Арнольд де Торси повел странных гостей через нескончаемые коридоры, салоны и залы, на роскошь которых Грегуар взирал открыв рот, а Тангейзер с отвращением. Рыцарь был способен оценить архитектурные красоты, но в последнее время видел слишком много выжженной земли. Кроме того, у итальянцев все, что он видел здесь, выходило лучше.

Многочисленные статуи – подражание римским, ажурная кладка, изящные фризы и барельефы с аллегориями, запечатлевшие фантазии о величии Валуа. Каждая галерея была украшена фестонами, каждый золоченый потолок восхвалял властителей и изображал исторические акты жестокости и жадности как великие мифы. Все было новым и таким роскошным, что Матиас уже не удивлялся, что счета оплачивают итальянские банкиры – под грабительские проценты. Шагая по коридорам, он представлял долгую череду лет с новыми налогами. Повсюду сновали слуги, удовлетворяя любые капризы знатных особ, многочисленность которых лишь усиливала вызываемое ими отвращение. Тангейзер подумал, что лучше быть гребцом на галере, чем прислуживать этим хлыщам. Как только Арнольд приближался к новому помещению, стоявший перед входом в него лакей кланялся и распахивал двойные золоченые двери.

– Кстати, большинству придворных открывают только одну створку дверей, – заметил де Торси.

– Слышал, Грегуар? Для таких, как мы, ты должен открывать обе половины, – улыбнулся рыцарь своему слуге.

– Очень смешно, – без улыбки ответил Арнольд. – Однако такие различия подчинены строгой логике. Это не пустая церемония. Каждая деталь помогает определить место человека в иерархии двора. Если подобные мелочи нарушаются или игнорируются, то как определить, кем является тот или иной человек – вернее, каков его статус?

В салонах дворца, как и на улицах города, ощущалась атмосфера тревоги, правда, ничуть не мешавшая демонстрации морального разложения, которым славился королевский двор. Женщины необычайной красоты и знатного происхождения демонстрировали свою грудь вялым кавалерам – вероятно, в попытке поднять им настроение, – разлегшимся на диванах. У некоторых придворных на шее висели серебряные клетки с миниатюрными собачками. Молодой, красивый лакей подавал бодрящий кордиал, а один из кавалеров, облизав палец, гладил его промежность – под смех и одобрительные возгласы остальных. Лакей переносил это суровое испытание с завидным стоицизмом, не пролив ни капли напитка. Все вокруг было пропитано запахом мочи.

– Провинциалу это должно казаться раем, – сказал Арнольд, – но перед вами не что иное, как яростная борьба за более высокое место в пирамиде власти. Честолюбцы постоянно предпринимают сложные маневры, чтобы добиться превосходства или навредить сопернику – в последних во дворце недостатка нет. Может показаться, что тут весело, но настоящего веселья вы не увидите – только беспрерывный обмен подозрениями, ревностью и злобой. Сомневаюсь, чтобы вы тут чего-то добились, – можете считать это комплиментом.

Тангейзера забавлял покровительственный тон его спутника. Когда они переходили из одного крыла здания в другое, иоаннит заметил женщину с массой золотистых локонов на голове, задравшую юбки синего шелкового платья, расшитого жемчугом, на который можно было купить небольшое поместье. Она присела на корточки над кучей человеческих фекалий под лестничным пролетом.

– А что я вижу сейчас? – спросил Матиас Арнольда. – Искусный маневр ради завоевания превосходства? Или яростную борьбу за место в пирамиде власти?

– Именно поэтому каждый месяц двор вынужден переезжать из одного здания в другое, – сказал де Торси. – Вонь становится невыносимой, а кроме того, дворцы проветривают, опасаясь эпидемий.

– А что означают крошечные собачки в серебряных клетках?

– Центр власти притягивает нечестных, жадных, продажных, тщеславных и безнравственных людей, – признал Арнольд. – Этого не происходит только в маленьких, жалких дворах. У элиты должны быть привилегии – иначе какая же она элита? Но хуже всего, что девять из десяти придворных глупы, невежественны, бесталанны и напуганы. Во всех отношениях – за исключением разве что красоты – это посредственности. И тем не менее они процветают.

У дверей каждой комнаты стояли швейцарские и французские гвардейцы, и все коридоры тщательно охранялись. Некоторые лестницы и проходы загораживала сталь швейцарских алебард. Наверху располагались королевские покои. Де Торси вывел своих спутников из Pavillon du Roi через грандиозный портик.

Перед ними раскинулся просторный внутренний двор, шагов сто в поперечнике. Его окружали стены зданий – старых и новых, полуразрушенных и недостроенных. На противоположной стороне виднелся внутренний фасад северного крыла – задняя часть старого дворца. В отличие от новых крыльев, протянувшихся на юг и на запад, которые были построены для удовлетворения порочных капризов всяких выродков, старый Лувр был крепостью. Ее круглые башни возвышались над всеми углами двора, кроме южного. В их конических, крытых сланцем крышах было что-то от замков из старинных романов. Теперь крепость выглядела мрачной и неприветливой, словно некроманты Медичи – по слухам, жившие в ней – украли ее душу. Сохранилось также огромное восточное крыло старого Лувра. Эти суровые, постепенно разрушавшиеся здания, стоявшие тут уже несколько веков, контрастировали с роскошными фасадами нового западного крыла, Павильона короля и громадного южного крыла, еще недостроенного. Если бы Валуа уделяли управлению страной столько времени и внимания, сколько архитектуре, то во Франции царил бы благословенный мир. Эта мысль возникла в голове Тангейзера еще и потому, что двор был заполнен вооруженными гугенотами.

Знатные гугеноты расхаживали по двору или стояли, собравшись небольшими группами. Большинство были молодыми и задиристыми. Одни хранили молчание, указывающее на праведный гнев, другие о чем-то ожесточенно спорили. Третьи – вероятно, пьяные – выкрикивали оскорбления и угрозы в адрес Екатерины, повернувшись к окнам королевских покоев. Некоторые были вооружены. Белый мальтийский крест на груди Матиаса автоматически делал его объектом их ненависти. Кто-то из протестантов уже заметил этот крест и указывал на него своим товарищам.

– Где швейцарская гвардия? – спросил Тангейзер.

– Его величество приказал им оставаться внутри, опасаясь, что страсти накалятся еще больше, – отозвался де Торси.

– А куда мы идем?

– Департамент Plaisirs du Roi, где мы найдем Пикара, находится в северном крыле. – Арнольд окинул взглядом двор. – Если их гнев не угаснет, мы станем свидетелями ужасных безумств. Неужели эти фанатики не понимают? У них нет лучшего друга, чем король.

Госпитальер зашагал через двор, Грегуар заспешил за ним. Почувствовав, что их проводник не двинулся с места, Матиас остановился и оглянулся. Арнольд указал на узкую дверь в центре северного крыла:

– Сегодня дежурит Доминик Ле Телье из шотландской гвардии.

