ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ПЕТРА I АЛЕКСЕЕВИЧА

В мае месяце 1711 года Петр писал Апраксину: «О деньгах изволь писать к Сенату, ибо все на них положено». Мы видели, что именно было положено на Сенат, который немедленно и приступил к исполнению своих обязанностей, но Петр не всеми его распоряжениями был доволен. Царю хотелось, чтоб новое учреждение действовало не по-старому, не довольствовалось только распоряжением, посылкою указа, но старалось, чтоб все было исполнено немедленно, как следует. Царь прежде всего требовал от нового учреждения, чтоб оно не теряло дорогого времени; 8 апреля 1711 года он писал в Сенат: «За исправление дел благодарствую, в чем и впредь надлежит трудиться и все заранее современем (своевременно) изготовлять, понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно». В апреле 1711 года Сенат дал знать государю, что рекруты по указу в Ригу отправлены; Петр отвечал: «Шереметев и Меншиков доносят, что в Ригу явились рекруты только с одной Казанской губернии, и то не все, многие в бегах; вместо беглецов велите из губерний выслать вновь, чтоб указное число было исполнено. Зело дивлюсь, что пишете, как старые судьи: „послано“, а то позабыли, что дошли ли? Или у вас уже та клятва вышла из души, которую недавно учинили? Над денежными дворами учините нового управителя, придав исправных товарищей; также и в прочих прибыльных делах усмотрение и добрый порядок учините, как я сам дал указ при отъезде своем, понеже деньги – жизнь войны». Находясь у Прута, за несколько дней до встречи с турецким войском Петр думал о прибыльных делах, писал в Сенат о распоряжении насчет векселей, поташу, смолы, соли.

Сенат распоряжался: разослал объявления, не найдутся ли охотники составить компанию для торговли с Китаем, нашел выгодным позволить торговать всяких чинов людям, но чтобы каждый торговал под своим именем; при этом велено спросить у купецких людей, не будет ли от этого позволения им убытка?

Петр опять не был доволен всеми распоряжениями Сената. В сентябре 1711 года он писал ему: «Вы сделали хорошо, что послали осведомиться о приходе и расходе товаров, которые были в канцеляриях; старайтесь сделать здесь еще большую прибыль, потому что теперь все у вас в руках. О китайском торгу учинили вы весьма не так, как я говорил и писал, ибо невозможно посадским одним в такое великое дело вступать; надобно искать, чтоб из разных людей несколько человек и при них торговые в оное вступали. Не так поступили вы и в позволении торговать всем чинам, ибо вовсе не нужно было спрашивать у торговых людей, не будет ли от этого им убытку? Разве могут они сказать, что не будет убытка? Вы сделали это насмех или взявши с них взятки, по старым глупостям, и когда приедете в Ингерманландию, то у вас совершенно иначе об этом спросится». Сенат отвечал на это подробным изложением своих распоряжений: «Доимку выбираем мы ныне сами. О компании торгу китайского во все губернии указами объявлено давно и по воротам здесь листы прибиты, дабы в оную, кто похочет из знатных людей и из всякого чина, складывались безо всякого опасения. Позволение в торговле всем чинам учинили мы ради умножения торгов, и для того губернаторам и всем у дел находящимся никому под именами торговых людей торговать не велено; но дабы всякий своим именем, с достойным пошлин и десятой деньги платежем, торги свои имел свободно. А купецких людей спросить велели, не будет ли от оного позволения какого в торгах их препятствия, и то учинено бесхитростно, в чем у вас просим милостивого прощения. Городские товары, которыми из приказов и из губерний торговали ради большей прибыли, определили ныне и впредь ведать и торговать ими у города (Архангельска) и за море отпускать Архангелогородской губернии вице-губернатору Курбатову да Дмитрию Соловьеву. Рекрут по требованию Бориса Шереметева выслали, Преображенский и Семеновский полки укомплектовали, в дивизии генерала Шица мундир у нас готов, волоскому господарю Кантемиру двор очищен. Для определения китайского торгу в компании Филатьев, Матвей Евреинов, Илья Исаев и другие из купецких, которые знатные, в Сенат призываны, и они по взятии оного торга в компанию отказали. О позволении всякого чина людям в свободном торгу указы в губернии посланы, на что смоленские торговые люди подали сказку за руками: ежели-де иных чинов люди будут в Смоленску торговать, и им будет препятствие и обиды и помешательства. О укрывающихся от службы в народное ведение указы по воротам объявлены и в губернии посланы. Дворянских детей, в службу годных, сыскивают. А из людей боярских 1000 человек грамотных, которые годны были в офицеры, за нынешним здесь малолюдством, набрать невозможно; однако ж грамотных из людей боярских и из монастырских служек и из подьячих набирают».

Петр требовал от Сената быстроты и точности исполнения; трудно было удовлетворять этому требованию по новости дела, по привычке к неповоротливости: Сенат шлет несколько указов губернии, нет ни исполнения, ни ответа, а царь все спрашивает на Сенате, «понеже теперь все у него в руках». Чтоб иметь возможность увеличивать доходы и уменьшать расходы, Сенат прежде всего должен был знать состояние тех и других и потребовал присылки из губерний подлинных приходных и расходных книг. Легко понять, сколько могло быть важных причин, заставлявших медлить этою присылкой. Сенат ждал, посылал новые указы, наконец 28 декабря 1711 года приговорили: «За неприсылку по многим указам подлинных приходных и расходных книг на сибирском, архангелогородском губернаторах, а на московском управителе на самих, для того что они нигде в отлучках от правления своего не были, а Казанской, Азовской, Киевской губерний на ландрихтерах, которые в небытности самих губернаторов от них во всем губернском отправлении были, взять штрафу по 1000 рублев». Чтоб заставить исполнять немедленно указы, в ноябре 1715 года определен был при Сенате особый «генеральный ревизор, или надзиратель, указов». Должность эта была поручена Василию Зотову, сыну знаменитого Никиты Моисеевича. Генеральный ревизор должен был смотреть, «чтоб все исполнено было, а ежели кто не исполнит в такое время, в которое можно было исполнить, или указ точный имеет с сроком, на того объявлять в Сенате, которому немедленно штрафовать виновных; если же в Сенате станут тянуть время несколько сенаторов или все, то на них доносить государю. Ревизор должен иметь столик в той же избе, где Сенат сидит, и записывать указы».

Обер-секретарь Сената Щукин в 1714 году писал Макарову: «Ныне у нас в Сенате во всем большое правление, и все приказные палаты зависят на господах месячных сенаторах, а общий всех съезд для общего дел решения бывает не по вся дни, но временно; итак, слава богу, правление стало быть изрядное». Но некоторые сенаторы находили, что правление не совсем изрядное. Сенатор граф Петр Матвеевич Апраксин подал извет: «По указу царского величества велено нам в правлении Сената дела всякие управлять всем сообща, без всяких прихотей, по настоящим указам, с исполнением правды, под опасением его царского величества гневу. А в нынешнем 717 году привезен из Киевской губернии фискал Безобразов, у которого в Курске была брань с тамошними подьячими; в этой брани говорил он подьячим: „Что вы бунтуете?“ Подьячие подали на него доношение; он в Сенате допрашиван и сказал, что эти слова говорил только в брани при свидетелях. Надлежало бы по тех подьячих и по свидетелях послать, и если бы кого довелось по очным ставкам пытать, то этот розыск довелось чинить при всех них, о чем и другие господа сенаторы приговорили согласно; но сенатор князь Долгорукий (Яков), без приговору всех сенаторов общего, самовластно, своею силою, являя всем страх свой и по каким-то своим злобам, поехав в застенок один, того фискала Безобразова пытал жестоко, а другие сенаторы для той пытки, кроме племянника его, князь Михайлы Долгорукого, никто не ездили, для того что прежде времени, не дождався помянутых подьячих, пытать его не надлежало, в чем я ему, будучи в Сенате, многими словами спорил при господине сенаторе Самарине и при господине генеральном ревизоре бригадире Зотове, чтоб он такого своевольства не делал. И потом, видя, он, князь Долгорукий, что Безобразова пытал без приговора общего, один, спустя больше недели велел дьяку о той пытке написать приговор задним числом, как не только в Сенате, но и в других канцеляриях не бывает, а лежал оный приговор на столе не закреплен долгое время, и по многим словам его закрепили, которого неправдивого приговору закрепить я не мог». Долгорукий оправдывался тем, что Безобразов пытан во многом воровстве и в бунтовых словах, а что не все сенаторы в том застенке были, то для этого отлагать пытки до другого дня было нельзя, потому что Безобразов приличился в воровских бунтовых словах, а такие дела разыскиваются неотлагательно; приговор о том застенке хотя и после написан, однако это сделано для его, графа Апраксина, слов по повелению сенаторов, да и после сего извета Безобразов пытан без приговору же, при которой пытке он, доноситель, и сам был. Граф Апраксин в улику говорил, что Долгорукий Безобразова пытал один прежде времени, а про приговор и сам он, князь Долгорукий, сказал, что писан после пытки. Дело было передано лейб-гвардии майорам Дмитриеву-Мамонову и Лихареву и поручику Бахметеву; они решили, что за неправое доношение графа Апраксина на князя Долгорукого, по военному артикулу 6 главы, надлежит взять на Апраксине штраф 300 рублей в лазарет на дачу солдатам, потому что Безобразов пытан по настоящей его вине. Под приговором подписано собственною рукою царя: «Взять». В 1719 году положены были штрафы за два неправые вершения на сенаторов князя Якова Долгорукого, графа Мусина-Пушкина, князя Михайлу Долгорукого, Самарина и Стрешнева.

И генеральный ревизор Зотов не находил, что правление в Сенате было изрядное. В 1718 году он донес царю: «В бытность мою при Сенате по многим указам не исполнено, и хотя сенаторам я неоднократно доносил, но те мои доношения уничтожены. Велено господам сенаторам съезжаться в канцелярию и сидеть в неделю три дни всем, а месячному каждый день, и ежели кто не будет, на том брать штрафу за каждый день 50 рублей; этот указ постоянно не исполняли, о чем значится во вседневной записке. По указу 1714 года велено в Сенате, в войсках и губерниях всем делам составлять протоколы и без того отнюдь не дерзать; а в Сенате по протоколам дел решено до моего прибытия одно да при мне в три года три дела. Годовые ведомости ниоткуда в Сенат не присылаются, без чего не видно ни приходу, ни расходу, ни доимок, ни губернаторских или других подчиненных неисправ. В недосылке из губерний денег с 714 по нынешний год близ 1 1/2 миллиона рублей; за эти и за иные неисправы положено было штрафов 31657 рублей, из которого числа взято 3368 рублей, да по указу отсрочено 5613, сложено 2834, не взято 19841 рубль. По нарядам с 714 года в С. – Петербург на житье не перевелено шляхетства со 150, купечества и ремесленных с 3000 домов, и за неисполнение никто не штрафован. На содержание гошпиталей сборных с венечных памятей денег из многих епархий с 714 года ничего не прислано, а из иных не на все годы, да и вычетных у офицеров денег за повышение чинов не присылают же, о разных рудах и красках, про которые объявляют доносители, решения не сделано».

Зотов жаловался на нерадение Сената, на послабление его людям, не исполнявшим указы; а с другой стороны, были жалобы на притеснения от Сената. Последние жалобы произошли вследствие столкновения Сената с ближайшим губернатором московским – князем Михайлою Григорьевичем Ромодановским. В 1712 году Ромодановский жаловался царю: «Купечество всякими делами и сборами и военными постоями ведалось в ратуше, а пожарным ведомством и объездами по Москве в Земском приказе. А в нынешнем 1712 году господа сенаты сами собою повелели купечество военными постоями, пожарным ведомством и объездами ведать в московском гарнизоне у Сената ж и обер-коменданта князя Голицына, по дружескому между ними совету, в чем купечеству есть обиды, а денежным сборам с них в губернском правлении остановка великая, потому и многих людей, из купечества взяв в гарнизон и к объезжим, напрасно держат. Пришел ко мне на двор дьяк и сказал словесно: сенатским повелением Поместный приказ мне не ведать, а ведать дьякам под ведением сенатским; а набор рекрут и работников из Поместного приказа ведать в губернской канцелярии. Сенаты сами собою, без моей вины Поместный приказ с поместными делами взяли у меня из губернского правления к себе под ведомство, чиня Московской губернии и мне напрасную обиду, знатно того ради: в том приказе есть их сенатские (сенаторов) многие дела, так чтоб им самим те дела вершить было всячески способно без всякого препятствия. А наинужнейшие государственные дела – набор рекрут, работников, плотников – они, сенаты, перенесли из Поместного приказа в губернскую канцелярию, не дав к тем наборам прежних дьяков и подьячих, в чем самая сильная государственная нужда и неуправление; а поместные дела челобитчиковы, а не вашего величества. Этих наборов они, сенаты, под ведомство к себе не взяли, знатно желая меня в тех наборах за какое-либо, хотя малое, от оного безлюдства неисправление видеть в сущей напасти и штрафовать, потому что без прежних дьяков и подьячих, за обычных ведомцов, управлять тех наборов невозможно. Слободскими посадскими людьми командуют господа обер-комендант и комендант и делают что хотят, и ни в чем нашему слову места нет. Слезно у тебя, государя, милости прошу: или вели коменданту с гарнизоном быть у меня, или губерниею управлять обер-коменданту. Указами от правит. Сената наряжают дела очень крутые, сроки определяют очень краткие, а штрафы сулят неслыханные, якобы великому злодею; посулили у меня отписать поместья и вотчины, ежели я не соберу и не пришлю в июне месяце 25000 рублей, чего мне сделать нельзя за их же указами, что о пустоте указу не чинят, а лишку собирать не велят».

