Проснувшись, Фредерика громко чихнула и повернулась, чтобы посмотреть на часы на столике у кровати. Восемь. Позже обычного — и намного. Но ночью — случилась гроза, и она потом долго лежала без сна. Фредерика широко раскрыла глаза и посмотрела на незнакомую жёлтую комнату. Она снова чихнула, села и подумала, что простудилась. Глаза болели, а горло напоминало наждак. И пока Фредерика медленно одевалась, останавливаясь, чтобы воспользоваться бумажным носовым платком, её не покидало какое–то предчувствие, которое не имело ничего общего с простудой и с тем, что она одна в незнакомом доме. Неожиданно она снова чихнула.

«Чихнёшь в воскресенье, и прячься, чтоб выжить…» Что ещё говорится в том старом детском стишке? Она торопливо закончила одеваться и через окно в глубине комнаты взглянула на навес над крыльцом, на лужайку и путаницу ветвей за ней. Позже, когда выйдет солнце, нужно будет осмотреть эти джунгли. Но не сейчас. Тёмная листва слишком тяжёлая и влажная после ночного дождя, от лужайки поднимался пар.

Но почему она никак не может оторваться от окна? Почему не ставит себе кофе, поддаётся беспричинной депрессии? Почему?

Неожиданно она застыла. Да, кусты шевелились, хотя ветра не было. Вскоре из кустов выглянуло лицо, а потом, медленно и осторожно, и принадлежащее ему тело. Молодая девушка, даже девочка, в клетчатом платье. Фредерика успокоилась. Но почему девушка продралась тайком через мокрые кусты, как будто не хотела, чтобы её видели? Почему она вообще пришла, непрошенная?

Фредерика набила карман фартука туалетной бумагой и спустилась к задней двери. Распахнула её рывком, словно срывая своё раздражение. Девушка стояла перед ней.

— Да? — холодно сказала Фредерика.

— О, — ответила девушка, поднимая голову. — Вы, должно быть, Фредерика Винг.

— Да. А кто, позвольте узнать, спрашивает? — Фредерику, вопреки её желанию, раздражало даже то, что посетительница назвала её по имени. Злости добавил и не больно–то располагающий вид девушки. Юная, не старше шестнадцати, угрюмая, неаккуратная, на слишком полном лице красные угри.

— Я Марджи Хартвел, — девушка замолчала, словно этого объяснения было достаточно, потом неохотно добавила, побуждаемая явной враждебностью Фредерики: — Я пришла за вещами в кладовке, они нужны маме.

Фредерика собралась было запретить ей входить в дом, но подумала, что ведёт себя глупо, потому что ей не понравилась девушка и её неожиданное появление. В конце концов мисс Хартвел говорила о своей племяннице. С усилием Фредерика промолчала, но резко отвернулась и пошла на кухню к более бодрым мыслям о кофе.

Марджи хлопнула проволочной сеткой двери, и Фредерика услышала её тяжёлые шаги на лестнице. Девушка прошла в кладовую, которую показывала Филиппина; Фредерика видела, что там полно вещей.

Для Южного Саттона такое поведение, может быть, в порядке вещей, но не для Фредерики Винг.

К тому времени как Марджи вернулась, Фредерика оканчивала завтрак. Девушка с голодным видом встала в дверях, но Фредерика не пригласила её.

Я хочу, чтобы ты в следующий раз предупреждала меня, когда захочешь прийти, — напряжённо сказала она. — Я здесь живу, знаешь ли.

— Но тетя сказала…

Фредерика оборвала её.

— Неважно, что сказала мисс Хартвел. Теперь я здесь хозяйка, а мне не нравится, когда входят без приглашения.

Какое–то время девушка смотрела на неё, пятна на щеках стали ещё краснее, но она ничего не сказала. Потом повернулась и вышла через заднюю дверь, нарочно громко захлопнув её за собой.

