Книга: Призраки Ойкумены
Назад: Контрапункт Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Дальше: Контрапункт Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»

Глава шестая
Переполох на орбите

I
Маэстро пребывал в растерянности.
Мастер-сержант – грубиян, военная косточка, чурбан дубовый – которым Диего защищался от потрясений, как щитом, грозил рассыпаться в прах. Слишком все было просто, обыденно, плотски. Вот, Карни смеется. Шутит. Ждет ответа. Вертится на месте застоявшаяся кобылица. Вертится в седле счастливая девчонка. Взмах руки. Блеск глаз. Вот, убийца спешивается, идет к убитой. Исчез дон Фернан – изящный франт, золоченая сталь. Сгинул Антон Пшедерецкий – чемпион, звезда турниров. Маэстро, как ни старался, не мог понять: кто этот мужчина? Внезапная религиозность брата Карни пугала Диего до икоты. Это он, Диего Пераль, должен взывать к Господу! Это он, сын Луиса Пераля, не стоил вышней милости! Гнусный убийца внаглую украл у маэстро его слова, его место, его роль в безумной сцене. Лишь когда белый грешник, стоявший на коленях в грязи, отвернулся от живого воплощения своего греха и взглянул на Диего, стало ясно, кто это.
Мальчик.
Безрукий мальчик, уверовавший в чудо.
– Я… – начал дон Фернан. – Карни, я не хотел…
Диего слетел с коня раньше, чем сообразил, что делает. Скверный кавалерист, он подвернул ногу – щиколотка откликнулась глухим воплем. Шаг, другой, и вот уже маэстро возвышается над доном Фернаном, готовый заткнуть безмозглому кретину рот, прежде чем тот произнесет: «Я не хотел тебя убивать!»
Маэстро ошибся: затыкать рот следовало другому кретину.
– Ну скажите же ей! – со слезой в голосе возопил живчик-помпилианец. – Скажите ей наконец, что она мертвая!
Два клинка вылетели из ножен. Две стальных молнии сверкнули в воздухе. Два острия замерли, подрагивая, у горла Спурия Децима Пробуса. Еще слово, утверждали клинки. Еще одно слово, и оно станет последним в твоей ничтожной жизни.
– Не надо, – предупредил Гиль Фриш, спокойный, как всегда. – Это лишнее, сеньоры.
Надо, возразили клинки.
– Не надо. Мой коллега – помпилианец.
Ну и что, рассмеялись клинки.
– Помпилианцы плохо реагируют на угрозы.
Диего отступил на шаг. Смешной человечек, похожий на комического слугу из пьес Пераля-старшего, улыбался одними губами. Из глаз Пробуса на маэстро глядела Великая Помпилия – тысячи лет хищной истории. Он сейчас рванет в ущелье, понял Диего. Поднимет коня на дыбы, закрываясь от наших рапир, вонзит шпоры в конские бока и понесется вскачь – только мы его и видели. А следом за вожаком… Маэстро не знал, чем грозит ему бегство колланта. Но вид Пробуса ясно утверждал, что ничего хорошего ждать не следует. Мы пешие, оценил Диего. Мы с доном Фернаном – пешие, Карни останется с нами, тут к гадалке не ходи…
Он убрал рапиру.
– Разумно, – одобрил Пробус. – Я в вас не ошибся, золотце.
Наклонившись к конской шее, помпилианец шутовски потрогал пальцем острие графской шпаги:
– Кусачая штучка! Хотите насадить меня на вертел, душечка?
– Вы при мече, – ответил дон Фернан.
– Полагаете, я стану драться?
– Полагаю, что да.
– С вами?
– К сожалению, нет.
Реакция у Пробуса оказалась не из лучших. Живчик еще только размышлял, какой бы репликой поглубже уязвить собеседника, а маэстро уже перевел взгляд за спину помпилианцу – туда, куда смотрел дон Фернан. Поверхность озера шла мелкими волнами. Часть волн венчали шипастые гребни, ничуть не похожие на бурление пены, и волны эти катились к берегу иначе, чем следовало бы возмущенной воде. Блеснула чешуя: нет, не чешуя – слизь на коже. Мелькнула перепончатая лапа – гнусная пародия на человеческую руку. Когти, отметил маэстро. Откуда у жаб когти?!
На берег выбирались жабы, похожие на людей. Спины уродов прикрывали черепашьи панцири с гребнями посередине. Из лягушачьей морды далеко вперед торчал клюв – тоже скорее черепаший, чем птичий. Согнувшись в три погибели, на суше монстры двигались с проворством рептилий, обученных борьбе на поясах. Диего не знал, откуда явилось удивительное сравнение. Наверное, из больных уголков сознания.
В воздухе повисла вонь тухлой рыбы.
– Фу, какая дрянь! – Карни демонстративно зажала нос. – Сеньоры, уедем отсюда! За мной!
Развернув кобылицу к ущелью, девушка внезапно осадила животное, да так резко, что кобылица присела на задние ноги, запрокинула голову и заржала от возмущения.
– Ой, там тоже!
Из ущелья выходили гиены на задних лапах. Морды у них были человечьими, до омерзения похожими на лица слабоумных женщин с чрезмерно развитыми челюстями. Расщепленный посередине, словно пень под топором дровосека, череп торчал парой корявых «ладошек» – казалось, тварей короновали при рождении. В глазницах, расположенных вертикально, пылал желтый огонь. Лапы от локтя или колена покрывала жесткая чешуя; то, что литератор с воображением рискнул бы назвать ногами, заканчивалось подобием ослиных копыт. Пятнистая шкура чудовищ в паху и на груди была покрыта плесенью – волокнистой, белесой, с ядовито-зелеными прожилками.
В действиях жаб и гиен наблюдалась явная согласованность. Избавившись от теснин ущелья, оставив озеро за спиной, стаи разворачивались парой иззубренных серпов, отсекая колланту пути для бегства. Коллантариев гнали к водопаду, к занавесу из водной канители и микро-бассейнам с прелестными нимфеями. Сам Луис Пераль, Чудо Природы, не нашел бы лучших декораций для кульминации спектакля. Впрочем, Луис Пераль не писал трагедий.
