29

– ЦРУ? – снисходительно усмехнулся Тэйлор, как будто он был родителем, а я – ребенком, который недавно что-то отмочил. Мы уже выезжали с парковки полицейского управления.

– Ты знаешь, как быстро в полиции распространяются сплетни. Во всех участках одно и то же. И так во всем мире. Это закон.

– Это не объясняет, зачем было рассказывать эту сказку Гомес.

– Она застряла в ранге сержанта. Скорее всего, ей его присвоили только за выслугу лет, а не за способности. И вот она скучает в этом своем отделе, а тут заявляются двое копов из Игл-Крика и спрашивают про какого-то бездомного. Она за миллисекунду сообразила, что здесь замешано дело Сэма Гэллоуэя. И у нее теперь есть чем поделиться с коллегами. Думаешь, она будет молчать?

Я остановился на красный свет и достал сигареты. Тэйлор неодобрительно посмотрел на меня со своего наполовину заднего сиденья. Пачка сигарет смялась у меня в кармане, а «зиппо» я держал в руке. Медь уже потерлась и была покрыта маленькими впадинками – эта зажигалка была старше меня. Она была из шестидесятых, но до сих пор работала ничем не хуже новой. Я извлек огонь, посмотрел на него несколько секунд, захлопнул крышку и убрал зажигалку.

– Ты такой зануда, Тэйлор, ты в курсе? Тебе надо расслабиться, волосы отпустить. И прежде чем ты начнешь возражать – да, я знаю, что ты лысый.

– Я такой не из-за того, что хочу испортить тебе веселье, а потому, что не хочу умереть от рака легких. А веселиться я умею.

Я удивленно повел бровью.

– Я умею веселиться, Уинтер.

– Carpe diem. Лови момент, Милхауз.

– Меня зовут не Милхауз. Никогда не звали и не будут звать.

Зажегся зеленый свет, и я нажал на газ.

– Гомес нельзя доверять ни на йоту. Скажем прямо, работа в розыскном отделе – не самая почетная. Она просидит там до пенсии. Она это знает, и все остальные тоже знают. Поэтому она старается использовать любую возможность, чтобы поднять свой статус. История про двух полицейских из Игл-Крика, которые ищут кого-то, – она вполне достоверная, так ведь? То есть это на толику поднимет градус доверия к ней. Ее акции хоть немного, но вырастут. А что, если она начнет всем рассказывать про наркокартели, заговоры, агентов ЦРУ – одного с белыми как снег волосами, а второго – черного лысого гиганта? Как ты думаешь, что подумают люди?

– Никто серьезно не отнесется.

– Вот именно. Все будут закатывать глаза и шептаться про то, что у Гомес уже совсем не все дома. Самое главное – до Игл-Крика это не дойдет.

Я вдавил педаль газа в пол, как только мы выехали на шоссе, и включил мигалку. Дорога была свободна, и здорово было заглатывать километры на высокой скорости. Я ехал и думал про белые цифры на черном фоне, беспощадно стремящиеся к нулю. Более всего меня занимал вопрос, сколько же организационных моментов нужно предусмотреть, чтобы совершить убийство открыто и с таким точным расчетом во времени.

Через несколько километров я понял, что мысли мои ходят по кругу и никуда не ведут. Я нашел телефон и набрал Шеперда. На этот раз он ответил на первый же гудок, а значит, телефон в кои-то веки был у него в руке. Он коротко поздоровался, и я почувствовал напряжение в каждом звуке. Все было ясно. Часы тикали, у него оставалось все меньше вариантов. Время утекало.

К минусам того, что твое имя выгравировано золотыми буквами на двери кабинета, можно отнести необходимость нести ответственность. Шериф Фортье и мэр Морган ожидают от него ответов на трудные вопросы и превратят его жизнь в ад, если ответов не будет.

– Вы нашли место преступления? – спросил я его.

– Все еще ищем.

– Вы говорили про старый нефтяной завод. Там тоже ничего?

– Мы его вверх дном перевернули, Уинтер. Ничего.