– Мрачный, грубый, вспыльчивый и склонный к пьянству.

Арнольд рассмеялся:

– Сомневаюсь, что в шотландской гвардии остался хоть один шотландец. Я сам там прослужил целый год. Это престижное место. Мы даем клятву защищать его величество, куда бы он ни направился – на бал, на охоту, на воды и так далее. Если же король лично присутствует на поле боя, его сопровождают телохранители.

– То есть опытными воинами их не назовешь?

– Это не мешает их высокому самомнению. Я не сомневаюсь, что Ле Телье любезно поможет вам найти месье Пикара.

– Рец приказал делать то, что я скажу. Ты проводишь меня сам, независимо от твоего желания.

– Мы можем пойти другой дорогой, – предложил де Торси.

– Раньше надо было думать.

– Вы такой же фанатик, как они.

– Если мы повернем назад, они поймут причину. А мы не можем этого допустить, правда, Грегуар?

Мальчик подтянул повыше свои новые штаны. Похоже, они оказались ему коротковаты, но он не обращал на это внимания. Сверток у него под мышкой совсем промок.

– Правда, хозяин, – ответил юный лакей.

Арнольд считал ниже своего достоинства чувствовать стыд за то, что мальчишка, которого он считал животным, оказался смелее его.

– Вот пусть это существо вас и проводит, – сказал он резко.

Тангейзер понимал, что гугеноты прислушиваются к их перепалке, и выдвинул встречное предложение:

– Я могу волоком протащить тебя через двор. Они так удивятся, что и пальцем нас не тронут.

Молодой придворный понял, что его спутник не шутит, и сошел с портика. Вид у него был такой, словно он ступает в лужу блевотины.

– Держись рядом со мной, слева, – приказал ему Матиас. – Представь, что ты по-прежнему в шотландской гвардии. Голову выше. Смотри на ту дверь. Если дело дойдет до драки, хватай Грегуара и беги.

Они пошли через двор. Арнольд почти бежал, чтобы поспеть за его широким шагом. Хоть это было и унизительно, госпитальер двигался зигзагом, пытаясь избежать прямых столкновений. Если кто-то из гугенотов преграждал ему путь, он его обходил. Так они благополучно – если не считать злобных взглядов – миновали несколько групп. Но примерно на середине двора до них донеслись насмешки:

– Что это за жирная свинья?

– У него задница шире, чем у королевы.

– Готов поспорить, его зад видал больше членов, чем ее!

От взрывов утробного хохота шутки казались смешнее, чем они были на самом деле. Чтобы подавить улыбку и отвлечь беднягу Арнольда, Тангейзер решил завести с ним разговор.

– Я хотел бы найти лошадь, – сказал он.

– Дерьмо, дерьмо, дерьмо, – пробормотал обиженный де Торси.

Матиас не знал, что имеет в виду юноша – состояние двора или положение, в котором он сам оказался.

– Совершенно верно, – кивнул он. – Так я могу найти во дворце лошадь?

– На это нужно разрешение.

– Похоже, ты обладаешь достаточной властью, чтобы его дать.

– Я лучше выпишу ордер на ваш арест.

Футах в двадцати перед ними от группы гугенотов отделился один человек. Встав на пути Тангейзера, он скрестил руки на своей бочкообразной груди. Это был достаточно крепкий мужчина для подобного вызова и достаточно злой, чтобы решиться на него. Многочисленные шрамы на лице выдавали в нем забияку, однако граф де Ла Пенотье знал, что подобные типы половину своей храбрости черпают у товарищей. Госпитальер окинул взглядом группу протестантов, оценивая, не был ли забияка приманкой, скрывавшей кого-то более опасного. Но среди этих людей не было ни одного серьезного противника.

– Что будем делать? – испугался Арнольд.

– Чуть отодвинься от меня, но не останавливайся.

Молодой толстяк взялся за рукоять меча и вытащил его из ножен на несколько дюймов. Переход от паники к безрассудной храбрости был мгновенным. Тангейзер видел такое не раз – немногие после этого оставались в живых.

– Оставь в покое меч и делай, что я сказал, – приказал он.

Приблизившись к воинственному гугеноту, Матиас дал ему шанс избежать столкновения и свернул в сторону. Но забияка не желал отступать. Снова преградив им путь, он ткнул пальцем в де Торси и сказал, обращаясь к мальтийскому рыцарю:

– И какова на вкус его задница?

Тангейзер схватил выставленный палец и резко вывернул его. Протестант взвыл от боли. Иоаннит прошел мимо него, и задира, вся сила которого оказалась бесполезной, был вынужден согнуться пополам, чтобы ему не вывихнули палец. Внешней стороной правой ноги Матиас ударил его под колено. Гугенот рухнул на каменные плиты, и послышался хруст сломанного пальца, за которым последовал громкий стон. Госпитальер продолжал идти, не замедляя шага и не оглядываясь. В этом не было необходимости. Внимание всего двора переключилось на упавшего громилу. Арнольд оглянулся, вытянув шею.

– Смотри вперед. К тому времени, как он встанет, мы будем уже внутри, – шепнул ему Матиас.

Два швейцарских гвардейца ухмылялись из-за своих алебард. Они кивнули Тангейзеру и не удостоили даже взглядом его спутника, который разозлился еще больше.

– Такое презрение – крест, который мне приходится нести за близость к Анжу, – проворчал юноша.

Генрих, герцог Анжуйский, судя по слухам предпочитавший носить женские серьги, а не меч, был младшим братом короля и недругом гугенотов. Он считался любимцем матери, и кое-кто считал, что поэтому он обладает более серьезным политическим весом, чем король, которого Анжу презирал и которым помыкал. Его развращенность, ставшая уже легендарной, компенсировалась периодическими приступами самобичевания.

– Не обращай внимания, – сказал иоаннит. – Ты держался молодцом.

– Правда?

– Не потерял голову и был готов сражаться с превосходящим по численности противником.

Арнольд выпрямился, став дюйма на два выше ростом, и вошел в вестибюль. Там он огляделся и зашагал по коридору. Окна в старом дворце представляли собой просто прорезанные в камне щели. С полутьмой сражались зажженные лампы и свечи.

– Ты один из миньонов герцога Анжуйского? – поинтересовался Матиас.

– Я его друг и советник, – ответил де Торси. – Ему очень нужен и тот и другой, хотя обе эти роли довольно опасны. Дворец буквально кишит завистниками, плетущими интриги. Тело Филиберта Ле Вайе было найдено на аллее в пяти минутах от того места, где мы теперь стоим, и больше его имени не упоминали. Даже убийство какого-нибудь могильщика расследуют тщательнее. Все знают, кто приказал его убить, и приняли это к сведению.

– Может ли провинциал тоже принять это к сведению?

