Заботы о туалете – неотъемлемая часть нашего быта, они занимают в той или иной мере каждого человека. Занимали они и наших предшественников. Представительницы всех сословий стремились обладать богатым и неповторимым гардеробом. Например, в Воронежской области до революции иная молодая крестьянка могла иметь до двенадцати праздничных нарядов, и это не считая воскресных одеяний, причем иногда такие костюмы расшивались золотом¹³. Что уж говорить о горожанке, особенно если она обладала состоянием и положением в обществе.

В начале XIX столетия основными торжищами в Москве и Петербурге были Гостиные дворы, но существовали также и маленькие магазинчики. Дворянство нуждалось в изделиях высокого качества: приемы при дворе, балы, праздники, музыкальные вечера и спектакли, званые обеды, праздничные гулянья требовали от участников церемоний быть хорошо и в соответствии со случаем одетыми. Кроме того, в первой половине столетия наблюдался рост городского населения, вместе с которым неуклонно росло и количество модных магазинов. Московский справочник 1826 года содержит адреса 26 модных лавок, 7 магазинов разных вещей, 8 шалевых и 6 шляпных заведений¹⁴. В отчетах московского обер-полицмейстера за 1837 год показаны 57 модных магазинов¹⁵, за 1838 год – 89¹⁶, к январю 1839 года их стало 61, через год – 64¹⁷. В документах начала 1840-х годов отражены не магазины, а ремесленные мастерские по производству «дамских модных уборов» – таковых в 1841 году – 18¹⁸, в 1842-м – уже 38¹⁹, а в 1843-м – 84²⁰. Московский справочник 1868 года содержит адреса 74 модных магазинов, 67 белошвейных заведений и магазинов готового платья, 191 женской портнихи, к которым следует добавить несколько десятков мануфактурных и галантерейных магазинов²¹.

Петербургская торговая сеть была заметно шире московской и уже в 1820 году охватывала 60 модных магазинов и 70 «галантерейных и разных духов магазинов»²². Городской указатель на 1823 год содержал адреса 40 модных магазинов, к которым следует добавить 23 магазина разных вещей, 6 шалевых, а также магазины перьев и искусственных цветов²³. Петербургский обер-полицмейстер сообщал о 118 модных магазинах в 1836 году²⁴. В последующие годы их количество почти не изменилось, в 1837 году – 122 магазина²⁵, в 1838 году – 1 19²⁶, в 1839 году – 121²⁷. Но по оценке очевидца, это «не мало! Особенно, если принять в соображение, что сюда не отнесены модные лавки Гостиного и Апраксина дворов, которые снабжают плащами и шляпками франтих низшего этажа»²⁸.

Под магазином разных вещей надо понимать универсальный магазин, пример такого заведения – Английский магазин Никольса и Плинке в Петербурге, основанный в 1789 году и располагавшийся на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы. Здесь продавали бриллианты, золото, серебро, бронзу, стальные изделия, разнообразные ткани, кружева, кисеи, шинели, плащи, шляпы для дам и мужчин, готовое платье, принадлежности дамского и мужского туалета, дамские уборы, косметику, хрусталь, кожаные чемоданы, ковры, охотничьи ружья, вина «и даже салат в банках!»²⁹.

Обозреватель газеты «Северная пчела» отметил сходство и различие двух столиц: «Кузнецкий мост в полном блеске: пропасть магазинов всякого рода, модных лавок; тут можно в один день истратить бездну денег. Великолепных магазинов, какие нередки у нас в Петербурге, там нет; помещение тесно, комнаты темны и низки, но товары группированы изящно и продаются так же дорого, как в Петербурге. В последнем Кузнецкий мост не отстает от Невского проспекта»³⁰. Екатерина Свербеева, прибыв в столицу, записала в дневнике: «Были в нескольких магазинах, великолепен Английский магазин, говорят, один из лучших в Европе, вся роскошь города – в магазинах, цены такие же как в Москве, выбор – намного лучше»³¹. Однако, по наблюдению иностранных путешественников, петербургские магазины уступали европейским, вот, например, замечание англичанина, посетившего Россию в 1829 году: «Петербургские магазины не столь приметны, как лондонские, не столь богат в них и выбор товаров»³².

Тем не менее столичная торговля предлагала богатейший выбор товаров, в том числе по качеству и по цене. Посетителей манили затейливо оформленные витрины, учтивое обслуживание и комфортный интерьер. Провинциалка писала подруге из Петербурга: «Ничто не может сравниться с богатством здешних магазинов! Здесь собрано всё, что вкус и мода изобрели в Париже и Лондоне, всё, что может удовлетворить желаниям, прихотям…»³³ Литературная героиня Софья Николаевна Раховская посещала «большую приемную залу m-me Обон, с громадными шкапами, где помещались модели, и с столами, заваленными теми удивительными материями и отделками, каких кроме нее ни у кого нельзя было найти в Петербурге»³⁴.

Русские купцы открывали модные магазины в Гостином дворе, и в середине века лучшие из них уже мало отличались от салонов иностранцев: «Святилище мод устроено по всем правилам изящного вкуса: везде зеркала, направо и налево, даже под вами самый пол может, в случае надобности, служить зеркалом. Всюду видите вы, в шкафах и вне шкафов, предметы дамских нарядов, которых названия может удержать голова, одаренная редкою памятью. И вот, среди всего этого, вы видите человек пять или шесть прикащиков, одетых по последней картинке лучшего парижского журнала мод.

Это не то что обыкновенные прикащики каких-либо других торговых заведений, нет, это скорее артисты, которые собрались сюда играть каждый свою роль с покупателями и покупательницами. Какая в этих молодых людях ловкость, сметливость, предупредительность; а разговор, несбивчивый на полпаузы, так увлекателен, что может быть взят в пример всяким светским человеком.

С 10 часов утра и до 9 вечера они без усталости на ногах. Все, что они в течение дня наговорят и переслушают, могло бы всякому другому вскружить голову»³⁵.

Варвара Петровна Шереметева, погрузившись в водоворот столичной жизни, активно посещала модные лавки и неоднократно делилась впечатлениями: «Была сегодня в башмачном магазине, купила себе белые туфли, магазин великолепный. Миллионы пар сделаны на все фасоны и всех цветов. Фасоны очень хороши и не так уже дорого. <…> Мне доставило большое удовольствие в этом магазине видеть русского купца с бородой – его хозяина, и все мальчики тоже одеты там по-русски»³⁶. А вот еще примечательная запись: «Нет ничего более красивого, чем модная лавка m-me Xavier³⁷. Я, которая не могу там покупать, хожу туда смотреть»³⁸.