«Ну, вот, — сказала себе Фредерика. — Из–за того, что я устала и простудилась, я настроила против себя эту несчастную девчонку». Она встала и пошла к раковине мыть посуду. Гамак снаружи казался мокрым и провисшим. Может, следовало его чем–нибудь прикрыть? Чёрт возьми, чёрт возьми всё! Если бы здесь не оказалось так много психов, день бы начался совсем по–другому. А так…

Но утро проходило, Фредерике больше никто не мешал, и она почувствовала себя лучше. Систематически проверяя запасы книг, она обнаружила, что они очень даже соответствуют её вкусам. Может, мисс Хартвел немного легкомысленна, но книги она знает.

Лучшую находку утра она сделала в комнате напротив кабинета, на полке бывших в употреблении книг, — множество давно не издававшихся романов Мэри Холмс и нескольких других писательниц викторианского периода. Фредерика уже много месяцев разыскивала эти книги. И если бы сейчас не нужно было устраиваться, она немедленно могла бы начать читать и писать. Эта мысль так подбодрила её, что, к собственному удивлению, она начала напевать свой небольшой репертуар песен. Зарождающаяся простуда этому не способствовала, но Фредерика забыла и думать о ней и о своей депрессии. Книжный магазин Хартвел неожиданно превратился для неё в земной рай.

Она методично обследовала три комнаты и закончила платной библиотекой, которую нашла в полном порядке; в таком же порядке содержались и документы, стопкой сложенные на столе кабинета. На столе также лежала пачка книг с запиской. Почерк мисс Хартвел был очень хорошо знаком новой управляющей.

«Это для полк. Мохана. Заказывал давным–давно. Ему они нужны поскорее. Марджи может отнести ему записку в колледж:, или он сам зайдёт».

Фредерика с растущим интересом просмотрела названия. Похоже, Питер Мохан — полковник Питер Мохан — покупает книги по военной истории Америки до гражданской войны: индейцы и войны на границе. Что же он преподаёт в колледже?

Были ещё две книги с записками. Книга Кэтлин Винзор с вкладкой «Кэтрин Клей» и «Жизнь Франклина» Карла Ван Дорена — «Роджеру Саттону».

Что ж, подумала Фредерика, это кое–что говорит о дочери и сыне первого семейства Южного Саттона. А также, конечно, о том любопытном человеке — полковнике Питере Мохане.

Неуверенный солнечный луч коснулся стола и сразу отступил. Фредерика встала и подошла к окну. Да, кое–где показались участки голубого неба. Наверное, будет разумно выйти. Что там Филиппика Саттон говорила о гостинице? Хорошая пища. Взгляд на часы показал, что для ланча уже поздно. Во время простуды следует питаться хорошо, но готовить не было сил. И Фредерика, напевая «Поживи со мной», пошла наверх переодеваться.

Как и обещала Филиппина, Фредерике понравилась гостиница «Кареты и лошади». Несомненно, начало девятнадцатого столетия, белый деревянный дом колониального стиля, с кирпичными пристройками и широкими каминными трубами. Дом хорошо сохранился. Верхнее окно над дверью и боковые окна были совсем не тронуты временем или прекрасно восстановлены. Траву у входа аккуратно подстригали, клумбы переполняли цветы.

Фредерика увидела, что дверь открыта, и нерешительно вошла. К своему удивлению, она сразу оказалась в большой гостиной с крытыми ситцем удобными креслами, уютной и обжитой. В огромном камине напротив двери горели дрова, а на столах и стульях были разложены воскресные газеты.

Ещё Фредерика увидела, что комната пуста, и что часы на камине показывают десять минут второго. Она прошла к огню и вытянула руки. Как странно испытывать тягу к теплу после вчерашней летней жары. Она с отсутствующим видом смотрела на огонь, но вскоре почувствовала, что кто–то вошёл в комнату и остановился позади неё. Она быстро обернулась и оказалась лицом к лицу с женщиной. На Фредерику смотрели прекрасные серо–голубые глаза, но глаза холодные, как зимний день. Тут женщина заговорила, и бесцветная маска её лица покрылась морщинами, отразившими возраст и капризы.