Вслед за тем новые жалобы от Ромодановского: «Велено мне ведать губернию Московскую, а мне управлять никоим образом нельзя: добрых царедворцев самое малое число, и более того сенаты давать не хотят и отказали, а солдат и начальников артикульно и ни одного нет. И многие команды без командиров, а при которых делах командиры и есть, и из тех многие негодны, также и посылки многие в остановке, посылать некого. А по доношениям нашим правит. Сенат довольства и письменного указа не чинят, по многим делам приказывают словесно, а многих доношений и не принимают. От гарнизона нам нет никакой помощи, а только великие и многопомешательные обиды в воровствах, корчмах и других делах. Ныне их честность определили ко мне 5000 человек солдат, в которых ниже вида солдатского, люди нищи и многие дряхлецы, ни мундиру, ни ружья, ни начальных людей, ни командующего с ними не прислано. Во всякий спрос и во всякую отправу и в тягость мы им близки, а в другие губернии им не видно, и когда еще их гнев дойдет, а мои помощники не только м… бранью и многими окриками, но и тюрьмами наказаны, а вины их богу только известны, а нам не показаны… Да и лучший мой и добрый помощник господин вице-губернатор (Ершов) бранью и окриками наказан очень довольно, и посулено ему черевы на кнутьях выметать, а за что – не знаю же и, кроме добрых его трудов в делах ваших, не вижу и не слышу. Он же выбит из двора, и караул сенатский прислан за штрафные деньги, будто за неприсылку книг 710 года; а те книги не его и ведомства, и стоять ему за них не для чего, и отосланы еще до штрафованья задолго. А хотя б и подлинно он такого штрафа достоин, то платить ему конечно нечем, служит тебе, государю, весьма верно и прилежно и бескорыстно, и тебе, государю, служба его много прибыточна: при у правительстве его учинено тебе прибыли 116000 рублев; и всякие губернские дела отправлял верно и ревностно, и народ охранял от многих обид всеусердно, и жалобщиков на него нет; а жалованья ему за губернские его труды не учинено, без чего ему пробыть нельзя, потому что служит бескорыстно и вошел во многие долги».

По первому письму Ромодановского царь послал указ Сенату, чтоб дали во всем управу и объяснили обстоятельно, в чем дело. «Но от их честности, – писал опять Ромодановский, – ничего о том не учинено, и на меня и на помощника моего день ото дня умножается несносное гонение без всякой вины. Гарнизонная комендантская канцелярия завербовала всеми слободами, купецкими разными многими делами, понеже собственные твои, государевы, сироты, купецкие люди исстари беззаступны, и того ради всякому они в команду надобны. Вашему величеству верно известно, что мужик я престарелый, и в роде поколения моего осиротелый по-видимому безнадежно, и одряхлел в достаток, и уже что мне, рабу твоему, надобно? Пожалован я всем довольно и больше ничего не требую, и прочить мне некому». Ромодановский умер в начале 1713 года. У преемника его, Салтыкова, не было ссоры с Сенатом, и шел слух, что он получил место по старанию сенаторов, особенно Мусина-Пушкина и Долгорукого. Но зато началась ссора у губернатора с вице-губернатором Ершовым, который публично, в глаза упрекал Салтыкова в казнокрадстве. В 1716 году царь дал указ Сенату: «Между губернатора и вице-губернатора московских разыскать в их ссорах, а паче того смотреть, в чем они учинили повреждение и убыток государству, а между тем на время велеть быть в Московской губернии губернатором Кириллу Нарышкину, а вице-губернатору старому». Следствием розыска было то, что Нарышкин сделался настоящим, а не временным только губернатором вместо Салтыкова и, подобно Ромодановскому, начал ссориться с Сенатом. В 1717 году Меншиков писал Макарову: «Просил нас слезно губернатор московский господин Нарышкин, что от господ сенаторов великие ему и несносные чинятся напрасные обиды, а именно приказали у него отписать дворы и деревни безо всякой причины, будто за ослушание, а более злясь на него за бывшего губернатора Салтыкова; могу я истинно засвидетельствовать, что они его ругают напрасно; для бога, приложите старание свое у ее величества государыни царицы и у прочих, у кого надлежит, и учините ему вспоможение». Не одни московские губернаторы ссорились с Сенатом; в 1717 году казанский вице-губернатор Кудрявцев писал Макарову: «Я послал царскому величеству особое просительное письмишко, чтоб меня помиловал за бедную мою дряхлость и беспамятство, указал меня от губернаторских дел освободить: несносно стало, по указам от прав. Сената трудно исправляться. Другие губернии милуют, а на нашу все прибавляют, и когда их превосходительству приносим оправдание, здравого рассмотрения не чинят и не принимают; одно затвердили, что наша губерния богата: она так богата сделалась, что перед другими губерниями с дворов все вдвое сбираем, и всеконечно опустеет; а переменить нельзя: хотя чего малого не дошлем, все штрафы да разоренье».

Еще в 1712 году число сенаторов увеличилось тайным советником, генерал-пленопотенциаром, кригс-комиссаром князем Яковом Федоровичем Долгоруким, который занял между ними первое место. Взятый в плен под Нарвою, Долгорукий чудесным образом освободился в 1711 году; его с 44 товарищами привезли было для размены на восточный берег Ботнического залива, но потом опять повезли на шведскую сторону. «И всемилосердый бог, – пишет Долгорукий, – предстательством богоматери дал нам, союзникам, благой случай и бесстрашное дерзновение, что мы могли капитана и солдат, которые нас провожали, пометать в корабли под палубу и ружье их отнять, и, подняв якорь июня 3 дня, пошли в свой путь и ехали тем морем 120 миль и, не доехав до Стокгольма за 10 миль, поворотили на остров Даго. И шкипер наш и штырман знали пути до Стокгольма, а от Стокгольма чрез Балтийское море они ничего не знали и никогда там не бывали и карт морских с собою не имели; и то море переехали мы без всякого ведения, управляемые древним бедственно-плавающих кормщиком, великим отцем Николаем, и на который остров наморились, на самое то место оный кормщик нас у правил». Впоследствии вступили в Сенат граф Петр Матвеевич Апраксин, князь Меншиков, адмирал граф Апраксин, канцлер Головкин, Яков Брюс, подканцлер Шафиров, граф Петр Толстой, князь Дмитрий Голицын, граф Андрей Матвеев, князь Дмитрий Кантемир. Такое увеличение числа сенаторов произошло вследствие того, что с 1718 года в Сенат вошли президенты коллегий. Тогда же Сенат получил право баллотированием выбирать в высшие чины. В наказе воеводам 1719 года говорится, что воевода должен вести себя так, как пред богом, его царским величеством и пред Сенатом и пред всем честным светом ответ дать может. Об обязанностях Сената царь писал: «Никому в Сенате не позволяется разговоры иметь о посторонних делах, которые не касаются службы нашей, тем менее заниматься бездельными разговорами или шутками, понеже Сенат собирается вместо присутствия его величества собственной персоны. Без согласия всего Сената ничего нельзя начинать, тем менее вершить, и надобно, чтоб всякие дела не в особливых домах или беседах, но в Сенате решались и в протокол записывались, и не надлежит сенатским членам никого посторонних с собою в Сенат брать. Всякое дело должно быть исполнено письменно, а не словесно; глава же всему, дабы должность свою и наши указы в памяти имели и до завтра не откладывали; ибо как может государство управлено быть, егда указы действительны не будут: понеже презрение указов ничем не рознится с изменою, и не только равномерную беду принимает государство от обоих, но от этого еще больше, ибо, услышав измену, всяк остережется, а сего никто вскоре не почувствует, но мало-помалу все разорится, и люди в непослушании останутся, чему не что иное, токмо общая погибель, следовать будет, как-то в Греческой монархии явный пример имеем». Сначала сенаторы переезжали из Москвы в Петербург и обратно, но потом окончательно остались в новой столице.

Правительствующий Сенат, у которого в руках было теперь все, по выражению самого царя, считал себя вправе брать дела из одного приказа и передавать их в другие ведомства, ибо, как мы знаем, разнородные дела соединялись в известных приказах случайно и оставались вместе по обычаю, по старине. Но теперь, когда всякая старина была тронута, что мешало, например, возникнуть вопросу: с какой стати набор рекрут и работников принадлежит к числу занятий Поместного приказа? При усложнении правительственной машины, при новых потребностях и взглядах старые приказы не могли долго держаться. Чем же они могли быть заменены? В преобразующейся России на всякий подобный вопрос обыкновенно отвечали другим вопросом: а как дела делаются за границею, в образованных государствах? Там были коллегии, следовательно, они должны были явиться у нас. Знаменитый Лейбниц писал Петру, что хорошее правление может быть только при условии коллегий, которых устройство похоже на устройство часов, где колеса взаимно приводят друг друга в движение. Сравнение не могло не понравиться Петру, который именно стремился к тому, чтоб русские люди во всем приводили друг друга в движение, ибо все зло происходило от разобщенности колес. Итак, надобно старинные приказы заменить коллегиями; но где взять колеса для часовых машин, для которых старые колеса не годятся? Первый способ для этого, разумеется, взять готовое, взять иностранцев. В августе 1715 года Петр поручил генералу Вейде достать иностранных ученых и в правостях (правах) искусных людей для отправления дел в коллегиях; иностранцу давали асессорский чин, 500 рублей жалованья и квартиру; отправлять должность свою иностранцы должны были чрез толмачей. Это неудобство, разумеется, заставляло искать другого способа наполнить коллегии в «правостях» искусными людьми; в конце того же года царь дал наказ резиденту при императорском дворе Веселовскому: «Старайся сыскать в нашу службу из шрейберов (писарей) или из иных не гораздо высоких чинов из приказных людей, которые бывали в службе цесарской, из бемчан (чехов), из шленцев (силезцев) или из моравцев, которые знают по-славянски, от всех коллегий, которые есть у цесаря, кроме духовных, по одному человеку, и чтоб они были люди добрые и могли те дела здесь основать. Также сыщите книги: лексикон универсалис, который печатан в Лейпциге у Симона; другой лексикон, универсалис же, в котором есть все художества, который выдан в Англии на их языке, и оный сыщите на латинском или на немецком языке; также сыщите книгу юриспруденции. И как их сыщешь, тогда надобно тебе съездить в Прагу и там в езуитских школах учителям говорить, чтоб они помянутые книги перевели на славянский язык, и о том с ними договоритесь, по чему они возьмут за работу от книги, и о том к нам пишите; а понеже некоторые их речи несходны с нашим славянским языком; и для того можем к ним прислать из русских несколько человек, которые знают по-латыни, и оные лучше могут несходные речи на нашем языке изъяснить. В сем гораздо постарайся, понеже нам зело нужно». Но охотников нашлось немного, и потому в августе 1717 года приглашены были шведские пленники, хорошо познакомившиеся с русским языком, вступить в службу при коллегиях. И этим способом, как видно, не могли добыть много людей в коллегии; по крайней мере Измайлов, имевший поручение приглашать шведских пленных, живших в Сибири, писал Макарову в сентябре 1718 года: «В Тобольске и в других сибирских городах в службу царского величества пошло шведских офицеров 9, драгун и солдат то же число, а более никаким образом призвать не мог, потому что имеют довольство немалое, чего и в отечестве своем многие не имели, и в калеги (коллегии) никто не пошел, а больше для того нейдут, что ожидают в скором времени мира». Между тем хотели приготовить и своих, русских: в январе 1716 года велено послать в Кенигсберг человек 30 или 40 молодых подьячих для научения немецкому языку, дабы удобнее в коллегиум были, и послать за ними надзирателями, чтоб они не гуляли.

В конце 1717 года уже определено было число коллегий – девять: 1) чужестранных дел, что ныне Посольский приказ. 2) Камер, или казенных сборов. 3) Юстиция, т. е. расправа гражданских дел. 4) Ревизион, счет всех государственных приходов и расходов. 5) Воинский (т. е. коллегиум). 6) Адмиралтейский. 7) Коммерц. 8) Штатс-контор, казенный дом, ведение всех государственных расходов. 9) Берг – и Мануфактур. Назначены были президенты и вице-президенты в каждую коллегию: в коллегию Иностранных дел президентом – канцлер граф Головкин, вице-президентом – вице-канцлер барон Шафиров; в Камер-коллегию президентом – князь Дм. Мих. Голицын (киевский губернатор), вице-президентом – барон Нирот; в Юстиц-коллегию президентом – тайный советник Андрей Артем. Матвеев, покончивший свое дипломатическое поприще, вице-президентом – Бревер; в Ревизион-коллегию президентом – князь Долгорукий, вице-президента не было назначено; в Военную коллегию президентом – князь Меншиков, вице-президентом – генерал Вейде; в Адмиралтейскую президентом – адмирал граф Апраксин, вице-президентом – Крейс; в Коммерц-коллегию президентом – Петр Андр. Толстой, вице-президентом – Шмидт; в Штатс-контору президентом – граф Мусин-Пушкин, вице-президента не было назначено; в Берг – и Мануфактур-коллегию президентом – Брюс, без вице-президента. Таким образом, кроме последней, Берг – и Мануфактур-коллегии, президентами были назначены русские, вице-президентами (кроме Иностранной коллегии) – иностранцы.

Назначенные президенты должны были выбирать советников и асессоров, но с тем, чтобы последние не были их родственники или собственные креатуры; на всякое место должны были выбрать по два или по три человека и потом представить списки имен в собрание всех коллегий, где должна происходить баллотировка. В конторы по губерниям отправлены были добрые люди, чтоб и там выборы происходили таким же образом, с присягою. В коллегиях должны были быть русские: президент и вице-президент (впрочем, вице-президент мог быть и иностранец); потом из русских должны были быть четыре советника, четыре асессора, один секретарь, один нотарий, один актуарий, один регистратор, один переводчик и подьячие трех статей (старые, средние и младшие). Из иноземцев были: один советник или асессор, один секретарь, один шкрейвер. В апреле 1718 года царь дал указ: «Всем коллегиям надлежит ныне на основании шведского устава сочинить во всех делах и порядках (регламент) по пунктам; а которые пункты в шведском регламенте неудобны или с сетуациею сего государства несходны, и оные ставить по своему рассуждению и, поставя, об оных докладывать, так ли им быть?» С 1720 года уже все коллегии были в полной деятельности.