Обилие товаров и вывесок, оживленность и разнообразие картин на центральной улице столицы находили отражение в литературе, сохранилась поэтическая зарисовка Невского проспекта середины столетия и одновременно путеводитель по всем его достопримечательностям:

Лучшие московские магазины одежды, обуви и аксессуаров обосновались на Кузнецком Мосту и в прилегавших к нему улочках, а также на Тверской улице, Петровке, в переулках между улицами Тверской и Большой Дмитровкой. По свидетельству современника, на Кузнецком Мосту «все стены домов почти завалены… картинками модной промышленности; но и в других местах нередко встретите подобныя вывески. <…> Вывески модисток имеют различную форму, но по большей части являются четырехугольныя продолговатыя, и обыкновенно на одной стороне листа изображается салоп, а на другой платье; в средине же на маленьком столике, или на подставке чепец, или два, а иногда вместо этого корсет со всем прибором, т. е. с костями и шнурками. <…> Надпись обыкновенно изображается внизу или наверху вывески: на некоторых можете видеть слова: Модный магазин, такой-то, а на других просто имя и фамилию содержательницы, с прибавлением слова Modes. Весело смотреть на вывески модисток, особливо, когда вспомнишь, что предметы этой промышленности выходят из рук хорошеньких швей. И в самом деле, кто из москвичей не знает швей Кузнецкаго моста!.. Пройдите мимо любого магазина, взгляните в окно, и вам представится группа сидящих швей, занятых своею работою.»⁴⁴

К середине века в иных магазинах имелось по нескольку торговых залов: например, в модном магазине «Ревель» (Кузнецкий Мост, дом князя Голицына) «в первой комнате торговали различным товаром, во второй готовыми дамскими верхними платьями, а в третьей принимались заказы на остальной женский туалет»⁴⁵.

Модные магазины, деятельность которых можно считать успешной, существовали около 25–30 лет. Фактически это период физической и социальной активности индивидуума или одного поколения, сравнимый с современным стажем работающего человека. Назовем некоторые популярные фирмы.

Мастерская дамских нарядов на Кузнецком Мосту в доме Бекерса, принадлежавшая француженке Виктории Андреевне Лебур, воистину долгожительствовала. Ее активность в Первопрестольной прослеживается с декабря 1804 года, когда торговка модами дала объявление на французском языке в газете «Московские ведомости» об открытии магазина, в котором продавались чепчики, шляпки, кружева, прочие предметы одежды и бижутерия по фиксированным ценам⁴⁶.

 

Реклама из книги «Казань в ее прошлом и настоящем» Составил М. Пинегин. СПб.: Издание книгопродавца А.А. Дубровина, 1890

 

В эти же дни Московский городовой магистрат рассматривал ее прошение в «московское купеческое звание времянно записать»⁴⁷. Нам не удалось установить, как это купеческое семейство проживало осень 1812 года, когда Наполеон занял Москву. Лавка возобновила работу в октябре 1813 года, о чем писала современница: «…я отправилась на Кузнецкий в бывший магазин M-lle ле-Бур. С улицы он был заперт и видом своим напоминал заколдованный замок. Старый Аркадий, наш верный слуга, походив по двору, доложил мне, что можно войти со двора. Я пошла вслед за ним; мы попали в темный коридор, где столкнулись с какой-то личностью, спросившей нас, что нам нужно. Я объяснила, в чем дело, и мне отвечали, что все вещи уложены, магазин переезжает в другое место, через несколько дней он будет открыт, тогда я могу пожаловать за покупками»⁴⁸.

В отличие от большинства коллег по цеху, объявлявших себя купцами 3-й гильдии на протяжении всей своей деятельности, Виктория Андреевна умножала капитал. В середине 1810-х годов она – купчиха 3-й гильдии⁴⁹, в 1830-х годах – 2-й гильдии⁵⁰, в 1840-х – 1-й гильдии⁵¹. В 1848 году семейству пожаловано потомственное почетное гражданство. К началу 1840-х фирма Лебур представляла собой настоящее промышленное предприятие, в котором числились 43 работника и 37 учеников⁵². Виктория Андреевна умерла 30 апреля 1854 года в возрасте 80 лет, она упокоилась на Иноверческом кладбище на Введенских горах⁵³. В торговых делах ей помогали дочь Луиза и сыновья Гаврила и Карл, которые продолжили семейное дело после смерти матери. По сведениям Московской торговой депутации, в 1860 году «почетная гражданка московская 2-й гильдии купчиха Елизавета Константинова Лебур. на Кузнецком мосту в вотчине Бекерса производит торговлю модными уборами и тут же имеет сих уборов заведение, на котором находится 1 мастерица и 20 учениц, тем и другим заведует сама и показана живущею в сем доме», одновременно она содержала в Тверской части в доме Кожина гостиницу «Север»⁵⁴.

 

Реклама модного магазина Виктории Лебур из городского справочника на 1853 г.

 

Однако в своем объяснении Елизавета Константиновна сообщила следующее: «В Тверской части в гостинице в доме Кожина при торговле нахожусь сама. <…> В Мясницкой части в модном заведении в доме Беккерс, которое мною ныне уже прекращено, торговлю производит состоящая в одном со мною капитале родного брата моего Карла усыновленная дочь девица Виктория»⁵⁵. Об этой девице Виктории Киньон мы скажем подробнее ниже. Семья Лебур значится среди прихожан церкви Святого Людовика на Малой Лубянке⁵⁶.

 

Свидетельство, выданное купцу Петру Буасселю о том, что он и все его семейство исповедуют католическую апостольскую римскую религию. 1833 г.

 

В доме Всеволожского на Кузнецком Мосту около четверти века держал модный магазин Петр Иванович Буасель с супругой Урсулой Ивановной (урожденной Тальбо⁵⁷). Петр Иванович – дамский портной мастер⁵⁸. Самая ранняя обнаруженная нами реклама их ателье относится к 1814 году, а городской справочник 1839 года упоминает о мастерской дамских уборов Урсулы Ивановны⁵⁹. К 1839 году относится переход Петра Ивановича из московского в воронежское купечество⁶⁰, тем не менее торговцы не покинули Москву, семейство Буасель в 1843 году значится среди прихожан церкви Святого Людовика⁶¹.

Урсула Ивановна и Петр Иванович вырастили троих детей: сына Карла, дочерей Марью и Евгению⁶². Карл, «находясь у родителя… занимался… при пособии наемных учителей латинским языком и протчими предметами», в 1831 году в возрасте 17 лет поступил в московское отделение Медико-хирургической академии, «по малоуспешности к наукам» был оставлен на второй год в первом классе и в 1833 году подал прошение об увольнении из числа учеников «по расстроенному своему здоровью»⁶³. Через год он выдержал экзамен на знание французского языка – и Училищный комитет Императорского Московского университета выдал ему свидетельство, дававшее право «с пользою обучать первым началам онаго языка в частных домах»⁶⁴. С 1837 года Карл Петрович состоял в звании домашнего учителя⁶⁵. О педагогических трудах Карла ничего не известно, но сохранился документ, свидетельствующий о серьезных проблемах с его здоровьем и наклонности к горячительным напиткам⁶⁶. В 1843 году он помещен в Московский комитет о просящих милостыню.