— Вы, должно быть, мисс Винг. Мисс Хартвел говорила, что ждёт вас, — женщина протянула белую руку, которую Фредерика пожала с инстинктивным нежеланием. — Я миссис Клей, Кэтрин Саттон Клей, — второе имя она произнесла с явным удовольствием.

— О, да, — ответила Фредерика. Итак, это дочь Саттонов, когда–то вышедшая замуж, а потом разведённая; именно это, должно быть, имел в виду Крис, говоря, что сейчас она не замужем! Вялая внешне рука оказалась неожиданно сильной. Вспомнив о манерах, Фредерика спросила: — Как поживаете?

— О, спасибо, не очень хорошо, — неожиданно ответила Кэтрин. — Я слишком давно уехала из Нью–Йорка, и на мне сказывается медленное разложение Южного Саттона. Не думаю, чтобы вы это уже почувствовали. Но ещё почувствуете… Фредерика не знала, что сказать, а женщина нетерпеливо пожала плечами.

— Вам нужно поесть, если вы за этим пришли. В воскресенье здесь подают цыплят, но чем дольше ждёте, тем их меньше, — потом словно про себя женщина добавила: — Если дружок Джеймс вскоре не покажется, нам ещё достанется холодная ветчина, — она села в кресло и махнула рукой в сторону столовой.

«Нельзя, чтобы мне все не нравились, — жалобно думала Фредерика, торопливо бормоча какую–то благодарность и направляясь к двери в конце гостиной. Оттуда слышался стук тарелок и ножей. — Но она мне не нравится, и, наверное, никогда не понравится».

Фредерике, с её натянутыми нервами, показалось, что столовая переполнена людьми. Она неуверенно остановилась у входа, и все как будто сразу уставились на неё. Но тут к ней с улыбкой подошла хозяйка и проводила в укромный уголок. Фредерика осмотрелась и, к своему удивлению, обнаружила, что на самом деле было занято очень немного столиков. И первым она увидела полковника Мохана, который, как и вчера, смотрел прямо на неё спокойным оценивающим взором. Когда она, словно загипнотизированная, посмотрела ему в глаза, он улыбнулся и лицо его утратило суровость. Фредерика тоже улыбнулась и в смущении посмотрела в меню; она чувствовала, что покраснела. Печатная карточка не требовала серьёзного внимания, потому что выбора в сущности не было, но дала возможность Фредерике прийти в себя, и спустя какое–то время она смогла смотреть в комнату, но не в направлении полковника Мохана.

За круглыми столами сидели мужчины, женщины и дети. Похоже, профессорские семьи. У всех внешность «воскресенье после церкви». Фредерика поняла, что шум, который так поразил её вначале, исходил всего от одного столика; за ним молодой человек примерно двух лет от роду в высоком кресле стучал ложкой по чашке, от души наслаждаясь этим занятием.

Ему только барабана и недостаёт, — послышался низкий голос; Фредерика подняла голову и увидела стоящего рядом полковника Мохана. — Прошу прощения за то, что представляюсь таким неформальным способом, но мы здесь не очень следим за формальностями. К тому же Люси Хартвел меня предупредила, и я сразу понял, кто вы, когда увидел вас вчера на станции. Я хотел поинтересоваться насчёт заказанных книг, но, наверно, не стоит вас сейчас беспокоить.

Фредерика пробормотала несколько слов о книгах, надеясь, что голос не выдаст её, но странный человек не отошёл, напротив, негромко спросил:

— Я как раз заканчиваю кофе. Не возражаете, если я ненадолго подсяду? Люси особенно просила меня позаботиться о вас.

Фредерика остро осознавала, что мальчик перестал колотить по чашке, и что не только он, но и все остальные с интересом следят за ними. Она тупо смотрела в тарелку и не могла заставить себя поднять голову. Потом услышала собственный, очень громкий, как ей показалось, голос:

— Конечно. Пожалуйста.

