыслами: рыболовством, звероловством и т. д. Селения, состоявшие из людей, занимавшихся хлебопашеством, назывались рядками. Относительно происхождения холопей находим статью в Судебнике Иоанновом, которая повторяет положение Русской Правды с некоторыми, впрочем, распространениями: «По полной грамоте холоп, по тиунству и по ключу сельскому холоп, с докладом и без докладу, с женою и детьми, которые у одного господина; которые же дети живут за другим господином или живут сами по себе, те не холопи; по городскому ключу не холоп; по рабе холоп, по холопе раба, по приданной записи холоп, по духовной холоп. Если холопа полонит рать татарская и он выбежит из плена, то свободен и старому господину не холоп».

Относительно быта сельского народонаселения в областях литовских видим, что некоторые волости освобождались от зависимости городового начальства: так, в 1497 году великий князь Александр писал в Торопец, чтоб дань и тиунщина в старцевой волости сбирались волостным старцем, чтобы наместник торопецкий за данью и тиунщиною в эту волость не въезжал, не судил там и не рядил: судит и рядит волощан старец их или выезжай великокняжеский, который выедет к ним за данью или за каким-нибудь другим делом. В литовских владениях встречаем пожалования людьми: так, великий князь Казимир пожаловал князя Ивана Глинского в Стародубском повете четырьмя человеками с их землями пашными и бортными, сенокосами, реками, бобровыми гонами; волен князь Иван этих людей с их землями продать, подарить, променять и вообще распорядиться, как почтет для себя полезнее. Видим и переход вольных сельчан; в грамоте Александра тому же князю Глинскому на владение сельцом Смолиным сказано: на этом сельце князь Александр посадил людей вольных прихожих; так если они не захотят служить ему, князю Ивану, то он обязан отпустить их добровольно со всем их имением. Относительно перехода крестьян Бельской области грамотою великого князя Александра узаконена важная мера: было определено, сколько дней крестьянин обязан был работать за известный участок земли; определено, сколько отходящий крестьянин обязан заплатить землевладельцу, и прибавлено: «Если бы кто-нибудь из землевладельцев (землян) с целию посадить на своей земле большее число крестьян (кметей) захотел установить в своей земле легчайшие работы и дани, к общему вреду землевладельцев, таковой за нарушение великокняжеского устава платит сто коп грошей». Видим, что к дворам великокняжеским принадлежала невольная челядь и великие князья отдают эти дворы в хлебокормление вместе с челядью невольною, житом, коньми, животиною, людьми путными и тяглыми, с конюхами, рыболовами, землями пашными и проч.

Если меры, предпринимавшиеся правительством для умножения народонаселения Северо-Восточной Руси, и в княжение Иоанна III были те же самые, что и прежде, то относительно препятствий к этому умножению, относительно бедствий политических и физических должно заметить, что для областей, доставшихся Иоанну в наследство от отца, его правление было самым спокойным, самым счастливым временем: татарские нападения касались только границ; но этих нападений было очень немного, вред, ими причиненный, очень незначителен; восстание братьев великокняжеских только напугало народ; остальные войны были наступательные со стороны Москвы: враг не показывался в пределах постоянно торжествующего государства. Новгород и его область потерпели много от двукратных походов Иоанновых, от мора, бывшего следствием осады, от страшного мора в 1467 году, когда в одном Новгороде умерло более 48000 человек, а во всех пятинах – с лишком 250000 человек. Тверская область до присоединения страдала некоторое время от обид московских; Рязанская была спокойна; Пскову по-прежнему вредили опустошительные войны с немцами. О физических бедствиях – голоде и море – в собственно московских областях летописцы упоминают два раза: под 1463 и 1464 годом; в Пскове свирепствовала железа в продолжение двух лет, 1465 и 1466, и потом в 1487 году; здесь же видим и дурной урожай в 1485 году. От времен Иоанна III дошли до нас новые известия, новые подробности о торговле русской; узнаем, что из Москвы по рекам Москве, Оке и Волге ежегодно отправлялись суда в Астрахань за солью; что купцы из московских областей, именно из Москвы, Новгорода, Коломны, Можайска, Твери, торговали в Кафе и Цареграде, в Азове, Токате и ездили оттуда за товарами чрез литовские владения, потому что прямой путь степью был опасен и труден; товары, вывозимые русскими купцами из Кафы, были: шёлк, шелковые и шерстяные материи, шелковая тесьма, ширинки кисейные, бумага хлопчатая, кушаки, сафьян, сабли, сагадаки, гребни, ожерелья, дорогие камни, губки, ковры, жемчуг, ладан, мыло, грецкие орехи чиненые, инбирь, перец, миндаль, ревень, шафран, мускус, канфора, краски. Потом купцы из московских областей ездили в литовские, торговали в Киеве, Полоцке, Вильне, Путивле и других местах, привозили сюда меха беличьи, лисьи, бобровые, горностаевые, рысьи, выдровые, воск, мед, шелковые материи, шубы, однорядки, кожухи, епанчи, колпаки, шапки, однорядки новгородские, свиты новгородские, овчины, малые овчинки, щиты, бубны сокольи, москательные товары. Русские купцы ездили в Казань, казанские – в Москву; из Кафы приезжали в Москву армяне; из Орды Волжской по-прежнему приходили купцы вместе с послами: однажды приехало 3200 купцов, которые привели на продажу 40000 лошадей. По свидетельству Контарини, в Москву во время зимы съезжалось множество купцов из Германии и Польши для покупки разных мехов, соболей, волков, горностаев, белок и рысей. И русские купцы ездили в Крым человек по 120 кроме прислуги, возили товару иногда тысяч на шестнадцать, иногда двое купцов торговали вскладчину, у обоих товар за один был, и потому назывались складниками; видим, что слово «гость» вовсе не означало именно купца, торгующего с иностранными государствами, но просто значительнейшего, богатейшего купца, ибо в числе заграничных торговцев находим и купцов: так, Иоанн III, запрещая торговцам ходить в Азов одним, без посла, пишет: «Гостям и купцам нашим». Относительно торговли псковской с немцами узнаем, что последние в мирных договорах обязывались не пускать в Псков пива и меду.