Не менее четверти века существовала мастерская Аделаиды Степановны Менне. В 1826 году «портная, бывшая в магазине Латрель на Кузнецком мосту… открыла под именем Адель Менне лавку для шитья женских платьев»⁶⁷. Ее заведение существовало по крайней мере до 1849 года⁶⁸. Аделаиде Степановне помогала дочь Матильда, муж Аделаиды Марк торговал шляпами и товарами для военных. Аделаида Менне с детьми Франсуа, Матильдой и Викториной значатся среди прихожан церкви Святого Людовика⁶⁹. Мадам Менне дожила в Москве до глубокой старости и умерла 29 декабря 1884 года в возрасте 82 лет, ее похоронили на Иноверческом кладбище на Введенских горах. Матильда упокоилась рядом с матерью в 1892 году⁷⁰.

Анжелика Фабр (Fabre) торговала модами не менее трех десятилетий; крайние даты ее рекламы, обнаруженной нами, относятся к 1837 году, когда она перевела свое заведение в дом генерала Самарина в Газетном переулке, и к 1868⁷¹ году. В марте 1855 года модистка предлагала «хороший выбор траурных шляп»⁷², что, вероятно, связано с трауром по императору Николаю Павловичу. О семье этой французской подданной ничего не известно, газеты сохранили упоминание о Сесилии Антуанете Генриетте Фабр⁷³, кроме того, в начале 1853 года рядом с ее мастерской «Г[осподин] Фабр. открыл новое дагерротипное портретное заведение»⁷⁴.

Немногим больше можно сказать о семейной паре Дени (Denis). Эта чета, как и еще несколько супружеских пар (модистка Лангле и парикмахер Лангле, их коллеги чета Ларю), работали, так сказать, в смежных «отраслях»: муж занимался парикмахерским мастерством, а жена производила дамские головные уборы. По сути, супруги дополняли друг друга. Парикмахер Жан Луи Дени появился в Москве около середины 1830-х годов⁷⁵, а в 1841 году Александрина Дени открыла салон дамских шляпок. Согласно переписи 1850 года, Жан Луи, имея от роду 40 лет, числился купцом 3-й гильдии Гостиной слободы, получившим российское подданство в 1845 году. Он состоял в браке с Александрой Михайловной 38 лет и имел семилетнюю дочь Хионию. Жан Луи – католик, жена и дочь – православные⁷⁶. Открывая мастерскую, шляпница сообщала, что она пользовалась «уроками в самых первых модных магазинах Парижа»⁷⁷. Последнее вместе с православной верой может означать, что Александра Михайловна происходила из русских, познакомилась с французом Дени в Москве и вышла за него замуж, а он отправил ее на «стажировку» в Париж. Судя по газетной рекламе, шляпная мастерская существовала до конца 1850-х годов⁷⁸.

Каждый горожанин нуждался в добротной обуви. Современник писал: «Если желаете иметь хорошо обутую ногу, идите на Кузнецкий мост к Брюно, Пиронету, на Дмитровку к Такке; какой бы вы ни были пешеход, три пары их сапог на год будет достаточно»⁷⁹. Эти мастера обслуживали как мужчин, так и дам. Бельгийские подданные Пироне производили обувь в Москве с 1830-х годов, их адрес – дом военных кантонистов позади Малого театра⁸⁰. Карл и Матвей Пироне – прихожане католической церкви Святого Людовика на Малой Лубянке⁸¹. К началу 1860-х годов фирма Пироне арендовала помещения на Тверской улице, в доме Попова, затем в доме Голяшкина и являлась поставщиком герцога Георгия Мекленбург-Стрелицкого⁸². В 1870 году мануфактурист задумал расширить производство, преобразовав мастерскую в фабрику. В заключении Мануфактурного совета говорилось, что заведение Пироне «помещается в двух комнатах дома Сычева при магазине Пироне. Рабочих при заведении 20 человек, в том числе мастеров 12 и учеников 8; помещения рабочих удобны. Сверх означенных рабочих на заведение Пироне работают живущие на стороне мастера числом около 20 человек. При заведении имеются 4 швейныя машины и 1 для привинчивания подошв к обуви. Ежегодно приготовляется разнообразной обуви мужской и женской чистой отделки на сумму около 40 000 р. с.»⁸³. Купец 2-й гильдии 53-летний Матвей Пироне продолжал торговать обувью в доме Сычева на Тверской улице в середине 1870-х годов⁸⁴.

В 1895 году бельгийское консульство выдало свидетельство Марии Кристине Селесте Басту о том, что она состояла в браке с бельгийским подданным Андреем Пьером Шарлем Пироне и имела детей: Виржинию Марию Жозефину (родилась в 1875 году в С.-Петербурге, модистка), Жозефа Люсьена Поля (родился в 1877 году, служащий), Алексея Жозефа Андре (родился в 1879 году в С.-Петербурге, башмачник) и родившихся в Москве Андре Пьера Поля (1885), Матье Владимира (1888), Мари Луизу (1893) и Элен Элизабету (1894)⁸⁵.

Жители обеих столиц хорошо знали изделия башмачника Якова Ивановича Брюно. В 1831 году его петербургский магазин располагался в доме графа Модена у Казанского моста⁸⁶. В том же году газета «Московские ведомости» уведомляла, что «башмачный мастер их императорских высочеств великих княгинь Елены Павловны и Анны Павловны… перевел заведение свое из С.-Петербурга в Москву, которое находится близ Кузнецкого мосту в Софийском переулке в доме военных кантонистов, при сем объявляет иногородним особам, что его заведение не находится более в С.-Петербурге под его именем, и просит покорно адресоваться в Москву по вышеписанному адресу»⁸⁷.

 

Свидетельство, выданное Андрею Пьеру Шарлю Пироне и его жене об их детях

 

В 1840-х годах в числе прихожан московской церкви Святого Людовика значился Яков Брюно и его семеро детей: Христина, Генрих, Франциск, Людовик, Георг, Шарлота, София; дочь София – учительница⁸⁸. В 1859 году московский магазин расширился и переехал на Тверскую улицу в дом Манухина, теперь им владели брат и сестра Брюно, дети бывшего хозяина⁸⁹. Сестра – по-видимому, Христина Брюно, и ранее активно помогавшая родителю в его коммерческих делах⁹⁰.

Привилегированный башмачник между прочим предлагал «новоизобретенную обувь из чрезвычайно тонкой кожи белого бобра, надеваемую под чулки, потому что она, согревая ноги, в то же время предохраняет их от сырости»⁹¹. Особенно хороши были брюновские полусапожки. Иногородние покупательницы высылали свои башмаки, по которым им и выполняли заказы.

 

Высочайшее соизволение на дарование права башмачнику Брюно именоваться мастером великой княгини Ольги Федоровны. 1866 г.