— У нас маленький городок во всех смыслах, — спокойно продолжил её собеседник, подсаживаясь к ней со своей чашкой. — То есть, начнём с того, что нас очень мало. Мы сплетничаем; мы с интересом разглядываем все новые лица… и не только с интересом, но — признаю — с подозрением; мы держимся тесными группами; но в целом мы не злы.

Фредерика чувствовала, как её согревают эти заботливые слова и спокойный дружеский голос, застенчивость её постепенно куда–то исчезла, и она обнаружила, что говорит с незнакомцем, как с другом детства.

— Простите, если кому–то я показалась недружелюбно настроенной, — сказала она, виновато вспоминая утреннюю встречу с Марджи. — После Нью–Йорка я ещё в некотором замешательстве. Хотя, скорее, замешательство не совсем подходящее слово. Может, больше подходит испуг. Вы почему–то кажетесь огромным, словно я смотрю в увеличительное стекло.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Неожиданные перемены похожи на кошмарный сон, но вам станет лучше, когда вы почувствуете, что вы одна из нас. И вы это почувствуете, и раньше, чем сами ожидаете. Посмотрим, чем я смогу вам помочь. Я Питер Мохан…

— Да, я знаю.

— Хорошо. Я преподаю в Саттонском колледже — спецкурс для особых летних студентов, — полковник осмотрел комнату и снова улыбнулся. — Знаете, никак не могу привыкнуть учить женатых людей, с жёнами и детьми в кампусе… хотя я вдвое их старше.

— Это студенты? А я–то посчитала, что это преподаватели, хотя выглядят они молодо, — Фредерика помолчала, потом спросила: — А чему вы их учите? — она обрадовалась, что ей уже без особой суеты несут обед. Меню здесь действительно существовало только для проформы.

— Разве мисс Хартвел не рассказывала вам о колледже?

— Нет. Мы обменялись письмами, и она уехала в тот же момент, как я зашла. Мисс Саттон кое–что рассказала мне вчера, но немного.

— Очень похоже на Люси. Ну, что ж, послужу гидом по памятникам древности и восполню то, что пропустила Филиппина. Саттонский колледж был основан в 1820 году Люциусом Эдвардом Саттоном в память о сыне, убитом в войне 1812 года. Этот его сын, Джеймс Тейер Саттон, выполнял дипломатическую миссию, но англичане потопили корабль, на котором он прорывался через блокаду. Поэтому старик, предок мужа нашей нынешней миссис Саттон, которая живёт на Ферме — это их семейное поместье… О чём это я? Ах, да, основатель предполагал готовить в колледже людей для консульской и дипломатической службы США. Студентов тщательно отбирают, и они старше обычного студенческого возраста, многие уже семейные. К тому же они не бедны: чтобы учиться дипломатии, нужно располагать средствами или поддержкой спонсоров.

— Этот Люциус Саттон основал и город?

— Да, в 1814 году. Как вы могли заметить, здесь несколько отличных образцов того, что я называю викторианской готической архитектурой. А колледж — копия оксфордского колледжа Магдалины; даже ручей искусственный соорудили. Меня это очень успокаивает.

Полковник Мохан как будто не торопился уходить; помешав ложечкой в пустой чашке, он попросил официантку принести ещё кофе.

Фредерика удивилась.

— Вы учите… дипломатии?

— Ну, это мне не по силам. Я вообще в первоначальный план не вписываюсь. В 1941 году организовали новое отделение — к несчастью, разместили его в сборных домиках, но могло быть и хуже. Называют его величественно: факультет военного управления, и финансируется он отчасти правительством. Туда мы принимаем только выпускников колледжей. И тщательно отбираем.

— И чему же вы учите? — настаивала Фредерика.

— Я? — полковник нахмурился. — О, всего лишь курс военной разведки, — он увидел, что Фредерика готова задать новый вопрос, и торопливо продолжил: — Я предпочёл бы провести остаток жизни с индейцами, а войны вести простые, как в добрые старые дни на границе, до Гражданской войны.

— О, да, книги, которые вы заказали… — неожиданно сказала Фредерика.

Он быстро допил кофе и встал.