Колеса в новых машинах не пошли вдруг хорошо; вместо того чтоб приводить взаимно друг друга в движение, иногда зацеплялись друг за друга и мешали общему действию. Еще в 1719 году царь жаловался на бессоюзство, разности и свары между членами Юстиц-коллегии, вследствие чего был издан указ о пресечении местничества и о порядке старшинства коллежских членов В том же году в коллегии Иностранных дел произошло столкновение между президентом и вице-президентом. Мы уже видели, что вице-канцлер Шафиров, находясь в Константинополе, подозревал канцлера Головкина в нерасположении к себе. По возвращении его в Россию это подозрение, как видно, не уничтожилось. 19 мая означенного года были в коллегии Иностранных дел канцлер граф Головкин да подканцлер барон Шафиров, и от канцлера было предложено, чтоб по именному указу великого государя дела слушать, решать и подписывать всем членам коллегии. На это предложение подканцлер барон Шафиров объявил, что он с находящимися теперь налицо членами дел подписывать не будет, в том протестует, причем назвал одного из членов, Курбатова (Петра), канцлеровою креатурою; Шафиров говорил, что потребно полное число членов и что коллегия Иностранных дел другим не пример, а с членами, которые из подьячих, и сидеть стыдно. Канцлер ему отвечал, что эти члены коллегии написаны уже прежде в ведомостях, поданных за их руками в Сенат, в Камер – и Штатс-коллегии: Василий Степанов написан советником канцелярии, Петр Курбатов – секретарем-асессором, и, пока не набрано будет полное число членов, публичные дела коллегии, кроме чужестранных, надобно управлять с ними по-прежнему, мнение каждого должно записывать в протокол и крепить приговоры вместе с ними. Подканцлер сказал на это: «Я с ушниками и бездельниками дел не хочу делать»; и когда канцлер заставлял советника Степанова подписываться к указам, то Шафиров сказал: «Когда у нас такой спор, то надобно требовать определения от его царского величества». Сказавши это, подканцлер с сердцем встал и пошел вон, но, остановясь в дверях, закричал канцлеру: «Что ты дорожишься и ставишь себя высоко? Я и сам такой же!» Канцлер ему отвечал: «Как ты моей старости не устыдишься такими словами мне досаждать и кричать!» Шафиров, вышедши в переднюю палату, перед просителями – гетманским посланцом Кегичем, калмыцкими посланцами и волохами – говорил служителям канцелярии, что канцлер хочет коллежские дела делать с своими креатурами и хочет заставлять их с собою подписывать. Протокол об этом, подписанный Головкиным, Степановым, Курбатовым, Губиным, Аврамовым, был представлен государю.

Возвратившись домой, Шафиров послал за Степановым, тот не пришел; Шафиров посылал еще два раза, Степанов не явился; подканцлер подал на него жалобу, требуя суда; Степанов представил оправдание: «Я не пришел по следующим причинам: 1) 19 числа в коллегии подканцлер сказал, что он с ушниками и бездельниками дел делать не будет, и называл меня с прочими креатурою канцлеровою, поэтому канцлер мне и другим членам коллегии ходить к нему не велел. 2) Боялся я того, чтоб меня не убил, потому, что, прибивши Губина, говорил он, чтоб и мы того же опасались. Подканцлер потом подьячему Аврамову говорил, что он звал меня тогда не для дела, но хотел ведать о записке протокола, врученного вашему величеству; еще и то говорил, что хотя бы он и побил меня, то б мне можно за его ко мне благодеяния то снесть. Я о моей персоне не говорю, только характер канцелярии советника не допускает, что не токмо побои, но и брани терпеть. Он же, Аврамов, и то сказывал, что подканцлер говорил ему, будто ваше величество ему обещали меня и Губина бить, как и Михайла Волкова, а Курбатов-де места поищет». Чем дело кончилось, неизвестно, ибо царским расправам протоколы не велись.

Когда коллегия Иностранных дел получила полное число членов, то 13 февраля 1720 года последовало следующее определение: «Когда случатся важные дела, то призывать всех или несколько (по важности дела) тайных советников действительных, и все должны подавать совет письменно и потом докладывать о решении. Канцелярии советники: тайный канцелярии советник Остерман, канцелярии советник Степанов; их должности – сочинять грамоты к чужестранным государям, рескрипты к министрам, резолюции, декларации и прочие бумаги великой важности и тайны, а прочее заставлять сочинять секретарей экспедиции и надзор за ними иметь. Когда случатся такие государственные тайные дела, что его царское величество высокою особою присутствовать в коллегии изволит, или для какого-нибудь совета другие тайные советники созваны будут, то из двоих канцелярии советников один или, по множеству дел, и оба присутствуют и о предмете совещания доносят и читают и соответственно решению рескрипты или грамоты и прочие резолюции сочиняют; а если понадобится, то им и голоса, для большего секрета, вместо нотариуса записывать. Совета их притом не спрашивается, но могут делать ремонстрации или представления. Если же в Иностранной коллегии присутствуют только канцлер да подканцлер для решения дел, тогда канцелярии советники вместе с ними сидят за одним столом и ко всему, что будет в собрании определено, подписываются».

Более других президентов коллегий было тяжело президенту Юстиц-коллегии, как видно из жалоб Матвеева, поданных в 1721 году: «По указу вашего величества положено на коллегии Юстиции прежних семь приказов, т. е. Поместный, судные все. Сыскной, Земский, и прибавлены еще фискальские дела: бремя несносное! К тому же всякую неделю по три дня всем президентам определен съезд в Сенат, а два дни на расправу коллежскую; членам коллегии одним во время моей отлучки в Сенат решать дела нельзя, отчего в таких многочисленных делах беспрестанная остановка и на коллегию нарекание. В той же многодельной коллегии ныне вице-президента и добрых помощников нет за разбором по иным коллегиям лучших царедворцев; когда при коллегии бываю я, то работаю, сколько могу по малым моим силам, и дела решаются; но хотя решаются они и настоящим образом, однако не только мне, но и ангелу бесплотному на народ наш угодить и без упреков от него быть никак нельзя, как вашему величеству самому известно. Из Юстиц-коллегии в три года дел с 15 перенесено в Сенат по челобитью недовольных, да и те еще там не решены и ничего на коллегию не показано. В прошлых годах князь Яков Фед. Долгорукий, когда сидел в Судном московском приказе, то в один год с полтораста дел по челобитьям на его вершение было перенесено в расправную палату; и тому судье угодить на наш народ было невозможно. Юстиц-коллегия, исполняя все верно и не угождая произволам некоторых нажила себе многих неприятелей, всегда вредящих тайно и явно; особливо же некоторая знатная особа, которая с протоколистом Иностранной коллегии Протопоповым важное имела прежде дело у нас в коллегии и по желанию своему не получила успеха, несет на меня партикулярно свою неукротимую злобу и, где найдет случай, великий вред мне причиняет и других к тому же подучает; нрав этой особы, думаю, и самому вашему величеству известен. Также и другие знатные особы, имеющие по фискальским доношениям на себя дела, а иные, за своих сродников и приятелей заступаясь, увидав, что я им без поманки и без всякой корысти по делам их не угождаю, всячески с своими приятелями и фамилиями намереваются и угрожают у вашего величества и в Сенате всегдашний вред мне причинять, отчего я, в таком своем крайнем сиротстве будучи постоянно, опасаюсь их, ибо и Геркулес едва ли бы мог против двоих стоять».

Мы видели, что в 1708 году Петр разделил государство на губернии, губернии разделялись на провинции. Правители пограничных губерний в описываемое время назывались генерал-губернаторами, в остальных – губернаторами; помощниками их были вице-губернаторы, иногда, впрочем, вице-губернаторы управляли целою губерниею: так, Курбатов в звании вице-губернатора управлял всею Архангельскою губерниею; как видно, здесь была уступка родовитым людям: царь не хотел дать человеку холопского происхождения одинакого звания с Ромодановскими, Голицыными и Апраксиными; в указе 6 марта 1712 года было сказано: господ Петра Апраксина, князя Дмитрия Голицына, Петра Салтыкова, князя Матвея Гагарина писать губернаторами, Алексея Курбатова – вице-губернатором. Провинции управлялись воеводами; при губернаторах и воеводах находилась земская канцелярия, приводившая в исполнение все распоряжения губернатора или воеводы. Указом 24 апреля 1713 года в областное управление внесено было коллегиальное начало: велено назначить ландратов: в больших губерниях – по 12, в средних – по 10, в меньших – по 8; их должность состояла в том, что они все дела с губернатором решали и подписывали, и «губернатор у них не яко властитель, но яко президент»; он имел только два голоса и никакого дела без них не делал. Ландраты выбирались в каждом городе или провинции всеми дворянами за их руками. В 1719 году ландраты исчезают, как видно по недостатку в людях. Для суда учреждены были земские судьи, или ландрихтеры и обер-ландрихтеры, и, чтоб дать им большую независимость, они и имения их были изъяты из-под ведомства губернаторского; судились ландрихтеры в Сенате. Жалобы на несправедливые решения губернаторов и судей поступали в расправную палату при Сенате, где чинили указ по тем делам. В 1720 году в значительных городах учреждены были надворные суды для дел гражданских и уголовных. Надворный суд составлял высшую инстанцию в областном судоустройстве, среднюю составлял суд провинциальный и последнюю – нижний городовой суд; как в надворном, так и в нижнем судах в столицах упоминаются обер-ландрихтеры в качестве президентов. Мысль об отношениях судебной власти к административной находим в следующей инструкции воеводам: «Хотя воеводе не надлежит ссор тяжебного дела судить и судьям в расправе их помешательства чинить, однако ему крепко смотреть, чтоб земские судьи уездный суд управляли по инструкции и подданных волокитами не утесняли. Воеводе велеть уставы, паче же в смертных делах, по знатным праздникам прихожанам в церквах трижды в год прочитать. Смертные дела воеводе каждое к своему подлежащему суду отсылать и по определению дворового суда действо производить». В указе из Юстиц-коллегии 1719 года также предписывается губернаторам и вице-губернаторам смотреть, чтоб не было волокиты и напрасных убытков челобитчикам всякого чина, особенно же призирать бедных людей, вдов и сирот безгласных и беспомощных. Чем для целого государства была Камер-коллегия, тем в губерниях были земские конторы, управлявшиеся земским камериром, или надзирателем сборов; у камерира были три книги: в первой были обозначены все источники казенных доходов; во второй – все получения и выдачи; в третьей – все свидетельства и счеты; земский комиссар собирал и записывал все казенные доходы, кроме пошлин. В январе 1715 года было постановлено, чтобы в тех городах, в которых нет гарнизонов, обер-комендантам и комендантам не быть, быть вместо них ландратам, по одному человеку над каждою долею, в которой содержится 5536 дворов или по скольку будет удобнее по расстоянию места, больше или меньше, по рассуждению губернаторскому. С ландратами для управления всяких сборов и земских дел в каждой доле быть по одному комиссару. В тех городах, которые прилегли к украинным местам и для опасения от неприятельских набегов будут в них гарнизоны из ландмилиции (т. е. земское войско), в таких городах быть комендантам, которым ведать и ландратское правление. Из ландратов всегда быть при губернаторах по два человека, с переменою по месяцу или по два месяца, а в их отсутствие должность их исправляют комиссары. В конце года все ландраты съезжаются к губернаторам со всеми ведомостьми своего правления для счета и решения дел всем вместе. Губернаторам ни для каких сборов и дел от себя никуда в ландратское правление нарочных не посылать, кроме того случая, если кто-нибудь из ландратов впадет в погрешение или спор какой будет в землях; в таких случаях для розыску и межеванья посылать ландрихтеров, а судить ландратов губернаторам самим с вице-губернаторами и ландратами. Посадских людей ландратам ни в чем не ведать и ни в какие их дела не вступать, а иметь им для управления своих дел и земских сборов бурмистров за выборами, с ведома губернаторского; в исках своих бить челом посадским на крестьян ландратам, а крестьянам на посадских – земским бурмистрам. Тогда же назначено было жалованье: губернаторам – 1200 рублей денег, 600 четвертей хлеба, с. – петербургскому – вдвое. Вице-губернаторам: петербургскому – 3000 рублей (?), 300 четвертей хлеба; прочим – по 600 рублей и 300 четвертей. Ландрихтерам: петербургскому – 600 рублей и 150 четвертей, прочих губерний – 300 рублей и 150 четвертей. Обер-инспекторам (за торговлею) петербургскому и рижскому – по 1200 рублей. Комиссарам петербургским и из губерний, в Петербурге при Сенате находящимся, – 120 рублей и 60 четвертей; губернским – по 60 рублей и по 30 четвертей. Дьякам в губерниях – по 120 рублей и по 60 четвертей; подьячим старым – по 60 рублей и по 30 четвертей; середней статьи – по 40 рублей и 20 четвертей, молодым – по 15 рублей и 10 четвертей.