 

Мастерская Брюно на протяжении нескольких десятилетий поставляла свои изделия Романовым. Однажды в его магазине приобрели готовую обувь для Николая I, покупка обошлась в 42 руб. 90 коп.⁹² Разнообразные вещи шились для супруги Александра II императрицы Марии Александровны. В период беременности ноги великой княгини сильно опухали, и «надо было заказывать ботинки и калоши огромных размеров; калоши были ей невыносимы, тяготили и жали ноги. M-me Брюно (башмачница) умудрилась делать ей калоши из перчаточной кожи на очень легкой и мягкой подкладке; конечно, гуляя в дождь и по топким дорожкам, не окорачивая платья и юбок, великая княгиня возвращалась с прогулки в таком виде, что надо было не только переодеться… калоши размокали и представляли нечто мягкое и неуловимо скользкое, а красная подкладка окрашивала и ботинки и чулки; всю эту обувь едва можно было стянуть с ног. Вследствие всего этого, ботинки и калоши заказывались дюжинами; калоши служили только на одну прогулку»⁹³.

В 1856 году учреждено звание поставщика императорского и великокняжеских дворов. В их число попадали производители ювелирных изделий, предметов роскоши, мебели, одежды и обуви, парфюмерии и косметики, продуктов питания. Для ремесленника или фабриканта получить такое престижное звание было большой удачей. Поставщики императорского двора изготавливали необходимые вещи и для повседневности и для торжественных случаев в жизни монарших особ. К ним поступали ответственные заказы при подготовке коронационных торжеств и приданого великих княжон.

В рапорте шталмейстера двора великого князя Михаила Николаевича действительного статского советника Грота от 26 апреля 1866 года говорится: «За отличное исполнение заказов государыни великой княгини Ольги Федоровны имеющими в Санкт-Петербурге магазины французскими подданными модисткою Мошера и башмачных дел мастером Брюно, ея императорское высочество соизволила изъявить свое согласие на пожалование им права именоваться первой – поставщицею, а второму – мастером ея высочества и украсить магазины их вензелевым изображением государыни великой княгини»⁹⁴. Согласие великой княгини еще требовало «высочайшего» утверждения, впрочем, и оно было получено. Кроме того, «в декабре 1865 г. государь император изволил разрешить башмачному мастеру Якову Брюно именоваться башмачным мастером государыни великой княжны Марии Александровны, с правом иметь на вывеске сего заведения вензелевое изображение имени ея императорского высочества»⁹⁵.

Но на этом амбициозный ремесленник не остановился, а задался целью добавить на свою вывеску вензель цесаревны Марии Федоровны, жены будущего

Александра III. Секретарь цесаревны рапортовал министру императорского двора 4 ноября 1869 года: «Корсетница Гюссон и башмачник Брюно обратились к государыне великой княгине цесаревне с прошениями о дозволении им именоваться поставщиками ея императорского высочества и иметь на вывесках изображение имени ея высочества.

Государыня цесаревна, имея в виду, что подобная милость, на основании принятого правила, оказывается только тем лицам, которые поставляли свои изделия ко двору не менее 8 лет, а потому не принимая на себя ходатайства по означенным просьбам, повелеть мне изволила довести об оных до сведения вашего сиятельства и присовокупить, что ея высочество с своей стороны соизволяет на эти просьбы во внимание к вполне добросовестному исполнению заказов делаемых со времени прибытия ея высочества в Россию как корсетницы Гюссон⁹⁶, так и башмачнику Брюно, из коих первая имеет уже счастье именоваться поставщицею ея императорского величества, а второй – поставщиком государыни великой княжны Марии Александровны и государынь великих княгинь Александры Иосифовны, Ольги Федоровны и Елены Павловны»⁹⁷.

Брюно проживали в России и в конце столетия. В делах Иностранного отделения канцелярии московского генерал-губернатора сохранилась выписка, согласно которой бельгийский подданный Александр Федорович Брюно католического вероисповедания и законная его жена Екатерина Михайловна Брюно православного вероисповедания имели сыновей Владимира 1882 г. р., Николая 1883 г. р., Сергея 1884 г. р. и Михаила 1886 г. р. Восприемницей младенцев значится бельгийская подданная Анна Андреевна Брюно⁹⁸. У петербуржцев в конце столетия пользовался известностью шляпный магазин Л. Брюно на Невском проспекте⁹⁹. В те же годы в Казани существовали библиотека и магазин музыкальных инструментов и нот И.Ф. Брюно¹⁰⁰.

Качественные дамские башмаки изготавливали в мастерских Даниила и Александра Зарманов (Царманов)¹⁰¹. В газете 1835 года читаем: «Дамский башмачник, мастер Даниил Зарман, недавно приехавший из Лондона, где он работал всякаго рода дамскую обувь новейшаго фасона для знатных особ, равно как в Париже и Берлине и здесь имевший магазин свой на Кузнецком мосту в доме Черткова, ныне производит мастерство свое в Газетном переулке в доме купца Живаго, где у него находится довольное количество означенной работы в готовности, также и на заказ делаются башмаки из золотой кожи»¹⁰². В 1837 году Даниилу Царману дозволено иметь на вывеске надпись «Башмачный мастер ея императорского высочества великой княжны Марии Николаевны»¹⁰³. В 1840 году у московского мещанина Даниила Зармана, работавшего в доме Евдокимова, служило 4 работника и 11 учеников¹⁰⁴. По ведомости 1846 года, в доме купца Алексеева Тверской части «рижский гражд[анин] Александр Зарман» занимался сапожным и башмачным ремеслом с 7 работниками и 9 учениками¹⁰⁵. По этому же адресу «московский] мещанин и временно московский 3 гил[ьдии] куп[ец] Леопольд Зарман» руководил портным мастерством, имея в подчинении 16 работников и 8 учеников¹⁰⁶. По крайней мере, пара дамских полусапожек, выполненных в мастерской кого-то из Зарманов, сохранилась в фондах Государственного исторического музея. В середине 1870-х годов в Первопрестольной проживали три купца 2-й гильдии с той же фамилией – мужской портной Николай Зарман работал в доме Солодовникова Мясницкой части, там же жил и имел мастерскую мужской портной 23-летний Константин Леопольдович Зарман.

 

Высочайшее дозволение Царману иметь на вывеске надпись «Башмачный мастер великой княжны Марии Николаевны». 1837 г.

 

Леопольд Александрович Зарман 57 лет жил и возглавлял заведение по производству мужской одежды в доме Иосифовского подворья на Ильинке¹⁰⁷.

Помимо портных, модисток, корсетников, перчаточников, белошвеек, обувщиков и парикмахеров в индустрии моды работало множество других ремесленников. В XIX веке дамы любили украшения из волос. И в Москве проживала мастерица, «производящая разное волосяное рукоделье», а именно: серьги, браслеты, кольца, кресты, цепочки для медальонов и другие изделия «по востребованию». По желанию заказчика вещица помещалась в золотую оправу. Мастерица не оставила нам своего имени, мы только знаем, что она приглашала своих потенциальных заказчиков на Тверскую улицу в дом Демидова, на углу Газетного переулка¹⁰⁸. Дамские наряды и прически требовали разнообразных украшений, например перьев или искусственных цветов. Изготовлением и размещением таких композиций занимались в специализированных мастерских. Искусность этих мастериц ценилась не меньше таланта ловкой закройщицы, ведь аляповатая аппликация портила самое изящное изделие. В журналах писали: «По наколке пера можно судить о вкусе той, которая носит шляпку, и той, которая его накалывала»¹⁰⁹.