– Приехали, – сказал Пробус.
Он подумал и исправился:
– Прилетели.
II
– Что за…
Тичаона Мароле, старший диспетчер киттянского космопорта «Энайола», по плечи втиснулся в контрольную сферу. Дав приближение, он запустил программу совмещения оптической и спектрально-волновой карт. Руки диспетчера жили собственной, отдельной жизнью. Два черных пятипалых паука метались по сенсорной сетке, ныряли в малые сферы управления, выпрыгивали обратно…
Пространство системы Альфы Паука распахнулось перед Мароле. Подсвеченные голубым сиянием бусины ближайших планет. Серебристые искорки станций слежения. Мигающие засечки навигационных бакенов. Лайнер, входящий в систему под углом к плоскости эклиптики. В этой разноцветной кутерьме Мароле чувствовал себя как дома. С полуторасекундной задержкой спектрально-волновая карта наложилась на оптическую, и Мароле судорожно икнул, покрывшись холодным потом.
– Великий Джа!
В его дом ломились налетчики.
Пояс астероидов, что простерся между Н'голой и Амбвенде, седьмой и восьмой планетами системы, вскипел адским котлом. В угольной черноте космоса, в мешанине глыб камня и льда, невидимых с такого расстояния, возникали и беззвучно лопались глянцевые пузыри пространства. Они извергали вихрящиеся сгустки энергии, волн, частиц и немыслимо перекрученных силовых полей. Повинуясь рефлекторному жесту диспетчера, в сфере высветилась информ-колонка с данными возникающих объектов. Класс, координаты, скорости, траектории…
Все траектории сходились в одной точке.
– Стая, – серея лицом, прошептал Мароле. – Это стая!
Слухи и легенды, не подтвержденные данными, говорили правду. Сейчас Мароле своими глазами наблюдал подтверждение страшных баек, зафиксированное бесстрастной аппаратурой. «Лучше бы я этого не увидел никогда!» – успел подумать диспетчер, поднимая предохранительный колпачок сенсора тревоги. Пальцы, влажные от пота, отказывались слушаться, скользили по пластику колпачка.
Официально считалось, что флуктуации континуума – одиночки. Они редко собираются вместе и не нападают большими группами. Но сейчас в систему Альфы Паука входила – врывалась! – стая. В систему, где курсировали десятки потенциальных жертв – кораблей больших и малых, доверху набитых хрупкими существами из плоти и крови.
Треклятый колпачок наконец поддался. Мароле не догадывался, что на самом деле он воевал с пластиковой преградой меньше секунды. Время для диспетчера сейчас шло по-иному, но осознает он это позже, когда все закончится.
– Тревога! Красный код! Повторяю: красный код!
Багровые сполохи алармов озарили все служебные помещения космопорта – и навигационные посты тридцати двух кораблей, которые находились в системе, входили в нее либо покидали ее пределы.
– Угроза высшего уровня! Передаю параметры…
III
Колесницы судьбы
(почти сейчас)
Они шли на запах.
Так хищник, раздувая ноздри, чует добычу – и идет по следу, не считаясь со временем и силами, пока не вонзит когти в жертву.
Может ли пахнуть свет? Альфа-частицы? Гамма-кванты? Нейтрино? Гравитационные волны? Магнитные поля? Или запах означал их уникальное, неповторимое сочетание, присущее единственному существу во Вселенной?!
Существу, на которое объявлена охота.
Они не задумывались об этом. Они вообще ни о чем не задумывались – по крайней мере, в человеческом понимании слова «думать». Свет? Нейтрино? Что за ерунда! Так бы они ответили, если бы поняли, что значит «вопрос» и «ответ», и сочли бы нужным ответить.
Они скользили сквозь пространство и время, находя кратчайшие пути там, где прибор, созданный гением Ойкумены, не обнаружил бы разрывов в ткани континуума. Они и были континуумом – пространством и временем, материей и энергией; полями, скрученными в замысловатые петли, излучением, циркулировавшим в петлях по замкнутым контурам, как кровь циркулирует в человеческих жилах.
Запах гнал их в систему Альфы Паука. Альфа? Паук?! Они отличали одну звездную систему от другой, но в именах не нуждались. Разве вы спутаете клен с пальмой, если не будете знать, как называются деревья? Запах был особым. Иная порода. Скверная порода. Опасная. Уничтожь меня, кричал запах на всю галактику.
Они не умели строить планы на будущее. Что же они умели? – действовать и чувствовать. Еще они умели желать, но согласно их природе желания без паузы воплощались в действия. Как тут разделишь, если первое невозможно без второго? Каждый из охотников жил сам по себе. Запах собрал их вместе. Желания стали действиями, усилившись многократно, и возникло чувство: новое, общее. Хотите подобрать близкое слово?
Вот оно: азарт.
Волки Ойкумены сбивались в стаю.

 

Знай люди всю подноготную этой охоты, они бы вряд ли назвали ее охотой. Люди назвали бы ее полицейской облавой.
IV
Скользнув по костяному панцирю изнутри, острие ушло в сторону и вынырнуло у твари из-под мышки. Это не произвело на жабу особого впечатления. Из последних сил тварь рвалась вперед, все глубже насаживая себя на рапиру. Клюв щелкал в опасной близости от лица Диего. От вони рыбьей требухи мутило, желудок комом подкатывал к горлу. Выдернув клинок, маэстро мысленно возблагодарил добрую эскалонскую сталь за гибкость – и наотмашь саданул чертову жабу кулаком по башке. Из углубления на темени, похожего на вмятину от давнего удара молотком, выплеснулась пригоршня воды: мутной, слизистой. Жаба присела, втянула затылок в узкие плечи, словно готовясь к прыжку, но прыгать раздумала. Внезапно она потеряла всякий интерес к продолжению схватки. Тварь обмякла, свесила руки плетьми, пошла кругами, сталкиваясь с себе подобными. Вскоре она упала, и ее затоптали копыта гиен.