— Нельзя ли заглянуть за ними сегодня попозже? Я думаю, что вы обо мне уже всё услышали… и знаете, а я о вас ничего.

— Я ем, — улыбнулась Фредерика. — А уроженка Новой Англии не может есть и говорить одновременно. Пожалуйста, заходите. В книжном магазине так тихо без людей, особенно в холодное мокрое воскресенье… — она остановилась и неожиданно чихнула. Порывшись в кармане в поисках платка, посмотрела на полковника и добавила: — Вероятно, вы не знаете окончание одного глупого детского стишка, который меня всё воскресенье преследует. Он начинается: «Чихнёшь в воскресенье…»

— — Знаю, и вам придётся посмотреть в лицо тому факту, что это худший день недели:

«Чихнёшь в воскресенье,

 и прячься, чтоб выжить:

Иначе Чёрт будет тебя

всю неделю мурыжить».

— О Боже! А у. меня как раз простуда! Может, лучше чихать завтра.

— Ни в коем случае. «Чихнёшь в понедельник — опасность близка».

Он посмотрел на неё со странным зловещим выражением, потом неожиданно улыбнулся.

— Зато можете чихнуть во вторник, это принесёт вам облегчение. Вероятно, вы знаете, что там дальше.

— Нет. Всё позабыла.

— Ну, что ж, может, оно и к лучшему, учитывая ситуацию, — и мужчина повернулся и быстро вышел.

«Ну, вот и всё, — подумала Фредерика. — Вторник. Что там рифмуется со словом «близка»? — вернулась утренняя тревога. — А всё эта проклятая простуда, все неприятности усиливает».

В этот момент она снова услышала гортанный голос Кэтрин Клей, которая зашла в столовую с плотным тяжёлым мужчиной и села за два столика от Фредерики.

— Ну, почему, — говорила она, — ну, почему нельзя, Джеймс? Эта жалкая выскочка! Боже, я могу её убить собственными руками…

— Ш–ш–ш! — её спутник беспокойно оглянулся. Фредерика старательно занималась своим яблочным пирогом, и он как будто не заметил её.

— Если бы вы не ревновали, моя дорогая, вы бы увидели её в том же свете, что и остальные. Она хорошая женщина, и не знаю, что бы стала делать без неё ваша матушка, — у мужчины голос был тоже сердитый.

Кэтрин буквально выплюнула:

— Не говорите, что вы тоже очарованы! Боже, а я–то думала, что вы меня любите! — она заговорила тише, наклонясь через столик к спутнику, тело её буквально дрожало от силы чувства. Говорила она быстро, ухватившись худыми руками за край стола. Фредерика, продолжая заниматься пирогом, напрягла слух, но не смогла разобрать ни слова. Переводя взгляд с тяжёлого чувственного лица мужчины на женское, раскрасневшееся от гнева и страсти, Фредерика начала сочинять сюжет, достойный её викторианских писательниц. Она нетерпеливо подобрала счёт и пошла к двери. «Интересно, кто такой этот Джеймс? — подумала она. — Если не перестану этим интересоваться, придётся написать в книге особую главу и назвать её — «То, чего не видит глаз».

«Хорошая женщина», очевидно, двоюродная сестра Кэтрин — Филиппина Саттон, которую отыскала во Франции мать Кэтрин. Достаточная причина для ревности. А Джеймс, кто бы он ни был, подлил масла в огонь. Фредерика подумала, скоро ли снова встретится с Филиппиной. Да, несомненно, если бы ей дали возможность выбирать, она предпочла бы Филиппину. Но Джеймс явно сражён — или это в прошлом? Трудно сказать.

Фредерика понимала, что мысли ее разбегаются, что она дала волю воображению, и что она простужена. Но, неторопливо возвращаясь в книжный магазин под деревьями, с которых капала вода, она не чувствовала себя несчастной. Приятно было подумать, что скоро за книгами заглянет этот полковник — и, может быть, она пригласит его остаться на ужин. Педантичный ум напомнил ей, что на кухне есть яйца и сыр для суфле.