Искусственные цветы обильно украшали платья, головные уборы, прически и даже шубы дам. Участница губернского дворянского бала «Людмилочка, беленькая, нежная блондинка, с голубыми глазами, была в белом tulle d’illusion платье, подхваченном букетами из незабудок; гирлянда из тех же цветов была приколота на ея пышно взбитые локоны»¹¹⁰. Дочь вице-президента Академии художеств Марию Федоровну Толстую впервые вывезли в петербургское Дворянское собрание в похожем наряде – «платье из тюль-иллюзион на белом атласном чехле с букетами бело-розовых яблочных цветов, – просто, молодо и мило»¹¹¹.

Покрой платьев и формы шляп менялись не так быстро, и вся новизна туалета определялась отделкой. Каждую неделю приходили известия о новых цветочных композициях. В марте 1831 года «Северная пчела» рекомендовала читательницам «шелковые шляпки лимонного или соломенного цвета с букетом фиалок, который утверждается напереди шляпки на верху, как помпон на кивере»¹¹². Об изощренности подобных украшений можно судить по следующему сообщению: «В цветочных магазинах делают розы, на которых видно несколько капель росы… они при свечах блестят, как алмазы. Эти розы в большой моде»¹¹³. Помимо цветов имитировали различную растительность, например, «на многих шляпках видны букеты из дубовых листьев с желудями»¹¹⁴. Цветочницы «ваяли» веточки акации, ивовые, сиреневые и каштановые ветки, виноградные гроздья с зеленью и без зелени, камыш, плоды олив, слив, черешен, золотые и серебряные колосья.

В Москве производством искусственных цветов не менее полувека занималась семья де Ладвез. В 1820 году «Московские ведомости» объявляли: «На углу Рождественки, против Косметического магазина и Медико-Хирургической академии, в доме Маскле, под № 448, в модной лавке получены из Парижа шляпки новейшего фасона, также цветы разного сорта в самом лучшем последнем вкусе. Гг. желающие могут адресоваться. к Елисавете Степановне Ладвес»¹¹⁵. В той же газете за 1832 год читаем: «В цветочном заведении г-жи Де Ладвез, состоящем на Петровке в доме Мельгунова, делаются цветы из соломы, самых последних фасонов»¹¹⁶. В первой половине 1870-х годов в Управлении императорскими московскими театрами служила цветочницей Елизавета Алексеевна де Ладвез, она проживала на Петровке в доме Пенского¹¹⁷.

Основательницей цветочной фирмы, по-видимому, надо считать Елизавету Розалию де Ладвез (Elisabeth-Rosalie de-Ladeveze, 6 апреля 1784 – 3 февраля 1845)¹¹⁸. Она состояла в браке с Франсуа-Бернардом де Ладвезом (Francois-Bernard de-Ladeveze, 24 декабря 1756 – 2 сентября 1846). В московских адрес-календарях упоминались их сыновья – подпоручик Петр Францевич¹¹⁹ и учитель I кадетского корпуса Андрей Францевич де Ладвез (14 октября 1807 – 26 июня 1857)¹²⁰. Отставной подпоручик Михаил Францевич де Ладвез служил у московского гражданского губернатора, он владел домом на Патриарших прудах¹²¹. Михаил Францевич славился цыганской пляской на танцевальных вечерах в Рязани в начале 1850-х годов. Мемуарист писал о нем: «Сын старого французского эмигранта, жена коего долго имела фабрику и магазин искусственных цветов в Москве на Петровке. <…> Этот Ладвез служил прежде в армейской пехоте и женился на девушке с порядочным состоянием. Один из его братьев, ученик Петербургской Академии художеств, вышел талантливым живописцем»¹²². Художником стал Стефан (Степан) Францевич де Ладвез (1817–1854/55), рано проявивший способности к искусству. Его определили в Академию художеств, где уже в 1835 году он получил 2-ю серебряную медаль за рисунок, работал в Италии, в 1853 году удостоился звания академика¹²³.

Наиболее активные и успешные торговцы имели лавки и магазины в нескольких городах страны, петербургские купцы чаще всего устремлялись в Москву, московские же отправлялись в другие губернии. Как сказано выше, семейство Брюно торговало обувью в обеих столицах.

В начале 1820-х годов в Москве на слуху была модная торговка мадам Мегрон, но еще в 1818 году в столице – в доме Косиковского на Большой Морской улице – открыл модный магазин господин Мегрон, разумеется «прибывший сюда из Парижа»¹²⁴. Мария

Филипповна Дюлу с 1810-х годов держала модный магазин и винную лавку в Первопрестольной, в середине 1820-х имела «торговую точку» в Орле¹²⁵, а из переписки современников известно о существовании модного магазина Дюлу в Киеве.

Еще одно имя, знакомое жителям обеих столиц, – Вихман. В 1828 году «Петербургские ведомости» сообщали: «Готовыя соломенныя шляпы дюжинами и по одиначке разнаго фасона, а также и итальянския всех номеров можно получать и отдавать их мыть, по Демидову переулку в доме Линке, Софье Вихман»¹²⁶. В 1830-х годах модный магазин Вихман располагался по адресу: Невский проспект, 69¹²⁷. Справочник 1858 года сообщает: «Диль, Луи Эме. [Купец 3-й гильдии.] Имеет модный магазин под фирмою «Софья Вихман», 3 ч[асть] 1 кв[артал] в д[оме] Медникова. Жительство] там же»¹²⁸. В 1848 году в Москве на Тверском бульваре в доме Засецкого открылся магазин A la ville de Paris мадам Вихман (Wichmann)¹²⁹, существовавший все следующее десятилетие¹³⁰. Она предлагала готовые изделия и принимала заказы на изготовление шляп, чепцов, эластических корсетов, визитных и свадебных платьев, мантилий, зимних салопов, детских платьев. Кроме того, в Тверской части Москвы существовало портное заведение дерптского мещанина Карла Густава Вихмана, он шил пальто, сюртуки, жилеты, фраки, брюки, шинели. В 1840 году мастер работал в доме Варгина и руководил 2 работниками и 2 учениками¹³¹. В начале 1852 года мастерская переехала в Газетный переулок в дом Бекетова¹³², и в ней было 5 работников и 5 учеников¹³³.

 

Рисунки мод из магазина Вихман. Реклама из газеты «Русский инвалид. Приложение». 7 апреля 1864 г.