Для развития внешней восточной торговли в княжение Иоанна III важно было то, что Казань долгое время находилась в подчинении Москве; это обстоятельство было тем более важно, что с остатками Волжской Орды, с сыновьями Ахматовыми была постоянная вражда; окончательное подчинение Перми, разумеется, облегчило московским купцам торговлю со странами приуральскими. Дружба с крымским ханом и начавшиеся при его посредстве сношения с Турциею освобождали, хотя не всегда, московских купцов от притеснений во владениях султана; но мы видели, что удобный доступ в эти владения зависел от того, в каких отношениях находилась Москва к Литве, ибо прямая дорога из московских владений в Азов и Кафу, через степь, была крайне опасна по причине разбоев, производившихся так называемыми азовскими козаками, которые разбивали послов и шедших с ними купцов. Безопаснее был путь чрез литовские владения; но и здесь, как мы видели уже, московские купцы подвергались частым притеснениям в княжение Казимира: мытники, которые были обыкновенно жиды, увеличивали мыты вопреки договорам; мыты брались в Киеве, Чернобыле, Чернигове, Смоленске, Дорогобуже, Вязьме, Гомеле, Колодничах, Вильне, Новгороде Северском, Радогоще, Трубчевске, Брянске, Минске, Полоцке, Люблине. Иоанн посылал жаловаться Казимиру, что прежде брали в Вязьме по грошу с воза, а потом стали брать по деньге; в Волочке Вяземском прежде брали с судна товарного по два гроша, а потом стали брать по три; в Смоленске прежде брали один раз тридцатое с гостей, которые ехали в Киев и возвращались назад в Москву, а потом стали брать два раза; прежде в Смоленске давали рядничему с товарного человека по грошу да старосте по грошу, а потом прибавили, и с прислуги (робят людских) стали брать по грошу, притом, один ли кто приедет, сам ли десять приедет, берут на рядничего по гривенке перцу и столько же на старосту; в Колодничах и Вильне не брали прежде ничего, а потом стали брать. Приехавши в город, купцы обязаны были относить подарки воеводе и жене его. Кроме того, мытники и владельцы, чрез земли которых купцы проезжали, грабили у них товары. Наконец, купцы терпели от разбоев. При наследнике Казимира, Александре, в то время как он не находился в войне с тестем, встречаем мало жалоб на притеснения московских купцов в Литве; узнаем, что в это время из Литвы запрещено было тамошним правительством вывозить серебро, а великий князь московский запретил ввозить в свои владения соль из Литвы, от немцев же в Новгород шла не только соль, но и мед.