– Голова! – закричал маэстро. – Бейте по голове!
Коллант давно спешился. Лошади шарахались от звероподобных бесов, вставали на дыбы, истошно ржали. Вреда от них было больше, чем пользы. Едва всадники оставили седла, как лошади рванули прочь от схватки, в ущелье. Бесы не преследовали их, лишь пара гиен с рычанием кинулась вдогон, но вернулась обратно быстрее, чем сорвалась с места. Это окончательно убедило Диего, что демонское отродье явилось по души коллантариев. Хотели бы жрать – взялись бы за лошадей. Еще раньше, замечая в лупатых зенках жаб и масляно-черных, глубоко посаженных глазках гиен проблески разума – верней, дьявольской осмысленности поведения – маэстро заподозрил неладное. Их прижали к скале, окружили, сбивая в кучу. Конной осталась лишь Карни – белая кобылица, в отличие от своих четвероногих собратьев, вела себя наилучшим образом, как если бы полжизни провела в кавалерийских атаках. От самой Карни в драке толку ждать не приходилось, и маэстро втайне радовался, что дочери маркиза де Кастельбро остается только визжать от возбуждения да натягивать поводья, гарцуя на крохотном пятачке за спинами защитников.
– Не спи, солдат!
Пропустив насмешку мимо ушей, Диего рубанул ближайшую гиену поперек морды. Женская харя раскрылась кровавой бороздой, глаз вытек на щеку. Левая ноздря, отсечена лезвием, взлетела в воздух. Поймав ноздрю клювом на лету, тощая мосластая жаба проглотила ее с громким чмоканьем. На этом удача жабы закончилась: дон Фернан вогнал бесовке стилет под нижнюю челюсть с такой силой, что кончик клинка проломил теменное «озерцо» твари и выбрался наружу, как бутон металлической нимфеи.
Стилет, подумал маэстро. Вот ведь как…
Диего ясно помнил, что кинжал дона Фернана остался в стволе баньяна. Здесь же, по ту сторону реальности, граф Эль-Карракес вновь оказался при шпаге и кинжале. Маэстро предполагал, что по возвращении – если Господь позволит им вернуться! – стилет постигнет судьба рапиры, брошенной на гальке Бахиа-Деспедида. Из одного станет двое, и хоть до дыр затылок прочеши, а чуда не объяснить. Наверное, дон Фернан, а может, Антон Пшедерецкий, и в мыслях не мог представить себя без шпаги и кинжала, тогда как природа Диего довольствовалась старой рапирой. Для маэстро уже сделалось ясно, что оружие коллантариев, сопутствующее им в здешнем аду – не настоящее оружие, а воплощение силы каждого из членов колланта, символ его воинственности, принявший форму оружия. Вряд ли в обычной жизни живчик-помпилианец, человек в возрасте, не злоупотребляющий физическими упражнениями, сумел бы долго скакать в чешуйчатом доспехе – или орудовать мечом и щитом с ловкостью, какую демонстрировал сейчас. Принимая ярящуюся тварь на щит, Пробус умудрялся никоим образом не открыть себя для клюва, клыков и когтей. Живчик буквально трясся над сохранностью собственной шкуры. Меч – довольно увесистый, по мнению Диего – порхал шершнем над краем щита. Он жалил без промаха, внезапно нырял вниз и подрезал врага под коленками. Рубить помпилианец даже не пробовал. Взмах рубящего удара обнажал правый бок Пробуса, делал его уязвимым, о чем живчик, вне сомнений, прекрасно знал.
– Бей, Фриш!
Уворачиваясь от меча, гиена припала к земле. Демоница рычала, оскалив желтые клыки. Мерцая слепящей синевой молнии, многозвенный цеп гематра хлестнул тварь раз, другой. Запахло паленым, из пасти веером полетело зубное крошево. Лапы гиены подломились, и цеп прикончил мерзавку, размозжив странный расщепленный череп в кашу. От прикосновений цепа плоть гиены тлела, дымилась, вспыхивала язычками огня.
– Есть!
Диего Пераль был счастлив. Ближайшему другу, отцу, духовнику на исповеди – ни одной живой душе маэстро не признался бы в этом, но факт оставался фактом. Впервые за долгое время он жил, дышал полной грудью, а не метался в западне. Маэстро делал, что умел: колол, рубил, убивал. На пороге гибели, сражаясь в пекле, он и в мыслях не искал лучшего места, потому что лучшего не существовало. Он слышал, как кричит Карни, подбадривая бойцов. Радовался, что коллантариев прижало к скале – в противном случае Пробус, дрянь со справкой, бросил бы Карни на поживу бесам и постарался увести отряд подальше. Еще бы! Такая возможность уничтожить проблему чужими руками, верней, лапами… Диего казалось, что бесы рвутся к девушке, дурея при виде Энкарны де Кастельбро, воскресшей из мертвых. А коллантарии для тварей – всего лишь преграда, мешающая добраться до вожделенной цели. Здравый смысл подсказывал, что глупей глупого превращать Карни в центр мироздания, в цель вселенского заговора. Но кто его слушал, этот здравый смысл?!
Диего Пераль был счастлив. Единственное, что отравляло счастье Пераля-сына – выражение лица дона Фернана. Плохой знаток гримас, Диего тем не менее поклялся бы на Святом Писании, что дон Фернан тоже счастлив. Иметь с графом что-то общее – хуже пытки маэстро не мог придумать.
V
Сигнал общей тревоги, поданный Тичаоной Мароле, выдернул чеку из гранаты. Вирт, гипер и радиоэфир взорвались, щедро сея осколки: крики, команды, потоки данных.
– Борт три-дюжина дробь три!
– Я – борт три-дюжина дробь три…
– Ваш взлет…
– Я – борт три…
– …отменен до особого распоряжения! Повторяю…
– Борт ноль-один-семь дробь два!
– Я – борт…
– Уходите в РПТ!
– Экстренный режим! Повторяю…
– Яхта «Сатирус»! Срочно отзовитесь!