В ответ Арнольд, прижав палец к губам, изобразил жеманную походку.

– Сам Анжу? – уточнил госпитальер.

– Нет. Анжу его обожал. За всем стояла она – «дочь купца».

Мнение Тангейзера о королеве явно изменилось к лучшему.

– Кстати, манера одеваться вовсе не означает, что мой хозяин Анжу содомит, – как и его терпимость к мужской любви, которой предаются некоторые, но далеко не все, его фавориты, – продолжил де Торси. – Я лично видел, как он овладел горничной сзади, когда та скребла полы, причем с энергией недавно посвященного в сан епископа. Должен признать, что так он хотел реабилитировать себя перед матерью, которая тоже стала свидетелем этой сцены, однако крики горничной указывают на то, что это не было заранее спланировано.

– Мне приятно слышать, с каким рвением ты защищаешь мужественность его высочества.

– Значит, вы тоже слепо следуете за мнением большинства?

– Я не очень много размышлял над таким предметом, как содомия. Наверное, зря?

Арнольд позволил себе усмехнуться:

– Почему вы настаивали, чтобы мы шли через двор?

– А разве ты этому не рад?

Молодой человек задумался:

– Пожалуй, да.

– Вот тебе и ответ.

Они вошли в огромную залу, заваленную остатками театральных декораций. Вдоль одной стены выстроились африканские горы, выкрашенные в серебристый цвет и увенчанные троном. Другая кипа декораций изображала адское пламя. Рядом стояло гигантское колесо, обвешанное колоколами. На полках рядами лежали маски демонов, а вешалки были забиты костюмами животных и ангельскими крыльями. Внимание Тангейзера привлекли странные звуки, и он прошел дальше между грудами мусора.

В глубине комнаты стоял большой куб, накрытый куском черного бархата. Звуки исходили оттуда: шорох, потом тишина, потом тихий шепот и жалобный плач, потом опять тишина. Матиас сдернул покрывало, и на него обрушился такой оглушительный визг, что он попятился, не выпуская из руки ткань.

Под бархатом оказалась деревянная клетка, до отказа забитая маленькими обезьянками, размером не больше белки. Мех у них был короткий, желтоватый, а вокруг ртов и глаз – черный, что придавало их мордочкам сходство с черепом. Крошечные изящные пальчики цеплялись за перекладины клетки, ребра вздымались и опускались под шкурой. Обезьянки скалились, обнажая десны нездорового, серого цвета. Глаза у зверьков ввалились. Некоторые лежали на дне клетки, слишком слабые, чтобы двигаться. Грегуар с сочувствием смотрел на несчастных существ. Тангейзер был готов поклясться, что обезьяны все свои жалобы обращали к мальчику.

– Что это? – спросил маленький парижанин.

– Их называют обезьянами, – объяснил его господин.

Грегуар попытался произнести это слово, а Матиас продолжил:

– Они живут на деревьях, в дальних странах, на другом конце света.

– Они напуганы и голодны. И воды у них нет! – с болью воскликнул ребенок.

– Верно подмечено, приятель. Бедняги умирают от жажды.

Подошел Арнольд и с отвращением посмотрел на обезьян.

– Зачем сильные мира сего вывозят из Африки экзотических животных? Неужели они думают, что коллекция дурно пахнущих зверей придаст им величия? – спросил у него иоаннит. – Эти макаки из Нового Света. Я видел таких в Севилье, но не столько сразу.

– Боюсь, им не повезло. Одна из них укусила за палец любимого карлика королевы, а ее карлики пользуются большим влиянием, чем я, – пожал плечами де Торси.

– Помоги мне, Грегуар, – скомандовал госпитальер.

Под оглушительный визг обезьян Тангейзер и его слуга вынесли клетку из глубины комнаты и поставили у двери.

– Что вы делаете? – забеспокоился Арнольд.

– Грегуар прав – они умирают от жажды. Отсюда их услышат те, кто должен за ними присматривать.

Они оставили галдящих обезьян, и полный придворный снова повел своих спутников по коридору.

– Зачем вам Пикар? – спросил он у рыцаря.

– Он знает, где мне искать жену.

– Его называют «Малыш Кристьен», потому что он родился с дефектом гениталий. У него нет яичек, а пенис почти не заметен – мне это известно из надежных источников. В молодые годы это привлекало к нему людей с самыми необычными наклонностями, которые слетаются во дворец, словно мухи на ведро с навозом. Кристьен терпел унижения в надежде, что это поможет ему утвердиться в качестве драматурга. И будь у него хоть капля литературного таланта, он, несомненно, преуспел бы.

– Он писатель?

– Кристьен сочинил одну-единственную пьесу, беззастенчиво списанную у Грегуара, только без его остроумия. Единственными отличительными чертами его пьесы были претенциозность и пустота. В некоторых кругах эти качества высоко ценят, но задница Кристьена быстро увяла, а с ней и его карьера. Теперь он сочиняет злобные памфлеты на более талантливых драматургов, а также эротические вирши для частных клиентов. Больше всего он востребован для постановки разного рода эротических сцен, которые щекочут нервы тем, кто унижал его при дворе. Для этого у него есть целая труппа из уродцев, карликов, детей и извращенцев – так мне говорили. Официально же он занимает должность распорядителя развлечений королевского двора.

– То есть это не очень важная персона.

– Что может быть ничтожнее неудавшегося драматурга?

– Я в жизни не видел ни одной пьесы.

– Пробыв полчаса в вашем обществе, я и сам уже никогда не пойду на спектакль. Можете мне поверить, театру нечего вам предложить.

Арнольд заглянул еще в три комнаты, в каждой из которых встречал лишь раздражение и недовольство. Ему отвечали, что утром Кристьен был здесь, но после полудня его не видели. Никто не хотел признаваться, что знает, где искать распорядителя.

– Я сделал все, что мог, – вздохнул де Торси. – Прикажу Доминику Ле Телье послать своих людей, чтобы они нашли негодяя. А потом, с вашего разрешения, вернусь к другим своим обязанностям – их у меня хватает.

– Справедливо, – согласился госпитальер.

Они вернулись в вестибюль. В полосе света от открытой двери были видны два человека, которые что-то горячо обсуждали. Тангейзер видел лицо только одного из них, повыше ростом – офицера в дорогом светло-коричневом камзоле и таких же лосинах. Его красивое лицо, выделявшееся на фоне пышного воротника, не было обезображено ни шрамами, ни следами болезни, но на нем проступало много злобы и мало ума – сочетание, хорошо способствующее продвижению по службе. Его взгляд скользнул поверх головы собеседника и внезапно остановился на иоанните. У Матиаса опять возникло ощущение, что его узнали – человек, которого он ни разу в жизни не видел.

– А вот и Доминик Ле Телье, – сказал Арнольд.