При отсутствии усобиц, при кратковременной распре Москвы с Тверью и Новгородом, после чего оба эти города с их областями присоединены были к Москве, внутренняя торговля при Иоанне III должна была развиться сильнее, чем когда-либо прежде; встречаем известия о торгах или ярмарках; так, в 1491 году великий князь перевел торг от Троицкого монастыря в городок Радонеж; в духовном завещании своем Иоанн III говорит: «Что я свел торг с Холопья городка на Мологу, на тот торг пусть съезжаются; торговать, как было при мне; сын мой Димитрий берет пошлины, как было при мне, а лишних пошлин не прибавляет; сын же мой Василий и другие дети этого торга на свои земли не сводят и не запрещают в своих землях на него ездить». О внутренней торговле встречаем любопытное известие в житии св. Даниила Переяславского, где говорится, что однажды святому случилось увидать на реке Трубеже большое судно, привязанное волосяным канатом к берегу с товарами тверских купцов. По свидетельству Иосафата Барбаро, в Москве было такое изобилие в хлебе и мясе, что говядину продавали не на вес, а по глазомеру. За один марк (marchetto) можно было получить четыре фунта мяса; семьдесят кур стоили червонец, гусь – не более трех марок. Зимою привозили в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно было купить до двухсот штук. Жители для поездок своих, особенно продолжительных, избирали преимущественно зимнее время; летом же никто не отваживался в дальний путь по причине большой грязи и множества мошек, порождаемых окрестными лесами, почти вовсе необитаемыми.

По грамоте великого князя Александра литовского в Полоцке были учреждены три двухдневные ярмарки в году, во время которых рижские и другие иностранные купцы могли покупать товары, как хотели; но в обыкновенное время, кроме ярмарочного, иностранные купцы могли покупать товары только в большом количестве, например воск – штуками не менее полуберковца, меха – сороками; не имели права покупать эти товары ни в лесах, ни в борах, ни в селах, а только в Полоцке; продавать свои товары иностранные купцы опять могли только в большом количестве. Из этой грамоты Александровой мы узнаем, что отпускная торговля Полоцка состояла в воске, мехах, золе и смоле, а привозная – в сукнах, соли, пряных кореньях, миндале, топорах, пилах, железе, олове, меди, цинке, вине и пиве; по той же грамоте рижские купцы могли торговать только в Полоцке и не смели ездить ни в Витебск, ни в Смоленск; из другой грамоты Александровой узнаем, что бояре полоцкие отпускали в Ригу хлеб, крупу, золу и смолу. В 1503 году великий князь Александр по челобитью войта, бурмистров, радцев и всех мещан виленских позволил им построить у себя гостиный дом, в котором должны останавливаться гости – москвичи, новгородцы, псковичи, тверичи и другие иноземные купцы, объявив о себе наместнику воеводину, потому что прежде гости останавливались в мещанских домах, без вести приезжали, без вести и уезжали, так что между ними легко могли быть лазутчики и другие лихие люди. В Киев, по свидетельству Контарини, съезжалось множество купцов из Великой России с различными мехами, которые они отправляли в Кафу с караванами.

Благодаря торговле Новгород Великий был самым богатым, самым обширным и самым великолепным городом в Северо-Восточной Руси; Владимир, украшенный Боголюбским и Всеволодом III, был разорен татарами и после не поднимался, перестав быть местопребыванием великокняжеским; Москва начала усиливаться не в такое время, когда можно было думать об ее украшении, и потому до времен Иоанна III представляла очень бедный вид. Но теперь обстоятельства переменились: Москва сделалась столицею обширного государства, средства великого князя увеличились, и, главное, он получил возможность в тишине, беспрепятственно употреблять эти средства для украшения своего стольного города. При вступлении на престол Иоанна в Кремле в Вознесенском монастыре, где хоронились великие княгини, виднелась недостроенная церковь: два раза две великие княгини принимались ее строить – жена Донского, Евдокия, и жена сына его, Василия, София Витовтовна, но верх еще не был сведен; после многих пожаров камень обгорел, своды повредились; мать Иоанна, великая княгиня Мария, захотела окончить начатое предшественницами своими здание, долженствовавшее служить для нее также местом погребения, и поручила дело мастеру Василию Дмитриеву Ермолину. Ермолин не стал разбирать всего старого здания, разобрал только то, что было повреждено, обложил всю церковь снаружи новым камнем да обожженным кирпичом, свел своды и окончил строение; все дивились этому необычайному делу, говорит летописец.