Учрежден был Сенат, коллегии, дано новое устройство областям, а нового уложения не было. Мы видели, что в 1700 году государь велел боярам сидеть у уложенья, снести Уложенную книгу 1649 года с новыми статьями и вершенными делами. Но, чем далее шли по дороге преобразований, чем более знакомились с иностранным бытом, тем менее становились довольны Уложением царя Алексея Михайловича. Учрежден Сенат, вместо приказов – коллегии, в областях – губернаторы, ландраты и ландрихтеры, надворные суды и канцелярии, всюду – новые порядки: неужели же при этом останется старое уложение? В апреле 1718 года был дан именной указ о сочинении регламента всем коллегиям на основании шведского устава, и в следующем же месяце последовала резолюция на доклад Юстиц-коллегии об устройстве судебных мест по примеру Швеции, о переводе шведского уложения и об учинении свода российских законов с шведскими. Президент Юстиц-коллегии Матвеев писал Макарову через два месяца после того: «Я ныне токмо починаю ослабу от болезни своей иметь и, хотя тяготою оной болезни своей одержим, однако ж в повсевременном ныне труде пребываю сам при своде шведского устава с российским Уложением, не покладываяся в том ни на кого; и хотя которые приказные люди при том деле есть, но во всем моя несклонная работа умножается, понеже в таких нужных делах на не заобычных людей положиться, ни им управить без меня невозможно». В декабре 1719 года был дан указ Сенату о начатии заседаний для слушания уложения 7 января 1720 года; в указе говорилось: «Слушаючи оное, которые пункты покажутся несходны к нашему народу, то против оных из старого уложения или новые пункты делать; тако же ежели покажутся которые в старом уложении важнее, нежели в шведском, те тако ж противу написать и все то нам к слушанью изготовить. Для поместных дел взять права эстляндские и ляфляндские, ибо оные сходнее и, почитай, одним манером владения имеют, как у нас». В мае 1721 года коллежским членам, которые сочиняют уложение, велено указные три дня в неделю сидеть до половины дня в коллегиях, а после полудни, от третьего до осьмого часа, – за уложением.

Петр не дожидался составления уложения, чтоб приступить к преобразованиям в области права. 15 января 1718 года был отменен правеж: «Которые люди по подрядам и по откупам и по верным таможенным и питейным и всяким сборам, и в начетных и штрафных деньгах, и во всяких таможенных государственных сборах на определенные им сроки в платежах не исправились, и в том ныне в губерниях и канцеляриях на правеже держатся, и впредь ежели кто в таковых неисправах явится, и таковых как самих, так и поручиков их, а буде сами должники померли, после их жен их и детей на правеже не держать, а отсылать их в С. – Петербург и отдавать в Адмиралтейство, а в Адмиралтействе определять годных в галерную работу, а старых и малолетних мужеского полу в другую работу, а жен в прядильный дом; за ту работу зачитать им тех долговых денег, на месяц по рублю человеку. Во время той работы давать корм наравне с каторжными; а буде такие должники будут просить в платеже тех долговых денег сроку, и таковым сроку давать с добрыми поруками на полгода. И которые люди те долговые деньги заработают, и таких от той работы освобождать, давая им отпускные письма. А которые люди будут в истцовых исках должны и на определенные сроки платежом не исправятся ж, и о посылке тех чинить против вышеписаного ж, долги вычитать за работу по рублю ж на месяц человеку, а заимодавцам зачитать каждую персону за работника, кроме жен». Важно было преобразование в области семейного права относительно служилого сословия. Мы видели, какие две цели назначил Петр для своей преобразовательной деятельности: внутреннее спокойствие и внешнюю безопасность посредством хорошо устроенного войска и обогащение страны посредством торговли. Имея в виду эти две цели и смотря постоянно на сильные и богатые поморские государства, Петр приступил к преобразованию служилого сословия. Оно не могло быть для него, как было для его предков, только служилым сословием; оно было в его глазах и сословием земледельческим и в этом значении своем имело ближайшее отношение ко второй цели преобразовательной деятельности, к обогащению страны, именно могло содействовать благосостоянию крестьян, прикрепленных к его землям, и внести новые силы, нравственные и материальные, в среду торговых людей. Поэтому Петра занимал вопрос о порядке наследства за границею. Неизвестно, к которому году относится письмо Якова Брюса к царю: «По твоему, государскому, писанию к Адаму Вейду послал я к тебе краткое описание законов (или правил) шкоцких, агленских и францужских о наследниках (или первых сынах)». В апреле 1711 года, когда внимание было занято турецким походом, Головкин писал секретарям Посольского приказа: «Желает его царское величество ведать подлинно из правил французских, аглинских и венецыйских, какое у них определение как в недвижимых маетностях и домах, так и пожитках детям, по отцах оставшимся, мужеска и женска пола в наследствии и разделе оных, как знатнейших княжих, графских, шляхецких, так и купецких фамилий: и вы поищите таких правил в книгах, которые вывез к Москве Петр Посников, и ежели того нет, то спрашивайте и ищите оных правил на Москве у иноземцев, и ежели где что сыщется, то велите немедленно перевести». В марте 1714 года оказалось, зачем Петру нужны были эти правила: он издал указ о майорате и, по обычаю, объяснил причины этого нововведения: первая причина – большая исправность в платеже податей и улучшение быта крестьян: «Если недвижимое будет всегда идти одному сыну, а прочим движимое, то государственные доходы будут справнее, ибо с большого всегда господин довольнее будет, хотя по малу возьмет, и один дом будет, а не пять, и может лучше льготить подданных, а не разорять. Вторая причина: фамилии не будут упадать, но в своей ясности непоколебимы будут чрез славные и великие домы. Третья причина: прочие (сыновья) не будут праздны, ибо принуждены будут хлеба своего искать службою, учением, торгами и прочим. И то все, что они сделают вновь для своего пропитания, государственная польза есть. Понеже разделением имений недвижимых великий есть вред в государстве нашем как интересам государственным, так и самим фамилиям падение, например ежели кто имел 1000 дворов и пять сынов, имел дом довольный, трапезу славную, обхождение с людьми ясное; когда же по смерти его разделится детям его, то уже только по двести дворов достанется, которые (дети), помня славу отца своего и честь рода, не захотят сиро жить, но каждый ясно (хотя и не так), то уже с бедных подданных будет пять столов, а не один и двести дворов принуждены будут едва не тож нести, как 1000 несли, и тако от того разделения казне государственной великой есть вред и людям подлым разорение, и когда от тех пяти по два сына будут, то по сту дворов достанется и тако далее, умножаясь, в такую бедность придут, что сами однодворцами застать могут, и знатная фамилия вместо славы поселяне будут, как уже много тех эксемпелев есть в российском народе. Еще и сие есть, что каждый, имея свой даровой хлеб, хотя и малый, ни в какую пользу государству без принуждения служить и простираться не будет, но ищет всяко уклоняться и жить в праздности, которая (по св. писанию) матерью есть всех злых дел». Это изложение побуждений, заставивших ввести майорат, показывает ясно, что Петр смотрел на обязательную службу землевладельческого сословия как на меру временную, вынуждаемую обстоятельствами, потому что если бы все сыновья землевладельца обязаны были государственною службою на всю жизнь, пока отставят за старостию или ранами, то нельзя было бы толковать о возможности для младших сыновей искать хлеба службою, учением, торгами и прочим. Чтоб побудить младших сыновей к деятельности, в следующем месяце принята была мера, выраженная в дополнительном указе: «Ежели кадет пойдет в службу воинскую и получит себе службою деньги, на которые себе захочет купить деревни, дворы или лавки, то ему вольно купить, однако не ранее как по истечении семи лет службы его; если же будет в гражданской службе, то по истечении десяти лет службы; если будет в купечестве или мастерстве, то после пятнадцати лет; а кто ни в чем вышеописанном не будет, тому никогда нельзя будет приобретать недвижимую собственность». Служба, и именно военная, давала, таким образом, наиболее прав младшему сыну, или кадету, как тогда выражались. Чтоб побудить дворян к службе, еще ранее выдан был указ: «Сказать всему шляхетству, чтоб каждый дворянин во всяких случаях (какой бы фамилии ни был) почесть и первое место давал каждому обер-офицеру, и службу почитать, и писаться только офицером, шляхетству (которые в офицерах) только то (т. е. свое шляхетство) писать, куда разве посланцы будут». Людям низших сословий заслуга открывала дорогу в офицеры, а чин офицерский возводил их в высшее, дворянское сословие; 16 января 1721 года дан был собственноручный указ: «Все обер-офицеры, которые произошли не из дворянства, оные и их дети, и их потомки суть дворяне, и надлежит им дать патенты на дворянство».

Но для успеха службы, равно как и других занятий, признано было необходимым образование, хотя первоначальное, и преобразователь обязывает дворян иметь это образование. Вот знаменитый указ 20 января 1714 года: «Послать во все губернии по нескольку человек из школ математических, чтоб учить дворянских детей цыфири и геометрии, и положить штраф такой, что не вольно будет жениться, пока сему не выучится».

По обстоятельствам времени военная служба требовалась преимущественно от дворянина; дворянин имел право на начальнические места в войске; но для этого он должен был иметь, во-первых, общее первоначальное образование, а потом специальное военное, знать службу. Чтоб родовые связи, покровительство не мешали дворянину приобретать последнее, в феврале 1712 года издан был указ: «Так как многие производят сродников своих и друзей в офицеры из молодых, которые с фундамента солдатского дела не знают, ибо не служили в низких чинах, а некоторые служили только для вида по нескольку недель или месяцев: поэтому таким требуется ведомость, сколько каких чинов есть с 709 года; а впредь сказать указ, чтоб из дворянских пород и иных со стороны отнюдь не писать, которые не служили солдатами в гвардии». В обер-офицерские чины производились в войске по свидетельству штаб – и обер-офицеров полка, в штаб-офицеры – по свидетельству всей дивизии генералитета и штаб-офицеров. Относительно увольнения от военной службы Петр дал указ Сенату в марте 1716 года: «Которые офицеры служили в армии и за старостию и за ранами отставлены, таких велите употреблять в гарнизоны или к другим каким делам, по губерниям в ландраты, а особливо бедных, ибо не без греха есть в том, что такие, которые много служили, позабыты и скитаются, а которые нигде не служили, тунеядцы многие, по прихотям губернаторским в губерниях взысканы чинами и получают жалованье довольное. А которые к делам не годятся за дряхлостию и увечьем, тем давать некоторое жалованье из денег, которые собираются на гошпиталь со всех чинов».

В 1716 году был издан воинский устав. Если заботились об офицерах, то надобно было позаботиться и о солдатах, о рекрутах, которых обыкновенно не доводили до назначенных мест в полном числе вследствие дурного содержания и побегов. В сентябре 1719 года Военная коллегия приговорила: «Сделать в Сенат предложение, что так как рекруты до сего времени из губерний очень непорядочно приводятся, и главная тому причина худое пропитание в пути, от чего многие померли и с дороги побежали, как то явилось из нынешних приводов: поэтому надобно, чтоб вперед не бегали и имели полное довольство в пути, давать им полное против солдат жалованье с обыкновенным вычетом с того времени, как в рекруты приверстаны будут; от этого им вначале будет охотно к солдатству, не будут склонны к побегу и немного будет больных. Хотя неоднократно в губернии были посланы и публикованы указы о порядочном сборе и приводе рекрут, однако эти указы по большей части не исполняются, от чего происходит не малое государству разорение и в полках неисправность, а именно: 1) когда в губерниях рекрут сберут, то сначала из домов их ведут, скованных, и, приведши в города, держат в великой тесноте по тюрьмам и острогам немалое время, и, таким образом еще на месте изнурив, отправят, не рассуждая по числу людей и далекости пути, с одним, и то негодным, офицером или дворянином, при недостаточном пропитании; к тому же поведут, упустив удобное время, жестокою распутицею, от чего в дороге приключаются многие болезни и помирают безвременно, а всего хуже, что многие и без покаяния, другие же, не стерпя такой великой нужды, бегут и пристают к воровским компаниям, из чего злейшее государству приключается разорение, потому что от такого худого распорядка ни крестьяне, ни солдаты, но разорители государства становятся; всякий может рассудить, отчего такие великие умножились воровские вооруженные компании? Оттого, что беглые обращаются в разбойников. 2) Хотя бы и с охотою хотели в службу идти, но, видя сначала такой над своею братьею непорядок, в великий страх приходят. 3) Из губерний немалое число присылают увечных и к солдатской службе весьма негодных, из которых в одни нынешние приводы больше 700 человек в Военной коллегии за негодностию в службу не приняты. Чтоб таких непорядков не было, когда наряд рекрутам учинится, надлежит в Военную коллегию тотчас прислать ведомость, сколько в которой губернии определено будет взять рекрут, и тогда в Военной коллегии тех рекрут росписать по командам и командировать для приема и привода их добрых штаб-, обер – и унтер-офицеров, смотря по числу рекрут, и этим офицерам принимать у губернаторов и воевод рекрут самых добрых и к службе годных; провожать их должны гарнизонные солдаты; офицеры, приняв рекрут, тотчас должны привесть их к присяге и, чтоб не бегали, перепоручить их круговою порукою; потом, соединив тех рекрут с гарнизонными солдатами, развесть по капральствам и ротам, и учить их непременно солдатской экзерциции, и читать им воинский артикул, дабы в полки не сущими мужиками, но отчасти заобычайными солдатами пришли; а определенное им хлебное и денежное жалованье с самого их приема давать сполна. Чтоб их не изнурить в дороге скорым походом, вести их по обыкновению марша солдатского: три дня идти, а четвертый отдыхать». Школою для сухопутных офицеров служила гвардия; кроме того, сыновья знатных лиц отправлялись в иностранные войска к знатным полководцам. Так, князь Репнин писал государю в 1717 году: «Дети мои, князь Василий и князь Юрий, отправлены в цесарскую армию для искусства к князю Евгению, и я, вступя в долг, послал к ним 800 червонных; они в Вене жили, а теперь в обозе живут непотребно со всяким непостоянством; и те все деньги и посланные мною еще 300 червонных прожили и много долгу еще нажили, которого и заплатить не могу, потому что до сих пор они уже стоят 15000 рублей, из которых с семь тысяч взято мною в долг, кроме того, что они беспутным своим житьем наделали долгов. И для того со слезами рабски прошу ваше царское величество да повелит мне дать Указ, чтоб детей моих взять, для чего послать мне кого-нибудь из офицеров; а они, дети мои, будучи там, в армии, от своего беспутного житья вашему величеству ныне и впредь никакого плода не покажут, только мне вечный стыд и разорение и несносная к старости печаль».