Доминик кивнул им, и его собеседник оглянулся. Тангейзер напрягся. Это был тот самый «хорек» в темно-зеленом бархатном камзоле, который следил за ним из-за прилавка с рубашками в Большом зале. В глазах «хорька» мелькнул тревожный огонек. Как и прежде на рынке, он сразу же отвернулся.

– Черт возьми, это же Малыш Кристьен! – воскликнул де Торси. – Хотите, я вас представлю?

Тангейзер внимательно посмотрел на своего спутника. В глазах молодого толстяка не было ничего, что позволяло бы заподозрить двуличие.

– Не нужно, – покачал мальтийский рыцарь головой. – Если все сложится удачно, наши пути больше не пересекутся. Но я не забуду твоего великодушия.

– Тогда послушайте моего совета. Вообразите себе гнездо злобных и перекормленных крыс, которые втайне ненавидят друг друга. Потом представьте, что это гнездо опутано паутиной из чистейшей лжи и по ней снуют ядовитые пауки размером с крысу. И наконец, представьте, что крысиное гнездо находится в яме, кишащей гадюками и ядовитыми жабами.

– Такой сюжет для картины порадовал бы испанского короля.

– Я не шучу, потому что гнездо, паутина и яма – это как раз то место, где мы находимся. Верность порождает слухи. Священная клятва легко нарушается, а старая дружба предается ради обещания, которое никогда не будет выполнено. Даже честный человек – коих немного – может лечь спать сторонником одной партии, а проснуться приверженцем другой, потому что его хозяин переметнулся к сопернику, пока он спал. Другими словами: уезжайте отсюда как можно скорее.

– Я собираюсь покинуть город на закате солнца, а может, и раньше.

– Хорошо. – Арнольд поклонился. – Да поможет вам Бог.

– Осторожнее, когда будешь идти через двор.

Де Торси улыбнулся и так, с улыбкой, и направился к двери.

– Грегуар. – Тангейзер указал на Кристьена Пикара. – Посмотри на человека, который разговаривает с капитаном. Он держит руки, как обезьяна.

Мальчик улыбнулся своей жутковатой улыбкой и кивнул.

– Ты его видел раньше? Этого человека-обезьяну?

Грегуар снова кивнул.

– Где? – спросил иоаннит.

– Напротив «Красного быка», у коллежа.

– Хорошо. До того, как мы поели, или после?

– После. Когда девушки несли свои ведра.

– Ты уверен? Раньше, чем мы пошли в Большой зал и купили тебе башмаки?

– Да, гораздо раньше. До того, как девушки привели нас к своей мастерской.

– Молодец. Стань у дверей и смотри, как юный Арнольд пересекает двор. Если у него возникнут неприятности, дашь мне знать.

Затем Матиас подошел к Доминику и, опуская всякие любезности, сказал:

– Мне нужно поговорить с этим парнем. Малышом Кристьеном.

Его грубость была намеренной, и результат не заставил себя ждать.

Ле Телье молча проглотил его неучтивость.

– Пожалуйста. – Он глянул на дверь, из-за которой доносился какой-то шум. – Мне нужно идти.

Он ушел, даже не взглянув на Кристьена, который с фальшивой улыбкой повернулся к госпитальеру, притворяясь, что видит его впервые:

– Кристьен Пикар, к вашим услугам, сударь.

Тангейзер окинул его внимательным взглядом. Что бы там ни было у него с гениталиями, это был кичливый маленький плут. Из тех, кто считает, что преимущество на его стороне. И в данном случае Пикар был прав.

– Матиас Тангейзер, граф де Ла Пенотье. Как я понимаю, ты можешь сообщить мне, где проживает моя жена, леди Карла, графиня де Ла Пенотье.

– Да, леди Карла гостит у Симоны д’Обре, – ответил несостоявшийся драматург.

Рыцарь удивился его прямому ответу.

– Я был бы благодарен за адрес, – сказал он.

– Я сам могу вас проводить, сударь, если вы согласитесь немного подождать.

– А кто такая Симона д’Обре?

– Вдова Роже д’Обре.

– Я не знаком ни с вдовой, ни с ее мужем.

– Роже был торговцем и весьма уважаемым пастором у протестантов Парижа.

Кристьен умолк, словно ожидая реакцию Тангейзера на новость, что его жену поселили в дом известного гугенота. С учетом обстановки в городе, факт этот был не очень приятным.

– Продолжай, – сказал иоаннит.

– Роже был убит в прошлом году во время мятежа в Гастине, в Третью войну. Симона взяла торговлю в свои руки. Она возит золотое шитье из Голландии и имеет хорошую прибыль.

– Рад за нее. Почему у нее поселили мою жену?

Пикар по-женски всплеснул руками:

– Они обе прекрасно играют на музыкальных инструментах, как и все четверо детей д’Обре. А поскольку главная тема королевской свадьбы – это религиозное примирение, то их совместное выступление на балу королевы, своего рода музыкальная аллегория, было расценено как превосходная идея.

– Кем?

– Всеми заинтересованными лицами, включая – как мы можем предположить, поскольку она приняла приглашение, – леди Карлу. Но из-за недавних печальных событий бал отменили, а с ним и их с Симоной выступление.

– Кто придумал эту аллегорию?

– Боюсь, мне это неизвестно, – покачал головой Кристьен. – Представьте, сюда пригласили больше тысячи гостей. Мне поручили позаботиться о леди Карле, как и о многих других, кто должен был участвовать в празднествах.

– Это ты решил поселить ее у мадам д’Обре?

– Нет, нет, нет, – с жеманной улыбкой возразил распорядитель развлечений. – Я всего лишь скромный слуга.

– А кто?

– Мне вручили списки и инструкции. Длинные списки. Есть много способов попасть в такой список. Друг, любезность, взятка, долг… Я не могу отвечать за привычки двора.

Матиас потер глаза. День показался ему очень длинным. Малыш Кристьен лгал, а если точнее, то скрывал правду под грудой общеизвестных фактов. Госпитальер не сомневался, что пройдоха драматург следил за ним сегодня днем, но даже представить не мог, по какой причине. Попытка надавить на него, использовав этот факт, вызовет лишь новый поток лжи. Удовлетворительные ответы можно получить только с помощью боли и страха, но здесь эти средства, к сожалению, неприменимы.

– Скажи, где мне найти леди Карлу, – потребовал рыцарь.

– Вы не хотите, чтобы я вас проводил? Через час я буду свободен.

Такая настойчивость показалась Тангейзеру подозрительной.

– Проводник у меня есть, – ответил он. – Хватит и адреса.

Глаза Кристьена забегали, словно он надеялся на чью-то помощь.