Но главным украшением города считался соборный храм, и Москва менее всего могла похвалиться этим украшением. Соборная церковь Успения, построенная при Калите, уже успела так обветшать, что своды тронулись, и потому принуждены были подпереть здание толстыми деревянными столпами; надобно было думать о построении другой церкви, и вот в 1472 году митрополит Филипп призвал двух мастеров – Кривцова да Мышкина – и спросил их, возьмутся ли они построить церковь такую же, как владимирский собор Богородицы. Мастера взялись, и митрополит назначил большой сбор серебра со всех священников и монастырей на церковное строение, а бояре и гости добровольно давали деньги; когда серебро было собрано, приступили к делу, разрушили старую церковь и начали строить новую; но когда на третий год стали сводить своды, здание рухнуло. Великий князь послал во Псков за тамошними мастерами, пришедшими из Немецкой земли; мастера приехали, осмотрели рухнувшее здание, похвалили гладкость работы, но похулили известь, которая растворялась жидко, не клеевито, что и было главною причиною непрочности дела. Псковским мастерам, однако, не дали поправить ошибку Кривцова и Мышкина; по всем вероятностям, София Фоминична, приехавшая незадолго перед тем в Москву, уговорила мужа вызвать из Италии более надежного художника, и великий князь, отправляя в Венецию Семена Толбузина, велел ему искать там церковного мастера. Толбузин нашел в Венеции много мастеров, но только один из них согласился ехать в Москву за десять рублей в месяц жалованья: то был болонский уроженец Аристотель Фиоравенти; и его даже насилу отпустили с Толбузиным. Аристотель привез сына Андрея и ученика Петра; осмотревши старые церковные работы, он похвалил гладкость их, но сказал, что известь не клеевита и камень не тверд, почему и объявил, что начнет все делать снова; остатки прежнего строения разбил стенобитною машиною-бараном. «Удивительное дело! – говорит летописец. – Три года делали, а он меньше чем в неделю развалил, не успевали выносить камень!» Аристотель съездил и во Владимир; осмотревши тамошнюю церковь, он похвалил ее и сказал: «Это работа каких-нибудь наших мастеров!» Печь для обжигания кирпича он устроил за Андроньевым монастырем, делал кирпичи уже прежних, но продолговатее и тверже; чтоб разломить их, нужно было прежде в воде размачивать; известь также велел мешать густо, так что когда засохнет, то и ножом нельзя расколупать; для поднятия камней вверх Аристотель сделал колесо; чудно было смотреть, как поднимали колесом камни, прицепив их за веревку! В 1475 году начал Аристотель свои работы, в 1479-м кончил. Освящение соборной церкви Иоанн праздновал великолепно: велел раздать милостыню на весь город, угостил обедом митрополита, епископов, архимандритов и всех бояр; на следующий день митрополит и все соборы (белое духовенство) обедали у государя в средней горнице, а сам великий князь стоял перед ними и с сыном своим. Все соборы ели и пили на дворе великокняжеском семь дней. Но построением Успенского собора не ограничилась деятельность Аристотеля, ибо он был не только искусный муроль (архитектор), но умел также лить пушки и стрелять из них, лить колокола, чеканить монету. Во время осады Новгорода Аристотель построил под Городищем мост на судах; во время похода под Тверь Аристотель шел с пушками; на монетах Иоаннова времени видна надпись: Aristoteles.

Но деятельности одного Аристотеля было недостаточно для удовлетворения всем потребностям, которые начинало чувствовать новорожденное государство Московское; посылая к двору императорскому Юрия Траханиота, Иоанн дал ему наказ: «Добывать великому князю мастеров: рудника, который руду знает золотую и серебряную, да другого мастера, который умеет от земли отделять золото и серебро; если Юрий сыщет таких мастеров, то ему их выпросить, а рядить их, чтоб ехали к великому князю на наем, по скольку им в месяц давать за все про все; добывать также мастера хитрого, который бы умел к городам приступать, да другого мастера, который бы умел из пушек стрелять, да каменщика добывать хитрого, который бы умел палаты ставить, да серебряного мастера хитрого, который бы умел большие сосуды делать и кубки да чеканить бы умел и писать на сосудах». Короля Максимилиана Юрий должен был просить, чтоб послал к великому князю лекаря доброго, который бы умел лечить внутренние болезни и раны. У венгерского короля Матвея Иоанн также просил рудознатцев, архитекторов, серебряных мастеров, пушечных литейщиков. В 1490 году великокняжеские послы привезли в Москву лекаря, мастеров стенных, палатных, пушечных, серебряных и даже арганного игреца, в 1494 году послы, ездившие в Венецию и Медиолан, привезли в Москву Алевиза, стенного мастера и палатного, и Петра, пушечника; наконец, под 1504 годом встречаем еще известие о привозе послами новых многих мастеров из Италии. Один из венецианских мастеров, Антон Фрязин, поставил на Москве-реке стрельницу, а под нею вывел тайник; Марко Фрязин поставил стрельницу на углу, Беклемишевскую; Петр Антон Фрязин поставил две стрельницы, одну у Боровицких ворот, другую у Константиноеленинских, и построил часть стены от Свибловской стрельницы до Боровицких ворот и провел стену до Неглинной; в 1495 году великий князь велел сносить дворы и церкви за Москвою против города и заложил стену каменную не по старой стене, возле Неглинной; между стеною и дворами велено было оставить 109 сажен пустого пространства. В последний год жизни Иоанновой разобрали старый собор Архангельский и заложили новый, неизвестно, по плану какого архитектора. Мастера, выписанные было из Пскова для строения Успенского собора, не остались без дела и после приезда Аристотелева; они построили Троицкий собор в Сергиеве монастыре, соборные церкви в монастырях московских – Златоустовом и Сретенском, Благовещенский собор на дворе великокняжеском, церковь Ризположения на митрополичьем. В 1496 году поставлена была церковь Успения в Кириллове Белозерском монастыре, ставили пять месяцев, издержали 250 рублей; каменщиков и стенщиков было 20 мастеров, из них старший – Прохор Ростовский.