Если школою для сухопутных офицеров служила гвардия и для некоторых – иностранные армии, то школою для морских офицеров служили преимущественно иностранные флоты: в начале 1717 года послано было во французскую морскую службу 20 человек гардемаринов да в Венецию 27 человек. Корабли покупались за границею и строились у себя; но как в приготовлении корабельных лесов, так и в Адмиралтействе дела останавливались за неимением рабочих. Казанский вице-губернатор Кудрявцев писал царю в 1717 году: «По вашим указам корабельные леса готовятся; но работники конные и пешие упорны стали к найму, нейдут; по указу вашего величества берем невольных для того – остановить работы не смеем. Да повелено будет к работе над корабельными лесами определить из гарнизонных офицеров, потому что в народе офицеры всегда страшнее дворян». Андрей Ушаков, наблюдавший за строением кораблей, писал 1717 году Макарову: «При Адмиралтействе в строении кораблей и прочем большая остановка, потому что не имеем на жалованье мастеровым и рабочим людям денег, и от этого плотники бегут. Я послал за ними погоню, устроил в Бронницах заставу, и уже несколько человек переловлено. Я предлагал в Сенате, чтоб вместо беглых из тех же мест, откуда они взяты, взять других, пока беглые будут сысканы; но этого доношения моего сенаторы не приняли, а велели подать в Камер-коллегию, а чтоб по водяному пути у Шлюссельбурга устроить заставу, это сенаторы отреклись сделать. Я, видя крайнее оскудение в деньгах на жалованье мастеровым людям, отпустил от себя в Адмиралтейство взаймы 10000 рублей».

Денег не было на жалованье плотникам, строившим корабли; корабли были нужны для закрепления за собой моря, море было нужно для усиления торговли: будет большая торговля, деньги будут. Чтоб усилить торговлю, надобно беречь торговых людей, не разорять их и надобно завести такие порядки, благодаря которым иностранцы усилили свою торговлю и разбогатели. В начале 1712 года Петр писал: «Как вино, так и прочие вещи надлежит отдавать на откуп, дабы в службе находящимся торговым людям не было разоренья. Учинить коллегиум для торгового дела исправления, чтоб торговлю в лучшее состояние привесть, к чему надобно один или два человека иноземцев (которых надобно удовольствовать, дабы правду и ревность в том показали), с присягою, дабы лучший порядок устроить, ибо без прекословия есть, что их торги несравнительно лучше наших». В июле 1712 года Петр писал Сенату: «Немедленно потщиться в купецком деле лучший порядок сделать». Сенат отвечал, что этого вполне сделать нельзя, потому что все лучшие из русских купцов теперь в Архангельске на ярмарке, но до их возвращения, чтоб не терять времени, сенаторы послали на Вологду за переведенными туда нарвскими и дерптскими купцами и будут с ними советоваться, каким образом купечество в лучшее состояние привести. В ноябре 1711 года Сенат получил письмо от канцлера Головкина: «Царское величество указал к Сенату писать, чтоб выбрали на Москве из гостей и других лучших купцов человека четыре или пять, которые бы могли довольно знать о купеческих делах на Москве, у Архангельска и в других городах, также и о сборе пошлинном, и прислали их в Петербург; также прислать с ними списки уставов, как старых, так и новых, и другие всякие потребные к тому ведомости и выписки, потому что английский посол и голландский посланник предлагают заключить новый торговый договор, и для этого дела такие от купечества сведомые люди и торговые уставы и ведомости надобны». Выбраны были: Алексей Филатьев, Семен Панкратьев, Илья Исаев, Иван Стрежнев да для китайского торга купчина Ивана Саватеева Ми хайла Гусятников. Из этих купцов Илья Исаев в следующем году получил важное место надсмотрщика над рижским магистратом; царь писал Сенату: «Понеже над рижским магистратом у надсмотру тамошних купецких дел определили быть Илье Исаеву, того для о чем он будет вам писать, и по тем его письмам чинить решение; также просил он, чтоб к тому делу дать ему в товарищи гороховленина Михайлу Ширяева, которого к нему выслать, и ежели будет просить еще кого из купецких и из приказных людей себе в помочь, и тех к нему отпускать». Мы видели, что, устраивая областное управление, Петр запретил ландратам вмешиваться в дела посадских людей, которые должны были ведаться у своих выборных земских бурмистров. 13 февраля 1720 года Сенату был дан указ: «Объявить бригадира Трубецкого над здешним (петербургским) и прочими магистраты обер-президентом, и чтоб он ведал всех купецких людей судом, и о их делах доносил в Сенат, и рассыпанную сию храмину паки собрал; в товарищи ему над здешним магистратом президента определите Илью Исаева». 16 января 1721 года издан был регламент Главного магистрата. Он имел коллегиальное устройство, непосредственно был подчинен Сенату и состоял из членов петербургского городового магистрата, которые наполовину были иностранцы; президента назначал сам царь. По своему регламенту Главный магистрат был обязан устроить магистраты во всех городах и дать им инструкции; покровительствовать торговле и промышленности; смертные приговоры, произнесенные городскими магистратами, не приводились в исполнение без утверждения Главного магистрата; в гражданских делах недовольные решениями магистратов апеллировали к Главному магистрату; тяжбы между горожанами и магистратами передавались прямо на решение Главного магистрата; наконец, Главный магистрат утверждал членов, избранных горожанами в городские магистраты. Главный магистрат должен был разделить все русские города на пять отделов, на основании числа дворов: к первому отделу принадлежали города Петербург, Москва, Новгород, Казань, Рига, Ревель, Архангельск, Астрахань, Ярославль, Вологда, Нижний Новгород, в которых число дворов было от 2000 до 3000 и больше; во втором отделе были города с числом дворов от 1000 до 1500 и больше; в третьем – от 500 до 1000; в четвертом – от 250 и выше; в пятом – все остальные малые города и слободы. Подведомственные магистратам городские жители делились на две гильдии. Мысль Петра о коллегиуме, который бы приводил торговлю в лучшее состояние, осуществилась в Коммерц-коллегии, которая должна была заботиться о торговле внутренней и внешней; под ее надзором должны были строиться корабли и производиться работы по водяным сообщениям и по устройству сухопутных дорог. Она должна была защищать матросов и корабельных капитанов от всяких неприятностей, решать споры между ними, равно как между всеми иностранными купцами, наказывать за нарушения таможенных предписаний. По ее представлению Сенат назначал консулов и таможенных чиновников, которые находились с коллегиею в постоянных сношениях и давали ей отчет о состоянии торговли в иностранных государствах; они давали инструкции посланникам для заключения торговых договоров.

Смотря постоянно на Россию как на посредницу в торговом отношении между Европою и Азиею, Петр уже давно задумал соединить Каспийское море с Балтийским, Астрахань – с своим парадизом. В 1706 году под надзором князя Матвея Гагарина соединена была река Цна каналом с Тверцою; но в 1717 году каменную «слюзу» занесло песком, и по этому случаю начало производиться следствие. До учреждения Коммерц-коллегии устройство каналов было непосредственно поручено Сенату; но Меншиков, зная, как соединение Волги с Невою важно для парадиза, а следовательно, и для его основателя, вмешался в дело и в июне 1717 года писал царю: «Господа сенаторы по указу вашему послали от себя механика для осмотра коммуникации с Волгою, но, как слышу, он едва ли мог что сделать, только что хотел очистить Боровицкие пороги, куда он от них и отправлен, обо всем же прочем сказал, что ничего сделать нельзя. Я, видя, что ничего не будет, старался всячески, как бы это нужнейшее дело подвинуть, и посылал нарочно новгородского дворянина Пустошкина ниже Мстинских порогов реками, озерами и всякими проливами до Мологи, дабы осмотреть, как устроить сообщение с Волгою. Пустошкин ездил и привез чертеж, из которого я выразумел, что ничего еще нельзя сделать. Поэтому я послал туда полковника инженера Кулона, чтоб по чертежу Пустошкина осмотрел, можно ли что там сделать, сделал бы особый от себя чертеж и мне об этом репортовал. Кулон репортовал, что находит вполне возможным устроить это дело, и в непродолжительном времени, а именно в два года, если добрые будут надзиратели». Но для соединения Каспийского моря с Балтийским понадобился еще другой канал, для обхода бурного Ладожского озера. Любопытен указ Петра Сенату насчет Ладожского канала, данный в сентябре 1718 года: «Понеже всем известно есть, какой убыток общенародный есть сему новому месту от Ладожского озера, чего для необходимая нужда требует, дабы канал от Волхова в Неву был учинен, к которой работе, ежели даст бог мир, намерение наше есть, чтоб оную всею армиею исправить, но сие еще безызвестно, а нужда – челобитчик неотступный: того ради надлежит резолюцию взять, хотя и не будет мира, дабы оную работу, яко последнюю главную нужду сего места, немедля начать; чего для надлежит мыслить и поставить на мере, каким образом сие учинить, и именно не такими работниками, как до сего времени делали, из чего больше разорения, нежели пользы, было, к чему я свое мнение прилагаю при сем и вам в рассуждение отдаю; но так ли или инако, однако конечно надобно».

В то время как хлопотали о соединении Балтийского моря с Каспийским, шла сильная борьба по вопросу о том, направлять ли движение внешней торговли к Балтийскому морю, к Петербургу, или оставить товары идти старым, привычным путем, к Архангельску. Петр, разумеется, хотел первого и, не дожидаясь, пока сами купцы, иностранные и русские, предпочтут Балтийскую дорогу Беломорской, хотел изменить направление правительственными распоряжениями. Против этих распоряжений начали сильно хлопотать купцы голландские: они уже издавна устроились в Архангельске, и переноситься в Петербург, где их ждали все неудобства только что основанного города, было крайне затруднительно, убыточно и неприятно; потом Балтийское море не было безопасно по причине войны России и ее союзников с Швециею; наконец, голландцам вовсе не хотелось развития русской торговли на Балтийском море. Голландский резидент жаловался, что в Петербурге за деревянный дом, который не может идти в сравнение с самою скромною избою голландского крестьянина, надобно платить 800, 900 или 1000 флоринов, тогда как в Москве или Архангельске иностранный купец может жить хорошо за 200 флоринов в год; говядина в Петербурге – 5,6 и 8 копеек фунт, и дурного качества. Но если голландцы хлопотали, чтоб осталось все по-прежнему, то жители Любека и других прибалтийских городов старались, чтоб торговля была переведена из Архангельска в Петербург.

25 марта 1714 года царь объявил голландскому резиденту Деби, что по представлению Штатов относительно перемещения торговли и навигации из Архангельска в Петербург он решил, что всякий волен везти пеньку и лен в Архангельск. На третий день после этого разговора Деби дал знать в Голландию, что хотя большая часть этих товаров была уже на дороге к Петербургу, однако хозяева как скоро узнали о царском позволении, то немедленно велели поворотить их к Архангельску. Летом того же года Деби опять имел разговор с царем, опять настаивал, чтоб не переводить торговлю из Архангельска в Петербург, представляя все трудности: малую широту вод, удобных для плавания, малую величину кораблей, которые должны будут плавать на этих водах, тяжести, которые должно будет переносить, плату за проход через Зунд, конвои, необходимые особенно во время войны, выгоду, которую любские негоцианты по своему положению получат перед всеми другими, дурное помещение для иностранных купцов в Петербурге, недостаток магазинов и погребов для товаров, рабочих для их переноски. Царь отвечал: «Приложение принципов всегда трудно, но с течением времени все интересы примирятся». По словам Деби, за перенесение торговли из Архангельска в Петербург стоял один Меншиков, все другие министры были против. Видя, однако, что вследствие желания самого царя торговля будет перенесена, Деби начал настаивать на заключении нового, более выгодного торгового трактата между Россиею и Голландиею. Заключение трактата откладывалось. Деби сердился; Остерман, утешая его, говорил: «Между нами, я вам скажу всю правду: у нас здесь нет ни одного человека, который бы понимал торговое дело; но я могу вам сказать наверное, что царское величество занимается теперь этим делом». Русские, писал Деби своему правительству, боялись основания предлагаемого трактата, которое заключалось в том, что голландцы могли торговать свободно по всем областям России; возражали, что это разорит вконец русских купцов, которые не будут в состоянии соперничать с голландцами.

Петр приводил в исполнение свой план постепенно. В январе 1718 года в Архангельске был опубликован указ, позволявший торговлю пенькою, но запрещавший вывоз хлеба, ввоз шелковых материй и парчей и повелевавший привозить в Петербург две трети всех товаров. Указ привел в отчаяние голландских купцов: они боялись, что чрез это распоряжение количество сумм, им должных, увеличится и уплата сделается еще труднее, потому что время, назначенное для распродажи запрещенных товаров, было коротко; при этом голландцы удивлялись, что, запрещая ввоз европейских шелковых материй, царь не запретил ввоза материй персидских и китайских. В апреле того же года Деби писал в Голландию: «На будущее лето будет в Петербурге огромное количество русских товаров; уже навезено много пеньки, и города Тверь, Торжок и Вышний Волочок завалены товарами, которые будут перевезены в Петербург Ладожским озером, потому что возчики отказались перевозить их сухим путем по дороговизне конских кормов и дурного состояния дорог». О состоянии дорог видно из того, что иностранные посланники езжали из Москвы в Петербург по 5 недель вследствие грязи и поломанных мостов; дней по 8 приходилось дожидаться лошадей на станциях. И, несмотря на то, русские люди, на лошадях и пешком, толпами тянулись к устью Невы. Правительственные лица обязаны были переехать в Петербург и строить там дома; кроме того, переселялись туда семьи дворянские, купеческие, ремесленничьи; в XV веке по воле Ивана III тянулись из Новгорода в Москву переселенцы, умножившие народонаселение и богатство новой столицы всея Руси; теперь по той же дороге, только в обратном направлении, из Москвы, тянулись переселенцы в новый город, имевший стать столицей Русской империи. Работников недоставало для построек в Петербурге, и, чтоб здесь не останавливались работы, остановлены были на время каменные постройки в целой России. Для примера, как набирались работники в Петербург и собирались на них деньги, приведем таблицу, в которой разложены были люди и деньги по губерниям на 1712 год: с Московской губернии – 1192 человека и 2942 рубля денег; с Петербургской – 1052 человека и 2604 рубля; с Киевской – 190 человек, денег недостает в таблице; с Смоленской – 342 человека и 846 рублей: с Архангельской – 703 человека и 1739 рублей; с Казанской – 799 человек и 1974 рубля; с Азовской – 285 человек и 705 рублей; с Сибирской – 342 человека и 846 рублей. Кроме Петербурга нужно было населить Кронштадт, и в 1712 году Петр велел Сенату «объявить шляхетским тысяче домам, купецким лучшим пятистам и средним пяти же стам, рукомесленным всяких дел тысяче же домам, что им жить на Котлине-острове по окончании сей войны, и даны им будут дворы готовые за их деньги, а шляхетству дворы и земли под деревни (последнее без денег), и, кой час будет, даст бог, мир, тотчас будут переведены, и для того сказывают заранее, чтоб никто неведением не отговаривался».