Он замолчал, и я услышал, как пальцы шуршат по усам.

– Я думал, вы собирались в участок приехать.

– Да, просто проверяли кое-что.

– Что-то нашлось? – он спросил, на полтона повысив голос.

Это зажегся огонек надежды? Скорее, все-таки отчаяние.

– Нет, я и не очень рассчитывал. Нужно искать место преступления, Шеперд.

– Почему вы такую важность этому придаете?

– Потому что только это поможет нам поймать убийцу.

Я завершил звонок и отложил телефон. Тэйлор вжался в сиденье и погрузился в свои мысли. Он был так подавлен, как будто случился конец света и он один был в этом виноват.

– О чем думаешь? – спросил я.

– Мы не сможем предотвратить второе убийство, да?

– Я могу соврать, если тебе станет легче.

Он издал звук, который можно было принять или за смешок, или за вздох. Снаружи он выглядел как великан, но внутренне он все еще был достаточно инфантилен и наверняка считал, что подростковые годы были лучшими годами его жизни.

– Всех не спасешь, Тэйлор. Надо быть сумасшедшим, чтобы думать иначе. Случаются дни, когда в последнюю секунду добрый волшебник вырывает у злодея победу из рук и спасает мир, а иногда побеждает злодей.

– Тогда зачем мы все это делаем? Зачем лично вы тратите силы?

– Потому что кто-то же должен этим заниматься! Что бы произошло, если бы наши деды подумали, что все бесполезно, и нацисты победили в войне? Думаешь, Гитлер распустил бы концлагеря? Ни за что! Наоборот, появлялись бы новые. Шесть миллионов погибших стали бы каплей в море.

– Да, я понимаю, но проблема в том, что вы занимаетесь философией, вместо того чтобы оперировать конкретными фактами. Сейчас речь идет о том, что меньше чем через два часа кто-то погибнет.

– Нельзя погружаться во мрак, Тэйлор. Впусти его в свою душу – и он тебя разрушит. Надо бороться до последнего вздоха.

– Легко сказать, Уинтер, и трудно сделать.

– Меня спасает музыка. Когда я слушаю Пражскую симфонию Моцарта, я больше не в Лос-Анджелесе, Лондоне, или Токио, или Игл-Крике, штат Луизиана. Я переношусь в Прагу, в январь 1787 года, идет снег, оркестр настраивается, и мир готовится впервые услышать эту невероятную музыку.

– А если музыки нет?

– Тогда нужно о чем-то хорошем подумать. Закрой глаза и вспомни лучшее, что случилось с тобой в жизни. Может, это когда ваша команда выиграла чемпионат или первый поцелуй с твоей первой любовью. Не говори мне, что это было.

Тэйлор скептически взглянул на меня и закрыл глаза. Поначалу его лицо оставалось напряженным, губы плотно сжаты, но постепенно черты его лица смягчались, по мере того как он уплывал на волнах памяти. Затем в уголках его рта появилась тень улыбки. Он уже не был копом, спешащим куда-то по шоссе I-20, он держал в руках кубок или застыл в предвкушении поцелуя с любимой девушкой. Или это было совершенно другое воспоминание. Неважно, где именно он был, главное, что он покинул место, где повсюду были запах бензина и обугленного мяса и крики умирающего человека.

– Потеряйся в этом воспоминании, – сказал я тихо. – Поддайся ему. Что ты слышишь, что чувствуешь, какой запах вдыхаешь?

Тэйлор улыбнулся еще шире.

– Теперь представь, что все погрузилось в яркий белый свет. Разрисуй все золотой краской.

Через пару километров я сказал ему открыть глаза.

– Ну вот. Твоя первая счастливая мысль. Теперь каждый раз, когда стресс начнет затягивать, уходи в нее.

Тэйлор какое-то время смотрел в окно, а потом повернулся ко мне.

– Это что, и правда работает?

– Для меня – да.

– Спасибо, Уинтер, – сказал он, подумав.

– Пожалуйста.