– Фаг тебя в душу! Я тут…
– Двадцать семь фагов! Красный код, флуктуативная опасность!
– Ни хе…
– Сажайте яхту на Н'голу! Вы к ней ближе всего!
– …себе…
– «Ведьмак» полсотни первый, доложить готовность к старту!
– «Ведьмак» полсотни первый к старту готов!
– Старт без отсчета! Коридор свободен.
– Есть старт без отсчета!
– Антис! Нам нужен антис!
– Передаю данные целей…
– Данные пошли…
– Вызывайте Папу Лусэро!
– Вне зоны доступа…
– В кабаке завис, сволочь!
Квадво Эбале, начальник смены центра внешней безопасности полетов, в сердцах грохнул кулаком по пульту. В месте, куда пришелся удар, бежевый металлопласт был вытерт до белизны и глубоко промят. Эргоном-дизайнеры не зря ели свои лепешки с черной икрой: вот уже четверть века этот участок пульта терпел побои взбешенного начальства без всяких последствий для чувствительной аппаратуры.
– Вызывай через гипер! Красный аларм!
– Уже, – с раздражением отозвался помощник.
Взгляд помощника прикипел к сенсорной сетке контроль-сферы.
– Что – «уже»?!
– Ломлюсь через гипер. В кабаке я бы его по-любому достал.
– Звони в тюрьму!
– Папа откинулся на прошлой неделе. Нет, молчит. Значит, он в большом теле. Не достучимся…
– Вызывай М’беки! Вызывай всех!
Истерика, подумал Квадво Эбале. У меня истерика. Вот ведь зараза. Меня повысили в должности три дня назад. Первое дежурство в качестве начсмены, и нате – грандиозное ЧП, какого не знала Китта. Да что там Китта! Стая флуктуаций континуума вламывается в густонаселенную систему – такого не знала Ойкумена! Сейчас я начну хохотать, пускать слюни и биться головой о стенку. Оригинальное решение проблемы…
Рухнув в кресло, Эбале активировал сферу спецсвязи. Он молился Великому Джа, чтобы Думиса М’беки, второй киттянский антис, оказался на планете. Если же нет… Сказка, вспомнил Эбале. Сказка о мальчике с трусливым Лоа. Сказку рассказывала ему мама перед сном: жил-был мальчик, чей Лоа родился отъявленным трусишкой. Когда мальчику предстоял подвиг – например, снять котенка с дерева – мальчик спрашивал свой Лоа: «Дрожишь, заяц? Ничего, ты еще не так задрожишь, когда узнаешь, куда я тебя поведу!» Позже, изучив соответствующий раздел энциклопедии, Квадво Эбале выяснил, что мальчик вырос и дожил до глубокой старости – дедушка Чака глядел на внука с портрета: архаичного, написанного маслом на холсте, заключенного в массивную раму с завитушками. Генерал-полковник Чака Эбале, кавалер ордена Славы трех степеней, для друзей и семьи – Чака Медный Лоб. Лоб у дедушки был не медный, и даже не титановый, а настоящий, костяной, просто второй, выращенный заново после осколочного ранения под Эпиреей…
– Уточняю, – сказал Квадво Эбале. Помощник вздрогнул: он впервые слышал, чтобы Эбале, тюха и рохля, говорил таким тоном. – Вызывай М’беки и Папу Лусэро. Зацикли вызов на обоих – пусть комп долбит до упора. Ищи всех антисов, кто ближе к нам. Любых! Пусть срочно выдвигаются. Кто-нибудь должен успеть!
– Есть! – по-военному отрапортовал помощник.
– А я свяжусь с военными, – меж бровями Эбале залегла глубокая складка. – И с коллант-центром.
* * *
Когда в сфере возникло лицо офицера внешней безопасности полетов, Гас Умсла, координатор коллант-центра «Грядущее», был уже в курсе ситуации. Со службами наблюдения и оповещения в «Грядущем» дело обстояло наилучшим образом.
– Баас Умсла, тревога по системе!
– Я знаю.
– Красный код!
– Я знаю.
– Колланты! Нам нужны ваши колланты!
Длинное лицо Умслы, похожее на морду унылого верблюда, вытянулось еще больше. Две минуты назад он дал запрос по команде и получил ответ. В распоряжении центра имелось шесть укомплектованных коллантов, готовых взлететь по приказу. Шестерка коллективных антисов – ударный кулак из тяжелых. С другой стороны, их общая энергетическая мощь не дотягивала даже до одного природного антиса. И это была не главная заноза в заднице. Никогда еще координатор Умсла не приказывал коллантам вступить в бой. Выживут не все – это Умсла знал заранее. Стая фагов! Тут легкой прогулкой не отделаться. Да, первый-второй класс: гули, каппы… Имена сказочной дряни, взятые из мифов Ойкумены, закрепились за флуктуациями в официальных документах. Хвала Джа, в стае не было ни сирены, ни ракшаса!
Коллантарии, сказал себе Умсла. Мои коллантарии. Я не хочу их терять. И ответил: тогда придется терять корабли. В системе кишмя кишат звездолеты, доверху набитые туристами. Если фаги доберутся до людей, и выяснится, что колланты «Грядущего» все это время пили компот в столовой… Я потеряю центр. Нас закроют; нет, нас разнесут вдребезги толпы манифестантов. Разнесут и спляшут на руинах качучу. Я этого не увижу: меня порвут в клочья коллантарии, которых я уберег ценой позора…
Офицер безопасности ждал.
– «Ведьмак» стартовал, – ожила в ухе горошина внутренней связи. – Идет на форсаже. С Камарии поднялась эскадрилья волновых истребителей. Вторая эскадрилья и паутинный рейдер готовятся к взлету.
Горите огнем, пожелал Умсла невесть кому.
– Наши колланты стартуют, – краем глаза он сверился с результатом расчета, запущенного минуту назад, – через семь минут.
Офицер безопасности сощурился:
– Это преступное промедление.
– Это тактический ход.
– Я буду вынужден доложить начальству.