В то время как между иностранными купцами и резидентами в России шло сильное движение по поводу важного для них вопроса о перемещении торговли из Архангельска в Петербург, происходили сношения об усилении русской торговли с Испаниею и Франциею. Здесь столкнулись два царских агента, иностранец Лефорт, племянник знаменитого любимца Петровой молодости, и русский, молодой Конон Зотов, сын Никиты Моисеевича. Конон Зотов кроме близости к Петру по отце расположил царя в свою пользу еще следующим поступком: в 1707 году, находясь в Лондоне для науки, он написал отцу, чтоб ему позволено было остаться еще на несколько времени в Англии и служить здесь на кораблях. Старик Зотов показал письмо царю: Петр пришел в восхищение, благословил письмо и выпил кубок венгерского за здоровье Конона, как первого охотника на любимые его дела. Находясь теперь во Франции, Зотов выставляет свою ревность, идя наперекор своекорыстным намерениям иностранца Лефорта. Лефорт хлопотал о составлении во Франции компании для торговли с Россиею и требовал для этой компании больших выгод; Зотов настаивал на пользе свободной торговли для каждого подданного обеих держав. В октябре 1716 года Зотов писал царю из Парижа: «Ваше величество по первому предложению о коммерции с Испаниею изволили сказать, что пошлете не только 6 кораблей с товарами, нужными для строения и вооружения кораблей, но 18, если мир будет с Швециею. Вспомнив это, думаем, что также изволите послать во Францию все, в чем она будет иметь нужду, а Франция взаимно вышлет все, чего ваше величество будете требовать. Таким образом Россия и Франция свой народ сильно побудят подражать этому примеру, не давая ни малых, ни великих привилегий купцам, и не нужно будет последним составлять какие-нибудь компании, но всякий пользуйся и своему государю должное с товаров плати. Ваше величество, дав некоторые привилегии французам, будет также требовать взаимно от Франции для русских таких же привилегий, чего Франция не может сделать никогда, потому что англичане, голландцы и другие народы потребуют от нее того же. Если ваше величество повелите дать места под дворы и магазины первоприезжим французским купцам, то будет ваша отменная к ним милость, а не привилегия. Я не мог отказать г. Лефорту в переводе на русский язык его привилегий, которых он хочет домогаться у вашего величества; я с них здесь посылаю копию, открестивши те пункты, которые считаю вредными. Он хочет требовать этих привилегий на имя своей фамилии: но тогда какая будет французскому двору угодность и за что этот двор вашему величеству будет обязан, потому что милость ваша оказана будет одной женевской фамилии? Я по прибытии моем сюда хотел от самого маршала д'Этре (вице-адмирал и президент в консилии морской) искусно осведомиться, можно ли ожидать от Франции угодного вашему величеству, если она получать будет от России помощь к восстановлению своего флота? Но этому помешал беспорядок, случившийся в мою небытность: г. Лефорт, бывши арестован за какие-то старые долги, просил маршала дЭтре об освобождении, что тот немедленно приказал исполнить. Но Лефорт потом, вместо того чтоб благодарить маршала, пришел к нему с выговором, требуя удовлетворения от тех, кто его арестовал, и объявляя, что его арестом нарушено право народное. Маршал, справедливо рассерженный, сказал ему: „Ты сам себя знаешь; и то милость тебе оказана, что тебя выпустили, потому что агента, как всякого другого, можно арестовать, нельзя только, без нарушения права народного, арестовать посла, посланника и резидента“. Лефорт, не зная народного права, еще грубее сказал ему: „Я буду об этом писать к царскому величеству“. Маршал отвечал: „Я также буду писать и думаю, царское величество больше поверит моим письмам. Выйди вон и заплати долги“. Зотов не удовольствовался письмом к царю и написал к Макарову: „Здесь посылаю письмо от г. Лефорта к царскому величеству. Извольте хорошенько выразуметь его, а мне кажется, что все к себе, попросту сказать, мякишем воротит. Я с ним ни о чем не спорил, только после письма выговорю, что верно он и компания думают о нашем дворе как не знающем ни чести своей, ни интереса, домогаясь таких ужасных привилегий, от которых государевы доходы все пропадут. Голландец, англичанин, русак и дьявол – все будут под именем этой компании торговать; одним словом, они думают, царское величество обратить кругом и не назвать другом. Еще доношу, что Лефорт здесь арестован в покупке некоторых вещей для государыни царицы: ради бога, в деньгах ему не извольте верить вперед; я думаю, что деньги государыни он издержал на себя, а потом нечем стало выкупить вещи. Также должен я донести, что он держит в своем доме игралище картное: большое от этого бесчестие царскому величеству, всякий говорит: верно, мало ему жалованья от его государя! Поэтому или прибавьте ему жалованья и игрище закажите держать, или что иное извольте сделать. Я ему в этом деле не удивляюсь: скудость ко всему пригоняет“. В том же месяце новое письмо от Зотова к царю: Маршал дЭтре принял меня так милостиво, будто сына своего; он назвал ваше величество творцом российского народа: что может быть сказано в вашу хвалу лучше этого? Потом я ему предложил, что ваше величество желаете иметь коммерцию со всеми окрестными государствами, особенно же с Франциею, что ему очень было приятно слышать, и сказал он мне: „Я так сделаю, что и российской короне, и нашей угодно будет. В скором времени буду иметь трактат о коммерции. Правда, что это не мое дело, да что же делать, когда бог сподобил птенцам служить вашему величеству в таком деле, в котором посол, г. Матвеев, и прочие не могли ничего достигнуть“.

Петр был рад отпускать и в Испанию, и во Францию как можно больше кораблей с сырыми материалами, нужными там для построения флота, но при этом старался, чтоб Россия переставала нуждаться в иностранных мануфактурных товарах, чтоб начинала пробавляться своими, начинала обделывать сырые материалы и обделанные отпускать за границу. „Наше Российское государство, – говорил Петр, – пред многими иными землями преизобилует, и потребными металлами и минералами благословенно есть, которые до нынешнего времени без всякого прилежания исканы; причина этому была, что наши подданные не разумели рудокопного дела, частию же иждивения и трудов не хотели к оному приложить“. Чтоб заставить употреблять иждивение и труд, Петр в декабре 1719 года объявил, что все в собственных и чужих землях имеют право искать, плавить, варить и чистить всякие металлы и минералы. Помещики, в чьих землях откроется руда, могли прежде всех других просить о дозволении построить здесь заводы; но если они не могут или не захотят того, то право на построение заводов предоставляется другим с уплатою землевладельцу 32-й доли прибыли, „дабы божие благословение под землею втуне не оставалось“. Кто утаит руду или будет препятствовать другим в устроении заводов, тот подвергается телесному наказанию и смертной казни. Берг-коллегии велено было призывать иностранных охотников до рудокопных дел. Мы видели, как Виниус восхищался обилием и добротою железа в Сибири и как немедленно было приступлено к его обработке. В Нерчинске упоминаются серебряные заводы, в Тобольске – два железных, в Верхотурье – два железных, в Кунгуре – медные. Еще в 1702 году верхотурские железные заводы отданы были Никите Демидову; заводы эти были построены государевою денежною казною и городовыми и уездными людьми, и на строение их вышло из казны 1541 рубль, да, сверх того, с крестьян на наем работников взято 10347 рублей. По жалованной грамоте Демидову, он должен был уплатить те деньги, которые вышли из казны на постройку заводов, также за готовые припасы, в них им найденные, с зачетом железа, которое вышло из заводов до отдачи их ему; все это он должен был уплатить с разверсткою на пять лет. Кроме того, у Демидовых были железные заводы в Алексинском уезде с 1703 года. В Тульском и Каширском уездах находились железные заводы Александра Львовича Нарышкина; в Малоярославском – иноземцев Меллеров. Упоминаются железные заводы Липские, где лили пушки и книпели, Кузминские; в Романовском уезде – железные заводы дьяка Борина. На казенных тульских оружейных заводах (с 1715 года) велено было выделывать в год ружей 15000, пистолетов 1000 пар, пикинерных копий 1209, и на все это издерживалось по 30000 рублей в год. В 1717 году заведена была игольная фабрика Томилиным и Рюминым с привилегиею на 30 лет при запрещении вывоза игл из-за границы. По близости к Петербургу важное значение имели Олонецкие заводы, которыми управлял иностранец Геннин. Мы должны познакомиться с этим замечательным деятелем эпохи преобразования, и самое лучшее средство к этому знакомству – переписка его с царем. Так, в марте 1715 года Геннин писал Петру: „Воистину я опасаюсь вашего царского гнева, что не мог исполнить всех указов. Почитай, на каждую неделю вновь указы присылаются, а тут еще вновь работы и припасов спрашивают в Петербург и в Архангельск, и от такой великой и крутой работы, и от высылки подвод, и от строения кат и шкун, и от смоляного куренья, сверх заводской нужды, остальные мужики разбегутся: они складывают уголь, известь, руду, гоняют подводы, отправляют заводские работы да еще платят мелкие подати, так что приходится на каждый двор по 30 рублей, – сам изволь рассудить о такой тягости! Я не для себя только, а для тебя и для народа, а тебе необходим будет завод в нынешнее время“. Что отвечал ему на это Петр, видно из письма Геннина к нему, написанного в апреле: „Вашего царского величества всемилосердное письмо с великою радостию я принял; и за такое милостивое благодарное письмо я должен, раб, не только ручки, но и ножки у тебя, государя батюшки, поцеловать и рад тебе, сколько мочи есть, в вашем деле радеть с радостию. Прошу и пишу бескумплементно: ежели не помилосердствуешь о прибавке к здешнему уезду другого, то истинно содержать всех заводов будет невозможно. Я тебе, батюшка, лучшего ищу: ежели будет хотя немного легче здешнему народу и прибавлено в помощь ему, то надеюсь, что 8000 дворов, которые давно пусты, опять наполнятся. Ты ныне пойдешь в поход, а без тебя в Сенате на мою просьбу решения не будет и опять дело будет отложено в долгий ящик“». Упоминаются селитряные заводы в Казанской губернии майора Молоствова; в Воронежской губернии – в Тамбовском, Шацком, Темниковском, Кадомском уездах; также в Киевской губернии; купоросные заводы Савелова и Томилина в Московском уезде. Убежденный в важности ископаемого топлива, Петр старался разузнать о каменном угле в России.

Камер-коллегия, между прочим, обязана была сообщать сведения о состоянии, натуре и плодородии каждой провинции, стараться населять пустые земли и всякую пустоту предупреждать осторожным домодержавством. В мае 1721 года Петр велел снимать хлеб косами вместо серпов. Разведение табаку началось при Петре, но царь обращал особенное внимание на производство льну и пеньки как по усилившемуся внутреннему потреблению, так и вследствие большого отпуска за границу. В декабре 1715 года он приказал: во всех губерниях размножать льняные и пеньковые промыслы, и для того приготовляли бы земли и прибавляли севу на всякий год, а где к этому непривычны, чтоб обучали крестьян, и о том объявить в народе, что этот прибавок севу повелено иметь для всенародной пользы и для прибыли крестьянам. Желая приучить к обработке сырых материалов, царь тогда же издал указ: чтоб семени льняного и конопляного к морским пристаням для продажи отнюдь не возили, а чтоб привозили маслом. Приняты были меры для сбережения старых лесов и для разведения новых в местах безлесных.

В начале 1712 года Петр дал указ Сенату: завесть конские заводы, а именно в Казанской, Азовской и Киевской губерниях, а для заводу кобыл и жеребцов купить в Шлезии и Прусах.

При учреждении постоянного войска Петра тяготила необходимость выписывать из-за границы сукно для обмундирования, и потому он должен был обратить внимание на улучшение овцеводства. В 1716 г. капитан Норов послан был за границу нанимать овчаров и суконников. В 1719 году овчар иноземец Каминский, который находился при овчарном деле в Ярославском уезде, объявил, что всего в этом уезде шерсти 52 пуда 28 фунтов; тот же овчар представил в коллегию шерсть для образца, ее показывали директору мануфактурного двора Роде, и тот сказал, что она лучше шерсти, присылаемой на мануфактурный двор из Киевской губернии. На казенных овчарных заводах Азовской губернии считалось 10080 овец, и при них было три овчара из Силезии.