– Для Парижа это достаточно просто, – начал он объяснять. – Идите вдоль реки на восток до Гревской площади, которую вы узнаете по Отель-де-Виль и виселицам. Там повернете на север и дойдете до Рю-дю-Тампль. Пройдете мимо старой часовни и маленького монастыря, которые будут справа от вас. Чуть дальше находятся остатки старых городских стен, за которыми расположен сам Тампль. К югу от старых стен, на западной стороне улицы вы увидите три красивых особняка в новом стиле буржуа, построенные не больше десяти лет назад. Ошибиться невозможно – они бросаются в глаза изобилием стекла. Средний дом выше остальных и имеет двойной фасад. Над дверью резная табличка с изображением трех пчел. Это и есть дом д’Обре.

– У виселиц повернуть на север, к Тамплю, и искать трех пчел.

– Да, и вы окажетесь у самой двери. Надеюсь, близость Тампля придаст вам уверенности, сударь. Это крепость рыцарей ордена святого Иоанна.

– А зачем мне потребуется уверенность?

– Я просто из вежливости, сударь. Чем еще могу вам помочь?

– Скажи, как найти коллеж д’Аркур.

Вряд ли это можно было даже назвать ловушкой, но Малыша Кристьена слова Матиаса застали врасплох. Обман был так распространен в Лувре, что правда могла оказаться лучшей из хитростей.

– В городе очень много коллежей, сударь. Боюсь, я почти ничего о них не знаю – разве что почти все они находятся на левом берегу.

– Мне говорили, он где-то рядом с таверной под названием «Красный бык».

– Таверн в Париже в десять раз больше, чем коллежей, сударь.

Тангейзер улыбнулся. Больше он ничего не спрашивал.

Пикар заморгал, словно не понимая, кто кого перехитрил. Он знал, что госпитальеру известно местонахождение обоих зданий, поскольку видел его там. Тем не менее он рискнул не признаваться в этом. Имитация полного неведения, похоже, казалась ему наилучшей тактикой, и Кристьен не отступал от нее.

– Хотите, чтобы я навел справки, сударь? – предложил он.

– Я сам все узнаю, можешь не сомневаться.

В менее людном месте иоаннит приступил бы к дознанию немедленно. Вранье Кристьена подтверждало, что тот следил за Тангейзером до его встречи с Рецем. Вероятно, служитель из коллежа отправил ему посыльного, пока Матиас ел. Что же такого натворил Орланду, чтобы спровоцировать эту слежку? Но любопытство могло подождать. Тангейзеру не терпелось увидеть Карлу, а названный адрес выглядел вполне правдоподобно.

– И последнее, но очень важное, – сказал он. – Ваши обезьяны умирают от жажды.

– Мои обезьяны, сударь?

– Позаботься, чтобы их напоили и покормили. Немедленно.

Кристьен поклонился и отошел на безопасное расстояние, а затем повернулся и поспешил прочь.

Рыцарь же услышал шаги и бряцание оружия.

– Вот где эта свинья! – прозвучал за его спиной чей-то голос.

Повернувшись, госпитальер оказался лицом к лицу с довольно странной компанией.

Четверо одетых в черное гугенотов в угрожающих позах: старший – тот самый забияка со двора, младший, юный подросток, и два шотландских гвардейца в своих красно-зелено-белых мундирах по обе стороны от них. Чуть впереди и сбоку Доминик Ле Телье, злое лицо которого не предвещало ничего хорошего. Один из гугенотов держал Грегуара, обхватив его сзади за шею.

– Столько мужчин на беспомощного мальчишку! – усмехнулся Тангейзер. – Отпустите его.

– Эти благородные дворяне… – начал Ле Телье.

– Пусть эти благородные дворяне отпустят парня.

Гугенот толкнул Грегуара вперед. На его щеке краснел след от удара.

– Все в порядке, приятель? – Тангейзер взял мальчика за плечо.

Тот кивнул.

– Стань за моей спиной, – велел Тангейзер и повернулся к Доминику. – И который из этих доблестных воинов его ударил? Или это решили размяться шотландские гвардейцы?

– Негодяй получил заслуженное наказание. Он меня оскорбил.

– Можешь повторить, что он сказал?

Ле Телье вытаращил глаза.

– Хватит, – прорычал забияка со двора. – Перейдем к делу.

– Подожди своей очереди или вытаскивай меч, – ответил Матиас и снова посмотрел на Доминика. – Грегуар мой лакей. Если его требуется наказать, я сделаю это сам.

Ле Телье склонил голову:

– Я не знал, сударь. Приношу свои извинения.

– Тогда к делу.

– Эти благородные дворяне утверждают, что вы их оскорбили.

– Всех четверых? И когда это я успел?

– Они братья. Оскорбление одного – это оскорбление всех.

Длинный текст дуэльного кодекса был предназначен – подобно законам рыцарства и правилам ведения войн – для сохранения иллюзий тех, кто считал себя слишком цивилизованным для открытого насилия. Согласно кодексу, оскорбление могло быть нанесено словом или действием, и поскольку обе категории могли толковаться очень широко, поединки были весьма распространены. Тангейзер никогда не дрался на официальной дуэли, предпочитая решать дело без дурацкого ритуала. Но в отличие от насилия, творимого низшими сословиями, дуэль находилась под защитой закона, и госпитальеру это было на руку.

Доминик тем временем указал на забияку:

– Бенедикт…

– Оставим его имя тому, кто будет делать надпись на его надгробии, – перебил его Матиас.

Подобная неучтивость еще больше разъярила братьев.

– Господин Бенедикт, – продолжил Ле Телье, – утверждает, что вы нанесли ему травму бесчестным, коварным и унизительным способом. Поэтому он имеет право без всяких обсуждений и расследований вызвать вас на поединок – если только вы не откажетесь от дуэли, возместив причиненный ущерб.

Тангейзер подумал о Карле – она бы это не одобрила. Если официальное извинение, пусть неискреннее, разрешит конфликт, он должен извиниться, ради нее. Рыцарь сглотнул:

– И какая же сатисфакция нужна благородному дворянину?

В его устах «благородный дворянин» прозвучало как «дерьмо», и это не укрылось от присутствующих.

Бенедикт шагнул вперед:

– Отрубить себе указательный палец правой руки.

Тангейзер почувствовал облегчение, словно сбросил с плеч тяжелый груз.

– А если я откажусь? – поинтересовался он.

– Отказ будет означать, что я лжец, – ответил Бенедикт. – А поскольку жить с таким клеймом невозможно, смерть должна забрать одного из нас.

Вперед выступил другой брат.

– Однако, – заговорил он, – поскольку вышеупомянутая бесчестная травма не позволяет моему брату участвовать в дуэли, то я, Октавьен, заявляю о своем праве драться вместо него.

Тангейзер вновь посмотрел на Доминика:

– И это жульничество считается законным?

– Младшие братся часто дерутся вместо старших, – пожал тот плечами.

– Подумайте о предложении моего брата, – сказал Октавьен. – Я убил пятерых на дуэлях.