 

Из нашего небольшого обзора видно, что наиболее известные и успешные модистки и торговцы тканями, платьем, обувью и галантерейными изделиями имели иностранное происхождение, среди них встречались французские, швейцарские, бельгийские подданные, выходцы из немецких и других земель. Современница рассказывала: «Улица, называемая Кузнецкий мост, издавна была заселена иностранцами: были французские и немецкие лавки. <…> Там торговали модным товаром, который привозили из чужих краев; были и свои мастерицы в Москве, но их обегали, и кто побогаче, все покупали больше заграничный привозной товар»¹³⁴. Другой очевидец писал: «Сожалея. должен я признаться, что большая часть лучших процветающих магазинов, так сказать, приучивших к себе покупателей, принадлежит иностранцам. <…> Благодетельными распоряжениями знаменитого московского градоначальника устройство цехов постепенно приходит в должный порядок, но, говоря справедливо, нельзя не сказать, что лучшие цеховые мастера еще до сего времени иностранцы»¹³⁵. Эта картина мало изменилась и к концу столетия: «Если пойти по Невскому проспекту или по Большой Морской, то дай бог увидеть одну вывеску с русским именем на двадцать вывесок с иностранными именами. Все лучшие, наиболее роскошные магазины принадлежат иноземцам»¹³⁶.

 

Реклама из издания: Коммерческий указатель города С.-Петербурга, составленный Викентием Кишкиным-Жгерским на 1831 год

 

Тем не менее в московских справочниках пушкинской поры можно обнаружить немало швей и портных с русскими фамилиями, но принято считать, что их изделия не отличались изяществом. Однако сохранившиеся отзывы современников позволяют утверждать, что и некоторые русские швеи пользовались успехом у взыскательной публики в обеих столицах. В Петербурге, например, славилась мастерская г-жи Соловьевой. В 1820-х годах современники отмечали московский «модный магазин русской, где шляпки, платья, все дамские наряды ознаменованы тонким вкусом, прекрасною отделкою. Это магазин г-жи Бажановой»¹³⁷. Ольга Александровна держала мастерскую на Софийской улице в доме Медынцева и, судя по объявлениям, сотрудничала с парижскими фирмами¹³⁸. Купчиха состояла в браке с Иоганом Федоровичем Вернером «из иностранцев»¹³⁹, что, вероятно, способствовало успеху предприятия. Их ателье существовало по крайней мере до начала 1840-х¹⁴⁰.

Вездесущая «Северная пчела» неоднократно писала о чете Лапиных, имевших мастерскую на Большой Миллионной. «Одна русская художница, г-жа Лапина, делает искусственные цветы в Петербурге так хорошо, что они ни в чем не уступают парижским. <…> Выписав из Парижа все инструменты и получая из всех столиц новые образцы, г-жа Лапина занимается своим искусством как истинная художница, с любовью к своему делу и желанием совершенства»¹⁴¹. «Г-н и г-жа Лапины, содержащие магазин и фабрику искусственных цветов. дошли до высокой степени совершенства в сем роде промышленности, и произведения их фабрики могут в полном смысле заменить цветы парижские. Все, что появляется нового в столице Франции, немедленно поступает в продажу в магазине г-д Лапиных в том же самом виде, хотя сделано в Петербурге. Недавно изобретенное в Париже искусство наклеивать по крепу или атласу цветы в букетах и гирляндах, перенято г-жой Лапиной с удивительною точностью, и мы были свидетелями, что самые опытные знатоки не могли различить парижской работы с петербургскою. Верность рисунка, яркость красок и чистота отделки в трудах г-жи Лапиной приобрели бы ей уважение и в самом Париже, и вся разница между русским подражанием и французским вымыслом состоит в том, что русский товар едва ли не вдвое дешевле. Г-жа Лапина принимает всякаго рода заказы, как для уборки головы цветами, так и для отделки платья гирляндами и букетами, по образцам или по рисункам. Имея достаточное число искусных работниц, она исполняет заказы в скорейшем времени. Иногородные могут выписывать от г-жи Лапиной как цветы, так и платья, которые будут пересланы скроенными и уложены безопасно от повреждения»¹⁴².

К середине столетия число наших соотечественников, занятых производством модной одежды, увеличилось, и русские имена стали чаще мелькать в различных публикациях. Журнал «Пантеон» писал в 1854 году: «Патриотки наши предпочитают теперь делать свои заказы мантилий, бурну[сов], визиток, манто и проч. у русских мастериц и в русском магазине, а не у француженок, как это до сих пор бывало. Это одна из самых отрадных мод. И действительно, разве эти мадамы и мадмоазели и до сих пор пожинали лавры и деньги не русскими руками? Все их искусство состояло только в ловкой французской болтовне, очень убедительной для легкомыслия. В Русском магазине в доме Энгельгард есть отделение дамских готовых вещей, где принимаются заказы на все возможные дамские наряды, и все эти наряды ничем не уступают в работе и доброте таким же произведениям, за которые… разные французские модистки запрашивают втридорога и которые они производят руками тех же самых мастериц, которые работают и на Русский магазин. Отделение это принадлежит Л. Шарову. За дешевизну и добросовестность можно поручиться»¹⁴³.

Похожие наблюдения находим и в журнале «Москвитянин»: «Здесь в Москве редкая женщина порядочного круга не знает Анну Ивановну Ребристову: платья, сшитые ею (по техническому выражению), сидят превосходно и удивительно спокойно. <…> Франтихи из среды мелкого чиновничества, небогатых помещиков, учителей, одним словом всего среднего малоденежного сословия, имеют своими модистками Прасковью Грациоти, Настасью Ежикову, Аграфену Ильину, Марью Татаринову, Воронкову и проч. и проч. <…> У некоторых из этих модисток бывает какое-то чутье изящное; иногда они безотчетно делают свое дело прекрасно; так небогатая швея Воронкова (на Спиридоновской улице, в доме Сонцева) делала платья некоторым моим знакомым, и почти всегда безукоризненно хорошо. <…>

Так я знала одну молодую, умную даму, она всегда была одета превосходно, я почитала ее страшной мотовкой и потом узнала, что она, беспрестанно выезжая, не пропуская ни одного сколько-нибудь значительного бала и праздника в Москве, издерживала на свой туалет не более шести сот руб. сер. в год.

Помилуйте, графиня, – она имела этот сиятельный титул, – да с вас Дюбуа (об этой известной в Москве мастерице будет сказано ниже. – Авт.) более этого переберет за фасон! – Дюбуа, мой друг? – отвечала она с улыбкой, – да я никогда не отдаю свои платья шить на Кузнецкий мост.

– А так на вас работает Ребристова?

– Совсем нет, я отдаю шить свои наряды Никитиной.

– Откуда вы выкопали такую мастерицу?

– Это не богатая портниха, она живет у Пречистенских ворот, в доме Штольц.

– И она вам отделывает все платья?

– Покрой ее превосходен. Что же касается до отделки и фасонов, то я сама получаю Moniteur de la mode и не скучаю толковать с моей портнихой, приказывая ей гарнировать мои наряды по моему вкусу»¹⁴⁴.