– Ваше право. Тем не менее, я дам «Ведьмаку» и истребителям фору во времени.
– С какой целью?
– Колланты встретят фагов вместе с кораблями, единой ударной группой. Если в таком случае потерь будет меньше, – Умсла неприятно улыбнулся, – я лично приеду к вам в центр и позволю набить себе морду. Моя морда – грошовая цена за жизни коллантариев.
– Хорошо, – согласился офицер. – Но если ваш тактический ход обернется ошибкой, я приеду в ваш центр и набью вам морду, не спрашивая позволения.
– Как ваше имя, офицер?
– Меня зовут Квадво Эбале. Это пригодится вам, когда станете подавать на меня рапорт.
VI
– Тысяча чертей!
Обеими лапами тварь вцепилась в рапиру Диего. Когти отвратительно скрежетали по стали. Диего рванул клинок на себя, повел руку вверх, рассекая лезвием слизистую кожу и упругую, словно резина, плоть. Жаба разразилась истошным кваканьем. В прыжке, достойном циркового акробата, она поймала ускользнувший клинок, вцепилась снова, не обращая внимания на боль и кровь – зеленоватую жижу, струившуюся из порезов. Отвратительная морда качнулась вперед – так птица клюет зерно. Скрежет усилился: клювом жаба старалась перекусить рапиру надвое.
– Гори в аду!
Маэстро испугался, что твари удастся ее замысел. От здешних клювов следовало ждать любых каверз. Диего вообще плохо соображал, что происходит. Это была не первая попытка расправиться не с самим маэстро, а с его рапирой – гиена, лежавшая в грязи с дырой в глотке, тоже перед смертью грызла клинок. И та гиена, которую убил рыжий толстяк своим громадным бердышом. И та жаба, какую располосовал огненным бичом коллантарий в полотняной робе. И две жабы, оставшиеся на счету Диего Пераля. Поведение бесов походило на изменение тактики. Сознательно или нет, но твари не слишком докучали маэстро, всю злобу обратив против его рапиры.
Зверь, подумал Диего. Зверь грызет капкан. Зверь грызет прутья решетки. Это я понимаю. Но зверь ломает клыки о рогатину, забывая про охотника? Бердыш рыжего, цеп гематра, меч и щит помпилианца – ничьим оружием бесы не интересовались так, чтобы забыть о мясце коллантариев. Почему же Диего Пераль и его рапира – исключение?!
– Бейте их! Бейте!
От воплей Карни звенело в ушах. Диего и не предполагал, что Энкарна де Кастельбро способна вопить хуже полковой трубы. Краем глаза он заметил, что Карни размахивает саблей, и порадовался, что никто из бесов не сумел прорвать кольцо обороны, добравшись до девушки. Маэстро подозревал, что сабля, чрезмерно тяжелая для девичьего запястья, станет скорее помехой, чем подспорьем в трудном деле выживания.
– Бейте их!
Бьем, на выдохе прохрипел маэстро. Мы бьем их, а они – нас. Еще чуть-чуть, и они нас добьют. Он видел, что коллант держится на честном слове, чтоб не сказать, на соплях. Никто из коллантариев не умел драться отрядом – смыкая строй, чувствуя плечо друг друга. Строй образовался вынужденно; не строй, а так, воинственная толпа, сбитая в кучу. Даже дон Фернан был волком-одиночкой, бойцом из разряда «сам-по-себе». Вырвись он дальше, чем следует, и останется только ждать, когда великолепного дона Фернана собьют с ног и разорвут в клочья.
Трижды брат Карни увлекался сверх меры. В эти минуты Диего без церемоний хватал его за шиворот и оттаскивал назад. Чудо Господне! – граф сносил такое поношение с кротостью святого. К остальным коллантариям маэстро старался не прикасаться без нужды. От прямого контакта с собратьями по оружию его через раз выбрасывало в галлюцинацию, способную превратить мозг в кисель. Он помнил, как это выглядит, по эксперименту с мар Фришем, во время первого путешествия по адскому космосу. Поля, оболочки, волны – чертовщина сплеталась с чертовщиной, свет пожирал тьму, тьма отрыгивала свет, и было дьявольски трудно вернуться к рапире, клювам, когтям.
– Тысяча чертей!
Ругательство, уместное как никогда, возвращало самообладание.
– Бейте их! Бейте!
Рядом с Карни, чудом не попадая под копыта взбешенной кобылицы, стоял татуированный дикарь. Его звали Якатлем – имя Диего узнал случайно, услышав, как помпилианец орет блаженному: «Якатль, сволочь! Дерись!» Драться Якатль не собирался. Приказ живчика он выслушал, не более того. С кретинской улыбкой дикарь чесал яйцеобразный затылок и причмокивал в особо острых моментах схватки. Он напоминал зрителя, угодившего на матч, результат которого безразличен человеку на трибунах в высшей степени. Одержи коллантарии победу, сожри твари коллант без хлеба и соли – в любом случае дикарь останется в выигрыше. Босоногий Якатль жил в вечном кайфе; аналогичный, если не больший кайф, судя по всему, ждал Якатля после завершения земного пути.
«Он что, – изумился маэстро, – совсем не боится смерти?!»
Во время нападения комариного роя Якатль жег насекомых огнем нимба. Сейчас этот случай представлялся сном, ложной памятью. Впрочем, и тогда Якатль пришел на помощь Карни в последний момент… Нутром маэстро чуял: рассчитывать на нимб дикаря-идиота – пустое дело. Единственный, за исключением Карни, у кого не было ни царапины, Якатль мог пробоваться на роль воплощенного предательства.
– Дерись, гаденыш!
Якатль кивнул, не двигаясь с места.
Пользуясь краткой передышкой, Диего вытер лоб. Ладонь окрасилась кармином – лоб обильно кровоточил, разодран у виска. Плечи налились свинцом, в колено воткнули раскаленный штырь. Все, отметил маэстро. Это уже не драка, это судороги. Господи, услышь мою молитву…
Услышал сатана.
