Глава восьмая

После беседы со стариком Перес поехал обратно в Леруик. Он знал, что отец Кэтрин еще не ушел из школы, и хотел поговорить с ним. Конечно, вряд ли удастся разузнать что-то у человека, убитого горем. Но все равно познакомиться надо. Да и рассказать, что полиция собирается предпринять.

Перес не представлял, что это такое — потерять ребенка. В самом деле не представлял. У Сары, его жены, в свое время случился выкидыш. Тогда для него словно мир рухнул. Он пытался скрывать свою боль, не хотел, чтобы Сара думала, будто теперь он любит ее меньше. Или винит за потерю ребенка. Разумеется, он никого не винил. Кроме себя и своих родных с их ожиданиями, легшими на Сару тяжким бременем. Он чувствовал это бремя физически, ощущал его сокрушительный гнет, не оставивший ребенку шансов выжить. Сара носила уже довольно долго, и они точно знали — будет мальчик. Еще один Перес, продолжатель рода.

Может, он перестарался, скрывая свои истинные чувства. Может, Сара и впрямь решила, будто ему все равно. Хотя знала его достаточно, чтобы понять: он поступает так ради нее.

С той поры их брак и дал трещину. Сара поседела и замкнулась в себе. А он все дольше задерживался на работе. Когда Сара объявила, что уходит, он испытал облегчение. Ему невыносимо было видеть, как она страдает. Сейчас Сара вышла замуж за врача-терапевта — они живут на юге Шотландии. В новом браке с рождением детей трудностей, похоже, не возникло — у них уже трое. А в поздравительной открытке на Рождество — Сара и Джимми развелись как цивилизованные люди и до сих пор поддерживали связь — он прочитал, что они ждут четвертого. Иногда он представлял себе добротный загородный дом, вроде тех, мимо которых проезжал в поезде. Представлял, как она стоит в кухне с окнами на лужайку, а за лужайкой — лес. Смеется, одной рукой наливая троим детям чай, другой удерживая младенца. Сознавая, что он этому миру не принадлежит, Перес горевал. Сильно. Каково же отцу Кэтрин, потерявшему дочь?

Юэн Росс сидел в кабинете завуча в кресле-качалке возле журнального столика. Именно в кресло и пересел бы завуч, желая успокоить пришедших к нему взволнованных родителей или неуверенного в себе старшеклассника. Рядом сидела женщина-полицейский в униформе; судя по всему, она явно чувствовала себя не в своей тарелке. И предпочла бы оказаться в любом другом месте, только не здесь.

При виде Переса Росс полез в карман за очками. Худощавый, с проседью, в темном костюме с галстуком. На вид — лет сорок пять. По мнению Переса, выглядел Росс щеголевато, для школьного учителя так даже слишком. Не знай он, кто перед ним, принял бы мужчину за адвоката или банковского служащего. На столике стоял поднос с чайными чашками. К чаю так никто и не прикоснулся, и он, похоже, стоял тут давно.

Перес представился.

— Послушайте, я хотел бы увидеть свою дочь, — сказал Росс. — Только что я пытался объяснить, как это для меня важно.

— Разумеется. Но не сейчас. Сейчас тело нельзя трогать. На месте преступления ни к чему нельзя прикасаться.

Росс, сидевший до этого прямо, обмяк, закрыл лицо руками.

— Этого не может быть. Не поверю, пока ее не увижу.

Он отнял руки от лица, поднял голову.

— Я был с женой до последнего. Она долго болела, мы понимали, к чему все идет. Но даже когда она перестала дышать, я не верил. Все ждал, что она повернет ко мне голову, улыбнется.

Перес не нашелся что ответить.

— Как Кэтрин умерла? — спросил Росс. — Никто мне ничего не говорит.

И перевел взгляд на женщину. Та сделала вид, что не слышала.

— Мы предполагаем, что ее задушили, — сказал Перес. — Узнаем наверняка, когда прибудут люди из Инвернесса. У них больше опыта в расследовании подобных преступлений.

— Но кому вообще она могла помешать?

Казалось, Росс и не ждал ответа, но Перес решил воспользоваться моментом.

— Мы надеемся, вы поможете нам это выяснить. У вас есть какие-либо предположения? Парень, которому она дала отставку? Может, ее ревновал кто? Или зло держал?

— Нет. Может, что и было, но не меня об этом спрашивать. Вы, наверное, думаете, что мы были близки. Мы же вдвоем остались. Но, видите ли, инспектор, Кэтрин со мной не откровенничала. Я плохо знаю, чем она жила. Мы жили под одной крышей, но мне порой казалось, мы друг другу чужие.

— Пожалуй, с подростками всегда так, — сказал Перес. — Они не любят, когда взрослые лезут в их дела. («Хотя мне-то откуда знать? Своих детей нет, а когда был подростком, вообще жил в интернате. Я бы счастлив был проводить с родителями хоть каждый вечер».) Но вы можете назвать хотя бы ее друзей? Вдруг они что скажут.

Росс помолчал.

— Думаю, Кэтрин ни с кем и не дружила. Была сама по себе. Вот Лиз, моя жена, совсем другая — у нее было много друзей. На похоронах в церкви было не протолкнуться, люди толпились у самого выхода. Многих пришедших я даже не знал, а они считали ее своим другом, тепло к ней относились. А кто придет к Кэтрин на похороны? Немногие.

Слова Росса ошеломили Переса. До чего жутко слышать такое — аж мороз по коже. Интересно, всегда ли он так? Часто ли сравнивал дочь с женой и находил, что сравнение не в пользу первой?

— Ее вроде бы видели с Салли Генри, нет? — наконец поинтересовался он.

— Дочь учительницы? Да, верно. Они вместе ездили на автобусе в школу. Я Кэтрин подвозил редко. Слишком рано выхожу, да и возвращаюсь поздновато. — Он чуть заметно улыбнулся, и Перес впервые испытал к нему сочувствие. — К тому же это ведь, как говорится, не круто, да? Когда в школу подвозят родители. Салли часто у нас бывала. Я радовался, что Кэтрин не одна. Но не знаю, насколько они были близки.

— А как насчет молодых людей?

— Не уверен, что у нее вообще кто-то был. Даже раньше, до переезда, — сказал Росс. — А если и был, вряд ли Кэтрин посвятила бы меня.

Перес ушел, а Юэн остался — сидел, уставившись в пустое пространство. Перес так и не понял, кого Росс оплакивает, дочь или жену.

Выйдя из здания школы, он посмотрел с холма на раскинувшийся внизу знакомый городской пейзаж. После разрыва с Сарой он вернулся обратно на Шетланды. Свой поступок Перес воспринял как поражение, побег. Да, его вроде как повысили в должности, но можно ли назвать то, чем он занимается сейчас, реальным делом? На это намекали и его коллеги в Абердине: «Не рановато ли на пенсию собрался, а, Джимми?» Однако Пересу было все равно. Он больше не стремился раскрыть преступление века — слава его уже не прельщала. Теперь же наклевывалось что-то действительно серьезное, и к нему вернулся прежний азарт. Конечно, рано радоваться, ничего еще толком не известно. Но он нутром чуял — дело непростое. И несколько воспрянул духом. Вот она, возможность сделать хоть что-то как надо.