– Пятерых? – иоаннит повернулся к Бенедикту. – Я, конечно, весь дрожу от страха, но позволь всем взглянуть на твое увечье, а то кое-кто может ошибочно посчитать тебя трусливым сукиным сыном.

Пострадавший помахал указательным пальцем перед лицом Матиаса. Палец распух до размеров шпульки с нитками и посинел. Тангейзер схватил его и вывернул. Громкий треск вместе с воплем Бенедикта эхом отразились от стен вестибюля. Госпитальер почувствовал, как под его рукой рвутся сухожилия. Его жертва рухнула на колени, стуча зубами, а сам он посмотрел на Октавьена:

– Этот глупец получил сатисфакцию, которую заслуживает. Ты не глуп и понимаешь, что все это ерунда. Уходи, или я тебя убью. Подумай о пареньке.

Тангейзер кивком указал на охваченного ужасом белокурого подростка.

Гугенот, только что хваставшийся победой в пяти дуэлях, тоже посмотрел на мальчика. Решимости у него явно поубавилось.

– Октавьен!

Ярость Бенедикта была сильнее боли. Матиас ударил его коленом в подбородок, и он распластался на полу. Октавьен побледнел, и его ладонь легла на рукоять рапиры.

– Хотите все прослыть трусами? – спросил Доминик. – Или вызов остается в силе?

Тангейзер перевел взгляд на него, и он отступил за спины своих гвардейцев.

– Вызов остается в силе, – подтвердил Октавьен.

– Тогда выбор времени, места и оружия за мной, – сказал госпитальер.

Никто не стал возражать против этого правила дуэльного кодекса.

– Сию минуту, во дворе, вон тем оружием, – Тангейзер указал на две прикрепленные над дверью булавы – шары на цепи, с обитой железом рукояткой. Октавьен что-то пробормотал и побледнел еще больше.

– Я не владею таким оружием, – выговорил он с трудом.

– Значит, я тебя научу.

Во дворе толпа освободила квадратную площадку, на которой дуэлянтам предстояло сражаться за свою жизнь.

Тангейзер отдал меч и кинжал своему малолетнему слуге.

– Будешь моим секундантом, Грегуар. – Он указал на Октавьена, который совещался с братьями. – Я собираюсь убить этого человека, понимаешь?

Мальчик кивнул и провел языком по своей раздвоенной губе.

– Если кто-то еще войдет в квадрат, ты должен принести мне меч. Беги изо всех сил. Держи его крепко за ножны, рукояткой ко мне. Покажи, как ты будешь это делать.

Грегуар скинул новые башмаки. Из дыр в чулках на его ногах торчали пальцы с кровавыми мозолями. Набрав воздуха в грудь, он взял меч за ножны и протянул рукоятку Тангейзеру:

– Так?

– Превосходно. Из тебя выйдет отличный секундант.

– Вы умрете, сударь?

– Не сегодня.

Госпитальер взял булаву и проверил надежность звеньев позвякивающей цепи. Шарнир на верхнем конце рукояти был прочным, но тугим от долгого бездействия. Соскоблив немного парижской грязи с сапога, Тангейзер смазал соединение. На поверхности тусклой железной сферы размером с крупное яблоко торчали тупые пирамидальные шипы. Такую разновидность булавы применяли против пластинчатых доспехов. Это оружие не было особенно популярным, поскольку требовало специального навыка.

Матиас ни разу в жизни им не пользовался. Он выбрал булаву только потому, что сам выбор, а также видимость, что он умеет с ней обращаться, сокрушат Октавьена еще до того, как начнется поединок. Братья окружили его противника, громко жалуясь на несправедливость, что еще больше подрывало его дух. Бенедикт всхлипывал, и на этот раз не от боли. Он просил прощения.

Солнце опустилось за крышу восточного крыла, окрасив новую черепицу и дымоходы в кроваво-красный цвет. Тангейзер взял булаву в левую руку и сделал круговое движение. Шарнир провернулся. Затем иоаннит повернулся спиной к заходящему солнцу и шагнул вперед. Толпа смолкла. Он опустился на одно колено, перекрестился и снова встал. Почувствовав, что все смотрят на него, рыцарь медленно повернул голову и окинул взглядом собравшихся во дворе гугенотов:

– Октавьен хочет драться в темноте?

Противник Матиаса отделился от братьев, которые похлопали его по спине. Слова их последних напутствий утонули в сгущающемся сумраке. Приблизившись, он взмахнул булавой снизу вверх, а когда она описала дугу за его головой, слегка наклонился вперед для большей устойчивости. Стало ясно, что Октавьен будет целить в ноги – лучшая тактика из возможных. Он обошел Тангейзера справа, пытаясь маневрировать, в чем, вероятно, был мастером, однако теперь едва не споткнулся.

Госпитальер продолжал идти вперед, держа булаву в левой руке у груди. В этой схватке он имел преимущество и поэтому смотрел Октавьену прямо в глаза. Будь он слабой стороной – а такое с ним случалось, и не раз, – то смотрел бы на губы противника, потому что глаза того, кто сильнее тебя, подобны затягивающей черной пропасти. Октавьен, как видно, не усвоил этого урока и пытался выдержать взгляд Тангейзера. Матиас приблизился к противнику – теперь их разделяло не больше трех ярдов. Гугенот по-прежнему пытался зайти с фланга, вращая свое оружие: похоже, в данном случае булава управляла человеком, а не человек булавой, и этого человека все больше и больше озадачивал тот факт, что иоаннит не поднимал собственное оружие.

Тангейзер продвигался мелкими шагами, левая нога впереди правой.

– Сдавайся, – предложил он.

Октавьен моргнул. Губы его сжались, указывая на то, что он готовится нанести удар. Он целил в бедро противника, как и ожидалось, но начал движение слишком рано, не сумев сделать так, чтобы цепь все время оставалась натянутой. Цепь звякнула, и удар получился медленным. Госпитальер убрал левую ногу, так что булава пролетела в нескольких дюймах от нее, и перехватил железный шар своего оружия правой рукой. Правая рука Октавьена, увлекаемая инерцией тяжелого снаряда, опустилась к животу. Он раскрылся, словно проститутка на кишащем вшами матрасе.

Матиас перенес вес тела на левую ногу и ринулся вперед, удерживая железный шар у основания шеи – так артиллеристы иногда соревнуются в бросании пушечных ядер. Октавьен все видел, но ничего не мог сделать. Вложив в удар вес всего тела, Тангейзер обрушил шар булавы на лицо противника.

Удар был такой силы, что рука дрогнула, но госпитальер напряг мышцы плеча и довел движение до конца. Октавьен глухо вскрикнул и рухнул на землю. Тангейзер наклонился над ним. Железный шар раскроил левую половину лица гугенота от челюсти до лба. Глаз, похоже, был вдавлен в череп. Тупые шипы разорвали кожу и мышцы щеки, сквозь остатки которой виднелись окровавленные зубы.