Через семь лет после построения Успенского собора, в 1487 году, великий князь велел венецианскому архитектору Марку заложить большую палату на своем дворе, где стоял терем; в 1491 году она была готова – это была так называемая Грановитая палата, которая назначалась для торжественных приемов и собраний, а жил великий князь в старом деревянном дворце. Только в следующем, 1492 году он велел разобрать этот деревянный дворец и поставить каменный за Архангельским собором, а сам во время его постройки жил в доме князя Патрикеева; но в следующем же, 1493 году этот новый дворец сгорел, так что великий князь принужден был на некоторое время перебраться в домы простых людей к Яузе, к церкви Николы в Подкопаевом; наконец, в 1499 году он велел заложить дворец каменный, а под ним погреба и ледники на старом своем дворе у Благовещения и вести стену каменную от двора своего до Боровицкой стрельницы; строителем был мастер Алевиз из Медиолана. Митрополит Геронтий в 1473 году поставил у двора своего ворота из обожженного кирпича, а в 1477 году – палату кирпичную на четырех подклетях каменных; в 1493 году митрополит Зосима поставил три кельи каменные с подклетями. В 1471 году купец Таракан заложил себе кирпичные палаты у Фроловских ворот; в 1485 году трое вельмож построили себе кирпичные палаты. Церкви и палаты строили художники иностранные; церковная живопись оставалась в руках русских мастеров; в 1482 году ростовский владыка Вассиан дал сто рублей мастерам-иконникам – Дионисию, попу Тимофею, Ярцу и Коню, которые написали Деисус в новую церковь Богородицы, и написали чудно вельми с праздниками; тот же Дионисий написал икону Одигитрии в Вознесенский монастырь; упоминается также иконник Далмат.

Из пушечных мастеров кроме Аристотеля известен был италианец Павлин Дебосис, который в 1488 году слил пушку большую. Мы видели, что великий князь вызывал из-за границы мастеров, умевших находить руду и отделять ее от земли: в 1491 году немцы Иван да Виктор нашли руду серебряную да медную на реке Цымле, за полднища от реки Космы и за семь днищ от реки Печоры. Мы видели также, что Иоанн вызывал и лекарей; судьба последних, сколько нам известно, была печальна в Москве. Лекарь Леон, родом немец, приехавший из Венеции, обещал вылечить сына великокняжеского, Иоанна Молодого, обрекая себя в противном случае смертной казни; больной умер, и великий князь исполнил условие: после сыновних сорочин велел отсечь голову лекарю; другой лекарь, немец Антон, которого великий князь держал в большой чести, лечил татарского князя Каракучу, принадлежавшего к дружине царевича Даньяра, и уморил его смертным зельем насмех, как говорит летописец; великий князь выдал лекаря сыну Каракучеву, который, получив его, хотел отпустить за деньги; но великий князь не согласился и велел его убить; тогда татары свели Антона на Москву-реку под мост зимою и зарезали ножом, как овцу; Аристотель, видя, какой участи подвергаются иностранные мастера в Москве, испугался и начал проситься домой; но великий князь велел его за это схватить и, ограбив, посадить на дворе Антоновом. Вызывая лекарей из-за границы, великий князь заботился о недопущении заразительных болезней из-за границы; отправляя послом в Литву Мамонова, Иоанн велел ему справиться: не приезжал ли в Вязьму из Смоленска кто-нибудь больной тою болестью, что болячки мечутся и слывет французскою и говорят, будто бы в вине ее привезли?