Задыхаясь, Диего Пераль смотрел на дальний водопад. Брызги, ранее похожие на снопы искр, потемнели, сменили блеск с радужного на смоляной. Черная пена взвилась над мокрым камнем, противореча всем законам природы, распухла овсяной кашей, выбросила тугие звенящие щупальцы – и вихрем понеслась к дерущимся, торопясь урвать и свой кусок.
Рой, понял маэстро. Ну, здравствуй, старый приятель.
Помяни черта – вот он, рогатый.
VII
– «Абрафо»-двойка, взлет подтверждаю.
– Есть взлет!
– «Чимола», предстартовая десять. Даю отсчет.
Стартовый стол базы вудунских ВКС на Камарии, естественном спутнике Китты, представлял собой гигантскую плиту из термосила на нанобетонной подушке – три с половиной километра шириной и пять километров длиной. Миг, и плита полыхнула от края до края. Стена ослепительно-белого пламени прокатилась по стартовому столу и ушла в открытый космос, распадаясь на дюжину сияющих звезд.
Капитан Лунгу проводил взглядом вторую эскадрилью волновых истребителей, удаляющуюся в сторону пояса астероидов. Скоростные машины быстро превратились в рой точек.
– Гнездо – Скале: двойка стартовала, идут по графику.
– Скала – Гнезду: принято.
– …один, ноль.
Паутинный рейдер «Чимола» стартовал с меньшим эффектом. Черный шар, окутанный призрачной вуалью, поднялся на антигравах и слился с космической тьмой. В контрольной сфере «Чимола» был по-прежнему виден благодаря мультидиапазонным сканерам базы. Отойдя от Камарии на безопасное расстояние, рейдер плавно развернул кружевную паутину, ловя Космическое Дыхание Джа, и набрал ускорение.
– Гнездо – Скале: паук стартовал, идет по графику.
– Скала – Гнезду: принято.
– Запрашиваем приказ на тройку.
– Отправляйте тройку. Интервал восемьдесят.
– Гнездо – Скале: есть отправить тройку, интервал восемьдесят.
Через минуту, доложив о старте третьей эскадрильи, капитан Лунгу откинулся на спинку кресла и хрустнул плечами. Кресло зашевелилось, подстраиваясь под изменившееся положение тела капитана. Все, вздохнул Лунгу. Свою задачу я выполнил. Больше резервов не осталось. Операцию координирует Скала, а мне осталось только наблюдать.
Притянув к себе контрольную сферу, капитан вызвал спектрально-волновую карту. За одиннадцать лет службы Лунгу насмотрелся всякого, но он впервые видел, чтобы фаги действовали стаей, да еще слаженно. Маневр окружения, синхронная атака по всем азимутам. Кое-кому в штабе следовало бы поучиться у этих тварей. Капитан понимал, что истребители опаздывают. И «Ведьмак» не успевает, и рейдер. В «Грядущем» медлили, тянули кота за хвост. Или у них все колланты в разгоне? Антиса бы сейчас! А лучше двух…
Между орбитами Н’сии и Н'голы, шестой и седьмой планет системы, чьи-то жизни подходили к концу, отсчитывали последние секунды. Фаги – гроздья болотных огней – сближались, сбивались в зловеще мерцающий ком. Флуктуации перекрыли обзор, мешая рассмотреть жертву, избранную стаей. Корабль? Лунгу скользнул взглядом по информ-колонке в правой части сферы. Нет, все корабли, как наскипидаренные, бежали из опасного сектора. Кое-кто даже успел совершить экстренную посадку или покинуть систему.
Лунгу дал максимальное приближение, перебрал фильтры настроек – и не поверил своим глазам. Коллант! Фаги атаковали коллант! Как он там оказался? Почему дал себя окружить?! В следующий миг стая упала на обреченный коллант. Сфера зарябила кляксами, из пульсирующего клубка изверглись протуберанцы, растаяв в черноте космоса. Информ-колонка мигнула, и капитан отвлекся от завораживающего зрелища: битвы волновых существ.
Тридцать шесть.
Он моргнул, отказываясь верить. Тридцать шесть, упрямо сообщала колонка. В системе оставалось три дюжины фагов. Но ведь их было сорок семь! Тающие протуберанцы… А вот еще один! Тридцать пять, не замедлила подтвердить колонка.
– Так их! – заорал Лунгу, ударив себя кулаком по колену. – Держитесь, парни! Наши уже на подходе! Вы только держитесь…
Клубок сотрясали отчаянные судороги. Временами наружу прорывались вспышки света, и капитану чудился смутно знакомый отблеск: золото с пурпуром. О, эти проклятые цвета капитан Лунгу, участник операции «Умиротворение», развернутой на Астлантиде, запомнил до конца своих дней! Впрочем, в той вакханалии, что полыхала между орбитами Н’сии и Н'голы, мог привидеться и синий лимон с оранжевым хвостиком.
В глубине сферы возник охристый блик. К месту схватки спешил кто-то еще. «Антис!» – возликовал Лунгу, но алая строка в информ-колонке срубила ликование на корню. «Флуктуация неизвестного класса». Скорость, ускорение, расчетная траектория… Энергетическая мощность. Траектория упиралась в место неравной битвы. Все, подумал Лунгу. Простите, парни.
Сняв фуражку, капитан обнажил голову.
VIII
– Эй, брат, что за трезвон? И в сортир не сходишь!..
Недовольная физиономия Думисы М’беки объявилась в голосфере без всякого предупреждения.
– Конец света просрешь! – заорал на антиса Квадво Эбале.
Он сам не знал, почему кричит: с перепугу или от радости. Больше того, Эбале едва не сунулся в голосферу – расцеловать сукиного сына. Почему антис возник перед ним, а не перед помощником, вызывавшим М’беки, осталось загадкой, но это сейчас волновало начальника смены в последнюю очередь.
– Красный аларм! Фаги! Стая!
– Врешь!
М’беки словно подменили. Из-под нахмуренных бровей на Эбале смотрел не человек – явление природы, живой катаклизм, способный одним квантовым прыжком преодолевать десятки парсеков и рвать на части тварей, перед которыми пасовали рейдеры патрулей.