– Хирурги зашивали и не такое. Сдавайся, – снова посоветовал иоаннит.

Раненый покачал головой. Матиас оглянулся на кольцо из стоявших рядом суровых мужчин. Все молчали. Братья, похоже, были в шоке. Тангейзер взял рукоятку булавы правой рукой и поднял оружие.

– Я в третий раз предлагаю ему сдаться. – Он повернулся к Октавьену. – Сдавайся.

Тот снова покачал головой.

Тангейзер прикидывал, какой силы должен быть удар, чтобы пробить череп упрямца. Но его мышцы неожиданно отказались это делать. Мораль тут была ни при чем – просто рука решила, что с нее хватит. И с ее хозяина тоже. Матиас повернулся к Грегуару, но мальчик вдруг сорвался с места и побежал к нему.

Мальтийский рыцарь оглянулся. К нему с искаженным яростью лицом неуклюже бежал Бенедикт, держа оружие в левой руке. Из его горла вырвался рев. Услышав этот звук, остальные братья присоединились к нему.

– Позор! – крикнул кто-то из толпы.

Тангейзер повернулся на шлепанье босых ног Грегуара, который уже протягивал ему меч.

– Храбрый мальчик. Беги назад, – быстро сказал он и резко развернулся, готовясь отразить атаку Бенедикта. Тот мчался сломя голову. Рапиру он держал в вытянутой руке, собираясь пронзить врага. Матиас подпустил его ближе, шагнул в сторону и парировал удар – его более тяжелый меч отбросил рапиру к туловищу гугенота. Тот по инерции проскочил мимо. Госпитальер развернулся вслед за ним, так, чтобы его движение совпадало с направлением вращения булавы, и обрушил железный шар на внутреннюю сторону левой лодыжки своего нового противника. От удара кость раскололась, словно фарфор, и Бенедикт, вес тела которого приходился на эту ногу, упал лицом вниз.

Тангейзер оглянулся на третьего брата, который приближался к нему сзади с мечом в правой руке и кинжалом в левой. Ни ярости, как у Бенедикта, ни сноровки, как у Октавьена, у этого человека не было. А может, он знал, что поступает подло, и колебался. Иоаннит шагнул влево, защищаясь и парируя выпад, и взмахнул булавой, вложив в удар всю свою силу. Железный шар описал дугу и угодил третьему брату в ухо. Череп его треснул, и глаз вывалился из глазницы вместе с кровавыми сгустками. Под одобрительные крики и свист толпы безжизненное тело рухнуло на землю. Тангейзер повернулся к четвертому брату.

Это был подросток, не старше четырнадцати лет. Он стоял, сжимая в руке меч, и широко раскрытыми глазами смотрел на смерть братьев. У него было красивое лицо. Потом паренек посмотрел на Матиаса, не зная, что ему делать. Госпитальер подошел к Бенедикту, который сидел в луже крови и тяжело дышал, словно раненый зверь:

– Умри в крови своих братьев, которую ты пролил.

Удар булавой был страшен – от такого могло расколоться бревно, но на этот раз рука Тангейзера не дрогнула. Шипы глубоко вонзились в череп гугенота, и железный шар застрял в его голове, словно рос прямо из нее. Тангейзер отпустил рукоятку булавы, и Бенедикт, падая, потянул ее за собой.

Октавьен захлебывался кровью, лившейся в горло из раздробленного лица. Матиас заколол его ударом в сердце. Потом он повернулся к подростку. Ему не хотелось причинять парню вреда: наоборот, иоаннит стремился проявить уважение, приличествующее ситуации.

– Для тебя в этом нет бесчестья, – объявил он. – Заключим мир?

Подросток не отвечал. Ошеломление вытеснило его горе.

– Скажи, как тебя зовут? – спросил Тангейзер.

– Юстус. – Голос парня дрогнул. – Они, мои братья, называли меня Юсти. Я младший.

– Вложи меч в ножны, Юсти. И возвращайся к своим гугенотам.

Юноша сжал губы, борясь со своими чувствами. Его меч с лязгом упал на землю.

– Подними, – сказал госпитальер. – Покажи им, что у тебя есть гордость. И иди.

Плечи юноши дрожали. Тангейзер кивком указал на упавший меч. Юсти поднял его и вложил в ножны. Потом он повернулся и, спотыкаясь, пошел прочь. Матиас сплюнул подкатившую к горлу желчь и посмотрел на приближавшегося к нему Доминика Ле Телье, которого сопровождали два гвардейца. Гугеноты начали расходиться. Доминик остановился перед ним.

– По правилам дуэльного кодекса тела принадлежат вам. Можете поступить с ними, как пожелаете.

– Скормите их собакам.

– Воля ваша.

Ле Телье кивнул гвардейцам. Но вместо того, чтобы заняться трупами, они встали по обе стороны от Тангейзера, с алебардами на изготовку. К их удивлению, рыцарь отступил назад и, описав дугу, занял позицию на одной линии с ними. По сравнению с мечом алебарда – медленное оружие, и ее лучше всего использовать при совместных действиях или против нескольких противников. Оба гвардейца не производили впечатления искусных или даже относительно опасных бойцов. Со своей позиции Матиас мог без труда достать колени первого, а затем обрушиться на второго. Первый, похоже, это понимал.

– Объясните, в чем дело, или вам придется отвечать за последствия, – заявил им госпитальер.

– Стоять, – приказал Доминик, и гвардейцы застыли в своей невыгодной позиции.

Тангейзер описал полукруг, надеясь, что гвардейцы не двинутся с места, и его расчет оправдался. Когда он приблизился к Ле Телье на расстояние атаки, тот понял свою ошибку, но отступать ему уже было некуда.

– Вы арестованы, – громко сказал он.

– Я не нарушал закон, – возразил иоаннит.

– Это ради вашей защиты.

– Защиты от кого?

– Эти люди отведут вас в помещение – уверяю вас, вполне удобное.

Матиас взмахнул мечом, кровью Октавьена прочертив полосу на груди Доминика. Тот поморщился. Гвардейцы напряглись, но Ле Телье проглотил оскорбление. Его хозяин, кем бы он ни был, мог с полным правом гордиться самообладанием своего подчиненного. Тангейзер же хотел, чтобы его самого считали вспыльчивым человеком.

– Я не сдам оружие никому, кроме своего господина Анжу, – заявил он.

Этот намек на знакомство с братом короля заставил Доминика задуматься.

– Благородному человеку даже под арестом можно оставить меч. Лакея тоже. Даю слово – больше никакого кровопролития.

– Скажите, кому вы служите.

– Не могу.

Госпитальер поднял меч и приставил его к горлу Ле Телье.

– Вам достаточно знать, что на ваше милосердие я надеюсь больше, чем на его, – с усилием выговорил тот.