Автор, по-видимому, имеет в виду московскую мещанку Елизавету Поликарповну Никитину, «жившую в мастерицах у мадам Анет» и открывшую в 1837 году собственный магазин дамских уборов в Леонтьевском переулке в доме князя Юсупова¹⁴⁵. В 1840 году ее ателье держалось на 1 работнице и 4 ученицах¹⁴⁶. В 1860-х женская портниха Елизавета Никитина работала в Пречистенской части в доме Штольц¹⁴⁷. Адрес-календарь на 1874 год упоминал женскую швею мещанку Елизавету Никитину, имевшую мастерскую в Пречистенской части, 5-й квартал, дом Селезнева¹⁴⁸.

Москвичка Елена Ивановна Розанова достигла такого успеха в шитье дамских туалетов, что получила право именоваться поставщицей императрицы Марии Александровны¹⁴⁹. Модное заведение располагалось в собственном доме мастерицы на Маросейке. Она состояла в браке с купцом 2-й гильдии Алексеем Афанасьевичем Розановым, на начало 1874 года ему было 31 год от роду¹⁵⁰.

В повести «Купеческая дочка», опубликованной в 1854 году, русская Аграфена Терентьевна весьма успешно руководила небольшой мастерской, и к ней порой заглядывали благородные заказчицы. «Владея магазином со шляпками в одной, хотя довольно отдаленной части города, за Москвою рекой, она слыла в своем кружке, между мелким купечеством, известною «Маршанд де-модою», так все ее называли, так значилось и на вывеске магазина, пред которым раза два в год, а иногда и более, останавливалась карета, запряженная цугом. Стало быть, заезжали в магазин к Аграфене Терентьевне и важные барыни. Что за дело, любопытство ли заглянуть в магазин с курьезною вывескою, или мелкий расчет достать повыгоднее наряд, или отдать сшить подешевле незатейливое платье, привлекало к ней госпож, разъезжающих в каретах цугом, но гордая подобною честью. Маршанд де-мода, знала, что у нее были знатные барыни, соседи это видели, и если в подобный день кто-нибудь из них являлся к ней с просьбою вычистить, или переделать старый чепчик, она обыкновенно говорила: «Помилуйте, когда мне возиться с этим старьем, видите, за мною приезжают, вот еще сегодня приданое заказала графиня…» Фамилия ее не затрудняла, и первая графская фамилия выступала на сцену. Впрочем, несмотря на эту отговорку, старые чепцы и шляпки оставались в магазине для переделки, и ни одна работа не ускользала из рук сметливой магазинщицы. Но за то, в силу остановившейся у ее дверей кареты, лишний рубль перепадал в карман ловкой Маршанд де-моды. <…> Аграфена Терентьевна пользовалась большим уважением у родных, и советы ее принимались безоговорочно»¹⁵¹.

Об образе жизни модисток и швей практически ничего не известно. Сохранившиеся документы, как правило, отражают лишь семейный статус женщины и наличие (отсутствие) у нее детей. Об атмосфере, царившей в таких семьях, документы не говорят ничего. Воспоминаний же, записок и дневников эта прослойка городского населения потомкам не оставила.

Некоторые швеи-иностранки приезжали в Россию вместе со своими супругами и детьми, другие – незамужними девицами. Избранником мастерицы часто становился такой же ремесленник или купец, но бывало и по-другому. Полина Гебль стала супругой декабриста И.А. Анненкова. В мемуарах Е.Ф. Комаровского речь идет о некоем графе Ильинском, который пригласил автора «в свое поместье Романово… Жена моя чрезвычайно была удивлена, увидя даму, наряженную в шелковое платье с хвостом и перьями на голове, которой лицо ей казалось очень знакомо; это была madame Crae. Она торговала в Петербурге дамскими головными уборами. Граф Ильинский ее представил потом… как хозяйку его дома»¹⁵². Модистка с Кузнецкого Моста Арманс Рульяр вскружила голову литератору Василию Петровичу Боткину, происходившему из семьи крупного московского чаеторговца. Однако из-за «несоизмеримой разницы в идеалах, взглядах, уровне культуры» и характерах этот союз просуществовал только три месяца и распался¹⁵³.

Кто-то из купцов и модисток, заработав в России «кругленькую сумму», возвращался в родные земли, другие оканчивали свой земной путь в нашей стране. Случалось и так, что родители покинули Россию, а дети вернулись. Этот не совсем типичный случай касается семьи известнейшей московской торговки начала века Розы Обер-Шальме. Старая барыня рассказывала внуку: «Была в Москве одна французская торговка модным товаром на Кузнецком мосту – мадам Обер-Шальме, препронырливая и превкрадчивая, к которой ездила вся Москва покупать шляпы и головные уборы, и так как она очень дорого брала, то и прозвали ее обер-шельма»¹⁵⁴. Ее огромный магазин располагался в Глинищевском переулке между улицами Тверской и Большой Дмитровкой. Супруг Розы был французским эмигрантом, приехал в Москву при Екатерине II и служил здесь гувернером в аристократических семьях¹⁵⁵. В 1812 году Роза Обер-Шальме последовала за французской армией, но до Парижа не добралась – умерла в Вильне. Двое ее сыновей достигли Парижа, усилиями родственников матери получили там хорошее образование и… в 1820-х годах появились в Москве, где вступили в русское подданство. Лаврентий Николаевич Обер, родившийся в Москве в 1802 году, преподавал французский язык в Дворянском институте, затем поступил на службу в театральное ведомство, был управляющим конторой императорских московских театров. Он умер в Москве в 1885 году. Федор Николаевич Обер родился в Москве в 1800 году, служил в петербургском театральном училище, затем был директором этого училища. Выйдя в отставку в 1853 году, он вернулся во Францию, где умер в 1863 году¹⁵⁶.

Некоторые купцы давали своим отпрыскам серьезное образование. Так, сын сапожного мастера Карл Францевич Рулье (1814–1858) блестяще учился в Медико-хирургической академии, стал известным биологом и занимал должность профессора в Московском университете¹⁵⁷. Алексей Терентьевич Тарасенков (1813–1873) – сын торговца меховыми товарами. Окончив московскую гимназию, поступил на медицинский факультет Московского университета. Работал врачом московской дворцовой конторы, детской больницы, больницы для чернорабочих, с 1858 года заведовал странноприимным домом графа Шереметева и полицейско-арестантской больницей. Написал ряд научных статей и исторические описания московских больниц¹⁵⁸. Оба сына русского портного П.Н. Коренева окончили университет, выучившись на медика и юриста¹⁵⁹. Отец архитектора Ф.И. Лебнеля – также портной, выполнявший заказы для коронаций Александра III и Николая II¹⁶⁰. Фирс Сергеевич Журавлев (1836–1901) родился в семье саратовского ремесленника, по воле отца занимался портновским мастерством, но в 19 лет сумел поступить в Академию художеств в Петербурге¹⁶¹, впоследствии получил звание академика.