О суконных фабриках в Москве Петр хлопотал уже давно; еще в 1705 году он писал Меншикову: «Сукны делают, и умножается сие дело зело изрядно, и плод дает бог изрядный, из которых и я сделал (себе) кафтан к празднику». Потом в Азовской губернии, в Сокольском ландратстве, заведена была суконная казенная фабрика с 48 станами; заведена шляпная фабрика для солдатских и матросских шляп, здесь употреблялась шерсть, не годная на суконные фабрики. Казенные суконные фабрики находились в Москве под ведением Чебышева и в Казани под ведением Грузинцева. Но царь имел в виду, заведши фабрики от казны, отдать их частным людям с двоякою целью – освободить казну от издержек и побудить русских людей к мануфактурной деятельности. Взгляд Петра на средства к этому побуждению выражен в одном указе Мануфактур-коллегии: «Что мало охотников (заводить фабрики), и то правда, понеже наш народ, яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что ясно изо всех нынешних дел: не все ль неволею сделано, и уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел». На этом основании в январе 1712 года дан был указ Сенату: «Завод суконный размножать не в одном месте, так чтоб в пять лет не покупать мундира заморского, и, заведчи, дать торговым людям, собрав кумпанию, буде волею не похотят, хотя в неволю, а за завод деньги брать погодно с легкостью, дабы ласковей им в том деле промышлять было». Но, как видно, и неволею нельзя было заставить; казенные фабрики продолжали существовать; о казанской фабрике вице-губернатор Кудрявцев доносил в 1719 году: «На заводах сукна ткут и все готово, только некому их красить; и ныне прошу ваше величество, чтоб прислан был мастер, кому те сукна красить, а здесь такого сыскать нельзя, а прежний мастер только краски теряет». Из частных суконных фабрик была известна Воронина в Москве; в начале 1720 года заведена была фабрика Щеголина с товарищи с выдачею 20000 рублей из казны; в 1721 г. в Москве – суконная фабрика Александрова с товарищи. Упоминается также суконная фабрика огородника Соболникова. Уже в 1718 году было дано приказание делать мундир на гарнизонных солдат всех губерний из сукон московского дела. Издан был и другой любопытный указ: «Велеть людям боярским либереи (ливреи) или платья носить из сукон российской мануфактуры, а заморских не носить, тож разумеется и о посадских нижних, однако ж наперед удовольствовать сукнами солдат. Людям боярским ежели не будет доставать сукна, то делать с каразей, и для того делать каразеи двойные. Позументов убавить или вовсе заказать, ибо в обычай входить почало, что много носят, от чего не только убыток партикулярным, но и государству, ибо англичане богатее нас, а позументов не носят».

В Петербурге заведена была шпалерная фабрика; директор ее Багре был спрошен: может ли в шпалеры и ковры употреблена быть русская шерсть, и показали ему всех русских шерстей пробы; о шерсти, которая взята из Киевской губернии к коломиночному делу, Багре сказал, что она к шпалерному делу годна для учения учеников, а если лучше будет прядена, то пригодится в дело и мастерам. О работах на Петербургском мануфактурном дворе доносили в июле 1719 года: шпалерные мастера французы делают: Гринконь де Бурден – государеву персону, которая на коне; мастер Берагье – другую государеву персону, поясную; мастер Гошер св. Анисий – персону, при которой дьявол; мастер Вавок – цветник, в котором шептала и прочие фрукты. Коломинки начали ткань на семь станов, салфетки – на один стан.

Понятно, что усердно старались об улучшении тех производств, которые уже были прежде, и чрез это улучшение усилить сбыть их за границу. Заведение флота требовало заведения парусных фабрик; в 1702 году они заведены в Москве, и в 1719 году встречаем следующую краткую их историю: «В 1702 и 1705 годах парусные заводы были так хороши, якобы близ голландских. В 1711 году, находясь в заведывании Григория Племянникова, они были в очень дурном состоянии. В 1715 и 1716 годах, во время управления Андрея Беляева, едва не разорились вконец, только три четверти парусной холстины было прислано в Петербург, и то все гнилое. Когда после этого времени они были отданы в заведывание князя Одоевского, то до сих пор находятся в изрядном состоянии и парусные полотна доставляют добрые». В 1711 году полотняный завод, ведомый прежде в Посольском приказе, отдан был купецким людям Турке с товарищи на 30 лет, и к нему приписано суздальского епископа село Кохма с деревнями в Суздальском уезде. В декабре 1714 года велено было отдать в ведомство московского губернатора скатертное, салфеточное и полотняное дело. В следующем году распоряжение: полотна делать широкие против европейских государств, какие за великие цены в Российское государство вывозятся, для того что во всех европейских государствах делают полотна широкие и от больших цен имеют многое народное пополнение, понеже тем широким полотнам великие расходы состоят паче других товаров; а в Российском государстве от негодных узких полотен, которые самыми малыми за негодностию ценами продаются, не только прибытков, но и своих издержанных вещей не получают и от того в излишние скудости приходят. В 1718 году дан был указ о свободной торговле холстами всех рук, какие у кого есть, и о пропуске их в заморский отпуск; но в том же году резидент Федор Веселовский писал из Лондона: «Говорили мне здешние купцы, что в России делаются полотна трех разных рук, только все узки и за этою узкостию худо продаются». В 1720 году директором полотняной фабрики был назначен иноземец Томес, который должен был призывать к себе в компанию из купечества; компания должна была умножить свое производство (полотен, скатертей, салфеток и тиков) по возможности до 500 станов, причем произведения фабрики должны были равняться с заморскими. Члены компании не выбираются ни в какие службы, на их дворах не ставятся постои, судом и расправою, кроме уголовных дел, ведаются они в Берг – и Мануфактур-коллегии. Содержать им фабрику 30 лет, если будут содержать в добром порядке, мастеров-иноземцев выписывать им из-за моря с свободными контрактами, а из русских в мастеровые, ученики и работники нанимать свободных, а не крепостных с платежом за труды их достойной платы и содержать их при фабрике 7 лет как учеников, сверх того, три года как подмастерьев и по прошествии урочных лет давать им письма. В том же году государь указал: холст, хрящ толстый за границу отпускать невозбранно, а тонких полотен узких не отпускать, делать широкие по прежним указам. В 1718 году запрещено было ввозить в Москву заграничные чулки, позволено было продавать только чулки московской фабрики француза Мамвриона.

Важно было по заграничному отпуску производство кожевенное. В 1716 году к Архангельску было привезено юфти 135467 пудов: из этого числа Строгановым принадлежал 991 пуд, петербургским купцам – 12057, гостиной сотне – 9908, казанцам – 10709, гороховцам – 11173, москвичам – 16901, ярославцам – 38161. Царь занялся улучшением этого выгодного производства и в конце 1715 года издал указ: понеже юфть, которая употребляется на обувь, весьма негодна есть к ношению, ибо делается с дегтем, и, когда мокроты хватит, распалзывается и вода проходит, того ради оную надлежит делать с ворванным салом и иным порядком, чего ради посланы из Ревеля мастеры к Москве для обучения того дела, для чего повелевается всем вышеписанным промышленникам во всем государстве, дабы от каждого города по нескольку человек ехали в Москву и обучались; сему обучению дается срок два года, после чего, если кто будет делать юфти по-прежнему, тот будет сослан в каторгу и лишен всего имения. В Казани учрежден был завод пумповых кож под надзором англичанина Умфри; в 1720 году Кудрявцев доносил царю: «Англичанин, пумповых кож мастер Умфри, учеников, по-видимому, учит прилежно, и ученики сказывают, что ни в чем от них не скрывается». В Азовской губернии существовали кожевенные заводы с 1714 года; в 1719 году велено было юфтяного дела мастеров-иноземцев для размножения производства и обучения русских людей послать в Киевскую и Азовскую губернии по два человека; губернаторы по своему усмотрению должны были определять их в тех местах, в которых можно было сыскать наиболее материалов к этому производству. В том же году Мануфактур – и Берг-коллегии приговорили коломиночный, шпалерный и кожевенный заводы в Петербурге отдать в содержание охочим людям, а в следующем году явился в Петербурге кожевенный завод президента Главного магистрата Исаева с товарищи.

До описываемого времени все потреблявшееся в России количество писчей бумаги привозилось из-за границы; теперь заведены были свои фабрики; в апреле 1714 года издан был указ о присылке в петербургскую канцелярию пометного холста и лоскутья с платою по 8 денег за пуд собравшим.

Чтоб уменьшить роскошь в тяжелое время Великой войны, уменьшить ввоз из-за границы дорогих материй и украшений и в то же время дать возможность подняться своим мануфактурам, царь в конце 1717 года издал указ: объявить для настоящей войны, чтоб вновь никакого золота и серебра пряденого и волоченого не носили и нигде не употребляли, а донашивали б старые, а вновь отнюдь не делали под великим штрафом. А носить только китайские из Сибири шелковые материи и персидские, также из здешних мануфактур всякие, кроме золота и серебра. Адмирал Апраксин, Шафиров и Петр Толстой завели фабрику шелковых парчей с привилегиею на 50 лет продавать произведения фабрики беспошлинно. Но дело у них пошло не очень успешно; в январе 1719 года они подали прошение: «Так как мануфактура наша не может вскоре в такое состояние придти, чтоб могла удовольствовать парчами все государство, хотя мы, не щадя никаких иждивений, стараемся усиливать производство чрез иноземцев и русских и уже понесли убытку больше 40000 рублей, и так как ввоз европейских парчей запрещен, а азиятских недостаточно, то нарекание идет на нас. Поэтому мы просим позволить иноземцам ввоз тех парчей, которых производства мы не можем усилить вскоре, и просим, чтоб это позволение положено было на нас, чтоб мы, по своему усмотрению, могли ввоз одних парчей позволять, а других запрещать» Дела не поправились, и Апраксин с товарищи просили, чтоб взять у них мануфактуру и отдать купецким людям, которых и указали, а им возвратить затраченный капитал. В Москве была шелковая фабрика истопника Малютина: он завел ее в 1714 году на свои деньги, со всякими инструментами, русскими и заморскими.

Приведенные распоряжения относительно промышленности во многом касались крестьян: они должны были изменять, усиливать свою деятельность по указаниям преобразующего правительства. Изменения в их отношениях к землевладельцам не могло быть произвелено; крепостное состояние произошло вследствие бедности страны, финансовой несостоятельности государства; эта несостоятельность не исчезла, принимались только сильные, более или менее деятельные меры к обогащению народа и казны. Вольный труд был невозможен; доказательством служило то, что правительство набирало работников, как солдат; другое доказательство: когда понадобились заводы, к ним начали приписывать окрестных крестьян, и явился новый разряд заводских крестьян, крестьян, крепких не земле, но фабрике или заводу. Об основном изменении участи крестьян, повторяем, нельзя было думать; эпоха преобразования была еще очень близка к древней России, прикрепившей крестьян; в 1713 году возмутились крестьяне села Лыскова в Нижегородском уезде, принадлежавшего грузинскому царю Арчилу, села Поречья ростовского архиерея, Вышегородской волости Верейского уезда, на землях иноземца Меллера, Вознесенского села, принадлежавшего Воскресенскому монастырю (Новый Иерусалим); отложившиеся крестьяне были приведены в повиновение, причем заводчики были биты кнутом. Можно было только принимать меры к облегчению участи крестьян: так, эта цель имелась в виду при учреждении майората, хотя по хозяйственным же условиям, как увидим, цель не могла быть здесь достигнута. В 1719 году воеводам было наказано: «Так как есть непотребные люди, которые своим деревням сами беспутные разорители суть и ради пьянства или иного какого непостоянного житья вотчины свои не только не улучшают, но разоряют, налагая на крестьян всякие несносные тягости, бьют их и мучат, отчего крестьяне, покинув тягла свои, бегают и происходит отсюда пустота, а в государевых податях умножается доимка; поэтому воеводе и земским комиссарам смотреть накрепко и до того разорения не допускать; когда для денежных и других сборов поедут в уезды земские комиссары и найдут пустоту или сильное умаление крестьян перед переписным числом, то должны об этом объявлять воеводе, воевода разыскивает, отчего пустота явилась и не было ли крестьянам от помещиков большого разорения; обыски с достоверными свидетельствами присылаются в Сенат; и если по сыску и по свидетельству подлинно обнаружатся разорители своих имений, таких велеть исправлять ближним сродникам и свойственникам, и до исправления заведовать их деревнями этим сродникам и свойственникам, довольствуя помещиков доходами из тех деревень; которые не исправятся, посылать под начал до исправления; которые не исправятся и под началом, тех не освобождать, но доходами довольствовать их самих, жен их и детей, а по смерти отдавать деревни, кому будет следовать по линии». В апреле 1721 года был издан именной указ: «Обычай был в России, который и ныне есть, что крестьян и деловых и дворовых людей мелкое шляхетство продает врознь, кто похочет купить, как скотов, чего во всем свете не водится, а наипаче от семей, от отца или от матери дочь или сына помещик продает, отчего немалый вопль бывает; и его царское величество указал оную продажу людям пресечь; а ежели невозможно того будет вовсе пресечь, то б хотя по нужде и продавали целыми фамилиями или семьями, а не порознь». Цены за крестьянские семьи были разные, смотря по обстоятельствам: так, в протоколах Сената читаем: «Димитрию Шулепникову за крестьянина его Ивана Фомина с женою и детьми, который взят к городовым делам в кузнецы, выдать денег 35 рублей». Или: «Против прошения комнаты царевны Анны Петровны карлицы Устиньи из крестьянства отца ее с женою и детьми уволить и помещику за него заплатить денег 50 рублей».

Относительно управления монастырских крестьян дошла до нас любопытная челобитная крестьян можайского Лужецкого монастыря в 1720 году: «Державнейший царь, государь милостивейший! в прошлых годах по нынешний 720 год был у нас архимандрит Сергий и ведал нас, и слуг и служебников, судом и расправою и всякими делами, а ныне оный архимандрит волею божиею очами обнищал и отъял бог очес его зрение; а в прошлом году прислан нам Знаменского монастыря иеромонах Иосиф Бронцов, и в нынешнем году оный келарь взят к Москве за его немалые неистовства, и ныне у нас судом и расправою ведать и от сторона оберегать некому; а у нас в Лужецком монастыре есть иеромонах Иоасаф Каржавин, человек добрый, не пьяница, суд и расправу меж нами и от сторон оберегать станет: просим иеромонаху Иоасафу быть судебным монахом». Подписались выборные крестьяне.