Тут явно плетется какая-то интрига, понял рыцарь. Но кем и с какой целью? Доминик – лишь средство. Как и Малыш Кристьен. Тангейзер может убить всех гвардейцев – это даже проще, чем братьев-протестантов. Сомнительно, чтобы кто-то из свидетелей попытался преградить ему путь со двора. Но тогда он станет беглецом. Жаркой ночью, в незнакомом городе, где его единственные друзья – это мальчишка-конюх и две девочки-подростки. Может, обратиться к Арнольду или Рецу? Но у них собственных дел по горло, и на их помощь рассчитывать не стоит. К тому времени Ле Телье успеет собрать столько гвардейцев, что со всеми Тангейзеру не справиться.

Кроме того, его побег автоматически поставит под удар Карлу – ее разыщут и будут допрашивать. Что такое допрос в Париже, лучше даже не представлять. Они знают, где искать его супругу, и вряд ли он сумеет найти ее раньше, чем преследователи. Матиас видел, что Кристьен наблюдает за ним из дверей. Если убить этих троих, уродец драматург поднимет тревогу.

Госпитальер подавил инстинкт, побуждавший его ринуться в драку. Нужно делать то, что лучше для жены. Если они задержат его, хотя бы на некоторое время, Карла будет в безопасности. По крайней мере, в таком же положении, как теперь – что бы это ни означало. Мысль об Алтане Савасе немного успокоила иоаннита.

– Где меня будут содержать? – сдался он наконец.

– Благородных арестантов содержат в восточном крыле, – с облегчением отозвался Доминик.

Тюрьма оказалась роскошнее, чем дом Тангейзера, – целая квартира с гостиной, кабинетом и спальней. У короля были причины для ареста многих знатных людей. Одни отправлялись отсюда на эшафот, других отпускали, возвращая им высокие должности. Самого Колиньи один раз приговорили к смертной казни, прежде чем он добился благоволения короля. Нет смысла озлоблять врага, который однажды может стать союзником, бросая его в темницу вместе с чернью. Таков естественный порядок вещей.

Уже стемнело, и комнату освещали свечи. Матиас обнаружил кувшин с водой и таз. Утолив жажду, он смыл с рук кровь. Рано или поздно объявится тот, кто все это спланировал. А пока нет смысла гадать, кто это такой. Тангейзер очень переживал за Карлу, но до сих пор ей удавалось справляться без него – по крайней мере, он на это надеялся. В кабинете на письменном столе нашлись бумага, перо, чернила и воск. Единственный человек, которому можно хоть немного доверять, – это Гузман. Иоаннит сомневался, что его испанский друг умеет читать, но если волею судьбы письмо попадет ему в руки, он попросит кого-нибудь прочесть. Поразмыслив, Матиас написал записку на итальянском и на французском:

«Гузман, дружище, меня арестовали и заперли на втором этаже восточного крыла. Освободи меня как можно скорее. Буду твоим должником. Твой брат из Кастильского бастиона – Тангейзер».

Он запечатал записку воском, а на внешней стороне написал: «Альберу де Гонди, герцогу де Рецу».

Немногие отважатся вскрыть печать, если письмо предназначено Рецу. Тем лучше.

Затем госпитальер опять подумал о жене. Не следовало ему отправляться в Северную Африку в такие неспокойные времена! Но неужели из-за ребенка земля должна остановить свое вращение? Матиас плохо помнил, как Малыш Кристьен объяснял дорогу к дому Карлы. Он попросил Грегуара напомнить ему описание дороги, но мальчик не присутствовал при том разговоре. Виселицы, церковь, пчелы… Симона, вдова гугенота-подстрекателя, – все это спуталось у рыцаря в голове.

– Грегуар, где находятся виселицы? – спросил он слугу.

– На Гревской площади, сударь.

Гревская площадь. А от нее на север на Рю-дю-Тампль. Он все вспомнил! Красивый дом с двумя фасадами. Три пчелы над дверью. На западной стороне улицы. Симона д’Обре. Иоаннит записал все на листе бумаги, после чего с облегчением отложил перо.

– Грегуар, у меня для тебя поручение, достойное Геркулеса, – позвал он своего лакея.

– Геркулеса?

– Героя огромной силы и храбрости.

– Я не очень сильный.

– В данном случае требуется храбрость, а ее у тебя в избытке. Готов?

– Да.

Мальчик снова надел башмаки. Тангейзер заправил ему рубаху в штаны и разгладил все складки. Потом он вымыл ему лицо и пригладил волосы влажным шейным шарфом. На пажа герцога Анжуйского парень, конечно, и теперь не похож, но и за попрошайку с улицы его тоже не примут.

– Помнишь Гузмана, большого испанца, который ехал на запятках кареты?

Грегуар кивнул.

– Мне нужно, чтобы ты его нашел и передал это письмо. Приведи Гузмана сюда, и он меня освободит.

Тангейзер протянул записку, и ребенок взял ее с таким почтением, словно это была частица Креста Господня.

– Ты должен идти по коридорам с таким видом, будто делаешь это каждый день. Держи письмо перед собой – вот так. Если тебя кто-то остановит, покажи ему имя, написанное снаружи. Рец – очень влиятельный человек, и я надеюсь, никто не захочет вмешиваться в его дела. Если тебе начнут задавать вопросы, читай «Аве Мария».

– «Аве Мария»? Молитву Богородице?

– Совершенно верно. Как можно громче и выразительнее. – Вряд ли собеседник поймет хотя бы слово, был уверен Матиас. – Помнишь первое роскошное здание, через которое мы входили?

– Там, где люди с собаками на шее?

– Да. Это Павильон короля. Скорее всего, именно там находится Рец – наверху, совещается с королем, – и там ты найдешь Гузмана, если вообще его разыщешь.

– Я его найду.

– Если не выйдет, не думай, что подвел меня.

– Я вас не подведу.

– Хороший мальчик.

Заключенный вызвал стражника, дернув за цепочку рядом с массивной дверью – другой конец этой цепочки был прикреплен к колокольчику.

– У моего пажа срочное сообщение для Альбера де Гонди, герцога де Реца.

Стражник хмуро посмотрел на Грегуара, который держал письмо, словно талисман.

– Назови свое имя, – сказал Тангейзер. – Сегодня днем я виделся с Рецем. У него вспыльчивый характер.

Подобно всем низшим чинам, стражник уважал туманные намеки.

– Я прослежу, чтобы вашего пажа немедленно пропустили, – пообещал он.

Иоаннит сунул ему серебряный франк и махнул Грегуару, чтобы тот следовал за стражником.

– Удачи, парень.

Юный лакей поклонился. Дверь за ним закрылась, и в замке́ повернулся ключ.

В спальне было темно. Свечи, горевшие в гостиной, позволяли разглядеть кровать. Тангейзер так устал, что почти обрадовался тюремному заключению. Он отстегнул оружие, снял камзол, лег на кровать и уснул.