– Где?!
– Здесь!
«Он не спросил: сколько? Какого класса? – краем сознания отметил Эбале, активируя протокол мануального вирт-управления. – Он спросил: где?» В три движения начсмены слепил из динамической карты событий оранжевый шар, похожий на баскетбольный мяч, и швырнул «мяч» в спецканал связи, распахнувшийся воронкой. Антис поймал карту на другом конце канала и щелкнул по шару ногтем, разворачивая. На оценку ситуации у Думисы М’беки ушла пара секунд.
– Я пошел, – буднично сказал антис.
Изображение мигнуло и погасло.
– Абонент, – по-кошачьи мурлыкнула информателла, – находится вне зоны доступа.
Эбале охватило страстное желание запустить в виртуальную дуру чем-нибудь материальным, желательно из чугуна.
Помощник вынырнул из сферы:
– Я связался. Еще два антиса на подходе.
– Время?!
– Тридцать-сорок минут. Быстрее не успевают.
– Через полчаса тут все закончится.
Я – шарик, подумал Эбале. Я – воздушный шарик, и я лопнул. Я сделал все, что мог. Теперь я жду. Сижу, бью баклуши и жду. Великий Джа, что за пытка…
– Флуктуация неизвестного класса, – доложила информателла.
Голос ее дрожал: видимо, чугун долетел.
Охристое пятнышко неслось к месту битвы. «Корабли вне опасности, – как заклинание, твердил Квадво Эбале. – Вне опасности. Вне…» Он уже знал: стая атакует коллант, объявившийся в системе. Когда стартовал М’беки, начсмены позволил себе малую толику надежды. Антис успеет, спасет этих отчаянных людей…
Тварь, окрашенная на мониторе в цвет охры, успела раньше. Лишь потом, на замедленном просмотре, Эбале сумел разобрать подробности – и все равно ничего не понял. Пятно с разгону врезалось в бурлящий клубок волн и силовых полей – и размазалось по нему флуоресцентной кляксой. Клякса жадно пульсировала, словно тварь высасывала из колланта – из своих сородичей?! – жизненные соки. Бурление усилилось, в клубке полыхнуло, и стая натуральным образом взорвалась, распадаясь на отдельные флуктуации.
Фаги порскнули врассыпную тараканами из-под веника. В голосфере зарябило от десятков волновых объектов. Тут и подоспел антис; впрочем, спасать оказалось некого, и воевать не с кем. Болезненно искря, потрепанный коллант пропал из зоны видимости. Охристая зараза исчезла, как не бывало. Уцелевшие фаги драпали во все стороны. Думиса М’беки в сердцах прихлопнул первого, кто попался под руку, а за остальными даже гнаться не стал. Зато «Ведьмак» и первая эскадрилья истребителей оторвались по полной, разнеся из деструкторов целую шайку фагов. Колланты «Грядущего», рейдер и вторая эскадрилья объявились уже к шапочному разбору. В системе было чисто, в системе было пусто. Лишь медленно таяли клочья силовых полей, исходя туманом остаточных излучений.

 

Квадво Эбале крутанулся в кресле:
– Как вы сюда вошли?! Посторонним…
Он осекся, узнав М’беки. Второму антису Китты на днях исполнилось двадцать пять лет, и одевался он, как положено молодому оболтусу: шорты цвета хаки, интерактивная разлетайка навыпуск. По разлетайке плавала белая акула, всякий раз клацая зубами в районе паха. На голове М’беки красовалось воронье гнездо из небрежно скрученных дредов.
– Что за хрень? – гаркнул антис. – Я из штанов выпрыгиваю, а толку? Все рвут когти, и старик Думиса остается в полных непонятках! Ты в курсах, брат?!
Палец антиса уставился на Квадво стволом лучевика. Акула повернула к начсмены жуткую башку, сощурила левый глаз, будто прицеливаясь, и ухмыльнулась во всю пасть. Это его прозвище, вспомнил Эбале. Болтают, под шелухой М’беки принимает облик акулы.
– И не говори, брат! – вздохнул Квадво Эбале. – Полная засада…
Антис почесал затылок и кивнул.
IX
– Штиль-нер! Штиль-нер!
Вопреки значению слова «штиль» на трибунах бушевал настоящий шторм. Такое редко увидишь на турнире по фехтованию. Футбольный матч? Сколько угодно! Боевое троеборье в невесомости? Конечно! Но «Клинки Ойкумены»? И накал страстей пожиже, и публика другая: аристократы спорта, тонкие ценители финтов и парадов…
Тонкие ценители превратились в буйных пациентов психбольницы. Аристократы – в беспризорников, чудом прорвавшихся в цирк. Они вскакивали с мест, махали руками, прыгали, бросали вверх шляпы, не в силах справиться с эмоциями. Уже не кричали – скандировали:
– Штиль-нер! Штиль-нер!
Сочный бас перекрыл скандёж:
– Браво!
Эзра Дахан – единственный, кто избежал эпидемии возбуждения – отметил, что Рудольф Шильдкнехт кричит со всей возможной искренностью. Чувствовалось, что бергландец не держит зла на Джессику, закрывшую ему дорогу в финал. Овации ширились, захлестывали зал; к аплодисментам – чудо из чудес! – присоединилась часть судей.
Жаль, виновницы оваций и след простыл.
Это был самый короткий бой турнира. Возможно, это был кратчайший бой за всю историю фехтования, как вида спорта. Мар Дахан начал рассчитывать вероятность такого факта и бросил: не хватало данных. В сотый раз он прокручивал в мозгу событие, свидетелем которого стал вопреки собственным ожиданиям и прогнозам. Джессика вылетела на площадку за секунду до гонга – красная, запыхавшаяся, злая как черт. С вероятностью в семьдесят три и шесть десятых процента причиной злости Джессики Штильнер являлся сеньор Пераль. Приветственный салют в исполнении гематрийки выглядел безукоризненным, но прокрученным на «ускоренной съемке». Еще не замер отзвук гонга, а ученица мар Дахана уже прыгнула к сопернице, нанесла молниеносный укол в сердце – и удрала с площадки раньше, чем бисандийка Габриэла Азурро рухнула пластом.