Война продолжалась, и финансовые затруднения не уменьшались. Старое препятствие к уравнительному сбору, укрывательство тяглых людей, существовало, несмотря на меры царя Алексея и повторительные указы сына его. В 1714 году повелено было Сенату: таможенные, кабацкие и оброчные сборы положить в каждом городе на купечество по большому окладу, а откупы и счеты отставить и от дворового с крестьян и с купечества сбору отличить и сбирать особо. По старым и по новым указам всяких чинов людей и крестьян, которые имеют торги, выключая тех крестьян, которые продают то, что у них родится, взять в посад и поселить в слободах, а закладчиков и выходцев и беглецов взять, и с наказанием. Уравнять все губернии как дворами, так и душами и с них сборы, чтоб во всех губерниях было равенство. Никакие меры не помогали, доходы не высылались сполна, важнейшие дела останавливались за неимением денег. Мы видели донесение Ушакова, как разбежались строившие корабли работники за неимением денег. Это не был единственный случай; в декабре 1716 года адмирал Апраксин писал Макарову: «Истинно во всех делах как слепые бродим и не знаем, что делать, стали везде великие расстрои, а где прибегнуть и что впредь делать? не знаем, денег ниоткуда не возят, дела, почитай, все становятся». О недосылках можно судить из донесения князя Якова Долгорукого в 1719 году: «Военный комиссариат учрежден с начала 1712 года, а по табели положено из губерний, кроме С. – Петербургской, денежной казны присылать на дачу армии жалованья и на строение мундира и амуниции 1578333 рубля; и хотя того постоянного числа из губерний в присылке сполна никогда не было и осталось в доимке многое число, однако армия вашего величества с того года как жалованьем, так мундиром и амунициею удовольствована, еще же, сверх указу, прибавлены строить многие амуничные вещи вновь, а на провоз мундира и амуниции до разных мест в расходе без малого 300000 рублев. Ныне в мундирных канцеляриях покупных сукон, мундиру и амуниции и других припасов в остатке на 350000 рублев, да из губерний недослано по табели с 712 года на семь лет 2500000, в том числе на два года 717 и 718, на которые велено по указу вашего величества весьма доправить 950000 рублев, а на достальные пять лет править со временем исподоволь». Так как главною причиною скудости доходов были злоупотребления при переписи дворов, то Петр решился ввести подушную перепись. 22 января 1719 года был издан указ: ради расположения полков армейских на крестьян всего государства брать во всех губерниях сказки о душах мужеского пола; за утайку душ прикащикам, старостам и выборным людям смертная казнь безо всякой пощады. 19 января 1720 года новый указ: хотя сказки и высылаются, однако в них пишут одних крестьян, а дворовых и прочих не пишут, в чем может быть такая же утайка, как и в дворах бывала, и потому писать всех, кто живет в деревнях. 16 декабря того же года новый указ: назначен был срок подачи сказок 20 июля, и все сказки не поданы, ландраты и комиссары пишут, что помещики, люди их и крестьяне сказок не подают, из дворов бегают и укрываются, вследствие чего у ослушников указа отписать деревни, а самих выслать к розыску. Указ 15 марта 1721 года говорит, что доносители показали утайку до 20000 душ, и потому велено сказать всем землевладельцам, чтоб объявляли об утайке без всякого страха, на виноватых не будет взыскано, в противном случае они подвергаются наказанию по прежним указам.

Страна была действительно бедная, малолюдная, без промыслов, тяглые люди действительно бегали и употребляли все средства, чтоб уклониться от платежа денег в казну; но Петр хорошо знал, что одною из главных причин скудости казны была закоренелая болезнь русского общества, воспитанного на кормлении. Тщетно преобразователь выставил понятие о государстве, о бескорыстном служении ему, тщетно толковал о пользе всенародной; русский человек в продолжение многих веков привык смотреть на службу как на средство кормления, и века должны были пройти прежде, чем он мог отстать от этой привычки. Но Петр не был такой человек, который мог спокойно передать времени известное улучшение, известную работу; чувствовать всю нужду в деньгах и знать, что вместо употребления на общее дело они расходятся по частным карманам, было для него невыносимо, и как везде, так и здесь он принял самые сильные меры, начал кровавую борьбу с казнокрадцами, как в старину с стрельцами.

Петр по частным делам должен был допустить то, что мы называем взяточничеством: бедное государство не могло обеспечить жалованьем служащих ему и потому должно было позволить им кормиться от дел. В 1713 году подьячие секретного стола сенатской канцелярии били челом государю, что им, кроме жалованья, прибытка нет никакого и пропитаться с домашними своими невозможно, и потому просили прибавки жалованья. Государь на их просьбе написал: «Вместо жалованья ведать в секретном столе все иноземческие и Строгоновы дела, кроме городских (архангельских) товаров». Но он неумолимо решился преследовать похищения казенной собственности, взяточничество, вредившее государственным доходам. В августе 1713 года читали указ: «Великий государь, милосердуя о народах государств своих, ревнуя искоренить неправедные, бедственные всенародные тягости и похищения лукавые государственной казны, понеже известно ему учинилось, что возрастают на тягость всенародную и умножаются для лукавых приобретений и похищений государственных интересов великие неправды и грабительства и тем многие всяких чинов люди, а наипаче крестьяне приходят в разорение и бедность. И того ради его царское величество указал объявить всенародно на удержание оных злых вымыслов и лукавых корыстей и граблений сей свой указ, дабы впредь неведением никто не отговаривался, чтоб всех преступников и повредителей интересов государственных с вымысла, кроме простоты какой, и во всяких государственных делах неправды и тягости искоренить, а именно: всякие сборы, всякие покупки и продажи и подряды чинить в приказах и губерниях с великих радетельным осмотрением, без всяких лукавых вымыслов и беспосульно, ища государственной прибыли без тягости народной, и к покупке и к продаже и к подрядам призывать, объявляя всяких чинов людям не тайно; а самим судьям и приказным и иным подчиненным их на свои или на чужие имена, и людям их и крестьянам отнюдь не подряжаться и никаким образом не вымышлять; а доходы окладные, с купечества и с уездных дворового числа, и иные неокладные, сложа все вкупе, сбирать на четыре срока и объявить всенародно, чтоб на те сроки все доходы из уездов привозили платить в города бездоимочно». Вслед за тем другой указ: «К положенным законам о грабителях народа в пополнение объявить всенародно: ежели кто таких преступников и повредителей интересов государственных и грабителей ведает, и те б люди безо всякого опасения приезжали и объявляли о том самому его царскому величеству, только чтоб доносили истину; а кто на такого злодея подлинно донесет, тому за такую его службу богатство того преступника, движимое и недвижимое, отдано будет, а буде достоин будет, дастся ему и чин его; а сие позволение дается всякого чина людям, от первых даже и до земледельцев, время же к доношению от октября месяца по март».

Указ, обещавший такое богатое вознаграждение за донос на казнокрадцев, произвел сильное впечатление на людей, знавших кой-что за собою; между ними начались толки: «Донести, доказать легко, но за что же наказывать? Ведь прежде это не было запрещено». Узнав об этих толках, 24 декабря 1714 года Петр издал новый указ: «Понеже многие лихоимства умножились, между которыми и подряды вымышлены, и прочие тому подобные дела, которые уже наружу вышли, о чем многие, якобы оправдан себя, говорят, что сие не заказано было, не рассуждая того, что все то, что вред и убыток государству приключить может, суть преступления. И дабы впредь плутам (которые ни во что иное тщатся, точию мины под всякое доброе делать и несытость свою исполнять) невозможно было никакой отговорки сыскать: того ради запрещается всем чинам, которые у дел приставлены, дабы не дерзали никаких посулов казенных, и с народа сбираемых денег брать торгом, подрядом и прочими вымыслами. А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан, всего имения лишен, шелмован и из числа добрых людей извержен или и смертию казнен будет; то же следовать будет и тем, которые ему в том служили и чрез него делали, и кто ведали, а не известили, хотя подвластные или собственные его люди, не выкручаяся тем, что страха ради сильных лиц или что его служитель, а дабы неведением никто не отговаривался, велеть всем у дел будучим к сему указу приложить руки, и впредь кто к которому делу приставлен будет прикладывать, а в народе везде прибить печатные листы».

Указами, угрозами, вызовом доносителей дело не ограничилось. Мы видели, что вместе с учреждением Сената Петр учредил и фискалов. В августе 1711 года старик Зотов взял на себя звание государственного фискала: «Понеже видя беспорядок, господин граф Никита Моисеевич Зотов взял на себя сие дело государственного фискала, т. е. надсмотрителя, дабы никто от службы не ухоронивался и прочего худа не чинил, и сей свой уряд подписал своею рукой». Но о деятельности Никиты Моисеевича в этом новом звании мы не имеем сведений. В указе 28 января 1721 года говорится: «Понеже государственного фискала вскоре еще выбрать не можем, того ради, пока оный учинен будет, определяем по одному из штаб-офицеров от гвардии быть при Сенате, переменяясь помесячно. Он должен смотреть, дабы Сенат должность свою исправляли по данной им инструкции. Смотреть того, дабы указы не только что на письме были сделаны, но чтоб экзекуция на все указы, как возможность допустить, чинена была. Ежели кто того чинить не будет, то три раза напомянуть, а буде по третьем слове кто не будет чинить, тотчас идти к нам или писать». Первым обер-фискалом был назначен дьяк Былинский, но он скоро был уволен по просьбе князя Ромодановского, которому он был нужен для строения дома его в Петербурге. Вместо Былинского был назначен стольник Михайла Желябужский, в товарищи к нему назначены комиссар Нестеров и шесть человек царедворцев. В апреле 1712 года уже встречаем известия о деятельности фискалов. Трое фискалов – Михайла Желябужский, Алексей Нестеров, Степан Шепелев – подали царю жалобу на Сенат: «Изволил ваше царское величество учинить фискальное дело, для чего по указу из Сената определены мы. И мы, рабы твои, по должности своей всячески проведывая и усмотря как в сборах, так и в расходах и об иных нуждах, подали в Сенат многие разные доношения. А по другим делам в разных приказах как за судьями, так и за приказными людьми сыскали всякую неправду, о чем написано порознь в наших особливых доношениях и обличениях, по которым, против твоих пунктов, указу и определения не учинено и по се число, и на суд нам неправду сотворших не токмо которого судью, но и последнего подьячего ко обличению не поставлено. А когда приходим в Сенат с доношениями, и от князей Якова Федоровича (Долгорукого) да от Григория Племянникова безо всякой нашей вины бывает к нам с непорядочным гордым гневом всякое немилосердие, еще ж с непотребными укоризны и поношением позорным, зачем нам, рабам твоим, к ним и входить опасно. Племянников называет нас уличными судьями, а князь Яков Федорович – антихристами и плутами».

Особенною любовию и ревностию к своему делу отличался фискал Нестеров. Он доносил в 1713 году: «Князю Якову Федоровичу Долгорукому даны волости в уезде Юрьева Польского с условием, чтобы доходы, прежде шедшие в казну, собирались в нее без умаленья; но в 1713 году Долгорукий, по согласию с казанским губернатором Апраксиным, сложил много сборов, а именно 4755 рублей, и приписал к себе землю, которой в именном указе не было означено. С 1704 года, кроме государева клею, нигде никому держать и продавать не велено; а он, Долгорукий, дал из Сената указ господину Рагузинскому, велено ему купить клею у других, кроме государева, 2000 пудов для продажи в отпуск за море, от чего государю убытка больше 10000 рублей. Долгорукий не принял ружей, которые Стрежнев продавал по рублю 20 алтын, а принял у Строганова, который написал по 2 рубля за ружье, принял, не освидетельствовавши и не призвавши к торгу никого, и этим доставил Строганову прибыли 8420 рублей. Долгорукий подрядил иностранца ставить селитру дороже, чем предлагали русские; ставил наемщиков вместо своих крестьян в рекруты вопреки указу. С многих сильников солдат не брано, а только берут с тех, кто безответен и богобоязлив и страх имеет от вашего величества, да которые солдаты с таких сильников и с других взяты, и те Поместного и Военного приказов дьяками и подьячими распущены будто негодные, а вместо них других не взято, то из взяток, то придабриваясь. Теперь как за прежними, так и за нынешними нашими фискальными доношениями в приказы привели и приводят немалое число солдат, начали и из вышних персон, а именно сенатор князь Григ. Иван. Волконский беглых солдат привел из подмосковной с отпуском и без отпуска 5 человек; князь Григорий Федорович Долгорукий сказал, что у него беглых солдат в Хатунской волости есть, и обещал их поставить, а сам его благородие едва не все лето там был, да без доношения нашего прислать не соизволил. Капитан Алексей Буторин по согласию с дьяками и подьячими Поместного приказа, когда вел солдат в Ригу, отпустил из полку с дороги, будто переменою, годных 12 человек, которые солдаты и отцы их повинились. Тот же капитан с дороги отпустил больше ста подрядных подвод, отчего солдаты разбежались, и в Ригу доведена разве половина».

«В Монастырском приказе немалые тысячи старых денег и несколько пудов серебряной посуды и прочих вещей разных, которые в правление графа Мусина-Пушкина забраны из Ростова с митрополичья двора и из других разных монастырей. Князь Яков Федорович взял у нас об этом доношение себе собственно и в Сенате не объявил; зачем он так делает – укрыть ли хочет или тайно донесть? – подлинно не знаем, только, по-видимому, доношения их друг на друга не ожидаем, ибо и он не чище других. Некоторые из них, сенаторов, не только по данным им пунктам за другими не смотрят, но и сами вступили в сущее похищение казны вашей под чужими именами, отчего явно и отречься не могут: какой же от них может быть суд правый и оборона интересов ваших?»

«Майор Волконский, будучи для розыску в Архангелогородской губернии, взял без указа, самовольно у подьячего Ерофеева из казны денег 1500 рублей и, не отдав, уезжает в Ригу; подьячий опасается, чтоб за Волконским эти деньги не пропали. А о других Волконского худых и указу противных делах, также о взятках, и что он брал из земских изб деньги, и о прочем, подам обличения тогда, как повелено будет мне дела его привезенные „оказать“. Петр написал на этом доношении: „Приготовляй к зиме“».