Иные представители купеческого сословия питали любовь к искусствам, к примеру, участвовали в любительских театральных постановках. В феврале 1880 года бельгийский подданный 2-й гильдии купеческий сын Павел Пироне подал московскому генерал-губернатору В.А. Долгорукому прошение «дозволить… устроить три любительских спектакля с танцами в театре Немчинова без публичной продажи билетов и напечатанья афиш»¹⁶². В приложенной программе вечера указаны комедия «Чашка чаю», водевиль и сцены из деревенской жизни. Среди участников действа названы Павел и Михаил Пироне, а также госпожи Саблина и Жемчужникова. В 1883 году с прошением к московскому губернатору обратился Михаил Матвеевич Пироне, он собирался «дать публичный спектакль 25 сентября с продажею билетов и печатанием афиш в театре Немчинова на Поварской»¹⁶³.

 

Прошение купеческого сына Павла Пироне устроить три любительских спектакля с танцами. 1880 г.

 

Приведем еще редкое и достаточное детальное жизнеописание русской шляпницы, жившей и работавшей в столице в 1840-х – начале 1850-х. Анна Венедиктовна Морозова происходила из небогатой петербургской семьи, ее мать не получила никакого образования и имела небольшую фруктовую торговлю. Отец Анны служил вахтером петербургских экипажеских магазинов. Воспоминания брата Анны повествуют о ее учебе, замужестве и недолгой жизни. «Матушка о будущности детей заботилась по-своему; определение в Жуков приют старшей дочери Анюты не успокаивало ее.

 

Прошение Михаила Матвеевича Пироне устроить публичный спектакль. 1883 г.

 

Она, как и многие незнакомые с наукою, смотрела на грамоту в девушке как на что-то ненужное и считала ее поводом только к дурному. Не думая передавать дочери своего промысла торговлею, она видела нужду только в приспособлении рук к какой-нибудь выгодной работе; умственное и нравственное образование понимала она так: «Азбука не накормит; я прожила и без нея; иди и ты в люди работай, будешь сыта и всему сама научишься». К этому же представился еще случай: одна добрая госпожа соглашалась взять Анюту на несколько лет без платы, обязываясь приучить ее шитью дамских шляпок. Матушка благодарила Бога, что он послал добрых людей, а отец не совсем был этим доволен; он однако ж уступил просьбе жены и желанию самой дочери. И так сестра Анюта, едва успев понять первые правила чтения и письма, оставила приют и поступила в дом, где, впрочем, и не была обижена»¹⁶⁴. Поступив в учение, Анюта навещала семью только по праздникам. Через какое-то время Анюта лишилась «своей доброй хозяйки, оставила дом учения и жила уже на жалованье. Не забывая бедной матери, покорная дочь, бывшая уже в летах невесты, не увлекалась нарядами; она думала о нужде в доме более, чем о себе; она одевалась как пришлось, – было бы прилично, чисто, крепко; она старалась сберегать свое жалованье для матери, с братом и сестрою, которым год от году спрашивалось более, – и в особенности теперь, когда и дядя с дочерью, жившие с нами, были без всяких средств. <…>

Занятие сестры Анюты – шитье дамских шляпок, требовало помощницы; младшая сестра была еще мала; Анюта взяла сиротку, девушку Полю, воспитанницу старинного соседа нашего, с условием, чтобы за это он учил меня чистописанию. <…>

Сестра Анюта, как бедная невеста, все еще только ждала судьбы своей; за кого-нибудь она не хотела идти, а людей порядочных, без расчета до сих пор не находилось. Незадолго после выхода моего из Экипажа, предложили ей в женихи вдовца, придворного лакея, Александра Александровича Исаева. Ему было уже за тридцать лет; о прежней его жизни ничего худого мы не слыхали; да и могла ли сестра отказываться еще раз, если этот жених, имея после первой жены все хозяйство, почти ничего не требовал и, как человек при хорошем месте, искал себе не работницы, а законной подруги, которая бы любила его? Судьба все устроила: жених и невеста понравились друг другу; оставалось позаботиться о свадьбе, которую, по условию, должна была сделать невеста. Легко ли это было при таких средствах, как наши! Однако ж Бог помог, добрые люди не забыли; свадьба хотя обошлась и не без долгов, зато сыграна была не на посрамление придворным, даже так, как матушка и не ожидала. Почти весь свободный этаж в нашем доме взят был по найму на вечер, убран со вкусом и светло освещен. В церкви также не было мрачно; певчие стройным пением встретили и проводили молодых, приехавших в приготовленные комнаты в придворной карете, в четыре лошади, с лакеем, одетым в красную ливрею; здесь встретила их музыка и поздравления. Разодетые дамы и кавалеры красовались друг перед другом. Придворные не любят худо, и тут всем остались довольны. С ранним утром молодых отправили в нанятую новым моим родственником квартиру в доме Колмакова, а вслед за ними разъехались и гости. <…>

…замужеству сестры Анюты исполнился год. Бог благословил ее рождением дочери, названной Надеждою. Сестра Паша тогда еще ходила учиться; родильница была слаба и зять пригласил к себе матушку для присмотра за хозяйством. Переехали мы, но не могли ужиться долго.

Участь сестры Анюты не завидна была. Зять получал порядочное содержание, но любил расходы, а так как для удовлетворения одного часто не доставало другого, то сестра почти с первых же недель замужества принялась за свою работу; она не хотела быть мужу в тягость и для больших выгод держала мастериц и учениц. Служба зятя была нетрудная и доходная; чрез каждые две недели он освобождался на третью и просиживал ее почти безвыходно дома. Он любил на свободе заняться какой-нибудь работой, а подчас и погулять. Это бы еще ничего: все не без слабостей; но в нетрезвом виде у него терялся совершенно рассудок и он обижал бедную Анюту. Поведение его было как-то странно; когда начинала освежаться голова, он плакал голосом ребенка и просил у нее прощения. Какая жена не простит мужу, если только он пред нею преклоняется? Но то беда, что чувство сознания в нем скоро заглушалось и он, не изменяя своего характера, не переставал обижать жену. Такие сцены, после рождения дочери, не знаю почему, сделались чаще; я был свидетелем их, вместе с матушкой заступался за сестру. <…> Заступничество наше не нравилось зятю и как чрез это бывали особые неприятности, то мы с матушкой, оставив им сестру Пашу», переехали на другую квартиру¹⁶⁵.

«Нельзя было жаловаться на зятя в другое время: в здравом виде он был хорош, тих, уступчив, ласков к жене, дочери и ближним и любил подчас чем-нибудь их порадовать. Так, когда бывал он дежурным в летнее время, он брал их с собою. там доставлял он им разные удовольствия в прогулках по садам, где они могли наслаждаться дачным воздухом; он заботился об их здоровье, но не уберег своего»¹⁶⁶. К концу 1852 года муж Анны Венедиктовны серьезно заболел и был помещен в клинику, но, пробыв там два месяца и почувствовав некоторое облегчение, выписался, а в апреле 1854 года его не стало. Вслед за этим обнаружилась чахотка у Анны Венедиктовны, и в августе того же года она умерла в возрасте 24 лет.