Даже не стала ждать, пока отключат нейтрализатор.
Зрители остолбенели. Настроенные на зрелище, они сперва не поняли, что произошло. Да и судьи, если честно, мало что поняли. Зато когда дошло, доехало, добралось до мозгов и печенок… На обзорниках крутили повторы сенсации: меняя ракурсы, в реальном времени, в замедлении. Информателла сообщала, что Джессика Штильнер вышла в четвертьфинал турнира – единственная женщина, которая продолжит борьбу за первенство. Бархатное контральто тонуло в реве трибун:
– Штиль-нер! Штиль-нер!
Растерянность, подумал мар Дахан. Редкое, уникальное чувство. Мне повезло. Последний раз я пребывал в растерянности двадцать семь лет тому назад. И вот – сегодня. Я никогда не видел, чтобы Джессика так дралась. Это не моя наука, и не наука Диего Пераля. Что-то третье; синтез, чьи исходники я не могу проанализировать в должной мере. Я могу лишь выстроить многомерную матрицу вопросов и задач, и все они требуют ответов и решений. Часть вопросов конфликтуют друг с другом. Тут главное – четко расставить приоритеты.
– Штиль-нер!
Набрать номер Джессики на уникоме? Нет, пустое дело. Тренер уже рассчитал, что девушка сбросит вызов с вероятностью девяносто девять и одна десятая процента.
* * *
– У вас есть номер Пшедерецкого?!
Джессику он поймал на выходе из диспетчерского центра «Тафари». Глаза девушки метали молнии. Грудь вздымалась так, словно внучка банкира Шармаля минуту назад финишировала на марш-броске с полной выкладкой. Будь Джессика при шпаге, можно было бы легко представить, что за спиной фурии остались трупы несговорчивых диспетчеров. К счастью для персонала, шпага мирно лежала в апартаментах.
Понять, зачем Джессике требуется связь с Пшедерецким по системе «вынь да положь», сумел бы не опытный гематр, а тупой варвар. Сеньору Пералю срочно понадобилось куда-то лететь, господин Пшедерецкий согласился его отвезти. Теперь сеньор Пераль не отвечал на вызовы, а номер господина Пшедерецкого в диспетчерской сообщить отказались, ссылаясь на защиту личных данных.
– Я знаю, у кого должен быть номер.
Казалось, реплика Эзры Дахана схватила девушку за шиворот. Джессика уже собралась нестись прочь, но остановилась так резко, что едва не упала.
– Кто? Кто этот человек?!
– Судья Соренсен.
– Скорей! Пока он не ушел…
На Тафари валились быстротечные киттянские сумерки. Солнце скрылось за краем кратера, обкусанным ветром и временем. В небе сверкнули первые блестки звезд. По всему комплексу начали разгораться плазменные «солнышки». В их свете алам Яффе, встретившийся мар Дахану по пути в павильон, отбрасывал тень исключительной длины и черноты. Тень наискось перечеркивала пешеходную дорожку, намекая, что дальше пути нет. Откровенно говоря, тренер не рассчитывал встретить мар Яффе так скоро. Лично примчался в «Тафари»? Хочет приглядеть за проблемным сеньором Пералем? Для присмотра хватило бы простых исполнителей, вроде тех громил, что маячили за спиной алама.
С тренером мар Яффе поздоровался кивком: он говорил по коммуникатору. Слов Эзра Дахан не слышал, а лицо Яффе было лицом гематра. Но поза алама, движения губ, пальцы, сжимавшие уником… Мар Дахан умел рассчитать ход поединка от начала до конца, основываясь лишь на изменении стойки противника. Поединок, который вел Идан Яффе с невидимым собеседником, шел трудно, с переменным успехом. Тренер не сказал бы, что мар Яффе побеждает. Зато он мог утверждать с вероятностью восемьдесят три процента, что темой разговора является никто иной, как сеньор Пераль.
– Би-ип!
На коммуникаторы пришло по сообщению. Мар Дахан и Джессика Штильнер переглянулись. Читать на ходу никто не стал.
У входа в крытый спорткомплекс внимание тренера привлекло движение силуэтов на границе света и тьмы. На соседней аллее яростно спорили двое помпилианцев: женщина и мужчина. У Эзры Дахана возникла странная уверенность, что спор госпожи Эрлии с ее спутником – не копия, но близкое подобие разговора алама Яффе с кем-то, находящимся вне «Тафари».
А потом тренер с ученицей вошли в комплекс, и на них рухнул потолок. Гремела безумная какофония, хор сотен голосов исполнял авангардистскую ораторию. Трибуны бесновались, и Эзра Дахан удивился: неужели овации в честь Джессики еще продолжаются? Мигом позже сделалось ясно: Джессика тут ни при чем, и овации ни при чем. Ценители высокого искусства фехтования превратились в биржевых брокеров из той древней эпохи, когда торги на бирже проходили вживую. Судя по бедламу, котировки акций стремительно обвалились.
Не всех акций, поправил себя мар Дахан. Только акций киттянских космопортов. Большинство зрителей не сочли нужным включить конфидент-режим. Понять, с кем они пытаются связаться, было проще простого.
Тренер достал свой коммуникатор:
«Уважаемый клиент «Космических линий Китты»! Доводим до Вашего сведения, что система Альфы Паука закрыта для рейсов любой категории в связи с форс-мажорными обстоятельствами. Приносим свои искренние извинения в связи с возможными неудобствами. Для получения дополнительной информации свяжитесь…»
Далее шел номер информ-службы космопорта. Сейчас ее атаковали тысячи людей. «При чем тут Диего Пераль?» – задался вопросом Эзра Дахан. Ответа он не знал, но знал другое: и к этому форс-мажору сеньор Пераль каким-то образом причастен. Вероятность не баловала разнообразием: восемьдесят три процента.
Назад: Контрапункт Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Дальше: Контрапункт Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»